Текст книги "Гарри Поттер. Полная коллекция"

– Рад, что ты осознаешь масштабы нашей задачи, – спокойно отозвался Думбльдор. – Но для начала, Гарри, окаянтов не семь, а шесть. Седьмой осколок души, пусть донельзя изуродованный, обитает в возрожденном теле Вольдеморта. Благодаря этому фрагменту длилось его призрачное существование в изгнании; без него Вольдеморт попросту лишился бы своего «я». Этот осколок – его последний оплот; в него тот, кто хочет убить лорда Вольдеморта, должен целить в последнюю очередь.

– Хорошо, пускай шесть окаянтов, – сказал Гарри в некотором отчаянии, – все равно, где их искать?

– Ты забываешь… один ты уже уничтожил. А я уничтожил второй.

– Правда? – разволновался Гарри.

– Абсолютная, – ответил Думбльдор и поднял почерневшую руку. – Кольцо, Гарри. Кольцо Ярволо. Знай, что на нем лежало чудовищное проклятие. Если б не мои, прости за нескромность, выдающиеся таланты и не своевременная помощь профессора Злея, которую он оказал мне, когда я вернулся в «Хогварц» со страшной раной, я бы сейчас не рассказывал тебе эту историю. И все же, по-моему, высохшая рука – не чрезмерная плата за одну седьмую души Вольдеморта. Кольцо больше не окаянт.

– Но как вы его нашли?

– Ты ведь знаешь, что я уже очень давно задался целью выяснить как можно больше о прошлом Вольдеморта. Я много путешествовал по местам, где он когда-то бывал, а на кольцо наткнулся среди развалин дома Монстеров. Очевидно, едва Вольдеморту удалось запечатать в перстень фрагмент своей души, он больше не захотел носить его на пальце и, защитив множеством сильнейших заклятий, спрятал в лачуге, где когда-то жили его предки (правда, Морфина под конец переправили в Азкабан). Он же не подозревал, что в один прекрасный день я приду к этим руинам и начну искать магические тайники… Но праздновать победу рано. Ты уничтожил дневник, я – кольцо, однако, если наша теория о семи фрагментах верна, остается еще четыре окаянта.

– Которые могут быть чем угодно? – уточнил Гарри. – Старыми консервными банками или, я не знаю, бутылками из-под зелий?..

– Ты сейчас говоришь о портшлюсах, Гарри, – это их полагается маскировать под обыкновенные невзрачные предметы. Но чтобы лорд Вольдеморт хранил свою драгоценную душу в консервной банке? Ты забыл, что я тебе показывал. Вольдеморт всегда обожал трофеи и ценил вещи с великим магическим прошлым. Его гордыня, вера в собственное превосходство, твердая решимость оставить ослепительный след в колдовской истории – все это наводит на мысль, что к выбору окаянтов он подошел с неким тщанием и предпочел предметы, достойные подобной чести.

– В дневнике не было ничего особенного.

– Дневник, как ты сам сказал, служил доказательством того, что Вольдеморт – наследник Слизерина; я уверен, он придавал дневнику колоссальное значение.

– Хорошо, сэр, а другие окаянты? – спросил Гарри. – Вы представляете, что это может быть?

– Могу лишь догадываться, – ответил Думбльдор. – По уже названным причинам я склонен полагать, что лорд Вольдеморт должен был предпочесть вещи, сами по себе обладающие известным величием. Поэтому я рылся в прошлом Вольдеморта, искал свидетельства того, что поблизости от него пропадали такие артефакты.

– Медальон! – закричал Гарри. – Кубок Хельги Хуффльпуфф!

– Совершенно верно, – улыбаясь, кивнул Думбльдор. – Я мог бы дать на отсечение… хорошо, не вторую руку, но уж парочку пальцев точно, что именно они стали окаянтами номер три и четыре. С остальными двумя – тут мы опять исходим из предположения, что всего их создано шесть, – дело обстоит сложнее, однако я рискнул бы высказать следующую догадку: заполучив вещи Хуффльпуфф и Слизерина, Вольдеморт вознамерился разыскать реликвии Гриффиндора и Вранзор. По одному предмету от каждого основателя школы; для Вольдеморта эта идея, несомненно, была очень притягательна. Не знаю, нашел ли он что-нибудь, принадлежавшее Вранзор, но единственный предмет, сохранившийся после Гриффиндора, пребывает в целости и сохранности.

