Текст книги "Реформация. Полная история протестантизма"

К востоку от наследных земель Габсбургов латинское христианство изо всех сил пыталось пережить крах, постигший Венгерское королевство в 1520-х годах. Габсбурги, османы и местные владыки боролись за политическое влияние. Как мы уже отмечали (гл. 5, с. 314–316), страна раскололась натрое. На западе и севере была Королевская Венгрия под властью Габсбургов, в центре – огромные равнины, занятые турками, а на востоке – независимые долины Парциума и горное княжество Трансильвания. Многочисленные немецкие общины и элиты, до самых Балкан, обычно отождествляли себя с развивающейся Лютеранской Церковью, но этого нельзя было сказать о других культурных группах. Очень немногие остались верны старой Католической Церкви. Она утратила доверие после трагедии в Мохаче (1526), и поэтому критическая масса не говорящей по-немецки Латинской Церкви объединилась вокруг реформатского протестантизма, который часто представал в версиях столь радикальных, что это тревожило главных предводителей реформатов (гл. 5, с. 316–319). К началу XVII столетия в Венгрии и Трансильвании насчитывалось свыше пяти тысяч приходов. Четыре тысячи – более трех четвертей – были протестантскими, а более половины из них – реформатскими [24]. Чтобы оценить замечательную историю венгерского протестантизма, перенесемся в XVII век. Именно тогда, довольно поздно, ярко расцвело интернациональное реформатское движение.

В 1570 году Трансильвания и Парциум были официально признаны как независимое княжество – и приняли власть османов, после того как жестокая война закончилась трехсторонним соглашением, по которому большая часть Венгрии оказалась в руках Османской империи. Так Трансильвания оказалась единственной территорией латинских христиан, бывшей к востоку от мусульманской державы и граничившей с православными странами, и очень серьезно относилась к своему долгу перед западным христианством. Князья, сменявшие друг друга, считали себя защитниками христиан в Османской Венгрии – и защитниками протестантов в Королевской Венгрии – всякий раз, когда Габсбурги пытались выступить против них. Неудивительно, что реформатские священники Венгрии и Трансильвании постепенно провели параллель между героизмом и страданиями венгерского народа и эпопеей о израильтянах, избранных Богом в давние времена: подобно «скифам», которых странствия привели в Венгрию, израильтяне блуждали, пока не завоевали Землю Обетованную, а затем испытали множество несчастий и узрели гибель своего королевства от рук нечестивых. И все же в XVI веке трансильванские князья еще не были приверженцами реформатского протестантизма, а один из достойнейших, Стефан Баторий (также избранный королем Польши, гл. 7, с. 403), даже оказался пылким католиком. В 1579 году он великодушно попытался помочь католичеству в землях от Польши до Трансильвании, пригласив в княжество иезуитов. Примечательно, но в этом его почти никто не поддержал, хотя его уважали и почитали. Иезуиты поняли, что им везде чинят препоны, а в 1588 году их изгнал Трансильванский сейм. До 1606 года они возвращались еще дважды – и их вновь изгоняли. Без содействия магнатов, без благосклонности монархии после смерти Стефана Батория и без постоянного епископа Католическая Церковь в княжестве в то время оставалась тенью себя прежней [25].

Реформаты обрели влияние в Венгрии не в последнюю очередь потому, что их протестантизм решительно подразумевал отказ от верности Габсбургам. Это стало очевидным в 1604–1605 годах, когда власть захватил Иштван Бочкаи и началась новая эра для Реформатской Церкви. Его, богатого реформата-землевладельца из Парциума, все сильнее раздражали тесные связи князей из рода Батори и Габсбургов. Предполагалось, что этот союз будет направлен против турок, но император Рудольф II явно задумал его, чтобы в Венгрии воцарились Габсбурги и католическая вера. Вместо этого армии Габсбургов, одержав ряд побед над турками, в 1603–1604 годах начали оккупировать Трансильванию и угнетать протестантов в Королевской Венгрии. Возглавив восстание против Габсбургов и рода Батори, Бочкаи был впервые признан как князь на Трансильванском сейме в 1604 году, а затем мятежный сейм Королевской Венгрии провозгласил его князем-защитником и «Моисеем венгров». Его стремление к власти, выраженное в ветхозаветных терминах, было неотделимо от его притязаний на статус поборника религиозных свобод. И хотя в 1606 году новый Моисей был готов пойти на сделку с императором, отказавшись от претензий на Западную Венгрию, Габсбурги, пусть и неохотно, все же пообещали ему предоставить свободу богопочитания как для реформатов, так и для лютеран.

