Текст книги "Реформация. Полная история протестантизма"

Протестанты вели себя столь уверенно, поскольку полагали, что побеждают в главной битве за евангельскую весть – и да, они побеждали. За полтора века после первого восстания Лютера они достигли необычайного успеха в религиозном наставлении там, где господствовал конфессиональный протестантизм. И если говорить о странах Центральной Европы, расположенных к северу от тех, где преуспела Контрреформация, то Реформация в своей лютеранской или реформатской форме не смогла охватить народную культуру лишь в Речи Посполитой и в Ирландии. Это поражало еще сильнее из-за потрясений и неудач, с которыми протестанты столкнулись в первые два десятилетия. В начале 1520-х годов, в дни «карнавала», Лютер и его ранние почитатели среди Wildwuchs считали, что Библия сама убедит людей своей властью. Чуть позже их ждал тяжелый удар, а потом непрестанно усиливались радикальные движения, – их апогеем в 1534–1535 годах стал Мюнстер. После того как радикалов подавили, большая часть сельской Северной Европы упорно противилась попыткам евангельских христиан насадить дисциплину. Эти столкновения показали, сколь опасно оставлять Библию людям без надзора и надлежащего толкования, и лютеранские государственные Церкви все более ограничивали доступ школьников к Священному Писанию, предпочитая давать им наставления в катехизисе и оставлять чтение Библии тем, кто получил достойное образование. Вряд ли Лютер рассчитывал на такое изначально, и тем не менее, как ни странно, все получилось именно так [19].

Реформаты, обретшие столь много благодаря народным движениям, которые в 1560-х годах начались во Франции, Венгрии, Нидерландах и Шотландии, побуждали прихожан читать Библию гораздо активнее, чем лютеране. Но даже они были обеспокоены тем, что ее следует читать в верной трактовке. В реформатских изданиях Библии, распространенных по всей Европе, мы увидим на полях множество подробных комментариев, написанных крошечным шрифтом: они играли роль священника, который как будто стоял рядом с читателем и, глядя поверх его плеча, подсказывал, как необходимо понимать те или иные строки. Когда Уильям Кавендиш, герцог Ньюкасл – полководец Карла I, сражавшийся на севере Англии, – размышлял о том поражении, которое нанесли ему в гражданской войне 1640-х годов солдаты парламентских армий, очень внимательно прочитавшие свои Женевские Библии, он мрачно заметил: «Английская Библия, бывшая под рукой у каждого ткача и у каждой горничной, причинила немало вреда… ибо споры – это гражданская война, которая ведется пером, а потом требует вынуть меч из ножен» [20]. Этот аристократ, протестант, но верный роялист, вторил (конечно же, невольно) тому мнению, которое высказал сорок лет тому назад папа Павел V (гл. 9, с. 467). Католики с крайним подозрением относились к тому, что миряне читают Библию на родных языках, и в этом нет ничего удивительного. Даже если они не могли запретить это в Северной Европе, как запретили в Италии (гл. 9, с. 467–468), в чтении Библии они прежде всего видели профессиональную обязанность – им ведь приходилось спорить с протестантами! Так, Уильям Аллен, самый прославленный священнослужитель среди изгнанных английских католиков, в 1578 году писал одному из соработников, что его ученикам в коллеже в Дуэ, как ни прискорбно, приходится обсуждать библейский текст, написанный на английском языке:

…возможно, было бы желательно никогда не переводить священные писания на местные языки, и все же, поскольку в наши дни, то ли из-за распространения еретических воззрений, то ли по некоей иной причине к любознательности склонны даже благонамеренные люди… лучше иметь верный католический перевод, чем допустить, чтобы они подвергали опасности свою душу, читая искаженный [21].

И когда английские католики, пребывавшие в изгнании в Дуэ и Реймсе, создали свой первый английский библейский перевод, его читали не обычные люди, а священники, для которых он стал оружием в полемике, о чем открыто провозглашали титульный лист и предисловие к Новому Завету, изданному в 1582 году. Лишь французские янсенисты в начале XVII века благосклонно и великодушно отнеслись к тому, что католики начали читать Библию гораздо чаще и эта практика распространилась (гл. 10, с. 548).

