Текст книги "Гарри Поттер. Полная коллекция"

– Да, – кивнул Гарри. – Но первый, Арагог, которого вырастил Огрид, вчера ночью умер. Огрид совершенно разбит и просил, чтобы кто-то побыл с ним на похоронах. Я обещал прийти.

– Как трогательно, – рассеянно пробормотал Дивангард, уставив большие печальные глаза на далекие огоньки в хижине Огрида. – М-да… однако… яд акромантул чрезвычайно ценен… раз животное только что умерло, он, возможно, еще не высох… я, конечно, человек не бездушный, и раз Огрид так расстроен… но если можно извлечь хоть сколько-то… как ни крути, из живой акромантулы яда не добудешь…

Казалось, Дивангард разговаривает с самим собой.

– …не собрать было бы непростительно… сотня галлеонов за пинту… у меня, откровенно признаться, не такое большое жалованье…

Гарри вдруг ясно понял, что нужно делать.

– Знаете, – с очень убедительной нерешительностью сказал он, – если б вы захотели прийти на похороны, Огриду бы, наверное, было очень приятно… почетнее для Арагога, понимаете…

– Конечно, конечно, – в глазах Дивангарда вспыхнуло воодушевление. – Вот что, Гарри, встретимся там… я возьму бутылочку-другую… выпьем за… в смысле, помянем несчастное животное… проводим с честью… И надо сменить галстук, этот чересчур яркий для такого случая…

Он заторопился в замок, а Гарри в полном восторге от самого себя побежал к Огриду.

– Пришел, – прохрипел тот, открыв дверь и увидев, как Гарри возникает из-под плаща-невидимки.

– Да… а вот Рон с Гермионой не смогли, – сказал Гарри. – Они просили извиниться.

– Не ва… не важно… все равно, Гарри, он был бы так тронут…

Огрид громко всхлипнул. Его глаза покраснели и распухли; на рукаве была надета черная повязка, сделанная, похоже, из тряпки, пропитанной гуталином. Гарри в утешение похлопал великана по локтю – выше дотянуться не удалось.

– Где мы его похороним? – спросил он. – В лесу?

– Ты что, нет! – воскликнул Огрид, промокая бесконечный поток слез подолом рубашки. – Как Арагог помер, другие пауки меня и близко не подпускают. Оказывается, не ели меня только по его приказу! Можешь себе такое представить, Гарри?

Честным ответом было бы «да»; Гарри очень живо помнил страшную сцену, когда они с Роном столкнулись лицом к лицу с акромантулами и те отчетливо дали понять, что Огрид жив лишь благодаря Арагогу.

– Чтоб в лесу, да место, куда мне нельзя! – Огрид недоверчиво помотал головой. – Знал бы ты, как я у них Арагога забирал… они, вишь, своих мертвецов едят… а я хотел схоронить честь по чести… как положено…

И бедняга опять разрыдался. Гарри снова похлопал его по локтю, проговорив при этом (зелье подсказывало, что делать):

– Я по дороге встретил профессора Дивангарда.

– Неприятностей-то у тебя не будет, нет? – забеспокоился Огрид. – Вам же ж нельзя из замка в такую поздноту, это все я виноват…

– Нет-нет, он, когда узнал, зачем я иду, сказал, что тоже хочет отдать Арагогу последний долг, – ответил Гарри. – Пошел переодеться во что-нибудь подходящее… и обещал принести вина, помянуть Арагога…

– Правда? – Огрид был потрясен и тронут. – Это… это… очень любезно с его стороны, очень… и тебя не выдал, смотри-ка. Я раньше-то с Горацием Дивангардом особо дел не имел… а он придет проводить Арагога, надо же… да… старине Арагогу это бы понравилось…

Гарри считал, что в Дивангарде старине Арагогу больше всего бы понравилось обилие мяса, но оставил свое мнение при себе и отошел к заднему окошку. Оттуда открывалось малоприятное зрелище: огромный мертвый паук, который лежал на спине, поджав перепутанные лапищи.

– Так мы его здесь похороним, в саду?

– Я решил, прямо за тыквенной грядкой, – выдавил Огрид. – Я уж и… это… могилку выкопал… Просто, думаю, надо ж над ним слов каких произнести хороших… воспомнить чего-нибудь радостное, как водится…

Его голос дрогнул; он замолчал. Тут раздался стук в дверь, и Огрид пошел открывать, попутно сморкаясь в гигантский платок в горошек. Дивангард в строгом черном галстуке и с охапкой бутылок в руках торопливо переступил порог.

