Текст книги "Эрон"

Глава 29
ХРОНОТОП МАНДЕЛЬБРОТА

Вышла из мрака младая с перстами фрактальными Эос… В середине восьмидесятых годов настало время имени Бенуа Мандельброта.

На смену войне белого цвета аятоллы с голубым мраком людоеда Бокассы и зеленью смертной оливы Платона, на смену дуэли между черным вторником и желтой пятницей, на смену войне между поддельным суфлером и неподдельной Марлен Дитрих приходит бесконечная серия фрактальных репликаций, играющая корона множества Мандельброта на комплексной плоскости…

Что же рисует нам огненный перст на скрижалях новейшего времени? А рисует палец пурпурной Эос одно и то же: крест на романной плоскости, крест координат. Ее вертикаль – чудесное страшное падение в нулевую точку маленькой хрупкой молодой русской женщины Ларисы Савицкой. Она упала с высоты пяти тысяч метров летом 1985 года, после того как пассажирский самолет Ан-24 столкнулся в воздухе с самолетом военным; пассажирский самолет развалился на части, и пассажиры – засекреченным числом не меньше тридцати человек – оказались легко выброшенными в солнечную бездну безоблачного голубого неба. Каждый из падающих намертво вцепился пальцами в то, что попалось под руку. Был час прохладительных напитков, и большинство летящих держалось за белые пластмассовые стаканчики, откуда сразу вся до капли выплеснулась минеральная вода. Почти все в ужасе падения погибли еще в воздухе от шока, кое-кто долетел до земли – двадцать минут падения! – полуживым и уже там – в нулевой точке касания – превратился в человекоподобный студень. Уцелела одна Савицкая. Сама она не помнит момента удара, она как бы заснула в ужасе конца и очнулась одна, на луговом склоне, среди раскиданных трупов… Мнения специалистов разделились: одни утверждали, что падающая женщина уцелела благодаря тому, что падала вместе с креслом, держась за ручки и будучи пристегнутой: мол, кресло спланировало. Другие – что Савицкая впала в транс левитации и, потеряв в весе, спланировала почти к самой земле, и реально упала с высоты не более пяти метров, отделавшись ушибами. Но на самом деле молодая, хрупкая, печальная, маленькая женщина уцелела потому, что была подхвачена фрактальной короной бытия – ее жизнь продлилась в даре давания потому, что в будущем ей было отказано в смерти. А сбывающееся будущее – фатально – ни на йоту не уступает настоящему. С одной стороны, ее жизнь продлевалась как судьба присутствия в даре в силу того, что ей дано было пережить свое падение и побыть падающей женщиной. С другой стороны, ее падение фрактально умножалось целой серией счастливых падений, вспомним хотя бы падение «Сесны» Хейди Энн Порч в Тихий океан. Савицкая планировала в коконе заботы счастливого падения. Планировала в ту самую голубоватую океанскую магму тотального спасения, в которой – как бы ни были низки борта твоей резиновой лодочки – их ни за что не захлестнет океанская волна, она все равно будет ниже самого низкого бортика. Ведь, по сути, зрачок сущего, куда падает и устремляется любая смерть, идеален, как глаз младенца: океан до самого горизонта отливает идеальной пленкой совершенства, здесь, в точке падения всех летающих и рожающих продление времени женщин, в голубом молоке околоплодных вод творения трепещет, улыбается, сучит ножками, ворочается в бездне, рдеет красноватый младенец бытия, играющий всплеск фрактальной короны. И он, играючи, ловит мягким животиком падающую в солнечном небе маленькую, печальную женщину в джинсовой юбочке и хлопчатобумажной блузке песочного цвета. Во всяком случае – перейдем к прозе – у правящей четы Горби в то лето появился шанс снискать сентиментальную любовь миллионов россиян – принять уцелевшую женщину в Кремле, плача, обнять на глазах телекамер, подарить сибирячке квартиру в Москве, машину – траты пустяшны, а она, одна-единственная на миллионы и, как сотни тысяч, мать-одиночка, у нее есть мальчик четырех лет, но, увы, на маленькую женщину, о судьбе которой написали десятки газет и сообщили ведущие телекомпании мира, у двух злых правящих сердец не хватило предчувствий конца. Сталин бы такого не упустил: спасение челюскинцев он превратил в вакханалию сталинской сердечности! О каждом из нас думает и заботится Сталин в Кремле… гласит – справедливо – легендарный плакат кровавого времени: глубокая ночь, вождь пишет у света настольной лампы, он никогда не спит, он всегда на посту… в окне виден рубиновый свет кремлевской звезды.

