Текст книги "Реформация. Полная история протестантизма"

11. 1618–1648: Решение и разрушение

В греческом языке слово «кризис» означало «решение». Мы помним, как разрешился один из величайших кризисов 1618–1619 годов. После Дордрехтского синода экстремальный кальвинизм Голландской Реформатской Церкви и вера в предопределение стали эталоном для всех Реформатских Церквей (гл. 8, с. 438–440). За синодом пошли не все: к иным воззрениям склонялись арминиане (на тот момент гонимые), а кроме того, триумф ультракальвинистов в Дордрехте, как ни парадоксально, ознаменовал грядущую утрату – именно после него Церковь Англии стала отдаляться от реформатской семьи к иному будущему (гл. 12).

В том же 1618 году большую часть Европы ждал иной кризис: началась решающая схватка за континент, на протяжении нескольких лет грозившая уничтожить все, чего католичеству удалось достичь в Контрреформации. Борьба католиков, державших оборону против протестантов, обернулась для миллионов европейцев тремя десятилетиями страданий. Мнения расходятся, но в немецких землях, по современным оценкам, война или ее спутники – голод и болезни – погубили 40 % населения; даже самая осторожная переоценка дает долю в 15–20 % [1]. Злоба была такой, что даже когда сил воевать уже не было, комбатанты не могли заставить себя пойти на переговоры: католикам и протестантам пришлось встречаться с представителями Империи в двух вестфальских городах, отстоящих друг от друга примерно на пятьдесят километров – только так наконец удалось 24 октября 1648 года заключить Вестфальский мир, положивший конец резне. Огромные готические залы в ратушах Мюнстера и Оснабрюка, где завершились официальные мероприятия, с гордостью названы в своих городах «Залами мира» (Friedenssaal) – настолько сильное влияние эти годы оказали на память европейцев.

В центре конфликта были две великие немецкие династии, чьи имена гремели в дни Реформации: Габсбурги и Виттельсбахи. Возможно, в том, что произошло после 1618 года, светский циник усмотрел бы лишь очередной эпизод многовекового соперничества двух семей, борьбу за власть над сложными механизмами Священной Римской империи, в которую вовлекались, преследуя свои цели, другие представители правящих европейских династий, какой бы ни была цена для их несчастных подданных. Все это было бы правдой – но так мы упускаем из виду главное: причиной, по которой вспыхнула война в 1618 году, были религия, религиозное рвение и религиозная ненависть, и обе стороны считали, что могут быстро и легко устранить тех, кто смотрел по-иному на христианскую весть. Династии расколола именно религия. Фридрих V, курфюрст Пфальца из дома Виттельсбахов, реформат-протестант, выступил против своих кузенов – тоже Виттельсбахов, но баварских католиков, которые некогда заключили брачный союз с эрцгерцогом из дома Габсбургов – и этот союз, продиктованный соображениями идеологии, сыграл решающую роль в развороте протестантской волны в Центральной Европе в 1571 году (гл. 10, с. 513). Для Габсбургов семейный спор теперь разрешился: время религиозной умеренности и стремления к равновесию в Центральной Европе прошло. Ревностные католики в семье, сторонники Контрреформации, решительно намеревались положить конец политике, которую вели императоры от Фердинанда I до Матвея, в той или иной степени мирившиеся с сосуществованием различных христианских конфессий.

Конфессиональные разделения в Европе

В 1610-х годах наиболее вероятным наследником стареющего бездетного императора Матвея был эрцгерцог Фердинанд из Внутренней Австрии, вступивший на престол как Фердинанд II в 1619 году, когда война уже началась. Фердинанд был плодом уже упомянутого династического союза, заключенного в 1571 году. Мы уже упоминали о том, как он методично искоренял протестантизм в своем герцогстве в 1590-х годах (гл. 10, с. 513–514); он никогда не забывал, что учился политике именно в это неспокойное время, и приложил немало сил, чтобы возвести себе величественное место погребения в своей первой столице, Граце – городке во Внутренней Австрии, который они с отцом с таким успехом вырвали из рук лютеран [2]. За его внешним очарованием скрывалась строгая и глубокая набожность, а при дворе его не было яркой и порочной круговерти фавориток – он правил во имя долга, неизменно присутствовал на Мессе и службах, а больше всего любил совершать паломничества к недавно возрожденным алтарям святых.