– Огрид, – трагически промолвил он, – соболезную вашей потере.

– Благодарю, что пришли, – сказал Огрид. – Огромное спасибо. И спасибо, что Гарри не наказали…

– Что вы, как можно! – воскликнул Дивангард. – Горестный день, горестный день… а где же несчастное создание?

– Там, на улице, – надтреснуто отозвался Огрид. – Может… уже пойдем?

Они вышли на задний двор. Над деревьями висела луна; ее бледное сияние мешалось со светом из окон хижины и заливало Арагога. Он лежал на краю огромной ямы, возле которой возвышался десятифутовый холм свежевыкопанной земли.

– Великолепен, – произнес Дивангард, подходя к пауку. Восемь молочно-белых глаз мертво уставились в небо, а в двух громадных изогнутых ротовых клешнях неподвижно отражалась луна. Дивангард склонился, рассматривая огромную волосатую голову, и Гарри послышалось звяканье бутылок.

– Не все понимают, какие они красивые, – сказал Огрид в спину Дивангарду. Слезы текли из уголков Огридовых глаз, окруженных мелкими морщинками. – Я и не знал, Гораций, что вам по сердцу такие существа.

– По сердцу? Мой дорогой Огрид, я их боготворю! – воскликнул Дивангард, отступая от Арагога и пряча под плащом бутылку – Гарри видел, как блеснуло стекло. Огрид промокал глаза и ничего не заметил. – Итак… не пора ли приступить к похоронам?

Огрид кивнул и шагнул вперед. Он с усилием приподнял гигантское тело и, оглушительно крякнув, перевалил его в темную яму. Снизу донесся отвратительный хруст. Огрид снова разрыдался.

– Конечно, вам, близкому человеку, тяжелее всего, – проговорил Дивангард. Он похлопал Огрида по локтю, до которого, как и Гарри, только и мог дотянуться. – Позвольте мне сказать несколько слов?

Должно быть, нацедил море отменного яда, подумал Гарри, когда Дивангард с довольной ухмылкой ступил на край могилы и тихо, внушительно заговорил:

– Прощай, Арагог, царь арахнидов, давний и верный друг! Те, кто знал тебя, никогда тебя не забудут! Тело твое истлеет, но душа навсегда останется жить в укромных, опутанных паутиной уголках Запретного леса, что стал тебе домом. Пусть вечно процветают твои многоглазые потомки, и пусть обретут утешение люди, твои друзья, которых постигла столь невосполнимая утрата.

– Чудесная… чудесная речь! – взвыл Огрид и, отчаянно рыдая, повалился на компостную кучу.

– Ну-ну-ну, – сочувственно забормотал Дивангард, взмахивая волшебной палочкой. Гора земли поднялась в воздух, повисела мгновение и с глухим шорохом обрушилась на мертвого паука, образовав гладкий холмик. – Давайте пройдем в дом и помянем покойного. Гарри, зайди-ка с другой стороны… вот так… встаем, встаем, Огрид… вот молодчина…

Они усадили Огрида в кресло за столом. Клык, который во время похорон прятался в своей корзине, подтрусил к ним на мягких лапах и, как обычно, шлепнул тяжелую голову Гарри на колени. Дивангард откупорил бутылку.

– Я проверил, не отравлено, – заверил он Гарри, выливая большую часть вина в громадную кружку и передавая ее Огриду. – После случая с твоим бедным другом Рупертом у меня домовый эльф отпивает понемногу изо всех бутылок.

Гарри представил себе лицо Гермионы, доведись ей услышать о подобном, и решил ей не рассказывать.

– Это Гарри, – проговорил Дивангард, разливая содержимое второй бутылки по двум кружкам, – …а это мне. Ну-с, – он высоко поднял кружку, – за Арагога.

– За Арагога, – хором повторили Гарри и Огрид.

Дивангард и Огрид сразу выпили от души. Но Гарри, направляемый фортуной фортунатой, знал, что не должен пить, поэтому лишь притворился, будто сделал глоток, и поставил кружку на стол.