Бочкаи скоропостижно скончался в 1606 году, и с тех пор Трансильванию нельзя было назвать образцом политического спокойствия, но сменявшие друг друга князья были искусными и достойными военачальниками и добились такой поддержки со стороны аристократии, которой могли бы позавидовать Габсбурги. В ее основе была приверженность князя и подавляющего большинства дворян реформатской протестантской вере. Реформатская Церковь стала религией двора и по сути установленной Церковью. Ее служители получали щедрую финансовую поддержку и даже привилегии благородных. Ее новый статус проявился в том, что она налагала все более строгие ограничения на антитринитарную Церковь, несмотря на исключительно великодушные условия, предписанные для всех христиан в 1568 году Тордским эдиктом (гл. 5, с. 318). В остальном можно провести параллели между этой самой восточной из Реформатских Церквей и самым западным кальвинизмом Европы на атлантическом побережье и островах Шотландии (гл. 8, с. 442–443). В обоих случаях мы увидим господство светских землевладельцев и прочное отождествление с традиционной культурной идентичностью. И, что интересно для религии книги, в обоих случаях страны довольно поздно обрели полную Библию на родном языке: Трансильвания – только в 1590 году, а Шотландия – так и вовсе в XIX веке [26].

Трансильванская Церковь прекрасно понимала, что находится в изоляции и что у нее нет образовательных ресурсов. Тысячи беженцев, покинувших Францию и Нидерланды в дни великих потрясений 1560-х и 1570-х годов, не заходили так далеко на восток – и здесь не возникло космополитических общин иноземцев-протестантов. Школ почти не было, отсутствовал и университет, пока князь Габор Бетлен в 1622 году не основал академию в Дюлафехерваре, столице княжества (ныне это Алба-Юлия в Румынии). Церковь, все более враждебная к антитринитарным группам, желала дать своим священникам достойное образование и познакомить их с самыми современными аргументами, призванными стать противоядием от радикализма. Поэтому власти Трансильвании придавали огромное значение тому, чтобы отправлять молодых людей, подающих надежды, учиться за границу. Студенты, конечно же, отправлялись в Гейдельберг, в ведущую реформатскую академию Европы, но многим хватало отваги стремиться в еще более далекие кальвинистские университеты – в Западную Фрисландию, во Франекер, или даже в Кембридж, за Ла-Манш; в этих университетах они могли «сидеть у ног» таких знаменитых богословов, как Уильям Перкинс и Уильям Эймс (гл. 8, с. 452–454). Все это стало возможным, потому что международным языком, на котором велось обучение, по-прежнему оставалась латынь. Впрочем, система не была непогрешимой. Сохранилась история о том, как один несчастный юный венгр в недоумении застыл перед огромным собором в Кентербери, хотя дорогу он спрашивал до английского университетского города Кантабригии [27].