Советниками Фердинанда были родственные души – в основном сменявшие друг друга иезуиты, самым грозным из которых был Гийом Ламормен, бывший преподаватель коллегии в Граце, сын люксембургского фермера. Близость Ламормена к Фердинанду можно сравнить с тем, как относился к Генриху IV Теодор Беза: он неотступно следил за политикой, проводимой французским монархом, с тревогой пытался понять, оправдывает ли король ожидания Бога от своего избранного слуги, и всегда был готов выразить свои чувства, если казалось, что слуга не справляется (гл. 10, с. 536). Не все в Обществе Иисуса были счастливы оттого, что иезуиты с такой жаждой вовлеклись в ожесточенную политическую борьбу и яростные войны в Центральной Европе, но это почти не волновало ни непримиримого Ламормена, ни его единомышленника Адама Концена, обретшего приют в Центральной Европе, при дворе благочестивого баварского герцога Максимилиана.

Хотя эрцгерцог Фердинанд был сыном баварской принцессы из рода Виттельсбахов, против него в кризисе 1618 года тоже выступал Виттельсбах – дальний родич, курфюрст Фридрих V, глава правящей семьи Пфальца. С конца 1550-х годов курфюрсты Пфальца были одними из главных поборников протестантизма в Священной Римской империи и после недолгих заигрываний с лютеранством вернулись к непоколебимой верности делу реформатов (гл. 8, с. 414–417). Никогда не следует недооценивать силу генеалогии в политике раннего Нового времени. Именно генеалогическое древо выдвинуло Фридриха на роль протестантского защитника всей Европы. Его дедом был Вильгельм Оранский, погибший герой предыдущего поколения, чью борьбу за протестантские Нидерланды прервала пуля убийцы-католика. Нелегко увидеть образ Фридриха, пробившись сквозь пелену лести и оскорблений, но, похоже, настоящий человек позволил скрыть себя под ореолом мифа: Фридрих был красив, искренен, учтив, одарен воображением – но не был сильной личностью.

При дворе Фридриха роль Ламормена или Концена играл светский политический советник, князь Кристиан, который сам правил небольшим княжеством Ангальт-Бернбург. Кристиан Ангальтский, пылкий кальвинист, сумел совместить свою реформатскую веру с живым интересом к современным границам знания, сочетанием мистической философии, магии и практических исследований, восходящих к таинственному древнему «Герметическому корпусу», эксцентричному оригиналу Парацельсу, взволновавшему XVI век, и английскому магу Джону Ди (гл. 17, с. 754–759). Это была опасная смесь. К тому времени как Фридрих в 1610 году стал курфюрстом, князь Кристиан уже давно входил в правительство Пфальца и считал, что само Провидение дало ему шанс послужить Богу на гораздо более крупной сцене, чем полученный в наследство Ангальт: он стремился разрушить антихристианский союз папы римского, иезуитов и Габсбургов. В событиях, последовавших позже, большинство людей винили именно его [4].

