Текст книги "Гарри Поттер. Полная коллекция"

– Для Шкверчка, – вдохновенно ответила Гермиона.

– Надеюсь, не одежда? – разволновался Рон. – Помнишь, что сказал Сириус? «Шкверчок слишком много знает, мы не можем его отпустить!»

– Не одежда, – сказала Гермиона, – хотя, будь моя воля, я бы подарила ему что-нибудь вместо этой его жуткой тряпки. А тут стеганое одеяло – по-моему, как раз подойдет для его спальни.

– Какой еще спальни? – Гарри понизил голос до шепота – они проходили мимо портрета матери Сириуса.

– Сириус говорит, у Шкверчка на кухне в общем-то не спальня, а… каморка, – ответила Гермиона. – Он вроде бы спит в чулане под бойлером.

В кухне было пусто, если не считать миссис Уизли, которая стояла у плиты. Гнусаво, как при сильной простуде, она пожелала всем счастливого Рождества. Ребята отвели глаза.

– Это здесь, что ли, спальня Шкверчка? – Рон прошел к обшарпанной двери в углу напротив кладовки. Гарри ни разу не видел, чтобы эта дверь была открыта.

– Да. – Гермиона явно нервничала. – Эмм… Наверно, лучше постучать?

Рон постучал. Ответа не последовало.

– Рыщет небось где-нибудь наверху, – сказал Рон и недолго думая потянул дверь на себя. – Фу-у!

Гарри заглянул внутрь. Большую часть чулана занимал огромный старинный бойлер, но внизу, под трубами, Шкверчок устроил себе гнездо. На полу валялись вонючие тряпки и одеяла, усеянные засохшими хлебными крошками и огрызками заплесневелого сыра. Посередине, где Шкверчок спал, была небольшая вмятина. В дальнем углу поблескивали монетки, валялись разные вещички, спасенные Шкверчком от Сириуса, в том числе семейные фотографии в серебряных рамках, которые Сириус летом выкинул. Стекла побились, но черно-белые фигурки смотрели на Гарри свысока, и он, чуть задохнувшись, узнал темноволосую женщину с тяжелыми веками, которую судили в Думбльдоровом дубльдуме: Беллатрикс Лестранж. Судя по всему, ее фотография была у Шкверчка любимой – он поставил ее перед другими и, как умел, склеил стекло колдолентой.

– Пожалуй, я оставлю подарок здесь. – Гермиона аккуратно положила сверток в ложбинку и притворила дверь. – Он придет и найдет его.

Из кладовки вышел Сириус с огромной индейкой в руках.

– Кстати, кто-нибудь вообще в последнее время видел Шкверчка? – спросил он.

– Я не видел с тех пор, как мы сюда приехали, – отозвался Гарри. – Ты еще приказал ему выйти вон из кухни.

– Точно… – нахмурился Сириус. – Знаешь, по-моему, я тоже его с тех пор не видел… должно быть, где-то прячется.

– А он не мог уйти? – спросил Гарри. – Вдруг, когда ты сказал: «вон», он подумал: «вон из дома»?

– Нет-нет, эльфы не могут просто так уйти. Только если получат одежду. С домом их связывают очень крепкие узы, – сказал Сириус.

– Если очень хотят, то могут, – возразил Гарри. – Добби два года назад ушел от Малфоев, чтобы предупредить меня. Естественно, ему пришлось себя наказать, но он тем не менее смог.

Сириус растерялся, но потом ответил:

– Я его попозже поищу. Наверняка рыдает где-то наверху над какими-нибудь панталонами моей мамаши. Конечно, он мог забраться в вытяжной шкаф и умереть… но не будем радоваться раньше времени.

Близнецы и Рон засмеялись; Гермиона, наоборот, оскорбилась.