Так, даже отдаленность страны не помешала трансильванским протестантам выдержать свои испытания и выйти из них победителями. После того как разразилась Тридцатилетняя война, в Центральной Европе все стало так плохо, что многие знаменитые ученые-беженцы были готовы ехать в Академию Дюлафехервара и в другие трансильванские школы – и особенно их манило то, что Габор Бетлен, подав другим пример, посулил щедрое жалованье некоторым из величайших деятелей реформатской диаспоры, таким как Иоганн Генрих Альстед или пастор Чешских братьев Ян Амос Коменский. Однако соприкосновение с более широким миром принесло свои проблемы. Венгерский студент, пришедший в восторг от пуританства Франекера или Кембриджа, по возвращении домой не мог бы не заметить противоречий. Дело было не только в том, что трансильванская Реформатская Церковь вернула в церковное убранство яркие краски и даже скульптуры, рискуя встревожить строгих западноевропейских кальвинистов (см. илл. 19а) [28]. Поразительной особенностью Реформатских Церквей в Венгрии и Трансильвании была их иерархическая организация. Они не строились на принципе равенства священников, как пресвитерианские общины Женевы, Нидерландов и Шотландии – и, наверное, это вполне предсказуемо для Церквей, столь зависимых от феодальных магнатов. В Трансильванской Церкви было семь суперинтендентов, которых часто называли епископами (episcopi), даже не сознавая, сколь нелогично применение этого слова; им помогали архидиаконы в местных церковных округах. Были и местные советы, принимавшие решения, и внешне они походили на пресвитерии, но в них входило только духовенство и не назначались старейшины-миряне [29]. Это напоминание о том, что реформатский протестантизм никогда нельзя отождествлять с кальвинизмом. О суперинтендентах, наделенных властью, говорил Генрих Буллингер в Цюрихе, а кроме того, эта идея восходила к положениям о церковной организации, изложенным в Forma ac ratio Яна Лаского еще в 1550-х годах, и к Церкви чужестранцев, действующей в Лондоне (гл. 5, с. 312).

Многие студенты, учившиеся за границей, по возвращении критиковали руководство своей Церкви и требовали ввести подлинно пресвитерианскую систему со старейшинами из мирян. Иные зашли еще дальше и вслед за Уильямом Эймсом заговорили о праве каждой общины принимать решения и поддерживать дисциплину среди тех, кто в нее входит; в Англии это движение назвали «индепендентством» (гл. 12, с. 587). Они снова, как некогда – Перкинс и Эймс, уделяли особое внимание личной нравственности, а кроме того, ревностно осуждали сосуществование Церкви с кощунниками-антитринитариями. Иные даже демонстративно перекладывали на мелодии иных стран венгерские метрические псалмы, восходившие к Женевской псалтири. Многие хотели отменить Рождество и Пасху, все еще составлявшие жизнь местной Церкви, как суеверные праздники. Вскоре труды Эймса и Перкинса вышли в венгерских переводах, нашли свою аудиторию и стали богословскими бестселлерами. Значительный коммерческий успех имела «Практика благочестия», классическое английское произведение с акцентом на личной нравственности, впервые опубликованное в 1610-х годах валлийским епископом Льюисом Бейли, склонным к кальвинизму. «Практику» в 1636 году перевел на венгерский один из самых энергичных, харизматичных и красноречивых вернувшихся ученых, Пал Медьеши. Эти юные фанатики были пуританами. В устах ненавистников это слово прекратилось в оскорбительное прозвище – но в конечном итоге дерзкие и гордые энтузиасты сами приняли такое имя [30].

Таким образом, в Трансильвании развитый западноевропейский кальвинизм встретился с другим, более старым направлением реформатского протестантизма, истоки которого были более разнообразны и космополитичны. Стоит помнить, что одну из важных ролей в формировании Венгерской Реформатской Церкви сыграл бывший подчиненный кардинала Поула и его неизменный поклонник, гуманист Андраш Дудич (гл. 5, с. 319). Дело не в том, что трансильванские церковные власти имели что-либо против порядка в обществе или в жизни христианина, поскольку архидиаконы в Церкви и так прежде всего следили за нравственностью и дисциплиной, при необходимости принуждая к их соблюдению. Также Венгрия и Трансильвания охотно приняли Гейдельбергский катехизис 1563 года. В новом пуританстве духовную элиту тревожило другое: то, что молодые энтузиасты сделают религию элитарной и начнут презирать большую часть христиан; кроме того, один трансильванский суперинтендент говорил, что пуритане предпочитают «сердечное знание», или эмоции, «умственному знанию», или постижению религии через размышления. Другие считали, что исключительно личная и эмпирическая набожность пуритан обесценивает роль таинств Крещения и Евхаристии в жизни христианина. Такие споры по-прежнему актуальны в современном протестантизме, где подобная критика часто звучит в адрес харизматов или фундаменталистов-евангеликов [31].