Думбльдор показал изувеченной рукой себе за спину, на стеклянный ларец, где хранился инкрустированный рубинами меч.

– Вы считаете, сэр, он поэтому хотел вернуться в «Хогварц»? – спросил Гарри. – Чтобы найти реликвию основателя?

– Именно, – подтвердил Думбльдор. – Но, увы, это нас никуда не ведет: получив отказ, он лишился возможности обыскать школу – так я, во всяком случае, думаю. А потому вынужденно прихожу к выводу, что Вольдеморт не смог реализовать свою честолюбивую мечту и собрать по одной вещи от каждого из основателей «Хогварца». Он определенно добыл две, максимум три реликвии – вот все, что пока можно с уверенностью утверждать.

– Даже если он добыл что-то, принадлежавшее Вранзор или Гриффиндору, все равно остается шестой окаянт, – заметил Гарри, подсчитывая на пальцах. – Или ему удалось достать и то и другое?

– Вряд ли, – ответил Думбльдор. – Мне кажется, я знаю, каков шестой окаянт. Интересно, что ты скажешь, если я признаюсь, что давно уже приглядываюсь к этой его странной змее, Нагини?

– К змее? – поразился Гарри. – А животные тоже могут быть окаянтами?

– Да, хотя это нежелательно, – сказал Думбльдор. – Доверять часть своей души существу, которое способно мыслить и двигаться самостоятельно, очень рискованная затея. Но, если мои вычисления верны, когда Вольдеморт явился в дом твоих родителей, чтобы убить тебя, ему все еще не хватало по меньшей мере одного окаянта… Судя по всему, он старался приурочить создание окаянтов к неким судьбоносным убийствам. Твое, безусловно, стало бы именно таким. Вольдеморт верил, что избавляется от опасности, предсказанной пророчеством, и становится неуязвимым. Наверняка свой последний окаянт он хотел создать из твоей смерти… Как мы знаем, его план провалился. Но потом, через много лет, когда он натравил Нагини на старого мугла, ему могло прийти в голову сделать последним окаянтом змею. Это символизировало бы его родство со Слизерином и усугубляло его мистицизм. Мне представляется, к змее он привязан – насколько вообще на это способен; он определенно стремится держать ее рядом и, похоже, обладает над ней необычной даже для змееуста властью.

– Значит, – произнес Гарри, – дневник уничтожили, кольцо тоже. Остались кубок, медальон, змея и еще один окаянт – вы говорите, вещь, принадлежавшая Вранзор или Гриффиндору?

– Восхитительно краткое и емкое резюме, – кивнул Думбльдор.

– Получается, сэр… вы продолжаете их искать? И поэтому вас часто не бывает в школе?

– Совершенно верно, – подтвердил Думбльдор. – Ищу, и уже давно. А сейчас… возможно… мне удалось подобраться к одному из окаянтов довольно близко. Есть обнадеживающие признаки.

– А раз так, – выпалил Гарри, – можно и мне с вами? Я помогу его уничтожить.

Думбльдор некоторое время смотрел на него очень пристально, а затем промолвил:

– Можно.

– Честно? – переспросил Гарри, совершенно захваченный врасплох.

– О да, – слегка улыбнулся Думбльдор. – Я думаю, это право ты заслужил.

Гарри воспрянул духом: приятно для разнообразия услышать нечто разумное вместо обычных наставлений и предостережений. Однако бывшие директора и директрисы не одобрили Думбльдора; кое-кто закачал головой, а Финей Нигеллий даже громко фыркнул.

– Сэр, а Вольдеморт знает, когда уничтожают окаянты? Чувствует? – спросил Гарри, не обращая внимания на портреты.

– Очень интересный вопрос. Мне кажется, нет. По-моему, Вольдеморт так погряз во зле и так давно отринул важные составляющие своей души, что чувства его сильно отличаются от наших. Не исключено, что на пороге смерти он осознает потерю… Но ведь не знал же он, например, об уничтожении дневника, пока не добился признания у Люциуса Малфоя. А когда узнал, что дневника нет и его чары разрушены, говорят, взбесился донельзя..

– А я думал, он сам приказал Люциусу Малфою подкинуть дневник в «Хогварц».