– Я знал его еще яйцом, – печально вымолвил Огрид. – А когда он вылупился, вот такусенький был крошка. Не больше пекинеса.

– Прелесть, – сказал Дивангард.

– Я держал его в шкафу в школе, пока… ну…

Огрид потемнел лицом, и Гарри знал почему: в свое время из-за интриг Тома Реддля Огрида обвинили в том, что он открыл Тайную комнату, и вышвырнули из школы. Но Дивангард, казалось, ничего не слышал; он смотрел на потолок, откуда свисали медные сковородки и длинный пук ослепительно-белых шелковистых волос.

– Неужто шерсть единорога?

– А-а, да, – равнодушно бросил Огрид. – Все время ее в лесу собираю, они, понимаете, хвостами за ветки цепляются…

– Но, мой дорогой друг, знаете ли вы, насколько это ценно?

– Я ее пускаю на бинты, раненых зверей перевязываю, – пожал плечами Огрид. – Страсть как пригождается… очень крепкая, понимаете.

Дивангард отпил из своей кружки и внимательным взглядом заскользил по хижине, выискивая, сразу понял Гарри, другие сокровища, которые можно обратить в запасы меда из дубовых бочек, ананасовые цукаты и бархатные смокинги. Дивангард заново наполнил кружки, Огрида и свою, и принялся расспрашивать, кто еще обитает сейчас в лесу и как это Огрид успевает за всем следить. Тот, расслабившись от вина и лестного внимания, перестал промокать глаза и увлеченно пустился в длинные рассуждения о разведении лечурок.

Тут фортуна фортуната слегка подтолкнула Гарри, и он заметил, что запасы спиртного, принесенного Дивангардом, быстро подходят к концу. Гарри еще ни разу не накладывал доливальное заклятие невербально, но сегодня смешно было и подумать о неудаче. Он лишь ухмыльнулся, когда незаметно для Огрида и Дивангарда (они обменивались историями про нелегальные сделки с яйцами драконов) под столом указал палочкой на пустеющие бутылки, и те немедленно вновь наполнились вином.

Спустя час или около того Огрид и Дивангард начали провозглашать всякие несуразные тосты: за «Хогварц», за Думбльдора, за эльфийское вино, за…

– Гарри Поттера! – взревел Огрид, опрокидывая в рот четырнадцатую кружку и обливая вином бороду.

– Точно, точно! – невнятно выкрикнул Дивангард. – За Парри Готтера, избранного мальчика, который… или… ну… как там это говорится, – промямлил он и тоже осушил свою кружку.

Вслед за тем Огрид опять впал в слезливость и всучил Дивангарду единорожий хвост. Дивангард запихал его в карман с криками:

– За дружбу! За щедрость! За десять галлеонов волосок!

Потом они сидели рядышком, обнявшись, и распевали длинную печальную песнь о смерти колдуна Одо.

– А-а-а-а, лучшие умирают молодыми, – пробормотал Огрид, слегка окосев, и уронил голову на руки. Дивангард продолжал руладить. – Мой папаша, к примеру… или твои мамка с папкой, Гарри…

Крупные слезы поползли из морщинистых глаз Огрида; он схватил Гарри за руку и сильно ее потряс.

– …лучше колдунов я не знал… ужас… ужас…

Дивангард жалобно голосил:

 
И Одо-героя домой принесли,
Где знали его пареньком,
На смертном одре он лежит бездыхан,
Колпак наизнанку на нем.
Волшебная палочка хрусть,
О ужас, о горе, о грусть!
 

– …ужас, – в последний раз шумно вздохнул Огрид, уронил набок большую лохматую голову и громко захрапел.

– Извиняюсь, – икнув, сказал Дивангард. – Хоть убей, не могу вытянуть мотив.

– Огрид говорил не о вашем пении, – тихо объяснил Гарри. – А о смерти моих родителей.

– О! – воскликнул Дивангард, подавляя сильную отрыжку. – Ой, мама… Да, это… действительно ужас. Ужас… ужас…

Он явно не знал, что еще сказать, и удовольствовался тем, что заново наполнил кружки.

– Ты, наверное… ничего не помнишь? – неловко поинтересовался он.

– Нет… мне же был всего год, – ответил Гарри, глядя на пламя свечи, колышущееся от Огридова храпа. – Но потом я довольно много выяснил. Папа умер первым, вы знали?