Если говорить о далеких планах, то протестантам предстояло показать людям, как читать и понимать Библию, следуя дисциплине и сохраняя любовь к священной книге. Любой, обратившись к официальным источникам, должен был сам вершить свою Реформацию, а не просто пассивно принимать решения вышестоящих. Главную роль в этой задаче играла проповедь: дисциплинированное изложение слова уполномоченным служителем. В Шотландии рукоположенный священник до Реформации получал в качестве символов служения ключи от церкви и крышки купели, Миссал, чашу для причастия и облачение; после Реформации – Библию и ключ от кафедры [22]. Помимо ключа теперь для священника был важен громкий и ясный голос, чтобы его расслышали в огромных городских церквях Шотландии и Нидерландов. Впрочем, наиболее остро эта проблема стояла во Франции, в гугенотских общинах, где из-за ограничений, наложенных католической королевской властью, в каждом городе было лишь одно достаточно просторное место, способное вместить взволнованных прихожан, число которых могло превысить тысячу человек.

Размер и роскошь протестантских кафедр постоянно напоминали о первостепенной важности проповеди. Они привели к радикальному переоформлению интерьеров Реформатской Церкви от Ирландии до Литвы. Теперь внимание людей привлекали не алтарь и не престол, а деревянная «башня» с роскошным балдахином – именно оттуда обращался к пастве проповедник. Как правило, в средневековых церквях, длинных и узких, мебель обычно ставили так, чтобы прихожане смотрели не на восток, в сторону алтаря, а либо на длинную северную стену, и солнечный свет озарял лицо проповедника, вдохновлявшего свою паству словом Божьим, либо на юг – тогда священник казался пастве лишь темным силуэтом, а сам он мог видеть глаза прихожан. На кафедрах были песочные часы, отмерявшие время, хотя в большинстве протестантских общин (особенно среди гражданских магистратов) только «звезды» решались искусить Бога и людей и продлить свою проповедь на второй час [23].

Проповедь в своем лучшем виде была намного популярнее, чем ее соперник – драматический театр. В шекспировском Лондоне звучали сотни проповедей в неделю, а театров было всего тринадцать, причем открывались они в разное время. Трансильванская Реформатская Церковь в дни своего величия, выпавшего на середину XVII века, установила в качестве эталона четыре проповеди в неделю в приходских церквях: по средам, пятницам и дважды – в воскресенье [24]. Проповеди неизменно становились самыми важными событиями недели. Когда в нидерландских церквях совладали с нехваткой священников, там намеренно не объявляли заранее имени проповедника, чтобы избежать культа личности – и чтобы ценители проповедей не ходили от церкви к церкви или от службы к службе, пытаясь услышать любимого священника. Так местное духовенство сознательно выступало против принципа добровольности, на котором, по сути, и строилась официальная Нидерландская Реформатская Церковь. А священники, желавшие привлечь к себе новых прихожан, часто поддавались соблазну и восхваляли себя самих [25].

В Шотландии, где прихожанам не давали такой свободы, как в реформатских Нидерландах, и не позволяли посещать разные церкви, довели до совершенства драматичность общей проповеди. Ей предшествовал долгий звон церковных колоколов, которые когда-то призывали верующих к Мессе; за полчаса, пока прихожане приходили и выстраивались, начетчик торжественно читал какую-либо из библейских книг. Когда все входили, двери закрывались (в Западном Хайленде это вело к жутким проявлениям кровожадной межклановой злобы, когда по крайней мере дважды кланы поджигали приходские церкви, где слушали проповедь их враги). Шотландских прихожан вовлекали в проповедь, побуждая выкрикивать ответы, восхваления или возгласы «Аминь!» – позже эту манеру унаследует американский евангелический протестантизм. После того как все расходились, проповедь не заканчивалась. Церковь Шотландии требовала, чтобы родители «экзаменовали» своих детей, слушая, как те повторяют все, что говорил в тот день священник, а хозяева дома так же «проверяли» слуг [26]. В подобных размышлениях принимала участие вся община, и этот эффективный способ по крайней мере позволял думать о чем-то отвлеченном во время тяжелого труда, ожидавшего на предстоящей неделе. Так шотландцы стали подкованными в богословии и начали ценить всеобщее образование, не настолько сильно привлекавшее их соседей-англичан.

