Текст книги "Реформация. Полная история протестантизма"

В главе 7 мы говорили о событиях, случившихся в конце 1560-х – начале 1570-х годов – тех, после которых Речь Посполитая закрепила в своей конституции толерантность, вопреки Европе, стремившейся к разделению на конфессии. Януш Тазбир, великий польский историк наших дней, дал Содружеству XVI–XVII веков знаменитое имя: «Держава без костров». Конечно, и этому поразительному обобщению, как и множеству ему подобных, легко найти исключения: порой и в Содружестве умирали за религию, хотя и при довольно необычных обстоятельствах. Например, в 1611 году молодой итальянский протестант-реформатор Франко де Франко умер в наказание за то, что открыто, при всех, оскорблял католическую процессию в Вильно – можно даже сказать, что этим он совершал добровольное самоубийство. В том же году русин-арианин Иван Тышкович был расчленен и сожжен в Варшаве – в невероятно жестокой междоусобице вспомнили и о его религиозной вере [17].

Но пусть даже такие истории и напоминают о Западной Европе тех лет – скажем, в Англии Яков I, король-философ, еще в 1612 году без особых проблем велел сжечь двух антитринитариев, – западные европейцы были не готовы к сложившейся ситуации, явно повергшей в смятение испанца-доминиканца Дамиана Фонсеку. В дни официального визита в доминиканские монастыри Речи Посполитой он гостил при дворе великого магната, князя Николая Ежи Чарторыйского. Род Чарторыйских совсем недавно обратился из православия в католичество. Отца Дамиана пригласили крестить одного из их детей, и он, к удивлению своему, увидел, что аристократы – католики, православные, ариане – спокойно и по-дружески общались во время долгих праздников, сопровождаемых, по всей видимости, обильными возлияниями. Монаха призвали вступить в спор о божественности Христа с другим гостем, придерживавшимся арианских верований – в Испании ему ни с чем подобным сталкиваться не приходилось [18]. В Польше антитринитарии-радикалы неизбежно спорили на церковных собраниях о том, по справедливости ли верующие владеют крепостными – и споры эти были вызваны самой что ни на есть злободневной причиной: антитринитариям, как правило, покровительствовали дворяне-крепостники. Эта версия радикального христианства весьма отличалась от той веры, которую исповедовали скромные мастера-гуттериты в их Bruderhof в Моравии [19].

План Бремена (1653) с высоты птичьего полета. Виден собор (большая церковь с заметным шпилем, № 21), господствующий над восточной половиной города и рыночными площадями. Одна из западных парных башен собора обрушилась за то долгое время, пока закрытая церковь пустовала. Ее перестроили только в XIX веке

Именно в Речи Посполитой, где процветали Малая Реформатская Церковь и Ракувская академия, обрел приют главный деятель умеренного унитаризма, изгнанный итальянец Фауст Социн. Он жил в Польше с 1579 года до своей смерти в 1604 году и учение свое развил на основе трудов дяди, Лелия Социна. Лелий происходил из радикалов старшего поколения – тех, кто усомнился в совершенной божественности Христа в 1540-х годах, когда итальянские Spirituali уже были измучены годами притеснений (гл. 5, с. 284–286). Давно прошли те времена, когда люди со столь радикальными взглядами могли выжить на родине, но хотя молодого Социна в 1598 году изгнали из Кракова, у него нашлись влиятельные друзья в Польше, защищавшие его и в дальнейшем. Именно из-за него унитариев часто (оскорбительно) называли «социнианцами» – и под этим именем им предстояло усомниться во многих формулировках христианства, данных ранней Церковью, и сыграть великую роль в выявлении всего, что к концу XVII века считалось в Реформации реально достоверным (гл. 17, с. 769).

Король Стефан Баторий даже при желании не мог препятствовать такому религиозному разнообразию ни политически, ни военной силой. Он хотел поощрить возрождение Римско-Католической Церкви «не насилием, огнем и мечом, но наставлением и достойным примером», и активно содействовал Обществу Иисуса, которое начало работу в Польше в 1564 году и многого достигло еще до вступления Батория на престол [20]. Баторий основал три крупных колледжа на дальнем северо-востоке Речи Посполитой, в Полоцке, Риге и Дерпте. Он сознательно выбирал города, где Реформатские Церкви имели самые сильные позиции, и к началу XVII века в каждом важном городе (более двадцати по всему государству) была иезуитская школа. С конца 1570-х годов в Вильно, главном городе Великого княжества Литовского, действовала иезуитская академия (университетский колледж). Школы лютеран и реформатов не могли соперничать с таким мощным образовательным учреждением.