– Действительно приказал – когда был уверен, что сможет создать другие окаянты. Но все же Люциусу следовало дождаться сигнала, а сигнала так и не поступило: Вольдеморт передал ему дневник и вскоре после этого исчез. Он, очевидно, полагал, что Люциус станет беречь окаянт как зеницу ока и ничего не осмелится с ним сделать, но переоценил страх Люциуса перед господином, который исчез на много лет и считался погибшим. Разумеется, Люциус не догадывался, что такое этот дневник на самом деле. Насколько я понимаю, Вольдеморт сказал, что дневник благодаря хитроумному колдовству может вновь открыть Тайную комнату. Если б Люциус знал, что держит в руках частицу души своего господина, он, несомненно, отнесся бы к дневнику почтительнее – а так решил самостоятельно привести в действие старый план. Подкинув дневник дочери Артура Уизли, он надеялся единым махом дискредитировать Артура, добиться моего увольнения и отделаться от опасной вещи. Несчастный Люциус… Воспользовался окаянтом к личной выгоде, Вольдеморт так на него разгневан, а тут еще прошлогоднее фиаско в министерстве… Бедняга, наверное, втайне рад, что сидит сейчас в Азкабане.

Гарри немного подумал, а затем спросил:

– Значит, если уничтожить все окаянты, Вольдеморта можно убить?

– Я думаю, да, – ответил Думбльдор. – Без окаянтов он станет простым смертным с очень ущербной душой. Впрочем, не стоит забывать, что, хотя душа его изуродована сверх всяких пределов, мозг и колдовские способности целы и невредимы. Чтобы убить такого чародея, как Вольдеморт, пусть даже лишенного окаянтов, требуются недюжинный талант и колдовское могущество.

– У меня нет ни того ни другого, – выпалил Гарри, не успев прикусить язык.

– Нет, есть, – решительно возразил Думбльдор. – У тебя есть то, чего никогда не было у Вольдеморта. Ты умеешь…

– Знаю, знаю! – с досадой перебил Гарри. – Я умею любить! – Он с огромным трудом удержался, чтобы не добавить: «Тоже мне достижение!»

– Да, ты умеешь любить. – Думбльдор произнес это так, словно прочитал его мысли. – А это, если учесть историю твоей жизни, само по себе поразительно. Ты пока еще слишком юн, Гарри, и не понимаешь, какая ты необыкновенная личность.

– То есть слова пророчества про мою «силу, коя неведома Черному Лорду», – это про… любовь? – спросил Гарри, смутно чувствуя себя обманутым.

– Да, про любовь, – подтвердил Думбльдор. – Но учти: пророчество важно лишь потому, что в него верит Вольдеморт. Я уже говорил об этом в прошлом году. Вольдеморт решил, что ты – для него всех опаснее, и тем самым сделал тебя таковым!

– Но это же одно и…

– Ничего подобного! – слегка раздражился Думбльдор и, указывая на Гарри почерневшей рукой, произнес: – Ты придаешь пророчеству слишком большое значение!

– Но, – чуть не захлебнулся Гарри, – вы же сами сказали, что пророчество означает…

– А если б Вольдеморт никогда его не слышал, оно бы исполнилось? Означало бы хоть что-нибудь? Разумеется, нет! Думаешь, все, что хранится в Зале Пророчеств, обязательно исполняется?

– Но, – опешил Гарри, – в прошлом году вы говорили, что один из нас должен будет убить другого…

– Гарри, Гарри, потому только, что Вольдеморт совершил громадную ошибку и стал действовать, согласуясь с предсказанием профессора Трелони! Не убей он твоего отца, разве в твоей душе поселилась бы отчаянная жажда мести? Нет! А если бы твоей матери не пришлось умереть ради тебя, разве Вольдеморт дал бы тебе магическую защиту, которую теперь сам не может разрушить? Нет, нет и нет, Гарри! Неужели ты не понимаешь? Вольдеморт, как издревле все тираны, сам сотворил худшего своего врага! Представляешь ли ты, до какой степени тираны боятся тех, кого притесняют? Они сознают, что однажды среди многочисленных угнетенных найдется тот, кто поднимет голову и нанесет ответный удар! Вольдеморт не исключение! Он всегда караулил появление достойного соперника, а услышав пророчество, тут же начал действовать – и в результате не только сам выбрал человека, способного с ним покончить, но и лично снабдил его уникальным смертоносным оружием!