Некоторые наслаждались самой проповедью как культурным явлением. В лютеранской проповеди, произнесенной на похоронах одной аристократки из Лейпцига, прозвучали ее пространные речи, которые записал ее муж в 1579 году, в то время, как она уже была на смертном одре, и среди них было восклицание: «О, в какое благословенное время я жила – ведь я могла слышать столько чудных, прекрасных проповедей, которых не слышали мои родители, живущие под властью папы!» Несомненно, проповедники были только счастливы озвучить столь очаровательную реплику, но слушатели не приняли бы ее, будь она слишком далека от реальности [27]. Впрочем, многие во время проповеди засыпали, вели себя непристойно или не понимали, о чем идет речь. Что можно было с этим поделать? Главной альтернативой было утомительное преподавание в классе для детей и взрослых – катехизация, к которой впервые обратился еще Лютер в конце 1520-х годов. Шла она медленно, усилий на нее затрачивалось много, ей не хватало волшебства и очарования кафедры, а кроме того, требовались печатные копии – закреплять заученный материал. Многие священники и миряне, а также консорциумы официальной Церкви, независимо от наличия финансов и от того, удавалось ли им найти себе покровителя, постоянно стремились сделать эти маленькие учебники более удобными и информативными.

Это было масштабное предприятие, охватившее всю Европу, и дольше века оно оставалось самой распространенной формой образования на континенте. Катехизация стала конкурентным рынком. Лютеранская Германия выпускала примерно по тридцать или сорок новых изданий печатных катехизисов за каждые десять лет, считая с 1550 года, а в Англии с 1530 по 1740 год вышло более тысячи различных катехизисов (от многих других примеров этого одноразового жанра вообще не осталось следов). Как обычно, шотландцы превзошли многих других протестантов: они требовали катехизации даже перед крещением и свадьбой. В Глазго и не столь крупных городах, таких как Перт или Лейт, старейшины и священники к началу XVII столетия обрели такой авторитет, что стали проводить еженедельные катехизации, которые на ротационной основе охватывали за несколько недель все население – в Глазго в них приняло участие от четырех до шести тысяч человек [28]. В конечном итоге все эти усилия принесли свои плоды: набожные прихожане стали ценить катехизацию и поддержали работу духовенства. Уже в 1570-х годах прихожане немецких лютеранских общин порой жаловались на то, что их пасторы не уделяют катехизации должного внимания. Английский историк Кристофер Хей – последний, кто стал бы восторгаться достижениями Реформации, – признавал, что Англия за семьдесят лет достигла значительного прогресса, и этот прогресс был трехчастным: в начале елизаветинской эпохи епископы бросили все силы на катехизацию духовенства; потом, в расцвете этой эпохи, духовенство бросило все силы на катехизацию народа; и к тому времени, когда на престол взошел Яков I, и те и другие во многом преуспели.

Их примеру последовали и католики. Само собой, за образец для своих текстов они взяли Тридентский катехизис 1566 года. Впрочем, иезуиты в Граце издали и Малый катехизис Лютера, чтобы специалисты могли упражняться, доказывая его ложность, – и те с ликованием, раздражая местных лютеран, указывали на полях, в чем именно текст расходится с доктринами. Особенно усердствовали французские епископы, пытаясь в начале XVII века столкнуть католиков, вновь обретавших силы во Франции, с гугенотами, и каждая епархия хотела создать свой собственный авторизованный катехизис [30]. Католики издавали и другую религиозную литературу, помогавшую читателям в уединении размышлять о божественной тайне и славе. Протестанты в XVI веке почти не создавали подобных материалов – возможно, они столь много сил тратили на проповедь и катехизацию, что не находили времени для тишины и размышлений. И более того, протестанты, даже английские пуритане, читали «облагороженные» версии католических религиозных трактатов – своей литературы такого жанра им не хватало. Самый известный случай – «Руководство христианина» (или «Подготовка христианина»), религиозное произведение прославленного (и люто ненавидимого) английского иезуита Роберта Парсонса. Протестанты, выбросив из его книги все нежелательное – упоминания о Чистилище, Деве Марии и тому подобном, – издали трактат двадцать четыре раза; католических изданий, напротив, было всего четыре [31].