Но как же иезуиты смогли остановить распространение протестантизма среди знати и народа? Они предложили прекрасное образование, учебную программу мирового уровня, своего рода знак качества, международный стандарт. Конечно же, элита отправляла детей в иезуитские школы. Амбиции оказывались превыше опасений в католической индоктринации – и стоит ли удивляться, что образованные дети все чаще принимали римско-католическую веру? В XVII веке образованием ведали уже не только иезуиты – из Рима сначала в Центральную Европу, а затем и в Польшу прибыл орден пиаристов. Они посвящали жизнь обучению бедных, и их учебная программа, ориентированная прежде всего на практические навыки, умышленно отличалась от иезуитской. В Польше они направили усилия на довольно значительную часть дворянства – тех, кто обладал титулом и древним происхождением, – но не более того [21]. Образованию содействовали и благотворительная деятельность, и проповеди самых разных религиозных орденов, особенно монашеских. Широко возрождались женские общины, в которых насельницы вели созерцательную жизнь, и закрытые монастыри вновь обрели престиж, прежде подорванный. Все те литературные и религиозные средства, к которым деятели Контрреформации прибегали в Европе, могли укрепить обычаи традиционной веры и в Польше. В начале XVII века здесь, как и в Южной Европе, возродилось паломничество к святыням, и к концу столетия реконструкции Голгофы и мест поклонения, посвященных Богородице под открытым небом по всей Речи Посполитой исчислялись сотнями. Массовое паломничество и сейчас остается характерной чертой польского и литовского католичества [22].

Тактичная благосклонность Стефана Батория к возрождению католичества сменилась гораздо более пристрастным отношением католика-монарха в 1587 году, когда обычные усилия Сейма по сдерживанию Габсбургов привели к избранию на престол сына короля Швеции Юхана III. Он стал королем Польши Сигизмундом III, первым представителем династии Васа на польском троне, и вслед за матерью, происходившей из рода Ягеллонов, был ревностным сторонником римского католичества. За четыре с лишним десятилетия, на протяжении которых Сигизмунд правил в Речи Посполитой, он начал (насколько позволяла конституция) дискриминировать протестантов, предпочитая выбирать католиков в Сенат и позволяя недавно созданному королевскому трибуналу принимать пагубные для протестантов судебные решения [23]. Иезуит Петр Скарга, бывший ректор Виленской академии, а ныне королевский капеллан и грозный проповедник, поддерживал Сигизмунда, считавшего, что суверен обладает властью над Церковью, и осуждал конституцию Речи Посполитой – и за то, что та ограничивала королевскую власть, и за принижение католической веры.

Неудивительно, что против Сигизмунда с оружием в руках выступили аристократы, возмущенные его очевидным стремлением создать католическую наследственную монархию, набрать военную мощь и накопить деньги, как это делали крупные западноевропейские монархии, – и когда он взял невесту из династии Габсбургов, лучше не стало. Внутренняя война в 1606–1609 годах сдержала амбиции короля, но при этом ослабила хрупкое равновесие конституции в Содружестве, послужив началом дальнейших роковых расколов [24]. Противостояние аристократии и короны не остановило неуклонного продвижения католичества. Как и по всей Европе, роскошь королевского двора очаровывала дворян, как бы те ни пытались противостоять королевской власти. И если к варшавскому двору допускали только тех, кто исповедовал римско-католическую веру, то искушение ее принять обретало невероятную силу. А кроме того, благодаря иезуитам у сыновей фаворитов появлялась возможность получить прекрасное католическое образование.