Итак, с 1620-х годов Трансильванскую Церковь сотрясали конвульсии – пуритане схлестнулись с конформистами, и в этих столкновениях слышалось эхо других, которые еще полвека тому назад начали разрушать Реформатскую Церковь Англии (гл. 8, с. 444–454). Эти давние английские споры были источником новых волнений в Трансильвании, расположенной почти в двух с половиной тысячах километров к востоку от Дувра. Связь этих отдаленных явлений была подчеркнута в 1650-х годах, когда в Трансильванию приехал выдающийся священник-англиканин Исаак Базир. Он родился во Франции, в семье мелких дворян-гугенотов, но посвящение в сан принял в Англии, стал честолюбивым роялистом и в дни первой гражданской войны служил капелланом короля Карла I в осажденном Оксфорде (гл. 12, с. 586–588). Когда военные устремления Карла окончились крахом, Базир бежал из страны и отправился на Ближний Восток с амбициозным (иные скажут – несбыточным) замыслом – привлечь восточное православие к англиканству Высокой Церкви. Дерзкая отвага и решительность спасли его во время путешествий, позволив ему добраться до областей, где в наши дни простирается Ирак, и пусть он не добился заметных успехов в экспорте англиканства, но заслужил восхищение трансильванского князя Дьёрдя II Ракоци, который в 1656 году назначил его директором Академии Дюлафехервара. Ракоци уже приходил в бешенство, слыша оскорбительный и грубый тон трансильванского пуританского духовенства, и охотно слушал – часто от самого Базира – истории о том, что пуритане сделали в Англии, вплоть до того, как они отрубили голову королю Карлу I. Трансильванский князь уже не раз думал о том, что пресвитерианство, вполне возможно, связано с низвержением монархов.

Базир с ликованием написал Карлу II в Париж, где находился изгнанный английский двор, и рассказал о своей трансильванской кампании против «индепендентства и пресвитерии (перелетевшей сюда из Англии)». К его гневным нападкам на пресвитериан в Трансильвании отнеслись лучше, чем к его попыткам убедить трансильванцев в том, что их церковные суперинтенденты – это и есть епископы, рукоположенные по всем правилам преемственности, принятым у католиков (естественно, он полагал, что у англиканских епископов с преемственностью все обстоит прекрасно). У соперников-пуритан был сильнейший актив: мать князя Дьёрдя, вдовствующая княгиня Жужанна Лорантффи, трансильванский эквивалент устрашающих аристократок-матриархов – опоры английского пуританства. Лорантффи, восторженная почитательница пуританского духовенства, неизменно выступала за пресвитерианскую церковную власть. В ее частых письмах и, несомненно, чаще лично от нее самой, несчастный князь Дьёрдь слышал извечные слова матерей: «Я много раз писала тебе об этом и не вижу смысла продолжать… я вижу лишь, как ты со мной жесток». Ее отношение к пресвитерианам перенимало все больше дворян: отрубленная голова короля Карла – угроза, о которой рассказывал Базир – впечатлила их гораздо меньше, чем мысль о том, что старейшины-миряне могут помочь в сдерживании притязаний реформатского духовенства [32].

Как и следовало ожидать при таком балансе сил, яростные споры об устроении Церкви в Трансильвании в конечном итоге привели к стихийному компромиссу, и Базир был бы им разочарован, если бы к тому времени не вернулся домой после реставрации Карла II и не отошел от дел, служа в соборе недалеко от Дарема. Красноречие Базира и его влияние на князя не привели к отмене соглашения, заключенного на национальном соборе 1646 года. Оно гласило, что поместные Церкви могли при желании создавать пресвитерии со старейшинами-мирянами. Тем не менее венгерский реформатский протестантизм всегда сохранял свою церковную иерархию, и роль мирян-старейшин в ней давно утратила свою значимость. К слову, ближе к нашему времени, в 1989 году, Ласло Тёкеш – избранный епископ и в будущем почетный президент, – сделал ставку на историю и показал, что венгерский кальвинизм сохраняет свои воинственные традиции: он был пастором в Тимишоаре (Темешвар), и его откровенность и ссора с местными партийными чиновниками ускорила революционное восстание против Николае Чаушеску, последнего коммунистического диктатора Румынии.