– Я? Нет, – глухо откликнулся Дивангард.

– Да… Вольдеморт убил его, переступил через труп и направился к маме.

Дивангард содрогнулся, но не мог оторвать потрясенного взгляда от лица Гарри.

– Он велел ей отойти, – безжалостно продолжал тот. – Он мне говорил, что ей незачем было умирать. Его интересовал только я. Она могла спастись.

– Святое небо, – выдохнул Дивангард. – Она могла… ей было незачем… какой кошмар…

– И впрямь, да? – почти шепотом произнес Гарри. – А она даже не шелохнулась. Папа уже умер, но она не хотела, чтобы я тоже погиб. Она умоляла Вольдеморта… а он смеялся…

– Хватит! – неожиданно выкрикнул Дивангард, выставляя вперед трясущуюся руку. – Честное слово, мой мальчик, довольно… я старый человек… я не могу… не хочу слушать…

– Я совсем забыл, – соврал Гарри, вдохновляемый фортуной фортунатой, – она ведь вам нравилась, верно?

– Нравилась? – повторил Дивангард, и его глаза наполнились слезами. – Да представить невозможно, чтобы кто-то узнал ее и не полюбил… такая храбрая… такая веселая… все это такой ужас…

– А вы не хотите помочь ее сыну, – упрекнул Гарри. – Она отдала мне жизнь, а вам жалко воспоминания.

Хижину наполнил рокочущий храп Огрида. Гарри не отрываясь смотрел во влажные глаза Дивангарда. Тот, казалось, не мог отвести взгляда.

– Не говори так, – прошептал он. – Это не потому… если бы это помогло, тогда конечно… но ничего не изменится…

– Изменится, – четко и ясно сказал Гарри. – Думбльдору нужна информация. Мне нужна информация.

Он не боялся: фортуна фортуната обещала, что утром Дивангард ничего не вспомнит. Глядя ему прямо в глаза, Гарри чуть подался вперед:

– Я – Избранный. Я должен его убить. Мне нужно ваше воспоминание.

Дивангард страшно побледнел; его гладкий лоб заблестел от пота.

– Ты – Избранный?

– Разумеется, – спокойно подтвердил Гарри.

– Но тогда… прекрасный мой мальчик… ты просишь многого… по сути, ты просишь помочь уничтожить…

– Вы не хотите избавить мир от колдуна, убившего Лили Эванс?

– Гарри, Гарри, конечно, хочу, но…

– Боитесь, что он узнает о вашем участии?

Дивангард молчал; он был смертельно напуган.

– Будьте смелым, как моя мама, профессор…

Дивангард прижал к губам трясущуюся пухлую ручку; сейчас он напоминал младенца-переростка.

– Я совсем не горжусь… – сквозь пальцы прошептал он. – Напротив, стыжусь того, что… показывает воспоминание… боюсь, в тот день я совершил страшное…

– Вы все исправите, если передадите воспоминание мне, – ответил Гарри. – Это будет очень смелый и благородный поступок.

Огрид вздрогнул во сне и захрапел снова. Дивангард и Гарри смотрели друг на друга поверх догорающей свечи. Молчание длилось и длилось, но фортуна фортуната велела Гарри не прерывать его, ждать.

Наконец Дивангард очень медленно поднес руку к карману и достал волшебную палочку. Потом сунул другую руку под плащ и вытащил пустой флакон. Затем, по-прежнему не сводя глаз с Гарри, коснулся кончиком палочки виска и потянул оттуда серебристую нить воспоминаний. Нить тянулась и тянулась, а затем оборвалась, и он опустил ее во флакон. Воспоминание свернулось колечком на дне, заклубилось. Дивангард дрожащей рукой закупорил флакон и через стол передал Гарри.

– Большое спасибо, профессор.

– Ты хороший мальчик, – сказал профессор Дивангард. Слезы катились по его толстым щекам прямо в густые усы. – И у тебя ее глаза… не думай обо мне слишком плохо, когда все увидишь…

Тут он, совсем как Огрид, уронил голову на руки, испустил глубокий вздох и заснул.

Глава двадцать третья
Окаянты

Гарри прокрался обратно в замок, чувствуя, как выветривается фортуна фортуната. Парадная дверь по-прежнему была открыта, но на третьем этаже он едва не столкнулся с Дрюзгом и сумел избежать катастрофы только благодаря тому, что вовремя юркнул в знакомый проход. Поэтому, сняв плащ-невидимку перед портретом Толстой Тети, он нисколько не удивился самой прохладной встрече.