Величайший триумф католичества в Речи Посполитой пришелся на 1590-е годы, когда многие православные перешли под покровительство папы римского. Падение Византии в XV веке причинило православной Киевской митрополии, бывшей в юрисдикции патриарха Константинопольского, огромные страдания. Связь с Грецией ослабла, и митрополиты уже не могли сохранять независимость. Их вовлекло в противостояние монархов-Ягеллонов и последнего независимого православного иерарха в Московии. Нарушилась церковная дисциплина, и многие православные дворяне Великого княжества Литовского обратились в католичество, а некоторые – даже в протестантизм. Когда Федор Иванович, царь Московский, убедил патриарха Константинопольского Иеремию в 1589 году признать Московский патриархат, для православия в Речи Посполитой настали очень трудные времена. К разногласиям привело даже путешествие патриарха Иеремии в Москву через русинские земли Речи Посполитой в 1588 году. Ведомый благими намерениями, он лишь хотел навести порядок в русинском духовенстве – но это предполагало, что в будущем в дела Церкви будут вмешиваться как Москва, так и Константинополь [25].

И некоторые русинские епископы стали благосклоннее прислушиваться к предложениям о какой-либо форме унии с Римом. Иезуиты обсуждали такую возможность с 1570-х годов. Прецедент уже был – в неудавшемся союзе Восточной и Западной Церквей, провозглашенном после переговоров во Флоренции в 1439 году. Население православных стран восприняло этот союз с такой яростью, что он разрушился в том же веке, и это сулило в будущем немало бед. В 1595 году группа епископов вступила в унию с римской делегацией в Бресте, а другая группа, поддержанная большинством православных монахов, пришла в ярость и проклинала и соглашение, и тех, кто его заключил. 8 октября 1596 года Брестская уния обрела окончательную форму. Примкнувшая к ней Грекокатолическая Церковь (она же униатская) согласилась принять учение Тридентского Собора о Евхаристии, признать верховенство папы и подчиниться порядкам римской курии; взамен в ней сохранялись славянская литургия и епископальная иерархия, а приходские священники по-прежнему могли вступать в брак, в отличие от покорного Риму духовенства на Западе.

Это было одним из величайших достижений Контрреформации. К нему долго и тщательно готовились. Ему содействовали король Сигизмунд и светские власти Речи Посполитой (папские дипломаты заключили аналогичное соглашение с частью Коптской Церкви в Египте в 1597 году). Грекокатолики не получили всего, что им обещали. Их епископов так и не допустили в польский Сейм, и противники унии могли сказать, что Рим просто одурачил униатов, – особенно когда римокатолики латинского обряда, презрев любые чувства, набирали все больше прозелитов во всем Содружестве. Жестокость и злоба никуда не исчезли и часто переходили в насилие. Иосафат (Кунцевич), архиепископ Полоцкий, особенно (можно сказать, агрессивно) ревностный униат, был даже убит в 1623 году. Униатская Церковь сохранялась, и многие из ее епископов получали высокие посты, но она все время колебалась – то ли сохранить верность Римско-Католической Церкви и принятому латинскому обряду, то ли вновь возвратиться в независимую Православную Церковь.

Православные, не вошедшие в унию, вдохнули в свою разрушенную церковную организацию новые силы, особенно под энергичным руководством молдавского дворянина-космополита Петра Могилы. Он родился в том самом году, когда заключили унию, получил образование в Париже, служил в польской армии, а затем поступил в православный монастырь. Были и выдающиеся католики, которые гордились веротерпимостью, проявленной в Речи Посполитой, и в 1632 году, после смерти непреклонного католика Сигизмунда III, они объединились с православной знатью, чтобы склонить Владислава IV, сына короля, к официальному признанию независимой иерархии православных епископов. С одобрения нового короля (против которого яростно выступали непримиримые католики, особенно иезуиты) Могила стал митрополитом Киевским. Верный польской монархии, он не сближался с Московским патриархатом и видел, какую пользу может принести православию западная культура. Поэтому он основал в Киеве коллегию, где преподавание велось в иезуитском стиле. Она стремилась дать православным такое же образование, какое получали их соперники в Западной Церкви. Это было первое учреждение уровня университета в православном мире того времени. Позже выпускники Киево-Могилянской академии во многом помогут царю Петру Великому, когда он пожелает перестроить Россию по западному образцу [26].