Все прекрасно понимали, сколь хрупким было равновесие сил в Империи, на фоне которого грозили друг другу католики и протестанты. Из семи курфюршеств три (Пфальц, Бранденбург и Саксония) принадлежали протестантам. Из постоянных обладателей трех главных имперских титулов двое – курфюрст Пфальцский и Reichsverweser, правивший Империей, пока трон пустовал, – исповедовали протестантизм, и только имперский канцлер, архиепископ-курфюрст Майнцский, был католиком. Аугсбургский религиозный мир не делал уступок протестантам-реформатам, но в ходе «Второй Реформации» многие протестантские князья и ряд городов отказались от лютеранства и предпочли кальвинизм; у них не было на это права – и закон их не защищал. Некоторые искренне прилагали усилия к тому, чтобы избежать очевидной опасности, и в 1601 году даже пытались устроить диалог католиков и протестантов в Регенсбурге, при поддержке главного католика Максимилиана, герцога Баварского, и пфальцграфа Филиппа Людвига, герцога Пфальц-Нойбурга – лютеранского активиста, игравшего важную роль в имперской политике. Правила дискуссии выбирались с символическим смыслом – из тех, по каким в 1519 году вели спор в Лейпциге Мартин Лютер и Иоганн Экк (гл. 3, с. 166–167); князья выступали в роли наблюдателей, а духовных лиц с обеих сторон приглашали возглавить общие молитвы во время дебатов. Но эта многообещающая инициатива ни к чему не привела [5].

Как оказалось, объединить протестантов перед лицом католической угрозы было ненамного легче. Найти некую экуменическую богословскую трактовку пытались не раз. В основном эти попытки шли под руководством примиренческих реформатских теологов, понимавших, насколько уязвима их вера перед законом; тем не менее лютеране и кальвинистское духовенство непрестанно хотели вцепиться друг другу в глотки, поскольку первые чувствовали себя спокойно в своих законных привилегиях 1555 года и не намеревались уступать ни в чем. Некоторые протестантские правители поневоле сочли, что должны пренебречь этими трудностями после двух чрезвычайных ситуаций военного характера: во-первых, баварцы заняли беспокойный лютеранский имперский город Донаувёрт, провозгласив, что должны защитить его католическое меньшинство; во-вторых, католики и протестанты оспаривали вопрос о наследовании в герцогстве Юлих-Клеве-Берг. В итоге в 1608 году возник оборонительный союз – Протестантская уния, а католики во главе с Максимилианом Баварским в следующем году создали Католическую лигу. Будущие линии фронта уже устанавливались – но вместе с тем лютеранские князья начинали колебаться: своих собратьев-протестантов они ненавидели почти так же сильно, как папу-антихриста. Смятение и хаос, которые продолжались среди протестантов, несмотря на попытки преодолеть конфессиональный раскол, убедили многих благочестивых людей в том, что уже близок решающий миг, когда раскроется план Божий, предначертанный миру. Кому суждено было явить Его силу? Иные прочили эту роль Генриху IV Французскому, который в 1610 году вторгся в Клеве-Юлих-Берг с большим войском – но в том же году, совершенно внезапно, нож Равальяка резко пресек интерес французов к военным авантюрам за рубежом.

После убийства Генриха Кристиан Ангальтский не сомневался, что его юный господин в Пфальце соответствует роли, предначертанной Богом. В 1613 году Фридрих, курфюрст Пфальца, женился на Елизавете, дочери самого могущественного реформатского монарха Европы Якова VI (I), короля Шотландии, Англии и Ирландии. Супруги хранили верность друг другу, и в несчастьях, пришедших в будущем, принцесса Елизавета стала опорой семьи (возможно, репутация ее соперников, эрцгерцога Фердинанда и курфюрста Фридриха, убедит кого-то в том, что приверженность супружеской верности – опасное качество для государственных деятелей, ведущих международные дела). Роскошную свадебную церемонию, проведенную в Королевской часовне Уайтхолла, все сочли провозглашением общеевропейского протестантского союза против папства. Обряд совершал Джордж Эббот, архиепископ Кентерберийский, пылкий кальвинист, желавший увидеть атлантические королевства в роли защитника осажденных протестантов Европы – той же, какую они играли при Елизавете. Против был только один человек – отец невесты. Но его мнение было решающим. Король Яков был одним из немногих европейских правителей, считавших, что мир всегда лучше войны, и в его представлении брак должен был снизить накал в международной обстановке, уравновесив свадьбу его сына Карла с испанской принцессой-католичкой. На фоне ажиотажа, связанного со свадьбой, похоже, никто не обратил внимания на планы Якова – а их понимание, возможно, умерило бы пыл, с которым Центральная Европа уже несколько лет предвкушала наступление грядущих событий [6].