А что здесь? Выходит, даже упасть с высоты в пять километров и не убиться – мало, чтобы на маленького человека обратили внимание власти… чета злых сердец была обречена. Компенсация Аэрофлота и Госстраха СССР – двух колоссов – выплаченная Савицкой, равнялась 75 рублям… Но мимо, мимо! По краю фрактальной короны, вдоль пурпура, льющегося из кончиков пальцев встающей из мрака Эос… все лето 1985 года Москву мурыжили дожди, июнь вышел совершенно осенним, музыка равномерного дождя звучит почти все лето, но вот дождь становится мельче, туча начинает светлеть в том месте, где… проступает маленький крестик на координатах роковой плоскости Мандельброта. Это еще один самолетик, на этот раз «Старшип» компании «Бар Харбор Эйрлайнз», и он тоже падает, кувыркаясь над посадочной полосой маленького аэропорта городка Оберн-Льюистон: взлет, падение, еще один рывок в воздухе, кажется, что сейчас из бетонных плит воспрянут розовые ручки играющего младенца, но нет! Будущее отказывает судьбам несчастных в даре продления, самолетик неумолимо превращается в кучу страшного пылающего хлама; среди восьми погибших – самый обаятельный ребенок восьмидесятых, любимица сразу двух империй, России и Штатов, – тринадцатилетняя копия Дины Дурбин, школьница-очаровашка Саманта Смит. Рядом с ней в хламе мрака – обгоревшее тело отца Артура. Август неумолим. Жарко, как в пекле. Мир замер в тягостных предчувствиях. И что же? 20 сентября невероятное по силе землетрясение наполовину уничтожает бывший Теночтитлан, столицу Мексики – Мехико. Развалины тянутся на расстояние ста перелетов мексиканского орла с белой головой. Кажется, что отчаяние бытия неизбывно, а трагизм бесконечен. И что же? Ровно через десять дней, в самой глубине этого отчаяния, среди сотен тел обнаружены 24 новорожденных младенца, развалинах погребенного роддома… в крови, с переломами маленьких ручек, в ссадинах и синяках, но живехоньких. Они не нуждались ни в пище, ни в воде. Более того, медики объявили, что младенец способен продержаться без еды почти месяц. Он еще не знает страха и чувства опасности, доверяет камням, которые стиснули его в темноте, он привык доверять темноте матки, тьме выступания сущего. И камни торжественной процессией призрачных черных ангелов выносят младенца на свет солнца. Словом, беспомощность неуязвима.