Тем временем, пока в Речи Посполитой возрождались римское католичество, греческое католичество и православие, в различных протестантских общинах после 1600 года наблюдались признаки явного упадка. В 1598 году король Сигизмунд утратил шведский престол, и поражение ему нанесли именно шведские протестантские власти (см. ниже, с. 427). Польские короли из рода Васа и в дальнейшем претендовали на трон Швеции – и эти притязания переплелись с соперничеством между Речью Посполитой и Швецией за балтийские земли. В ходе войн XVII века против агрессивно протестантской Швеции патриотизм в Польше все больше отождествлялся с католичеством. Может быть, Польша и была «державой без костров», но католики, жившие в ней, проявляли веротерпимость, принятую в Речи Посполитой. В городах, где католики чувствовали себя уверенно и где часто звучали пламенные проповеди иезуитов или капуцинов, народ нападал на протестантские кирхи и похоронные процессии, а кое-где церкви закрывались навсегда. По мере того как возрождался католический культ паломничества к святыням, рядом с общинами протестантов порой намеренно ставили распятия или придорожные алтари, – и если те, не сдержавшись, крушили оскорбительные образа, это давало повод для официальных репрессий. Именно после подобного случая в 1638 году была закрыта знаменитая академия антитринитариев в Ракуве. На севере протестантов жестоко преследовали московиты или казаки, часто вступавшие в пограничные войны с Речью Посполитой. Причина этих нападений была той же самой: православных приводило в бешенство презрение протестантов к религиозным образам [27].

Все это ставило протестантов Речи Посполитой в очень опасное положение, особенно когда магнаты, постепенно обращаясь к Риму, переставали их защищать. За период, продлившийся с конца XVI века до середины XVII столетия, реформатских общин стало почти вдвое меньше, а еврейское население Содружества богатело, возрастало и набирало силы [28]. Брестская уния повергла реформатов в смятение, и они обратились к православным, желая узнать, возможно ли хоть какое-то соглашение между некатоликами в Речи Посполитой. В 1599 году в Вильно собрался синод, на который прибыли представители обеих сторон. Многого он не достиг. Все, кто на нем присутствовал, ненавидели католиков и Контрреформацию, но богословские разногласия были слишком серьезными, особенно если речь шла о святых образах. В соглашении из восемнадцати пунктов, которое составил синод, последние, что примечательно, не упоминались. Синод в Вильно ни к чему не привел и только подчеркнул, что польский протестантизм, который всего четыре десятилетия тому назад был готов стать главной религией в Речи Посполитой, утратил силу [29]. Четыре секты в одной только Литве на пике Реформации; иерархическая структура, взятая у Католической Церкви; неисчерпаемый источник традиционных религиозных обычаев в деревнях и селах – все это оказалось непреодолимой преградой [30].

Итак, в Польше римское католичество достигло успеха – а вот в Скандинавию оно вернуться не смогло. И там, и там главную роль играл шведский королевский род Васа. Рим смог вновь заявить свои права, когда на шведский престол в 1568 году взошел Юхан III: его жена Катерина, сестра польского короля Сигизмунда Августа, была ревностной католичкой, а в 1578 году он обратился и сам – и в Римскую Церковь его принял итальянский иезуит Антонио Поссевино. Еще до того, как свершилась эта перемена в балансе североевропейских сил, – перемена, потенциально очень важная, – Юхан, при содействии жены, ввел в Шведской Церкви новую литургию, заимствовав ряд элементов из Тридентского церемониала, а также вступил в союз со сторонниками церемоний из протестантского духовенства. Он даже восстановил знаменитый королевский монастырь для монахинь-бригитток – материнскую обитель ордена в Вадстене – и щедро их одарил, а при реставрации не раз обращался к отцу Поссевино. Возможно, более важным для будущего является то, что он милостиво позволил норвежцу Лаурентиусу Николаи, тайному иезуиту, в 1576 году открыть в Стокгольме богословскую коллегию. Ни одно из шведских учреждений не давало высшего образования – и можно сказать, что это была первая подобная инициатива, которая уже благотворно сказалась на польском католичестве.