Несомненно, благодаря катехизации и еженедельной порции абстрактных идей, полученных с кафедры, протестантская Европа стала внимательнее к книгам и, возможно, грамотнее Европы католической. Один ученый, Кари Конкола, произвел героические расчеты, пытаясь выяснить, сколько книг было произведено в протестантской Англии. Он предполагает, что с 1520 по 1649 год, по самым скромным оценкам для английского рынка напечатали 1 342 500 полных Библий и Новых Заветов – в то время этого бы хватило для каждого английского дома. Сюда входило полмиллиона экземпляров Женевской Библии, и примечательно, что экземпляры, которые сохранились до наших дней, обычно зачитаны до дыр. Моя собственная копия 1606 года, переплетенная с метрической Псалтирью, особенно хрупка, и чаще всего, если судить по следам пальцев, ее читатели обращались к посланиям апостола Павла. Возможно, с 1500 по 1639 год в Англии были опубликованы семь с половиной миллионов экземпляров «главных религиозных произведений» (как их называет Конкола) и только 1,6 миллиона светских стихов, пьес и сонетов; население Англии в те годы составляло около трех миллионов человек. С 1580 по 1639 год вышло 188 изданий трудов Уильяма Перкинса, старейшины пуритан, затмив 97 изданий Уильяма Шекспира. Печатные станки Венеции к 1590-м годам снабжали половину итальянского религиозного книжного рынка и тем не менее выпустили только двадцатую часть от общего количества важных религиозных книг, издаваемых в Англии [32]. Если мы посмотрим на то, какие книги хранили у себя французские гугеноты, то увидим контраст с их соседями, французскими католиками: как гласят описи имущества, зарегистрированные в нотариально заверенных завещаниях в Меце, доля католических семей, владевших книгами, здесь была примерно вдвое меньше, чем доля протестантских, – и настолько же меньше, чем в лютеранской Германии [33].

Крайне важную роль в Реформации сыграло то, что Слово можно было не только произносить или читать, но и петь. Священная музыка воздействует сильнее, чем книжный текст, и сфера ее применения намного больше: над ней можно размышлять в уединении, ей можно просто наслаждаться, ее можно исполнять всей общиной. В молитвенной музыке, обращенной к Богу, лютеране и реформаты сделали разный выбор. Церковь Англии, как мы видели (гл. 12, с. 573–576), представляла собой случай уникальной шизофрении: хоровая музыка в ее соборах сочеталась с реформатским характером ее приходских церквей и их метрическими псалмами. У лютеран такого резкого разделения не проявлялось, но они также работали с двумя музыкальными жанрами. Во-первых, Лютер любил музыку старой Церкви и призывал своих последователей хранить ее – и поэтому в лютеранских городских церквях, во главе которых стояли люди с деньгами и достойным образованием, по-прежнему, как и в английских соборах, развивалась хоровая полифония; более того, здесь даже звучал древний григорианский распев, порой напоминая об усеченной версии средневекового литургического года (позже он нашел свое триумфальное выражение в кантатах Иоганна Себастьяна Баха, созданных в первую очередь для городских общин). Наряду с этим у лютеран был богатый репертуар гимнов, подходящих для самой простой и скромной обстановки – его истоком тоже была горячая любовь Лютера к пению.

Лютер и сам сочинял гимны, и он установил крайне высокие стандарты. В начале XVII века иезуит Адам Концен с сожалением говорил, что гимны реформатора «погубили больше душ, чем его произведения и проповеди» [34]. Итак, лютеранское богослужение обогатило прихожан вдвойне: сохранило в больших церквях хоровое пение и позволило прихожанам петь гимны на родном языке. Этот музыкальный выбор не имел никакой связи с тем идеологическим бременем, которое даже в вопросе музыки разделило благочестивых англичан на арминиан, любивших церемонии, и на реформатов. Впрочем, в конце XVII века у немцев возникло религиозное движение с сильнейшим акцентом на личности – пиетизм (гл. 17, с. 776), заставившее многих задуматься о том, стоит ли сохранять в лютеранской музыке столь много традиционных элементов – и в конце концов из этой музыки устранили латынь, сохраненную лютеранами в Евхаристии. Любовь лютеран к гимнам позволила возникнуть особому роду проповеди, основанной на словах того или иного гимна (Liedpredigt). Начавшись как размышления над рождественскими песнями, эти проповеди звучали в праздник Рождества на радость прихожанам, но впоследствии охватили и другие времена церковного года и даже стали обычным явлением на похоронах [35].