Но так же неуязвима и старость племенного вождя: великого основателя идей чучхе, любимого руководителя северокорейского народа Ким Ир Сена. Каждое разлюбезное утро на вилле вождя, утопающей в райских садах на склоне горы Хамфын с видом на вулкан Пэнтусон, который никогда не потревожит сон вождя, так вот, каждое утро северокорейский лидер принимает гормональные ванны в исполинском бассейне из зеленого мрамора, вода которого пропитана стимуляторами и благоухает розой, толстый старик восьмидесяти лет с огромной доброкачественной опухолью на шее купается в гормонах из вытяжки семенных желез зеленой обезьяны в компании скромных проверенных – возможно, обнаженных – корейских девушек. Их улыбки и попки приятны глазам великого красного тигра всех корейских времен и народов, иногда он одобрительно похлопывает приближенных купальщиц по мягкому местечку, как жаль, что пивной живот уже много лет заслоняет вождю виды на будущее нации. Купальщицы даже позволяют себе шутить по поводу спящего в паху товарища Сена дракончика. Вождь ценит шутку. Юные кореянки не просто купальщицы, их задача более ответственна – они регулярно сдают кровь, которая затем течет по жилам самого лидера. Гормональный бассейн, утверждает японская газета «Санкей Симбун», накрыт прозрачным колпаком, сюда, как и в остальные помещения резиденции, подается по трубам специальный воздух из любимой горной долины вождя, откуда были специально выселены все жители, чтобы не портили воздух. Утренний товарищеский заплыв вождя сопровождается – по мраморному краешку – болтовней семи лучших рассказчиков государства, которые должны бесконечными анекдотами поддерживать хорошее настроение президента. И это удается, сегодня вождь весел, доступен, открыт, видно, как кровь с молоком играет на его лице, он шутливо грозит вулкану Пэнтусон пальцем, они понимают друг друга… В том, как порой бытие окружает человека золотой стеной исполнения всех желаний, скрытооткрыто явлены миру фрактальные репликации одного и того же настаивания на идеале отдельного счастья. Помещая человека в центр идеального услужения, сущее через бытие решает одну и ту же проблематику счастливости, пытается снова и снова дать ответ на вопрос: насколько самоубийственно счастье для человека? И должно ли его подпускать туда, где требование подлежит быстрейшему исполнению… Ответ на бульканье великого руководителя будет дан не сегодня, а примерно через год, в октябре, в день, далекий от райских видов на вежливый вулкан. Но не будем забегать вперед. Время пытается пониже натянуть на глаза широкополую шляпу из черного фетра, чтобы не видеть собственное будущее за горизонтом вечности, увы, шляпу то и дело сдувает на затылок упрямым ветерком восемьдесят пятого года. Будущее отбрасывает тени. И тень предстоящего все мрачней и гуще. И хотя до чернобыльской катастрофы – в апреле 1986 года – осталось еще полгода, кое-где уже можно заметить черные оспины грядущего мрака. Ножка романного циркуля с горы Хамфын переносится в точку отсчета – в Москву, Третий Рим, Метрогад, Мавсол… всех имен не назвать, город полнится слухами о том, что в ночном небе над столицей идут ежедневные воздушные бои нашей авиации с инопланетными летающими тарелками, что одна из тарелок упала на территорию Кремля… По рукам ходит доклад некоего Жданова: «Правда и ложь об алкоголе», он не оставляет нации никаких надежд на выживание. Ливанские террористы – чтоб им пусто было – захватывают самолет в Риме, на борту которого любимец русского народа певец Демис Руссос, которого – ого! – выпускают на свободу заодно с секретаршей. Руссос поет для террористов любимые песни. Любимый спор времени – есть ли на лбу Горбачева пятно? Потому как на телеке оно явно налицо, а в газетах на лице отсутствует. Так смутно проходит время, не охваченное ни одним общим чувством, пока московский Вавилон не пугается успешным запуском боевой штатовской ракеты. Пущенная с самолета, она поражает американский спутник-мишень на орбите Земли. Много лет спустя выяснится, что это было форменное надувательство, но в тот месяц ложь сработала, и советский медведь забился в берлогу… Предчувствия зла нарастают.

Холодный снег сыплет на легкие Андрея Тарковского, кровь не успевает смывать снег жаркой губкой, две синеватые полыньи затягиваются ледком. И вот репетиция катастрофы: край сокрытого выбрасывает фрактальный протуберанец отказа – 26 января на сотни кусков разлетается американский челнок «Челленджер». Разлетается вдребезги на глазах тысяч зрителей, на глазах детей, матерей и отцов семи астронавтов; в долю секунды экипаж превращается в пригоршню праха. Среди погибших – одна женщина.

Фрактальный побег темнеет на глазах и сворачивается в точку исхода.