Из Лондона молодожены вернулись в Гейдельберг – превращать свой замок в Пфальце, высившийся над рекой Неккар, в один из прекраснейших дворов на континенте, где Англия Иниго Джонса, Уильяма Шекспира и Орландо Гиббонса могла бы встретиться с европейской культурой и наукой эпохи Возрождения [7]. Неудивительно, что курфюрст Пфальцский охотно верил в то триумфальное будущее, которое пророчил ему Кристиан Ангальтский, и что многие другие видели его в том же свете. Протестантская Германия была готова к предначертанному Богом апогею мировой истории – точно так же, как и в карнавальные дни 1520-х годов (гл. 3). Разочарования Реформации, со временем закрепленной в институциональных формах и не оправдавшей первоначальных надежд, заставили людей, побуждаемых духовенством, с еще большей тревогой искать знамений и чудес, посланных с Небес [8]. Близился 1617 год, знаменуя сто лет с того дня, как прозвучали первые призывы Мартина Лютера к восстанию в Виттенберге. Лютеранские историки были горячими сторонниками идеи, согласно которой эти временные распределения играли важную роль. И более того, благодаря авторам «Магдебургских центурий», которых возглавил последний гнесиолютеранин, Маттиас Флаций Иллирийский, столетие в определенном смысле стало значимой единицей измерения истории. Торжества в честь предстоящей годовщины воодушевляли и побуждали к действиям, а перспективы протестантизма казались все более неопределенными. Поэзия, пьесы и брошюры, прославляющие Лютера как немецкого Моисея, возвели его на недосягаемый пьедестал [9]. Даже комета Галлея, явившись в 1618 году, усилила чувство того, что роковой час уже у порога. И если Лютер был Моисеем, то до царя Давида было рукой подать.

Помимо этого, были и другие поводы для волнений, причем весьма эксцентричные и странные – впрочем, тогда было такое время. С 1614 по 1616 год некий «Христиан Розенкрейц» опубликовал серию манифестов, повествующих о многовековом обществе розенкрейцеров – мудрых и великодушных философов, прежде хранивших свое существование в тайне от мира. О розенкрейцерах читали все и повсюду. Главным автором этих трактатов, как нам известно теперь, был Иоганн Валентин Андреэ, лютеранин, пастор из Вюртемберга. Его дед Якоб Андреэ, прославленный служитель Церкви, был одним из главных создателей лютеранской «Формулы согласия» (гл. 8, с. 412). В дальнейшем историки не знали, как воспринимать эту литературу, и обычно игнорировали ее, особенно с тех пор, как она стала «страной счастливой охоты» для наивных глупцов, совершенно пренебрегавших тем, что никаких розенкрейцеров никогда не существовало. В блестящей интерпретации, опубликованной в 1972 году, Фрэнсис Амелия Йейтс раскрыла изначальный смысл публикаций розенкрейцеров. Она увидела в них проявление лихорадочного безумия, терзавшего мир накануне Тридцатилетней войны, а кроме того, они были полны косвенных упоминаний о роли, уготованной Фридриху, курфюрсту Пфальцскому. В этих творениях лютеранского пастора и его соратников звучало обещание нового мира просвещенной культуры, гармонии и человеческих достижений – ожидания протестантской Европы уже вышли за пределы узкой воинственности реформатов. Манифесты розенкрейцеров проистекали из того же интеллектуального мира, который увлекал Кристиана Ангальтского к герметизму, Парацельсу, магии и мистике. Если бы курфюрст Фридрих начал действовать, в истории человечества мог бы наступить новый этап, и фантазия розенкрейцеров воплотилась бы в реальность [10].