Казалось, Юхан начал подражать польским образцам еще сильнее, когда в 1587 году на польский престол был избран его сын Сигизмунд (сам Юхан, несмотря на все попытки, такого избрания не добился). Но в Швеции его католический проект столкнулся с трудностями. Юхан претворял в жизнь свои планы, вдохновленный идеями компромисса, о котором еще в 1560-х годах говорил католический богослов Георг Кассандер, протеже Габсбургских императоров Фердинанда и Максимилиана II (гл. 6, с. 355). Габсбурги прекратили эту умеренную политику в 1570-х, а после того, как Рим и иезуиты показали, что не примут на землях Габсбургов никаких уступок, – стоило ли надеяться на то, что папа проявит сделает исключение для Швеции? Когда Юхан попытался получить папское благословение на «срединный путь» в стиле Габсбургов, Поссевино ничего не добился в Риме, и к 1580 году стало очевидно, что никакого соглашения не достичь [31]. И хуже того, в шведской королевской семье наметился религиозный раскол. Брат Юхана, Карл, герцог Сёдерманландский, был убежденным реформатом и мог выступить против короля вместе с лютеранами – мирянами и духовенством. В тот момент угроза со стороны католиков объединила протестантов – она была более важной, чем внутренние разногласия. В начале 1580-х годов народ открыто выступал против католичества, подрывая усилия короля. Новый кризис разразился в 1593 году, после смерти Юхана – явный католик, польский король Сигизмунд, вернулся и предъявил права на свой законный второй престол – и его, неслыханное дело, сопровождали иезуиты и папский нунций! Его встретила Церковь, на ассамблее в Упсале наконец решившая принять Аугсбургское исповедание и «Катехизис» Лютера, – и теперь она все свои силы направляла на то, чтобы король, пусть и против воли, признал этот религиозный fait accompli.

Несколько месяцев, проведенных в Швеции, весьма разочаровали Сигизмунда, и он не возвращался в свое северное королевство до 1598 года. К тому времени всем завладел его дядя, герцог Карл. Уже в 1594 году тот демонстративно выслал монахинь-бригитток из Вадстены. Попытки короля Сигизмунда вернуть свое с помощью военной экспедиции оказались тщетны. Он навсегда покинул Швецию, и герцог стал королем Карлом IX, а католики в Скандинавии проиграли решительно и бесповоротно. А шведская религиозная политика вернулась к привычному для Северной Европы образцу: борьба между монархом, пытающимся провести «вторую Реформацию» в кальвинистском духе, и все более самоуверенными предводителями Лютеранской Церкви, которую поддерживал народ, привыкший к лютеранским обрядам. Неудивительно, что шведская знать стремилась объединиться с духовенством против короля, явно поставившего знак равенства между развитием реформатства и усилением своей собственной власти. Карл так и не достиг того, к чему стремился. Он умер в 1611 году, а к тому времени почти на всем побережье Балтийского моря восторжествовало лютеранство [32].

В 1570-х и 1580-х годах Нидерланды разделились. В конечном итоге это привело к возникновению римско-католической державы на юге (ныне королевство Бельгия) и протестантского севера, который в наши дни стал королевством и присвоил себе древнее имя – Нидерланды. Идеологическая пропасть оказалась столь широка, что в 1815 году, когда победители в битве при Ватерлоо попытались насильно воссоединить семнадцать провинций старых Нидерландов под властью протестанта-монарха из Дома Оранских, оказалось, что этот союз невозможно поддержать. В этом есть своя ирония: в 1560–1570-х годах, на ранних этапах восстания голландцев, главным бастионом воинствующих протестантов был юг, в особенности – крупный торговый город Антверпен. Сперва повстанцы не собирались отказаться от суверенитета Габсбургов. В XVI веке подданным было невероятно трудно даже помыслить об отречении от династии, правившей с незапамятных времен. К этому нидерландцев подтолкнула именно Реформация – примерно так же в начале 1530-х годов ирландские аристократы, выступившие против Реформации, поневоле готовились столь же решительно отречься от Тюдоров (гл. 4, с. 251).