Все, что осталось от семи жертв, – это найденный неделю спустя на берегу мыса Канаверал обугленный осколок человеческой кости длиной 15 сантиметров. Жар калифорнийской катастрофы аукается в Москве небывалыми холодами января, впервые за долгие годы термометр показывает минус сорок градусов по Цельсию. Над Красной площадью поднимается аэростат с красным флажком под сизым брюхом. Схваченный лучами прожекторов, он кажется безобразной жабой самых гадких предчувствий, вдруг в разгар снегов начинают грохотать грозы. Вот так штука! Газеты рвут из рук киоскера с темной яростью в затравленных глазах: что там ужасно новенького? Аятолла Хомейни объявляет, что женщины должны воевать за ислам, задача – научить их стрелять, не снимая чадры. Рейган успокаивает общественное мнение словами о том, что современная ядерная война с Россией будет длиться всего 1 час 23 минуты 48 секунд. И ни слова о подлете к Земле зловещей кометы Галлея! Не то, что в ее последнее посещение – в 1910 году, когда, например, венские газеты писали: «Завтра хвост кометы заденет Землю. Среди населения, особенно в провинции, паника. Многие запасаются кислородом. Были случаи самоубийства от страха».

Зловещая комета обычно ставит точку в конце исторической эпохи. Раз в семьдесят шесть лет. Порой она ставит точку и в частной жизни. «Я пришел в этот мир с кометой Галлея, – говорил в том году Марк Твен, – и было бы самым большим разочарованием в моей жизни, если бы мне не удалось уйти вместе с ней…» Что ж, судьба оценила шутку – Твен умер на следующий день, как только комета Галлея прошла перигелий. Точка вышла эффектной. Точка абсолютно бездонна.

Если условно принять время существования нашей планеты за двенадцать месяцев, то – скажем – какой срок будет отведен на этом календаре человеку? Вопрос далеко не праздный, вопрос фрактальный… При такой плотности временного сжатия один день будет равен двенадцати с половиной миллионам лет, а час – 525 тысячам лет. Примем на веру теорию эволюции, тем более что ничем другим пока не располагаем. Итак, 1 января: образование Земли. Вся зима отдана переливам магмы, огням вулканов, цвету Марса, только в самом конце марта в горячих морях появляются первые бактерии. До первых микроорганизмов, до простейших аммонитов и хвощей проходит практически весь год, кончается весна, минует лето, проносится осень – земля дремлет в абсолютной тишине пустынных морей, в цветении мирных мясистых цветов неизвестного цвета, живым звуком можно считать, пожалуй, только трескучий полет исполинских стрекоз. Страсти безмолвствуют, юный мир грезит в наготе легких желаний, тени не угрожают. Первый рык раздается лишь в последний месяц вселенского года – 12 декабря, время расцвета динозавров. Заметим про себя – человек нигде еще даже не мерещится, царствует тиранозавр – многоэтажное чудовище на птичьих ногах. Шлепая хвостом, прижимая к груди крохотные зеленые ручки часовщика, он куриными прыжками догоняет очередную полусонную жертву, которую убивает в состоянии полнейшей апатии и скуки. Только выдрав из убитой туши глаз величиной с булыжник, тиранозавр в состоянии короткого оживления чувств вертит мясо перед глазами зелеными лапками. Уже к Рождеству – к 26 декабря – горные цепи динозавров неумолимо вымирают… Грянул последний день года – 31 декабря, но человека все еще нет! Проходит ночь, утро, кончается зимний короткий день и – уф! – в 17 часов 30 минут глаз Вседержителя наконец различает в африканских саваннах низкорослую полуобезьянку, самку Люси с тяжелой челюстью. Она держит в руке – в лапе? – палку Дарвина. Но проходит еще целая вечность – почти семь часов! Большая стрелка вот-вот упрется в финальную цифру, прежде чем мы успеваем заметить в долине Нила первые великие пирамиды. На часах 23 часа 59 минут 45 секунд! До финиша осталось всего пятнадцать секунд… Успокойтесь, 23 часа 59 минут 46 секунд – возникновение христианства. 48 секунд – конец Средних веков. 49 секунд – Новое время. Полночь! Человек шагнул на Луну… Вот именно такое сжатие и наличествует в короне фрактальных побегов Бенуа Мандельброта. Лишь в столь плотной игре фракталов и диффузий материи мир стиснут до состояния вербальной внятности бытия вблизи сокрытого. В этом состоянии атомный взрыв совершенно неотличим от океанского штиля. И штиль, и взрыв сливаются в общий зигзаг на фрактальной волне играющего бытия. Из этого следует, что мир морально окрашен, подробен, эмоционален только изнутри, он ни перед кем не отчитывается и никем не судим, кроме как перед самим собой и для себя. Бытие предстает перед сущим подобно тому, как время встает перед вечностью: безлично, бессудно, безмотивно. Оно есть фрактальный экстаз, и только. Употребляя ранее выражение – «сущее либо продляет, либо отказывает в даре давания тому или этому», мы имели в виду не мелочный суд сущего над каждым детским шажком бытия, нет! Мир свободен быть в свободе. Понималось здесь лишь то, что отказы и дары безмотивны, они есть, они случились, они стали, они возникли; и это ничего не значит для судьбы сущего, потому что оно не обладает судьбой. Проявляя себя в касании, сущее предлагает бытию свободно касаться самого себя в будущем бытия, в настоящем бытия и в прошлом того, что побыло бытием. Обеспеченное позволением быть, бытие предстает перед самим собою либо как штиль, либо как взрыв, либо как смерть, либо как рождение, либо как птица, либо как камень, либо как трель, либо как свет, либо как горлышко, либо как пасть, либо как ангел, либо как Бог.