Лютеране первыми ввели идею празднования исторических столетий. Эта медаль, выпущенная на более поздних этапах Тридцатилетней войны, в 1630 году, призвана увековечить Аугсбургское исповедание 1530 года. На ней изображен Мартин Лютер (который не присутствовал на Аугсбургском сейме), а на реверсе папа римский восседает на троне Антихриста; надписи прославляют поражение папской тирании

Итак, пока одного из владык готовили к роли протестантского мессии, другой стремился обеспечить будущее габсбургских владений и для себя, и для всего католичества. Дела эрцгерцога Фердинанда могли пойти не так гладко: генеалогия и политика по-прежнему сулили Габсбургам и их императорскому престолу множество возможных вариантов будущего. Родных Фердинанда, в том числе его дядю, императора Матвея, тревожила близость эрцгерцога к иезуитам, а его кузен, Филипп III, король Испании, обладал титулом, дающим ему право претендовать на долю в австрийской империи Габсбургов. Фердинанд решил провести капитализацию активов и уладить дела с испанским монархом. Он знал, что испанцам нужны союзники: двенадцатилетнее перемирие, подписанное ими с протестантами-голландцами в 1609 году (гл. 8, с. 439), истекало в 1621-м – и это значило, что в Европе, скорее всего, вновь разразится та война, которую две державы в те дни негласно вели за океаном. Фердинанд посулил испанцам земли в Эльзасе и Италии – в обмен на крупную сумму и признание его прав на имперский престол. Кроме того, он преодолел свое нарочитое презрение к дяде Матвею, чтобы вместе творить новое будущее. Эрцгерцог и император отправились в Дрезден, чтобы заручиться поддержкой курфюрста Иоганна Георга Саксонского, главного среди тех князей, которые не стали присоединяться к Протестантской унии, поскольку были строгими лютеранами и по традиции оставались верны Священной Римской империи. К тому времени настало лето 1617 года – юбилей Реформации.

Заручившись поддержкой из самых различных источников, Фердинанд сопровождал слабеющего императора на собрания королевских сеймов, сначала в Богемии, а затем в Королевской Венгрии. Оба сейма согласились с избранием Фердинанда королем, и он не стал терять время, ожидая смерти Матвея, а сразу начал действовать в своем новом богемском наследии. Теперь он решительно намеревался положить конец привилегированному существованию Церквей, отвергших послушание Риму: в Богемии это оскорбление папе нанесли еще до Реформации Лютера – оно восходит к восстаниям гуситов в начале XV века. Необычайное разнообразие религий среди знати и городов Богемии – гуситы-утраквисты, радикальные Чешские братья, лютеране, реформаты – приводило назначенного короля в ярость. Фердинанд гневался еще сильнее из-за недавних уступок, которые получила для себя чешская протестантская знать. Матвей, еще будучи эрцгерцогом, пошел против брата, императора Рудольфа II, и Фердинанд считал это предательством. Матвей присоединился к протестантам, чтобы усилить свои позиции. В 1609 году он сговорился с Чешскими сословиями, вынудившими несчастного и уже почти безумного Рудольфа даровать им Грамоту величества, наделявшую некатоликов намного более широкими правами. А затем, сменив Рудольфа на престоле короля Богемии, Матвей сам подтвердил грамоту. Чешские протестантские общины ликовали. Но сейчас, когда избранным королем стал Фердинанд, настало время остановить наступление протестантов – и он отозвал Грамоту величества, а его элитные чиновники (регенты) начали преследовать протестантские общины, подвергать цензуре печатные публикации и снимать протестантов или гуситов с занимаемых должностей.