После рождественского обеда все Уизли, Гарри и Гермиона в сопровождении Шизоглаза и Люпина собирались в больницу навестить мистера Уизли. Мундугнус пришел к пудингу и бисквитному пирогу. Он каким-то образом исхитрился «взять напрокат» машину – метро в праздник не работало. Автомобиль, позаимствованный, вероятнее всего, без согласия владельца, расширили изнутри с помощью того же заклинания, которое использовалось для незабвенного «форда-англия». Снаружи машина выглядела как обычно, но в салоне спокойно разместились десять пассажиров. За руль сел Мундугнус. Миссис Уизли долго колебалась – неприязнь к Мундугнусу боролась в ней с отвращением к немагическим путешествиям, – но в конце концов холод на улице и мольбы детей победили, она сдалась и охотно уселась на заднее сиденье между Фредом и Биллом.

Улицы были пусты, и до св. Лоскута они доехали быстро. По безлюдной улице к больнице с оглядкой плелись немногочисленные колдуны и ведьмы. Все вылезли из машины, и Мундугнус отъехал за угол, чтобы подождать там. Остальные, будто прогуливаясь, добрались до витрины с манекеном в зеленом нейлоне и по очереди прошли сквозь стекло.

Приемный покой выглядел празднично: светящиеся хрустальные шары, теперь красно-золотые, превратились в гигантские блестящие украшения; дверные проемы увили остролистом, а по углам стояли белые рождественские елочки, усыпанные волшебным снегом и льдинками и увенчанные мерцающими золотыми звездами. Народу было гораздо меньше, чем в прошлый раз, хотя посреди зала Гарри чуть не сбила с ног какая-то ведьма, стремглав летевшая к справочному столику с японским мандарином в левой ноздре.

– Семейное недоразумение? – ухмыльнулась пухлая блондинка. – Вы сегодня третья… Порчетерапия, пятый этаж.

Когда они вошли, мистер Уизли сидел в постели с подносом на коленях и доедал индейку. По его лицу блуждала робкая улыбка.

– Ну как ты, Артур, нормально? – спросила миссис Уизли мужа, когда все поздоровались и вручили ему подарки.

– Нормально, даже отлично, – преувеличенно пылко заверил мистер Уизли. – Вы случайно… э-э… по дороге не встретили знахаря Смешвика, нет?

– Нет, – насторожилась миссис Уизли, – а что?

– Ничего, ничего, – помотал головой мистер Уизли и стал разворачивать подарки. – Ну а как вы? Хорошо провели день? Кому что подарили? О Гарри – это же просто чудо! – Мистер Уизли только что развернул его подарок: моток легкоплавкой проволоки и отвертки.

Миссис Уизли была явно не удовлетворена ответом мужа и, когда тот принялся жать Гарри руку, внимательно поглядела на бинты под ночной рубашкой.

– Артур, – в ее голосе явственно послышался щелчок захлопнувшейся мышеловки, – тебе сменили повязку. На день раньше, Артур! Они должны были сделать это завтра.

– Что? – испуганно переспросил мистер Уизли и повыше подтянул одеяло. – Нет, нет… это так… это… я…

Под пронзительным взглядом миссис Уизли он, казалось, стремительно съеживался.

– Но… Молли, только не нервничай… У Огастэса Оя появилась одна идея… Это ординатор, ты его знаешь, милый такой мальчик… Он увлекается… ммм… нетрадиционной медициной… потому что… некоторые мугловые методы очень и очень… а это, Молли… это называется швы, они дают великолепные результаты при лечении ран… у муглов…

Миссис Уизли издала очень страшный звук, не то вопль, не то рык. Люпин отошел от койки и направился к оборотню – у того не было посетителей, и он с завистью смотрел на гостей мистера Уизли. Билл пробормотал что-то насчет чая и ретировался, а близнецы, ухмыляясь, вскочили и бросились вслед за ним.

– Ты хочешь сказать, – с каждым словом голос миссис Уизли становился все громче: казалось, она не замечает, как все разбегаются в страхе, – что связался с мугловой медициной?