– Ну и сколько, по-твоему, времени?

– Простите, пожалуйста… пришлось выйти по очень важному делу…

– А пароль в полночь сменился! Будешь спать в коридоре!

– Вы шутите?! – вскричал Гарри. – С какой стати ему меняться в полночь?

– Так надо, – буркнула Толстая Тетя. – Если недоволен, иди к директору, усиление мер безопасности – его распоряжение.

– Отлично, – горько сказал Гарри, глядя на твердый пол. – Просто блеск. Я бы с радостью пошел к Думбльдору, будь он в школе, это же он хотел, чтобы я…

– Он в школе, – произнес чей-то голос за спиной у Гарри. – Профессор Думбльдор вернулся с час назад.

К Гарри подплывал Почти Безголовый Ник. Голова его, как всегда, шатко трепыхалась над плоеным воротником.

– Я знаю от Кровавого Барона, он сам видел, – поведал Ник. – Говорит, Думбльдор в хорошем настроении, только, разумеется, немного устал.

– Где он? – спросил Гарри; его сердце так и подпрыгнуло в груди.

– Завывает и трясет цепями в астрономической башне, его любимое занятие…

– Да не Барон, Думбльдор!

– А!.. Он у себя в кабинете, – сказал Ник. – Судя по словам Барона, у Думбльдора еще какое-то важное дело перед сном…

– Да уж, это точно! – Гарри едва не лопался от восторга, предвкушая, как расскажет Думбльдору о раздобытом воспоминании. Он развернулся и побежал назад по коридору, не обращая внимания на крики Толстой Тети:

– Вернись! Все нормально, я пошутила! Просто разозлилась, что ты меня разбудил! Пароль тот же: «солитёр»!

Но Гарри и след простыл. Вскоре он уже сказал «ирисочный эклер» Думбльдоровой горгулье, и та отпрыгнула вбок, пропустив его к винтовой лестнице.

– Войдите, – в ответ на стук раздался голос Думбльдора, очень и очень усталый.

Гарри толкнул дверь и вошел в кабинет, абсолютно такой же, как всегда, разве что за окнами стояла тьма, и в небе сверкали звезды.

– Помилуй, Гарри, – удивился Думбльдор. – В честь чего столь поздний, хотя и приятный визит?

– Сэр… я его добыл! Воспоминание Дивангарда.

Гарри показал Думбльдору стеклянный флакончик. Директор потрясенно помолчал. Затем его губы расползлись в широкой улыбке.

– Великолепнейшая новость, Гарри! Ты просто умница! Я знал, что у тебя получится!

Позабыв о позднем часе, он торопливо вышел из-за стола, здоровой рукой взял флакон с воспоминанием и направился к шкафчику, где хранился дубльдум.

– А сейчас, – сказал Думбльдор, поставив каменную чашу на стол и вылив туда содержимое флакона, – мы наконец увидим… Гарри, скорей…

Гарри послушно склонился над дубльдумом и ощутил, что ноги отрываются от пола… он вновь пролетел сквозь тьму и перенесся на много лет раньше, в кабинет Горация Дивангарда.

Тот, гораздо моложе, чем теперь, рыжеусый, с густыми и блестящими соломенными волосами, как и в прошлый раз, сидел в удобном высоком кресле, положив ноги на бархатный пуфик. В одной руке он держал небольшой кубок вина, другой рылся в коробке с ананасовыми цукатами. Вокруг сидели мальчики-подростки, и в центре – Том Реддль, у которого на пальце сверкало золотое кольцо Ярволо с черным камнем.

Думбльдор опустился рядом с Гарри как раз в тот момент, когда Реддль спросил:

– Сэр, а правда, что профессор Потешанс уходит на пенсию?

– Том, Том, и знал бы, не сказал. – Дивангард укоризненно погрозил Реддлю белым от сахара пальцем, однако подмигнул. – Интересно, откуда ты берешь информацию, мой чудный мальчик; зачастую тебе известно больше, чем половине учителей.

Реддль улыбнулся; остальные засмеялись и восхищенно посмотрели на него.