Такая провокация не могла не привести к взрыву. Вначале произошла знаменитая и жестокая демонстрация, к которой привели сорванные переговоры чехов с властями Габсбургов. Когда имперские чиновники приказали Чешским сословиям закончить встречу в Праге, которую те проводили согласно с постановлениями Грамоты величества, делегаты захватили дворец, схватили двух регентов Фердинанда и секретаря и точно так же, как их предки-гуситы за двести лет до этого, выбросили тех из окна – так случилась «Пражская дефенестрация» (23 мая 1618 г.). Униженные чиновники выбрались из заранее уложенной кучи компоста, и Прага приковала взоры всей протестантской Европы. В эпоху, когда люди верили, что Бог направляет события по тем же принципам, какие изложены на страницах Ветхого Завета, протестанты на континенте прекрасно знали, что Реформацию с оружием в руках провозгласили чешские гуситы задолго до Лютера – так разве странно, что Бог решил завершить историю именно там? И более того, об этом было сказано в Библии! В далекой Восточной Англии, на берегу Уоша, пуританский проповедник Джон Эрроусмит позже утешал свою встревоженную паству в Кингс-Линн в разгар гражданской войны, напоминая об апокалиптическом смысле Богемии в замысле Божьем: «Меч неминуемо явится туда, где отвергли евангельскую весть, принесенную прежде, и о том ясно гласит шестая глава Книги Откровения!» [12].

Богемские протестанты твердо верили, что их библейский восторг претворится в жизнь – и что они обретут реальную поддержку. Кроме того, у них были основания верить в международную протестантскую солидарность. Когда в 1610 году Грамота величества императора Рудольфа разрешила возводить протестантские церкви в католическом Старом городе Праги, жертвователи на новую церковь, дерзко величественную и очень дорогую, нашлись среди всей протестантской элиты Европы во главе с королем Англии Яковом I. В их числе были и лютеране, такие как курфюрст Саксонии [13]. Теперь Чешские сословия снова поняли, что им лучше всего положиться на реформатов, откровенно воинственный элемент на протестантской сцене, и они были не одни: Эббот, архиепископ Кентерберийский, в 1618 году с нетерпением ждал союза, который простерся бы от Шотландии до Трансильвании и в котором «цари земные, отдававшие свою власть Зверю, теперь разорвут блудницу на части и приведут ее в запустение» [14].

Громче всех в Богемии звучал голос князя Кристиана Ангальтского. Именно он в августе 1619 года склонил богемцев на роковой шаг: они позвали курфюрста Пфальцского исполнить свое предназначение и взойти на престол вместо Фердинанда, которого назначили Габсбурги. Потом события развивались стремительно. Император Матвей умер еще в марте 1619 года, и к августу имперские курфюрсты выбрали эрцгерцога Фердинанда его преемником: непримиримый католик победил. Но если бы Фридрих стал королем Богемии, он имел бы два голоса из семи на будущих выборах императора, и протестанты получили бы большинство. «Это божественное призвание, которому я не смею не покориться, – заявил Фридрих. – Моя единственная цель – служить Богу и Его Церкви». Неизменно воинственный архиепископ Эббот писал из Англии, что взойти на богемский престол – это религиозный долг курфюрста [15]. Пока в Богемии избирали Фридриха на царство, трансильванский князь Габор Бетлен, агрессивный кальвинист, напал на врагов «нового Израиля» (а также захватил венгерский престол), разгромив в Венгрии армии Габсбургов и завладев их землями, а затем свою поддержку предложил трансильванцам османский султан. Восстали все провинциальные сословия в наследных владениях Габсбургов. Момент пьянил, и лишь глупец решил бы его упустить. Новый король Богемии с триумфом явился из Гейдельберга в Прагу и был коронован духовенством утраквистов в соборе Святого Вита. Как оказалось, то был последний публичный акт утраквистской Церкви после двух столетий ее существования.