– Не связался, Молли, дорогая, – умоляюще произнес мистер Уизли, – а просто… просто мы с Оем решили попробовать… только, к несчастью, с моими ранениями… короче говоря, вышло не так, как мы рассчитывали…

– То есть?

– Ну… Не знаю, представляешь ли ты, что такое… швы?

– Насколько я понимаю, вы пытались зашить кожу, – с безрадостным смешком проговорила миссис Уизли, – но даже ты, Артур… даже ты не мог так сглупить…

– Пожалуй, я бы тоже выпил чаю, – сказал Гарри, поспешно вскакивая.

Он, а вместе с ним Гермиона, Рон и Джинни вылетели из палаты. Дверь за ними с размаху закрылась, но они еще успели услышать вопль миссис Уизли: «ЧТО ЗНАЧИТ “МЫ ДУМАЛИ”?!»

Они зашагали по коридору. Джинни, покачав головой, сказала:

– Папа в своем репертуаре. Швы… Я вас умоляю…

– Честно говоря, при немагических ранениях они и правда помогают, – заметила Гермиона. – Просто, наверно, этот яд их растворяет… Слушайте, а где тут вообще буфет?

– На шестом этаже, – ответил Гарри, вспомнив путеводитель.

Пройдя по коридору, они сквозь двойные двери вышли на лестницу и зашагали вверх по скрипучим ступенькам. Стены здесь тоже были увешаны портретами грозных знахарей. Знахари что-то кричали визитерам вслед, ставили непонятные диагнозы, предлагали зверские способы лечения. Какой-то средневековый колдун во всеуслышание объявил Рону, что у него очень запущенная ряборылица. Рон ужасно оскорбился, но колдун не отставал, а портретов шесть бежал за ним, распихивая постоянных обитателей.

– Ну и что это за гадость? – свирепо спросил Рон.

– Весьма тяжелый кожный недуг, молодой господин, из-за него ваше обличье обретет еще более изъязвленный и ужасающий вид, нежели теперь…

– У самого у тебя ужасающий вид! – Уши Рона сильно покраснели.

– …есть только одно лекарство – возьмите печень жабы, в полнолуние крепко привяжите ее к горлу, обнажитесь, встаньте в бочку с глазами угря…

– У меня нет никакой ряборылицы!

– Но, молодой господин, неприглядные пятна на ваших ланитах…

– Это веснушки! – истерично заорал Рон. – Оставь меня в покое! Вали на свою картину!

Он повернулся к остальным. Те изо всех сил пытались сохранять невозмутимость.

– Какой этаж?

– По-моему, шестой, – сказала Гермиона.

– Нет, это пятый, – возразил Гарри, – нам на следующий…

Но тут он оказался на площадке и застыл в изумлении: перед ним были двойные двери, которые, согласно вывеске, вели в отделение порчетерапии, а в дверях – окошко, откуда, прижимая нос к стеклу и широко, бессмысленно улыбаясь, пристально смотрел голубоглазый белозубый мужчина с золотистыми кудрями.

– Батюшки мои! – воскликнул Рон, уставившись в свой черед на кудрявого блондина.

– Мамочки! – воскликнула и Гермиона, задохнувшись от удивления. – Профессор Чаруальд!

Бывший преподаватель защиты от сил зла изящно распахнул дверь и направился к ребятам. На нем был длинный лиловый халат.

– Здравствуйте, здравствуйте! – бодро воскликнул он. – Вы, я полагаю, ко мне за автографами?

– Надо же, ничуть не изменился, – шепнул Гарри на ухо Джинни, и та усмехнулась.

– Э-э… как поживаете, профессор? – поинтересовался Рон слегка виновато: в свое время Чаруальд лишился памяти и оказался в Лоскуте из-за барахлившей волшебной палочки Рона. Впрочем, Чаруальд тогда хотел стереть память и Гарри и Рону, поэтому Гарри сейчас не очень-то ему сострадал.