– С твоей поразительной способностью знать то, что не следует, и умением угодить нужным людям – кстати, спасибо за ананасы, ты совершенно прав, это мои любимые…

Кое-кто из мальчиков опять захихикал.

– …не удивлюсь, если в ближайшие двадцать лет ты станешь министром магии. Пятнадцать, если будешь продолжать присылать ананасы: у меня прекрасные связи в министерстве.

Все расхохотались, а Том Реддль лишь слегка улыбнулся. Хотя он был здесь отнюдь не самый старший, остальные явно видели в нем лидера.

– Не уверен, сэр, что политика мне подойдет, – сказал он, когда смех прекратился. – Хотя бы потому, что у меня сомнительное происхождение.

Двое-трое ребят с улыбкой переглянулись. Стало понятно, что в этом кругу ходят некие слухи о знатном происхождении их предводителя, – очевидно, ребята что-то знали или подозревали.

– Чепуха, – жизнерадостно отмахнулся Дивангард, – всем ясней ясного, что ты родом из приличной колдовской семьи, при твоих-то способностях. Нет, Том, ты далеко пойдешь, тут я еще никогда не ошибался.

Маленькие золотые часы на письменном столе пробили одиннадцать; учитель посмотрел на циферблат:

– Святое небо, уже так поздно?! Пора, ребята, иначе нам всем влетит. Лестранж, я жду сочинение завтра утром – или ты получишь взыскание. То же касается Эйвери.

Мальчики потянулись к выходу. Дивангард грузно поднялся с кресла и отнес пустой кубок на письменный стол. А затем обернулся на шорох; за спиной у него стоял Реддль.

– Шевелись, Том, ты же не хочешь, чтобы тебя поймали вне спальни в такое время, ты ведь у нас староста…

– Сэр, я хотел вас кое о чем спросить.

– Тогда спрашивай скорей, мой мальчик, спрашивай…

– Сэр, мне интересно, знаете ли вы что-нибудь об… окаянтах?

Дивангард уставился на него, рассеянно поглаживая толстыми пальцами ножку кубка.

– Задание по защите от сил зла?

Однако он, вне всякого сомнения, прекрасно понимал, что вопрос не имел отношения к учебе.

– Не совсем, сэр, – ответил Реддль. – Просто… наткнулся в книге и не очень понял, что это такое.

– Мд-да… разумеется… надо сильно постараться, чтобы найти в «Хогварце» книгу о сущности окаянтов, – сказал Дивангард. – Это из области самой черной магии, Том, наичернейшей.

– Но вы ведь о них все знаете, да, сэр? В смысле колдун такого масштаба… разумеется, если вы не можете сказать, тогда, конечно… просто кому и знать, как не вам… вот я и подумал, дай спрошу…

Великолепно сыграно, невольно восхитился Гарри; нерешительность, небрежное любопытство, осторожная лесть – все в меру. Гарри самому часто приходилось выпытывать разные сведения у людей, не желавших ими делиться, и он не мог не оценить мастерства. Ясно, что ответ на вопрос нужен Реддлю позарез, и возможно, он давным-давно дожидался подходящего момента.

– Что ж, – проговорил Дивангард, не глядя на Реддля и поигрывая ленточкой, украшавшей крышку коробки с ананасовыми цукатами, – краткая справка, конечно, не повредит. Для общего развития. Окаянт – предмет, в котором человек прячет фрагмент своей души.

– Как это? Я не вполне понимаю, сэр, – сказал Реддль.

Он прекрасно владел голосом, но Гарри все равно чувствовал его волнение.

– Представь: ты расщепляешь душу, – объяснил Дивангард, – и помещаешь один фрагмент в некий предмет вне своего тела. Тогда, даже если тело пострадает или будет уничтожено, на земле останется неповрежденная часть души. Но, разумеется, существовать в таком виде…

Дивангард поморщился, а Гарри невольно вспомнил слова, которые слышал почти два года назад: «Я потерял свое тело, я стал меньше, чем дух, меньше, чем призрак… однако я остался жив».

– …хотели бы немногие, Том, очень немногие. Смерть куда предпочтительней.

Но Реддля сжирало жадное любопытство; его глаза горели алчным огнем, он больше не мог изображать безразличие:

– А как расщепить душу?

– Видишь ли, – смущенно ответил Дивангард, – следует понимать, что душа должна оставаться единой и неделимой. А расщепление ее – акт насильственный и противоестественный.