Если история способна обнаружить свой сверхсмысл только при столь титаническом сжатии, то какой прок в том, что происходит на других исторических скоростях?.. В мае комета Галлея уносится в иные бездны, но шлейф бед надежно пеленает орущего земного младенца в чернильный кокон: в столице резко выросло число безумцев, сумасшедшие типы заполонили метро, даже у мавзолея была замечена психушная атака – некто по имени Лева Неживой, вытащив из-за пазухи арматурный прут, успевает отбить кончик носа у мраморного бюста Сталина на могиле вождя у Кремлевской стены. Нос был восстановлен в течение недели – у власти уже нет прежней хватки. Но герой психушек 1986 года не Сталин и даже не Ленин, а кругленький Горби; психиатры фиксируют массовую идентификацию больных с генеральным секретарем партии. А у панков в моду входит то самое загадочное пятно а-ля Горбачев: голова выбривается до самого затылка и на лоб наклеивается или рисуется от руки пятно ядовитого колера – точная копия оригинала.

Рост психических заболеваний сменяется ростом самоубийств; только за один летний месяц гибнет около трехсот человек – 60 из них сводят счеты с жизнью через повешение, а 200 человек числятся «упавшими с высоты по неосторожности», хотя, конечно, в роковое число входит несколько растяп, любителей пить пивко, усадив зад на каемку балкончика на…дцатом этаже, стоит только закинуть голову, выжимая последний блаженный глоток – и ку-ку… Как всегда, не разбиваются невинные. Трехлетняя Анечка Д. падает с девятого этажа на асфальтированную дорожку перед подъездом дома по улице Зорге, пролетает не меньше тридцати метров и… и не получает ничего, кроме легких ссадин и коробки конфет, которую ей дарят в больнице потрясенные врачи после рентгена, который не показал никаких переломов – остается только смазать ручки зеленкой. Но чуда мало, время уже яростным волчком вертится на месте, не делая ни шагу в будущее и не являя никакого смысла; так тщетен бег Ахилла по Троянской равнине, так расходятся круги от тонущего на Новороссийском рейде советского Титаника «Адмирал Нахимов» – трагедия лайнера столь же ужасна и абсурдна, отчаянна и бессмысленна, как разлет костей челнока «Челленджер» над пляжами Флориды, как первомайская демонстрация Чернобыля по радиоактивным улицам и площадям… На что похоже безобразие года бумажного тигра – 1986-го? Пожалуй, больше всего на разочарование от вида открытой Венеры: голубая звезда рассвета явилась человеку как отвратительная мертвая каша застывшей лавы. Ни одной даже самой маломальской голубой лужицы – сплошные зевки и гримасы камня. Если бы не колоссальный сосок горы Максвелла, чувству человека не удалось бы даже вздрогнуть. 80 процентов поверхности утренней звезды занимает вулканическая дрянь, потоки каменной блевотины кажутся бесконечными, но над планетой стоит марсианская тишина. Все эти плевки огня, гейзеры и потоки пламени – в прошлом; печи ада потухли, грешники сожжены дотла, все содержимое адского желудка вывернулось наизнанку, застыло и окаменело. Один только дьявол способен любоваться панорамой титанического бессилия – 420 вулканов, жерла которых достигают размаха в двадцать километров. И ни единого звука. Все ушло в оргазм иерихонской трубы. Потоки лавы длиной в 6800 километров – этой длины достаточно, чтобы соединить дорогой Рим и Нью-Йорк – и ни одного шороха. Все суета сует. Все тщетно. Сатана любуется очередным поражением Вседержителя, покачиваясь на двух ножках венского стула, поставленного на гребне Магелло. Перед ним бескрайняя равнина молчания. На заднем плане возвышаются два мертвых вулкана – Сиф и Гула – отрезанные груди богини.