Атмосфера в Праге становилась все более мрачной. Новый реформатский режим с подозрением относился к литургическому консерватизму утраквистской Церкви, которая, как казалось Фридриху и его советникам-реформатам, застыла во времени – и осталась еще в дотридентском католичестве. Поэтому зимой 1619–1620 годов они совершили шаг, идеологически недальновидный: сокрушили статуи и скульптуры в том самом соборе, где был коронован Фридрих. Они навредили сами себе – негодующие утраквисты тут же связали это с Авраамом Скультетом, придворным проповедником династии курфюрстов Пфальцских, которого, казалось, ничему не научил провал похожего плана постепенных изменений в лютеранском Берлине, предпринятый им всего пятью годами ранее (гл. 8, с. 417). С пражских станков выходили памфлеты, полные жестоких оскорблений в адрес Скультета [16]. Другие культурные различия между богемцами и их новым двором, скажем, чрезмерно английские предпочтения королевы в моде, усиливали чувство разобщенности. А кроме того, богемские войска столкнулись с вторгшимся католическим войском, которым командовал герцог Максимилиан Баварский, фанатик и сторонник императора Фердинанда.

Ждать помощи им было неоткуда. Трансильванцев Габсбурги уже подкупили, поскольку алчность князя Габора Бетлена влекла его к новым венгерским землям сильнее, чем к роли царя Давида. Большинство лютеранских князей в любом случае презирали нового монарха-кальвиниста, и ни один протестантский правитель, уверявший в поддержке, не оказал ее: голландцы приходили в себя после политического и религиозного кризиса, связанного с арминианством (гл. 8, с. 437–440), имперская Протестантская уния отнеслась к кандидатуре Богемии без особого восторга, а Яков I, тесть Фридриха, неизменно стремился стать посредником-миротворцем в безумной авантюре. 8 ноября 1620 года в битве у Белой горы армия Максимилиана разбила оставшихся в одиночестве богемцев-протестантов. Сегодня на месте давнего сражения возвышается величественная церковь Богородицы Торжествующей, паломническая святыня чешских католиков (см. рис. 15b). С мечтой о протестантском рае на континенте было покончено, и неслучайно с 1621 года резко прекратился поток литературы о розенкрейцерах [17]. Вскоре баварские армии захватили Верхний Пфальц, и Фридрих, дважды монарх, оказался безземельным беженцем, которому пришлось скитаться по Европе, пока голландцы не позволили ему создать жалкое подобие королевского двора в безопасной Гааге. Титул курфюрста был отдан его баварскому кузену Максимилиану. В 1622 году торжествующие войска Католической лиги разграбили Гейдельберг и захватили всемирно известную библиотеку курфюрстов Пфальцских (см. рис. 17). Максимилиан хотел оставить ее себе, но после нескольких прозрачных намеков Его Святейшества послушно отправил ее в Рим, как трофей в религиозной войне. Там библиотека до сих пор хранится в отдельном архиве – как узница-кальвинистка в Ватикане [18].

Битва на Белой горе стала непоправимой катастрофой для протестантизма в Центральной Европе. Максимилиан немедленно начал сносить протестантские церкви и содействовать католичеству. Император Фердинанд, немного поколебавшись, даже отменил соглашение с гуситами, заключенное двести лет тому назад, и упразднил утраквистскую Церковь. К католической вере Богемию возвращали жестоко – к ужасу католиков, желавших не принуждать, а убеждать, как Франциск Сальский в Савойской епархии. Один из иезуитов, проводивших кампанию, отец Фирм, позже стал носить тяжелые сабо с острыми металлическими шипами – ими он наступал крестьянам на ноги, пока те не признавались, где спрятаны протестантские книги; если это не помогало, он выдирал им волосы и бил по ушам. Таких историй было много [19].