– Но как это делается?

– Посредством злодеяния, самого страшного – убийства. Оно рвет душу на куски, чем и пользуются для создания окаянтов: оторванную часть души помещают в…

– Помещают? Но как?..

– Есть какое-то заклинание, не спрашивай, я не знаю! – вскричал Дивангард, мотая головой, как слон, которого одолели москиты. – Я что, похож на человека, который пробовал этим заниматься? Я похож на убийцу?

– Что вы, сэр, конечно нет, – поспешно заверил Реддль. – Простите… я не хотел вас обидеть…

– Ладно, ладно, не обидел, – проворчал Дивангард. – Такие вещи, естественно, вызывают любопытство… колдунов определенного калибра всегда волновал этот аспект магии…

– Да, сэр, – согласился Реддль. – Но я все равно не понимаю… просто любопытно… какой прок от одного окаянта? Душу можно расщепить только раз? Не лучше ли, не надежней умножить число фрагментов? Например, семь – самое могущественное волшебное число, не будет ли семь?..

– Мерлинова борода, Том! – взвизгнул Дивангард. – Семь! Одно убийство – и то плохо! И вообще… разорвать душу – уже преступление… но на семь частей…

Дивангард очень разволновался, смотрел на Реддля так, словно никогда прежде не видел его отчетливо, и явно жалел, что вообще согласился на разговор.

– Наша дискуссия, конечно, – пробормотал он, – носит чисто гипотетический характер, так ведь? Научный…

– Да, сэр, разумеется, – быстро ответил Реддль.

– И все-таки, Том… пожалуйста, не болтай о нашей беседе… вряд ли кому понравится, что мы обсуждали окаянты. Видишь ли, в «Хогварце» эта тема под запретом… Думбльдор здесь особенно строг…

– Я буду нем как рыба, сэр, – пообещал Реддль и ушел, но Гарри успел увидеть его лицо, искаженное гримасой безумного счастья, совсем как в тот миг, когда он узнал, что он колдун, – счастья, которое почему-то не красило его точеных черт, но, напротив, лишало их человечности…

– Спасибо, Гарри, – тихо произнес Думбльдор. – Пойдем…

Когда Гарри вернулся в кабинет, директор уже садился за стол. Гарри тоже сел и стал ждать, что скажет Думбльдор.

– Я давно мечтал раздобыть это свидетельство, – наконец заговорил тот. – Оно подтверждает, что я прав, но также показывает, сколько нам еще предстоит сделать…

Гарри вдруг заметил, что бывшие директора и директрисы все до единого проснулись и прислушиваются к их разговору; один толстый красноносый колдун даже вытащил слуховой рожок.

– Итак, Гарри, – продолжал Думбльдор. – Ты, конечно, понимаешь все значение того, что мы слышали. Примерно в твоем возрасте, плюс-минус несколько месяцев, Том Реддль готов был сделать все мыслимое и немыслимое, дабы обрести бессмертие.

– Сэр, так вы считаете, ему удалось? – спросил Гарри. – Он создал окаянт? И поэтому не умер, когда пытался убить меня? Где-то у него был спрятан окаянт? И сохранился фрагмент души?

– Фрагмент… или больше, – проговорил Думбльдор. – Ты же слышал, о чем спрашивал Вольдеморт: он хотел узнать, что бывает с колдунами, которые создают более одного окаянта; с теми, кто так жаждет избежать смерти, что готов совершать много убийств, снова и снова рвать душу на части и сохранять их в разных, отдельно спрятанных окаянтах. Насколько мне известно – уверен, что и Вольдеморт об этом знал, – никто никогда не разделял душу более чем надвое. – Думбльдор мгновение поразмыслил, а затем произнес: – Четыре года назад я получил некое доказательство того, что Вольдеморт расщепил свою душу.

– Где? – поразился Гарри. – Как?

– Его предоставил мне ты, – ответил Думбльдор. – Дневник Реддля, из-за которого вновь открылась Тайная комната.

– Я не понимаю, сэр, – сказал Гарри.