– Прекрасно, даже восхитительно, благодарю вас! – с чувством ответил Чаруальд и достал из кармана изрядно потрепанное павлинье перо. – Ну-с, сколько вам автографов? Я, знаете ли, выучился писать без отрыва!

– Эмм… Спасибо, но сейчас нам автографы не нужны. – Рон, повернувшись к Гарри, поднял брови.

– Профессор, – сказал Гарри, – вам, наверное, не следует ходить по коридорам? Вам нужно бы вернуться в палату.

Улыбка Чаруальда постепенно увяла. Он внимательно поглядел на Гарри, а затем спросил:

– Мы с вами, случайно, не встречались?

– Да… встречались, – подтвердил Гарри. – Вы были у нас учителем. В «Хогварце», помните?

– Учителем? – слегка встревожился Чаруальд. – Я? Правда? – А затем его лицо с пугающей внезапностью вновь расцвело улыбкой: – Я ведь научил вас всему, что вы знаете, не так ли? Ну-с, так как же автографы? Дюжины, я полагаю, будет довольно? Подарите их своим друзьям-приятелям, чтобы они не чувствовали себя обделенными!

Тут из двери в дальнем конце коридора показалась чья-то голова, и раздался крик:

– Сверкароль, проказник, куда ты опять удрал?

Немолодая знахарка с добрым лицом и елочным дождем в волосах торопливо дошла до двери и заулыбалась ребятам.

– Ах вот что, Сверкароль! У тебя гости! Как это мило, и к тому же в Рождество! Знаете, к нему ведь никто не ходит, к бедняжке! Ума не приложу почему, он у нас такой зайчик… Правда, лапушка?

– Мы пишем автографы! – с лучезарной улыбкой сообщил Сверкароль знахарке. – Им надо много-много! Отказы не принимаются! Надеюсь, мне хватит фотографий…

– Только послушайте, – с нежностью сказала знахарка, улыбаясь Чаруальду как шаловливому двухлетнему малышу, и взяла его за локоть. – Пару лет назад он был известной личностью, и мы очень надеемся, что его страсть раздавать автографы – признак, что память возвращается. Вы не зайдете? Понимаете, у нас закрытое отделение, он, должно быть, улизнул, пока я вносила рождественские подарки, обычно-то мы дверь запираем… Не подумайте, он не опасен! Но, – она понизила голос до шепота, – бедняжка, храни его небеса, может сам себе навредить… Он же не помнит, кто он такой, уйдет куда-нибудь, а дорогу назад найти не сможет… как замечательно, что вы зашли его навестить.

– Э-э, – Рон показал наверх, – мы вообще-то… э-э…

Но знахарка выжидательно улыбалась, и слова Рона «хотели выпить чаю» как-то растворились в воздухе. Ребята беспомощно посмотрели друг на друга и вслед за Чаруальдом и знахаркой пошли по коридору в отделение.

– Только давайте недолго, – шепнул Рон.

Знахарка указала палочкой на дверь палаты им. Яна Вотжедуба и пробормотала: «Алохомора». Дверь распахнулась, и она, не отпуская Чаруальда, первой ступила через порог, подвела больного к его койке и усадила рядом в кресло.

– Это палата для хроников, – негромко проговорила она. – Для неизлечимых. Конечно, при современных зельях и заклинаниях – и известной доле удачи, разумеется, – можно рассчитывать на некоторое улучшение. Сверкароль, например, явно начинает понимать, кто он такой; у мистера Дода тоже наблюдается улучшение и речь восстанавливается. Мы, правда, никак не разберем, что он говорит… Ладно, ребятки, я еще не всем раздала подарки, так что я вас оставлю, поболтайте пока.