С чем можно сравнить сравнение сравнения? Безобразие 1986 года и рвотность Венеры?.. Больше всего эти каменные мозги похожи на мозги Ленина, которые открылись глазам патологоанатома Воробьева 26 марта 1924 года. Бог мой! За сократовским лбом вождя, фиксирует Воробьев трепетной рукой в протоколе вскрытия, скрывался ублюдочный орган, мозг величиной с две картофелины. Главные сосуды мозга представляли собой хрупкие тоненькие трубочки, сплошь забитые известковыми отложениями, этакие шнурки от ботинок из асбеста. Мозг вождя походил на кусок засохшей штукатурки, где только в микроскоп можно было глазом профессора Вейсбурга разглядеть микроскопического Сатану на микроскопическом стуле, поставленном на цементном плевке гипофиза.

Что можно было противопоставить этому уродству если не летом, то хотя бы осенью того же 1986-го? Известия о том, что цензура, кажется, отменена? Милую улыбку Джен Эйр на телеэкране в исполнении Зилы Кларк? Любовь любой золушки и любого принца голубых кровей всегда волновала сентиментальных россиян, склонных к людоедству и покаянию… Откуда прибывает эта каменная пустыня отвращения, увенчанная грудями мертвых богинь? Где начинается и где кончается край отчаяния, пустыня без единого глотка милосердия? С чучелом римской волчицы на плечах бредет наш человек по бесконечной корочке струпьев на подсыхающей ране мертвого Христа. Страшен удар римского легионера. Острие копья вошло в ребро так, что истекла кровь и вода. Но копье выдернуто, но кровь давно засохла, а вода журчит и струится глазком фрактальной короны, это зрак исполнения желаний, это еще одна глубота испытания счастьем. Но стоп!