Путь к идеологическому расколу и разделению земель был непрост. В 1572 году восстание вспыхнуло снова (гл. 7, с. 395–396). В июле того же года повстанцы собрались в Дордрехте (голландцы обычно именуют этот речной порт более кратко – Дордт), провозгласили себя Генеральными штатами и избрали Вильгельма Оранского штатгальтером провинций, призванным возглавить оборону от иностранного вторжения. Католики и так уже были в сложном положении, в которое их поставил испанский произвол. Голландия быстро начала увольнять католиков с ответственных постов и заменять их протестантами. Реформатская Церковь, очертания которой в теории наметил в 1571 году изгнанный Эмденский синод, обретала форму, и Вильгельм, пусть и не слишком охотно, в апреле 1573 года высказался в ее поддержку. Ему никогда не нравилась то, что предводители Церкви настаивали на полном принятии их конфессиональных убеждений, обобщенных в Бельгийском исповедании и Гейдельбергском катехизисе. Становилось все яснее, что верность габсбургской монархии – не более чем фикция. Военное счастье благоволило то одной, то другой стороне. Испанские солдаты, не получавшие от короля денег, вели себя все более жестоко – и народ все сильнее их ненавидел. К 1576 году Генеральные штаты, лояльные Габсбургам, были готовы к переговорам с мятежными провинциями, что привело к компромиссной сделке – «Гентскому умиротворению» (1577). Казалось, она могла восстановить прежнюю автономию Нидерландов, сохранив верховную власть Габсбургов, и Филипп II, пусть и неохотно, все же на нее согласился. Принц Оранский с триумфом вошел в Брюссель, королевскую столицу, и в 1578 году принес присягу Генеральным штатам и королю.

Умиротворение оказалось бессмысленным. Габсбурги так и не достигли единства, решая, какую политику им проводить. Дон Хуан Австрийский (триумфатор Лепанто, а ныне испанский военачальник) нарушал соглашение при любой возможности. Воинствующие кальвинисты, с другой стороны, разъярили оранжистов и немало встревожили католиков, поскольку расширяли свои владения силой и захватывали контроль где только могли, а кроме того, начали привлекать поддержку из-за границы. Граф Иоганн Казимир, защитник реформатской веры в Пфальце (см. выше, с. 417), в 1578 году ввел в страну войска. Его поощряла Елизавета, королева Англии – по крайней мере до тех пор, пока ее не насторожила его приверженность кальвинизму. Теперь аристократия и политические лидеры разделились точно так же, как север и юг. Сильная католическая партия в южных провинциях была готова пойти на новую сделку с испанцами. Этот роковой шаг лишь углубил раскол, а протестанты теперь могли гораздо увереннее говорить о том, что именно они выступают за освобождение страны от испанского владычества. Северные провинции во главе с Голландией нанесли ответный удар в январе 1579 года, заключив Утрехтскую унию. Она стала основой блока, которому предстояло до Великой французской революции оставаться протестантским государством, известным как Соединенные провинции. Военные победы, одержанные герцогом Пармским, новым испанским полководцем, не позволили принцу Оранскому остановить раскол страны, внесенный Утрехтской унией. У принца не было выбора: чтобы остаться в политике, он неизбежно должен был связать с этим союзом свое имя. В 1580 году король Филипп объявил принца вне закона, а в июле 1581 года Генеральные штаты Соединенных провинций совершили решительный шаг, торжественно низложив короля Испании, своего наследного правителя.

Создать иную форму правления, призванную на замену прежней, в разгар жестокой войны, которая уже становилась международной, оказалось очень сложно. Корону отдали младшему брату Генриха III, Франсуа, герцогу Анжуйскому, но ничего хорошего из этого не вышло. Да, как француз, он мог служить противовесом Испании, и его могли прочить в супруги Елизавете, – но, к несчастью, он был католиком, и притом очень самонадеянным. Страшным ударом стала смерть Вильгельма Оранского, опытнейшего дипломата, прекрасного координатора действий восставших – в 1584 году его застрелил французский католик-террорист. А в следующем году генерал-губернатором стал Роберт Дадли, граф Лестер, английский дворянин, безупречный протестант, прибывший с английским экспедиционным корпусом, но эта попытка оказалась столь же неудачной, как и эксперимент с герцогом Анжуйским. Лестер не только разъярил королеву Елизавету, приняв предложенную власть. Он все теснее разделял взгляды непримиримых кальвинистов, которые усиливались в новой республике, опираясь на другие провинции, недовольные предводительством богатой и многолюдной Голландии. В конце концов война, помимо прочего, началась из-за негодования провинциальных элит, которые видели в испанцах угрозу своей независимости – и теперь, когда испанцев изгнали, не собирались поддерживать новую тиранию и отказываться от своей свободы во имя войны, что очень помешало в сопротивлении испанским армиям. Безнадежно запутавшись в паутине голландской политики, Лестер в 1588 году наконец вышел в отставку и умер в Англии, совершенно истощенный.