Реформатские Церкви не одобряли легкомыслия католиков и лютеран, исполнявших в церкви песни, тексты которых не имели отношения к Библии. Сами реформаты пели только псалмы Давида в метрической форме, а кроме того, на большей части своих земель они стремились запретить органы, поскольку считали их частью былых суеверий и, как правило, обычно разрушали. Так происходило и в Цюрихе, и в Шотландии, и в английских приходских церквях, где примерно к 1570 году органы были устранены или заброшены. Только в Нидерландах реформатские приходские церкви могли по-прежнему похвалиться роскошными органами. Так проявлялось тонкое равновесие между Церковью и гражданской властью – и, возможно, священники этого не одобряли, но городским регентам нравилось прекрасное звучание, и они требовали сохранить органы для публичных концертов, даже когда торжественно украшенные инструменты не использовались в церковном богослужении. А кроме того, они сознательно игнорировали возражения духовенства, показывая, в чьих руках на самом деле власть.

Мы помним, сколь мощным оказалось тайное оружие Реформации, метрическая Псалтирь, в 1560-е и 1570-е годы, когда соперники вступили в борьбу (см. выше, гл. 6, с. 366–367). В мирные времена пение псалмов в церкви превращалось в радостный рев, способный пробудить даже тех, кому наскучила проповедь – но псалмы можно было петь и дома, и на работе в поле. Пуританин Ричард Гринхэм, сельский пастор в Кембриджшире, которому стремились подражать – и с которым желали дружить – многие выпускники елизаветинского Кембриджа, считал, что для «пробуждения чувства любви» в личных отношениях с Богом пение столь же важно, как молитва и созерцательные размышления, и он имел в виду, что петь нужно метрические псалмы [36]. Метрическая Псалтирь объединяла людей, преодолевая культурные и языковые барьеры, и, впервые представ в облике французских псалмов Клемана Маро, изданных в Женеве Кальвина, со временем охватила всю реформатскую Европу и Северную Америку.

Прекрасный пример этого культурного многообразия – немецкая и венгерская версии метрической Псалтири. Как всегда, все началось с Маро: Амброзиус Лобвассер, знаменитый саксонский правовед, в дни путешествий по Франции был поражен красотой текста гугенотских французских псалмов, хотя сам он не проявлял симпатий к реформатам и всю жизнь служил лютеранским князьям. Его немецкий перевод, опубликованный в 1573 году, имел необычайный успех в немецкоязычном мире. За следующие двести лет вышло около сотни отдельных изданий; по сути, за все время с 1573 по 1800 год был всего один период протяженностью в пять лет, когда не напечатали ни одной версии. К этому переводу обращались даже лютеране, и на стандартизацию лингвистических форм, используемых в верхненемецком языке, он, вероятно, оказал такое же влияние, как Библия Лютера [37]. В свою очередь, работа Лобвассера привела к появлению прекраснейшего перевода на венгерский, автором которого был Альберт Шенци Мольнар. Этот перевод был опубликован в 1607 году. Мольнар владел немецким, но не знал французского и работал во Франкфурте вместе с французским пастором-реформатором, желая убедиться, что сумел воссоздать силу французского стиха в совершенно иных размерах венгерского.

После того как перевод Мольнара был признан, его тексты, положенные на французские мелодии, обрели символический смысл для тех «пуритан» в Трансильванской Церкви, которые хотели, чтобы религия в их стране стала еще ближе к господствующей форме реформатского протестантизма (гл. 10, с. 524–525) – и эти «пуритане», пытаясь найти, чем заменить «ассорти» из прежних гимнов, оставленное по воле властей Венгерской Церкви в церковных богослужениях (без «неугодных» элементов), вступили в жестокие споры с приверженцами местной музыкальной традиции [38]. Поэтому, если что и могло оправдать применение в реформатской протестантской традиции изначально злобного прозвища «кальвинист», так только то, что в самых разных странах обращались к метрической Псалтири, возникшей в Женеве Кальвина и более универсальной по своему влиянию, чем все богословие «Наставлений».