На наших глазах тот влажный источник угоды высыхает, сжимаясь до червоточины револьверного дула в алой пещере женского рта. Может быть, здесь и сейчас история обнаружит свой высший смысл помимо прикладного?.. Этот рот, эти губы, это лицо воспеты на сотнях рисунков и полотнах Пабло Пикассо. Эта рука, этот палец на спусковом крючке, этот револьвер дамских размеров принадлежали самоубийце Жаклин Пикассо, она еще жива, за окном теплый октябрь. Год самоубийц – 1986-й – никак не кончается, Жаклин отправила прислугу и осталась одна, солнечный день гонит слабый ветер со стороны Средиземного моря, рябит воду в бассейне, раскачивает край плотной шторы, Жаклин только что позвонила в Мадрид, в Прадо, сказав удивленному звонком директору удивительную фразу, смысл которой он поймет на следующий день: «Если со мной что-нибудь случится, я бы хотела, чтобы картины остались у вас…» Речь о полотнах Пикассо, которые Жаклин унаследовала от мужа – пестрого парня, клоуна над кровью. Завтра о ее гибели узнает весь мир – редкий вид самоубийства! Счеты с жизнью сводит самая богатая женщина Европы! Наследство Пикассо оценивается в 1 триллион 286 миллионов 935 тысяч долларов! Но восклицания ровным счетом ничего не значат – сущее снова и снова раскрывается через бытие в даре давания желаний, пытая бытие абсолютом свободы от жизни, когда человек один на один остается с ужасом собственной экзистенции, от которого уже не заслониться хлопотами быта… Ствол пистолета касается нёба, и гортань рефлекторно сокращается в позыве рвоты, муза Пабло нажимает курок, любители Пикассо хорошо ее помнят по серии женских портретов позднего периода: скуластое лицо стрекозы, тяжелые испанские веки, крупные губы, сравнимые с красотой морских раковин. В ее жизни может случиться все, что можно купить за деньги, но этого, конечно, совершенно не хватает на жизнь. Исполнение желаний первым делом лишает человека всяких надежд и прибивает его судьбу к берегам отчаяния. Калибр пистолета настолько велик, что выстрелом разносит всю голову женщины. Снова повторяется тема мозгов – скульптурные ошметки шлепают на столик, выложенный фигурным мрамором, на зеркало с рамой из расписанного кобальтом дельфтского фаянса, брызгают каплями кофе, угодив в чашечку из мейссенского фарфора с разноцветными шинуазри. Аплодисменты. Это хлопает дьявол с венского стула на гребне Магелло с видом на отрезанные груди Венеры; он любуется глазом музы, плавающим в чашке с холодным кофе: колеры кофейного с алым исключительно интенсивны.

Фрактальный побег Мандельброта постепенно темнеет и сворачивается в исходную точку.

Но роковой зрачок фрактальной кроны бытия не собирается слепнуть. Репликации – повторения – продолжаются с настойчивостью ночной волны перед штормом. Самоубийства года самоубийц слипаются, как нейлоновые застежки типа велькро, вошедшие в европейскую моду как раз в то время. Глаз Жаклин в красках холодного кофе недолго остается в одиночестве – рядом раскрываются майские глаза Иоланты Джильотти. Мир знает ее под именем Далиды. Она найдена мертвой в спальне дома по улице Оршан на парижском Монмартре. Для санитаров скорой помощи она только легкая мертвая женщина. Для полиции – самоубийца, о чем делается запись в полицейском журнале: смерть от отравления барбитуратами. На ночном столике Далида оставила записку – жизнь невыносима. Простите… боюсь, что для читателя это имя – пустой звук, особенно для тех, кто любил другие голоса и в другой эпохе. Приходится верить романисту на слово. Так вот, бессонный читатель, ее низкий голос пленил сердца миллионов поклонников, никто лучше Далиды не спел классические шлягеры конца века: «Чао, чао, бамбино…» или «Воляре, о-о! Кантаре, о-о-о…» Словом, слава не лекарство против отчаяния. Итальянка из Египта брошена на пол, как алебастровый сосуд в ограбленной гробнице фараона, ночная рубашка чуть оголяла желтую ногу, сухая рука судорожно сдавила горло. Ей 54 года. Но первую попытку самоубийства она предприняла еще в 34 – в самом зените славы. Это была «зима моей жизни», говорила звезда. Лето длилось долгих двадцать лет. И все же в роковом мае 1987-го снегопад накрыл египетскую пустыню мягким лирическим саваном. Снег засыпал голос Далиды до полного молчания. Когда руку отняли от горла, на шее певицы остались фиолетовые – фрактальные – пятна. Что еще мерещится в фрактальной полынье желаний? Над фиолетовой кромкой адского кофе можно различить танцующую фигурку Фреда Астора; в черном фраке с белой розой в петлице, в блестящем цилиндре он танцует на фарфоровой белой стенке китайской чашки. Что ж, значит, он тоже умер… в тени отлетающей кометы Галлея, на 88-м году жизни, баловень судьбы, любимец Голливуда. Падает в кофе цилиндр, слетает одежда, летят туда же перчатки, запонки, манишка, пластроны, белая чайная роза, остались только золотые ноги в лаковых штиблетах, и они танцуют, танцуют… Еще один аплодисмент Сатаны с гребня Магелло.