Тем не менее постепенно война оборачивалась в пользу протестантских провинций. Помимо прочего, им помогло и то, что у Филиппа Испанского, властвующего над миром, было немало иных забот. Миссии, стоявшие перед ним, повергли бы в страх любого талантливого правителя. Испания должна была мирно захватить всю Португальскую империю. С востока все время грозил ислам. Требовалось сдержать или уничтожить протестантскую Англию, где усиливала свою власть королева Елизавета. В 1588 году король решил осуществить свой давний, поразительно амбициозный проект и завоевать Англию – и вторжение началось по прошествии всего лишь нескольких часов с того момента, как испанский флот соединился с армией в Нидерландах. Но план провалился, и разбитая армада Филиппа погибла в Атлантике. Его последняя попытка превратить Нидерланды из мятежного бремени, поглощавшего военные силы, в стратегическую ценность обернулась катастрофой, и король это знал: в 1590-х годах армии испанских Нидерландов в основном сдерживали силы Соединенных провинций, а те действовали все более уверенно и эффективно. В 1590 году там решили больше не искать себе монарха и объявили сувереном свои Генеральные штаты, чтобы сформировать новую республику, все еще очень децентрализованную, но гордую своим протестантизмом, ставшим источником вдохновения. Восставшие нашли своих героев: ими стали сын Вильгельма Оранского, Мориц Нассауский, опытнейший генерал, и Йохан ван Олденбарневелт, чуткий политик, умевший успокаивать даже самые стойкие подозрения провинций; во многом именно благодаря последнему Мориц получил титул штатгальтера во всех Соединенных провинциях, кроме одной.

На юге испанцы укрепили свою власть в оставшихся десяти провинциях и направили усилия на создание области, способной стать витриной для Контрреформации, – и делать это требовалось как можно быстрее, ведь когда-то именно здесь было сердце протестантского восстания. А кроме того, Испанские Нидерланды должны были сделать все возможное, чтобы не отстать от экономических достижений протестантского севера. Кстати, эти успехи были одной из примечательных характеристик голландского восстания. Корнелис Хофт, знаменитый бургомистр Амстердама, выразил это с удивлением и ноткой самодовольства: «Всему миру известно, что война, по сути своей, несет разорение и земле, и людям, но эти страны, напротив, благодаря ей заметно улучшили свое положение» [33]. Экономическое чудо в Соединенных провинциях, основанное на энергичности и решительности голландцев, на опыте морской торговли по всему миру и на изобретательном развитии разнообразных мануфактур в стране, стало одним из чудес Европы XVII века, не в последнюю очередь потому, что плоды этого экономического процветания широко распределялись среди народа: Северные Нидерланды (наряду с Англией) стали одной из первых европейских стран, которым уже не грозил массовый голод, если случался неурожай [34].

Но в этой оживленной маленькой стране, полной судоходных рек, широких горизонтов, деревень, поселков и городов, в которых гордо устремлялись к небесам церковные шпили, путник увидел бы и многие другие чудеса. Была здесь и уже признанная Протестантская Церковь, но монополией на религию, как в иных странах Западной Европы, она, к своему огорчению, завладеть не смогла. Причина, как и в Польше, заключалась в разнообразии мнений и в том, с какой щепетильностью относилась к конституции правящая светская элита. В отличие от обширных и малонаселенных равнин Речи Посполитой, в Соединенных провинциях преобладали города, местное общество было намного более урбанистическим, и наибольшим влиянием здесь обладали не магнаты-землевладельцы, подобные Радзивиллам или Чарторыйским, а олигархические группы торговцев («регенты»), которые благодаря своему богатству встали в семи провинциях наравне с деревенской аристократией. Кальвинизм возник в основном как городская религия, когда в 1570-х годах его приверженцы победно возвратились, устраивая общины и дисциплинарные структуры в городских церквях везде, где только могли. Вильгельм Оранский, не любивший строгих доктрин, проявил немалый такт, объединив городских олигархов в альянс, выступивший против испанцев, и благодаря его усилиям к делу протестантов примкнуло столько городов, что доктринеры-кальвинисты своими силами никогда бы не достигли подобного успеха. И поэтому критическая масса протестантской партии вышла за пределы кальвинистских кругов. В 1578 году им выразил поддержку даже великий и богатый Амстердам – но слишком нерешительно и слишком поздно, и властвовали там все же католики, так что об идеологической чистоте говорить не приходилось (см. илл. 14b) [35].