Возможно, пуритане в Венгрии могли бы и взять власть в Церкви, если бы их не ослабил ряд крупных военных неудач, постигших Трансильванию с 1650-х годов. В основном страна изничтожила сама себя, и главной причиной этого стало катастрофическое вторжение в Польшу, которое в 1656 году предпринял князь Дьёрдь II Ракоци. Вначале его военная авантюра опиралась на союз со Швецией, великой протестантской державой того времени. Ракоци ставил великие планы – захватить престол Речи Посполитой и содействовать делу протестантов, как некогда помогал католичеству Иштван Батори. И вопреки всему, что прежде делали вассалы турецкого султана, Ракоци начал свои безумные кампании в Польше без разрешения Константинополя и упрямо гнул свою линию – его не остановили ни предупреждения османов, ни разгромные поражения от поляков, татар и турецких армий. В 1660 году он умер от ран, полученных в бою, и смерть помешала ему увидеть, как османы разоряют его княжество. Историки приходили в замешательство, видя, сколь самоубийственной была внешняя и военная политика князя, человека далеко не глупого и способного на эффективные действия. Но душу Ракоци переполняло иное – религиозное рвение. При княжеском дворе уже полвека звучали проповеди, в которых Трансильванию провозглашали новым Израилем, призванным привести протестантский народ Божий во всей Европе к победе над ложной религией, будь то католичество, православие или ислам. А Ракоци в этих историях изображался как царь Давид, способный ввести человечество в золотой век. На похоронах князя проповедник назвал его «свечой, озарявшей Израиль» [33].

Это не было трансильванским национализмом. Одна из причин, по которой сюда влекло изгнанных мыслителей, таких как Иоганн Генрих Альстед и Ян Коменский – помимо потребности в хлебе насущном, – заключалась в том, что княжеству, в их представлении, отводилась важная роль в плане Божьем по завершению истории человеческого рода (Альстед предсказывал, что конец времен наступит в 1694 году) – и они не скрывали от принимающей стороны свои расчеты. Среди тех, кто настойчивей всего убеждал князя Дьёрдя приступить к реализации этих планов, был Ян Амос Коменский, в 1650-х годах занимавший в княжестве должность лектора и бывший почетным гостем Жужанны Лорантффи и семьи Ракоци. В своих проповедях и произведениях Коменский выражал решительную уверенность в том, что Европу ждет новое будущее, которое приближали победоносные трансильванские армии. Он не в первый раз возлагал такие надежды на князя-кальвиниста и некогда был среди тех, кто уповал на несчастного Фридриха V, курфюрста Пфальцского, с избрания которого королем Богемии началась Тридцатилетняя война (гл. 11). В 1651 году Коменский даже вел свадебную церемонию дочери Фридриха, бывшего короля, с младшим братом князя Дьёрдя II Ракоци, а в годы, когда Трансильванию постигли бедствия, он неистово – но безуспешно – призывал благочестивых европейских правителей помочь княжеству и побывал даже в далекой Англии, при дворе лорда-протектора Оливера Кромвеля.

Крушение Трансильвании в конце 1650-х годов стало очередным эпизодом интернационалистской воинственности реформатского протестантизма. Эта воинственность зародилась в Шотландии в 1559 году, обернулась взрывом во Франции и Нидерландах в 1560-х годах, а затем, в начале XVII века, стала одним из главных факторов, которые дестабилизировали обстановку в Европе. Сам факт возможного провала Трансильвании после того, как реформаты ей так восторгались, подорвал моральный дух восточноевропейского кальвинизма. Несчастья, которые обрушились на Трансильванию в середине века, не погубили княжество, но оно так и не вернуло себе ту мощь, какой обладало в начале XVII столетия, и такая же участь ждала и протестантов. Габсбургам теперь не нужно было учитывать мнение трансильванских князей и силу их войск. Они выступили против протестантов, помогли католичеству обрести силу в Венгрии, одержали новые победы над османами, – и сделали все возможное для того, чтобы усилить в Трансильвании позиции католиков и православных-униатов, добившись в этом заметных успехов. Времена изменились, и впечатляющим символом перемен стало то, что в конце XVII века семья Ракоци, уже переставшая быть княжеской династией, обратилась в католическую веру.