Гарри осмотрелся. Да, сразу видно, что в этой палате пациенты живут постоянно; там, где лежит мистер Уизли, личные вещи никто не копит. Стена у койки Чаруальда сплошь увешана его портретами – все они зубасто улыбаются и приветливо машут. Многие подписаны Чаруальдом для себя, детскими печатными буквами. Сейчас, как только знахарка усадила его в кресло, Сверкароль придвинул к себе свежую стопку фотографий, схватил перо и со страшной скоростью начал ставить автографы.

– Можете раскладывать по конвертам, – сказал он Джинни, одну за другой швыряя подписанные фотографии ей на колени. – Видите, меня не забыли, я постоянно получаю кучу писем от поклонников… Глэдис Прэстофиль пишет каждую неделю… Знать бы еще зачем… – Он озадаченно замер, но затем вновь просиял и с удвоенной энергией взялся за автографы. – Полагаю, дело в моей внешности…

На койке напротив лежал очень печальный мужчина с нездоровым цветом лица; он что-то бормотал себе под нос и не замечал ничего вокруг. Через две койки от него находилась женщина с головой, обросшей густой шерстью; Гарри вспомнил, что нечто подобное случилось во втором классе и с Гермионой – к счастью, ее случай оказался излечим. Две самые дальние койки были отгорожены цветастыми занавесками, чтобы посетители могли спокойно пообщаться с больными.

– Вот видишь, Агнес, – весело обратилась знахарка к женщине с меховым лицом, передавая ей небольшую горку рождественских подарков. – И тебя не забывают! И сын твой прислал сову, что вечерком забежит. Замечательно, правда?

Агнес несколько раз громко гавкнула.

– И, Бродерик, смотри, тебе прислали цветочек в горшке и чудесный календарь. Вот, тут на каждый месяц – новый красивый гиппогриф! Все веселей будет, правда? – Знахарка подошла к бормочущему человеку, поставила на тумбочку малопривлекательное растение с длинными вислыми щупальцами и с помощью палочки повесила на стену календарь. – И… ой, миссис Лонгботтом, вы уже уходите?

Гарри круто обернулся. Цветастые занавески были раздвинуты, а по проходу между койками к двери шли посетители: грозная старуха в длинном зеленом платье, побитой молью лисьей горжетке и остроконечной шляпе с чучелом ястреба и – Невилл. Он уныло брел по пятам за бабушкой.

До Гарри вдруг дошло, кого они навещали, и его бросило в жар. Лихорадочно озираясь, он искал, чем бы отвлечь остальных, чтобы Невилл вышел из палаты незамеченным, чтобы ему не пришлось отвечать на вопросы. Но Рон, услышав фамилию Лонгботтом, тоже поднял глаза и, не успел Гарри его остановить, позвал:

– Невилл!

Невилл вздрогнул и весь сжался, будто чудом увернулся от пули.

– Это мы, Невилл! – обрадовался Рон и вскочил со стула. – Ты видел?.. Тут Чаруальд! А ты кого навещаешь?

– Это твои друзья, Невилл, деточка? – любезно проговорила бабушка Невилла, нависая над ребятами.

Невилл явно готов был провалиться сквозь землю. По его лицу ползли темно-багровые пятна, и он упорно отводил глаза.

– Ах да. – Вглядевшись в Гарри, бабушка сунула ему морщинистую руку, похожую на когтистую птичью лапу. – Да-да. Разумеется, я вас знаю. Невилл отзывается о вас с большим уважением.

– Э-э… спасибо. – Гарри пожал протянутую руку. Невилл упорно не поднимал глаз, и его лицо все гуще багровело.

– А вы, двое, конечно же Уизли, – продолжала миссис Лонгботтом, царственно предлагая руку Рону, а затем Джинни. – Я знакома с вашими родителями – не очень близко, разумеется, – но это прекрасные люди, прекрасные… А вы, должно быть, Гермиона Грейнджер?

Гермиона, изумленная тем, что миссис Лонгботтом знает ее по имени, обменялась с ней рукопожатиями.