Так утраквисты-гуситы полностью исчезли с европейской сцены, став единственной крупной Церковью, которую постигла такая судьба в западном христианстве. Большинство из них либо обратились в католичество, либо уехали в изгнание, где присоединились к лютеранам [20]. Радикальные гуситы, Unitas Fratrum, чуть не ушли в небытие вслед за утраквистами, но нашли поддержку благодаря героическим усилиям всемирно уважаемого епископа Яна Амоса Коменского (гл. 10, с. 523, 527). Позже их приютил в своем саксонском имении граф Цинцендорф, пиетист, ревностный лютеранин – и дал им новую жизнь. В георгианской Англии, где их знали как Моравских братьев, они вызвали восторг и в какой-то период оказали влияние на одного из предводителей Протестантской Церкви, Джона Уэсли, чье творчество было невероятно эклектичным. Здесь мы увидим поистине любопытную симметрию: гуситы, обретавшие вдохновение в трудах английских лоллардов XIV века, через Уэсли и методистов повлияли на религиозное возрождение Англии XVIII века. Cвои вековые поселения в Моравии покинули и анабаптисты-гуттериты, начав странствовать по Европе, а потом и за Атлантический океан. Там, на необъятном просторе, прежде им неизвестном, они могли начать новую жизнь, где их никто бы не потревожил. Они дожили до наших дней, и многие из их общин (например анабаптисты-амиши, позже эмигрировавшие из Швейцарии в Северную Америку) сохраняют немецкий диалект и образ жизни, прекрасно отражающий эпоху, в которой они покинули Центральную Европу и ушли от своих гонителей.

По мере того как 1620-е годы близились к концу, Габсбурги одерживали в Германии победу за победой. Их целью сперва были богемские аристократы-протестанты, а потом – знатные лютеране в наследных землях Габсбургов. В 1628 году император поставил точку, издав указ об изгнании всех протестантских землевладельцев во Внутренней Австрии, и пренебрег Грацским умиротворением, которое его отец, эрцгерцог Карл, с таким негодованием даровал протестантам в 1570-х годах (гл. 10, с. 513). Аристократы, как правило, делали все, чтобы их не лишили поместий; они внешне обратились в католичество и стали «никодимитами», крипто-протестантами, ожидая лучших времен, которые так и не наступили. Неудачи Габсбургов в следующем десятилетии вселили в протестантов надежды, но на самом деле именно тогда пришел конец некогда процветавшему в Австрии лютеранству [21]. Фердинанд и его бескомпромиссные советники были недовольны: одерживая все новые военные победы в Северной Европе, они хотели распространить свой триумф и на Священную Римскую империю. В марте 1629 года, по настоятельным требованиям католических иерархов Империи, Фердинанд издал Эдикт о реституции. Среди других положений, укреплявших позиции представителей духовенства, бывших к тому же и землевладельцами, он издал указ о возвращении Католической Церкви всех земель и епископств, которые были отняты у нее еще в 1552 году, по итогам Пассауского договора (гл. 6, с. 330). Кроме того, эдикт открыто запрещал исповедовать реформатский протестантизм по всей Империи, за исключением вольных городов.

Эдикт оказался крайне неудачным шагом и подорвал успехи Габсбургов, достигнутые за предыдущее десятилетие. Даже умеренных католиков обеспокоили его непримиримые условия, а имперские князья-лютеране, союзники императора, были в ярости, посчитав его пародией на Аугсбургский мир 1555 года. Лютеране всерьез вступили в переговоры с кальвинистскими теологами, пытаясь разрешить богословские разногласия или, по крайней мере, пренебречь ими. Завершением этих переговоров стал протокол, согласованный в Лейпциге в 1630 году. В нем впервые использовалось важное слово «терпимость», предлагавшее новые отношения между двумя протестантскими конфессиями. Из-за усиления власти Габсбургов встревожились две крупные европейские державы, прежде занятые другими делами и избегавшие активного вовлечения в проблемы Империи: католическая Франция и лютеранская Швеция. А в 1630 году шведский король Густав Адольф двинул войска на юг для борьбы с Габсбургами.