– Хоть я и не видел Реддля, вышедшего из дневника, но по твоему описанию понял, что с подобным феноменом прежде не сталкивался. Чтобы обычное воспоминание мыслило и действовало по собственной воле? Высасывало жизнь из девочки, в чьи руки попало? Нет, в дневнике явно таилось что-то очень зловещее… осколок расщепленной души, я почти в этом не сомневался. Дневник был окаянтом. Но вопросов по-прежнему возникало не меньше, чем ответов. А больше всего меня озадачивало и тревожило то, что дневник, похоже, замышлялся не только как хранилище, но и как орудие.

– Все равно ничего не понимаю, – сказал Гарри.

– Он действовал так, как положено окаянту, – иными словами, надежно хранил фрагмент души владельца и, без сомнения, препятствовал его смерти. В то же время было очевидно: Реддль хотел, чтобы дневник прочитали, чтобы осколок его души завладел другим человеком, а чудовище Слизерина вырвалось на свободу.

– Наверное, чтобы его дело не пропало зря, – предположил Гарри. – Ему хотелось показать, что он – наследник Слизерина, а в то время как еще ему было показать?

– Совершенно верно, – кивнул Думбльдор. – Но ты пойми, Гарри: Вольдеморт специально предназначал свой дневник для некоего будущего ученика «Хогварца», а значит, с замечательным равнодушием относился к драгоценной частичке своей души, спрятанной в том блокноте. Ведь профессор Дивангард объяснил: окаянт нужен, чтобы тайно сохранить фрагмент души в безопасности. Нельзя его бросать где попало, его могут уничтожить – что в результате и произошло: благодаря тебе не стало одного фрагмента души Вольдеморта… И его небрежное отношение к окаянту показалось мне крайне зловещим. Это означало, что он создал – или хотел создать – несколько окаянтов, тогда потеря первого уже не столь губительна. Я не хотел в это верить, но иначе картина теряла смысл… Затем, два года спустя, ты сообщил мне, что в ночь, когда Вольдеморт вернул себе тело, он сказал приспешникам нечто крайне существенное и страшное: «Я, кто дальше других ушел по дороге, ведущей к бессмертию». Так ты передал его слова. «Дальше других». Мне показалось, что я, в отличие от Упивающихся Смертью, понимаю, о чем он говорил. Он имел в виду окаянты, во множественном числе, Гарри, чем, по моим сведениям, не мог похвастаться ни один колдун до него. Тем не менее это вписывалось в мою теорию: с годами лорд Вольдеморт все больше терял человеческий облик, и подобная метаморфоза могла объясняться только тем, что он исковеркал свою душу сверх пределов, условно говоря, обыкновенного зла…

– То есть, убивая других, он стал неуязвим? – спросил Гарри. – А почему, раз уж он так стремился к бессмертию, нельзя было создать или украсть философский камень?

– Именно это, как мы знаем, он и пытался сделать пять лет назад, – ответил Думбльдор. – Полагаю, однако, что по ряду причин философский камень привлекал лорда Вольдеморта куда менее, нежели окаянты… Эликсир Жизни действительно продлевает существование, но пить его надо регулярно; вечно, если добиваешься бессмертия. Следовательно, Вольдеморт всецело зависел бы от Эликсира, и если б тот кончился, или его отравили, или украли философский камень, Вольдеморт умер бы, как умирают все люди. Не забывай, он – одиночка. Мне думается, любая зависимость, пусть даже от Эликсира, для него невыносима. Разумеется, чтобы вырваться из того кошмарного полусуществования, на которое он обрек себя, попытавшись тебя убить, Вольдеморт готов был пить что угодно, но только ради возвращения своего тела. Я убежден, что после этого он возлагал надежду на окаянты: ему требовалось лишь обрести человеческий облик. Понимаешь, он ведь уже был бессмертен… или близок к бессмертию, насколько это вообще возможно для человека… Но сейчас, когда ты раздобыл нам это принципиально важное воспоминание, мы сделали еще шаг к разгадке неуязвимости лорда Вольдеморта – никому еще не удавалось подойти к ней так близко. Ты слышал его слова: «Не лучше ли, не надежней умножить число фрагментов? Например, семь – самое могущественное волшебное число…» Семь – самое могущественное волшебное число. Да, полагаю, идея семигранной души очень привлекала Вольдеморта.

– Он создал семь окаянтов? – потрясенно проговорил Гарри. Некоторые портреты ахнули от ужаса и негодования вместе с ним. – Но ведь они могут быть спрятаны по всему свету… зарыты… невидимы…