– Невилл много о вас рассказывал. Вы его не раз выручали, не так ли? Он хороший мальчик, – она с суровым одобрением поглядела на внука, – но, боюсь, не унаследовал отцовского таланта. – И миссис Лонгботтом кивнула на койки у дальней стены. Ястреб на шляпе угрожающе покачнулся.

– Что?! – поразился Рон. Гарри хотел наступить ему на ногу, но оказалось, что в джинсах проделать это незаметно довольно трудно. – Там твой папа, Невилл?

– Что это значит, Невилл? – грозно осведомилась миссис Лонгботтом. – Ты не говорил друзьям о своих родителях?

Невилл сделал глубокий вдох, поднял лицо к потолку и потряс головой. Гарри никогда и никого не жалел так, как сейчас Невилла, но не знал, чем ему помочь.

– Здесь нечего стыдиться! – сердито воскликнула миссис Лонгботтом. – Ты должен гордиться, Невилл, гордиться! Не затем они пожертвовали своим здоровьем и рассудком, чтобы их стыдился единственный сын!

– Я не стыжусь, – еле слышно отозвался Невилл. Он по-прежнему избегал встречаться взглядом с друзьями. Рон привстал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть родителей Невилла.

– Но ты избрал странный способ это показать! – заявила миссис Лонгботтом. – Мой сын и его жена, – она величаво повернулась к Гарри, Рону, Гермионе и Джинни, – потеряли рассудок под пытками приспешников Сами-Знаете-Кого.

Гермиона и Джинни зажали рты ладонями. Рон, перестав выгибать шею, пристыженно замер.

– Они были аврорами, и их очень уважали в колдовской среде, – продолжала миссис Лонгботтом. – Это были чрезвычайно одаренные люди. Я… Алиса, деточка, что такое?

К ним боязливо, бочком, подошла мама Невилла, одетая в ночную рубашку. От круглолицей счастливой женщины с фотографии первого Ордена Феникса не осталось ровным счетом ничего. Лицо постарело, щеки ввалились; глаза казались чересчур большими, а всклокоченные, абсолютно белые волосы – мертвыми. Она не хотела – или не могла – говорить, но, глядя на Невилла, как-то странно топталась, робко протягивая ему что-то на ладони.

– Опять? – устало вздохнула миссис Лонгботтом. – Спасибо, Алисочка, спасибо. Невилл, возьми, что там у нее?

Но Невилл и так уже подставил руку, и его мама уронила туда фантик от взрывачки Друблиса.

– Какая прелесть, – с деланым восторгом похвалила бабушка Невилла и похлопала невестку по плечу.

А Невилл тихо и серьезно сказал:

– Спасибо, мамочка.

Алиса, напевая про себя, заковыляла к своей койке. Невилл обвел всех вызывающим взглядом, словно говоря: только попробуйте засмеяться! Но Гарри в жизни не видел ничего менее забавного.

– Что же, нам пора, – вздохнула миссис Лонгботтом, натягивая длинные зеленые перчатки. – Очень приятно было познакомиться. Невилл, выбрось эту обертку, у тебя их столько, что комнату можно оклеить.

Но, глядя им вслед, Гарри заметил, что Невилл тайком сунул фантик в карман.

Дверь палаты закрылась.

– Я не знала, – со слезами в голосе произнесла Гермиона.

– И я, – хрипло отозвался Рон.

– И я, – еле выдохнула Джинни.

Они посмотрели на Гарри.

– Я знал, – хмуро проговорил он. – Мне Думбльдор сказал. Но я обещал никому не говорить… За это Беллатрикс Лестранж и посадили в Азкабан – за применение пыточного проклятия. Она пытала родителей Невилла, пока они не сошли с ума.

– Беллатрикс Лестранж? – в ужасе переспросила Гермиона. – Это которая на фотографии в каморке у Шкверчка?

Повисло долгое молчание, которое нарушил возмущенный Чаруальд:

– Слушайте, для чего я, спрашивается, учился писать без отрыва?