Напрасно. Фрактальные репликации выбрасывает последний трофей тщетности исполнения желаний: ошпаренный ананас эготизма – голое тело Кристины Онассис. Королева танкеров, владелица одного миллиарда долларов, законная мимолетная жена москвича Сергея Каузова обнаружена мертвой ванной на вилле под Буэнос-Айресом. Врачи установили отек легких, а полиция обнаружила пустой пузырек из-под снотворного. Тело королевы было доставлено самолетом на греческий остров Скорпиос – мавзолей семьи Онассис, где было предано земле в мраморном склепе среди кипарисовобелисков кисти Арнольда Бёклина. Фрактальный побег темнеет на глазах вечности и сворачивается в исходную точку нового начала. Бытие отдергивает мантию своего простирания утоления жажды, вблизи сокрытого мироздание снова и снова сворачивается фрактальным играющим младенцем, младенцем неуязвимости, который остается жив и под камнями землетрясения, и в падении из самолета, и в кофейной гуще погибели – в ответ на невинность камни льнут с грубыми поцелуями, налетающий снизу асфальт не убивает летящего, кофейная гуща пророчествует благосклонно; сложнее обстоит дело с абсолютом благодати – рай то и дело отливает пятнистой шкурой рептилии, в зеленых ручках которой стиснуто зеленое яблочко оскомины познания добра и зла. Колоссальная куча мраморного дерьма, утыканная райскими перьями, напрасно зовется Эдемом – в нем нет ни человека, ни человеческого смысла. И сколько бы раз потерявший рай человек ни оглядывался на идеал воздаяния, видно только одно – рай безобразия плавает в море барбитуратов, с его идеальных вершин стекает рвотная зеленая грязь, пещеры его оскалены ртом висельников, языки его – гробы. И все потому, что, приливая к человеку всей массой и силой выступания из дали сокрытого в близость касания, наделяя человека свободой огляда и отступом от края простирания дара, сущее впадает в абсурд предлагания: видя, слыша, чувствуя и даже вертя в руках дар, подобно спелому яблоку, человек не знает, что же ему думать и мыслить о том, что ему видно и слышно – он вовсе не уверен в том, что он и есть человек.

Только в канун Рождества рвотным красотам безобразного года липучек велькро история смогла противопоставить сразу 200 поз роскоши Ив-Сен Лорана. И где? В самой столице империи зла, в дымке печального снежного Гадеса, на семи вьюжных холмах Третьего Рима, в колкой пурге рождественских морозцев. Меню от кутюр впечатляет глубиной фрактального вызова. Здесь, на границе фрактальной короны, начинает разом проявляться неустойчивость края любой точки на контуре великой восьмерки Бенуа Мандельброта. Край отмечен особенно причудливыми траекториями. Муар творения, бесконечная регрессия форм поражает своей балетностью, сложностью и необычайной красотой: панбархатная вишневая куртка с аппликациями из серебряных пластин в виде расколотого венецианского зеркала; угрюмая египетская камея из кораллового бисера; небрежное пальто из золотой парчи, отороченное мехом черной норки; классически вульгарное боа из перьев райской птицы вокруг горла манекена; костюм из шелкового поплина цвета ржавчины; свитер из наглого апельсинового джерси, жесты из гальванической позолоченной меди, яйцевидные манекены в брючках цвета зеленого яда, муслин, креп-жоржет, замша и прочий жатый бархат… Что еще? Авантюрный казакин в стиле «спид» с голой женской грудью в виде мужской попки из желтого целлулоида вкупе с медицинскими перчатками из тонкой резины до локтей с имитацией следов от наркотического шприца и датой начала великой паники в мае 1987 года; для гурманов – сумочка из черной человеческой кожи в стиле «хичкок» в виде отрубленной негритянской руки в память о судебном процессе над императором-каннибалом Бокассой, что грянул в июле 1987 года: людоед приговорен к пожизненному тюремному заключению, которое будет торжественно отменено в году этак 1993-м, в День независимости ЦАР…