– Но…

– Очень важно, чтобы ты понял! – Думбльдор встал и зашагал по комнате; его блестящая мантия шуршала и развевалась. Гарри никогда еще не видел, чтобы Думбльдор так волновался. – Попытавшись убить тебя, Вольдеморт не только сам избрал себе в соперники выдающегося человека, который сидит сейчас передо мной, но и дал ему в руки средства для борьбы! Он сам виноват, что ты умеешь проникать в его мысли и угадывать его намерения, что ты понимаешь змеиный язык его приказаний! При всем том, Гарри, тебя, несмотря на эту привилегию (за которую, кстати, любой Упивающийся Смертью пошел бы на убийство), никогда не привлекала черная магия, ты никогда, ни на секунду, не выказывал ни малейшего желания примкнуть к Вольдеморту!

– Ну еще бы! – возмутился Гарри. – Он убил моих родителей!

– Одним словом, тебя защищает твоя способность любить! – громко сказал Думбльдор. – Единственное, что может противостоять силе Вольдеморта! Вопреки всем искушениям, всем страданиям твоя душа чиста, как в одиннадцать лет. Помнишь, ты смотрел в зеркало, отражавшее твое самое сокровенное желание? Ты желал не бессмертия или несметных богатств, нет – ты хотел лишь уничтожить Вольдеморта. Понимаешь ли ты, Гарри, сколь мало на свете людей, которые видели в этом зеркале нечто подобное? Вольдеморту уже тогда следовало догадаться, с кем он имеет дело, но он не понял!.. Теперь, однако, ему все известно. Ты проникал в его сознание без ущерба для себя, а он, как выяснилось в министерстве, не мог проникнуть в твое, не испытав страшных мучений. Едва ли он понимает почему; он так торопился изувечить свою душу, что не успел задуматься о несравненной силе души цельной и ясной.

– Но, сэр, – начал Гарри осторожно, чтобы Думбльдор не подумал, будто он спорит, – так или иначе все сводится к одному, верно? Я должен попытаться его убить или…

– Должен? – воскликнул Думбльдор. – Конечно, должен! Но не из-за пророчества! А потому, что ты не будешь знать покоя, пока не попробуешь! Мы оба это понимаем! Представь, пожалуйста, на минуточку, что ты не слышал никакого пророчества! Что бы ты тогда чувствовал к Вольдеморту? Подумай!

Гарри смотрел, как Думбльдор расхаживает взад-вперед, и думал. Он думал о матери, об отце, о Сириусе. О Седрике Диггори. Обо всех злодеяниях лорда Вольдеморта. И в его груди вспыхнуло пламя, быстро подступившее к горлу.

– Я хотел бы его прикончить, – тихо произнес он. – Сам.

– Конечно! – вскричал Думбльдор. – Понимаешь, из пророчества не следует, что ты должен! Но из-за него лорд Вольдеморт отметил тебя равным себе… Конечно, ты вправе идти своей дорогой и вообще о пророчестве забыть! Но Вольдеморт действует, сообразуясь с ним, и будет охотиться за тобой по-прежнему… а это, разумеется, означает, что…

– Когда-нибудь один из нас убьет другого, – закончил за него Гарри. – Да.

Но он наконец-то понял, что втолковывает ему Думбльдор. Что одно дело – когда тебя выпихивают на арену для смертной битвы, и совсем другое – когда выходишь сам с высоко поднятой головой. Кто-то, вероятно, скажет, что разница невелика, но Думбльдор – и я, с яростной гордостью подумал Гарри, и мои родители – знаем: она огромна.

Глава двадцать четвертая
Сектумсемпра

Утром на уроке заклинаний Гарри, невыспавшийся, но очень довольный своими свершениями, с помощью заглуши отключил слух у соседей и поведал Рону и Гермионе о последних событиях. Те выказали уместное восхищение ловкостью, с которой он выудил у Дивангарда воспоминание, и должным образом трепетали, слушая об окаянтах Вольдеморта и обещании Думбльдора взять Гарри с собой, если один из таинственных предметов найдется.

– Ух ты, – сказал Рон, когда захватывающее повествование подошло к концу. Он бездумно вертел волшебной палочкой, направив ее в потолок и совершенно не замечал, что делает. – Ух ты. Значит, Думбльдор возьмет тебя с собой… чтобы попытаться уничтожить… ух ты.

– Рон, ты сыпешь снегом. – Гермиона с ангель-ким терпением взяла его за руку и отвела волшебную палочку от потолка, с которого и впрямь падали большие белые хлопья. Заплаканная Лаванда Браун, сидевшая неподалеку, пронзила Гермиону злобным взглядом. Та мгновенно отпустила руку Рона.

– И правда, – он с рассеянным изумлением оглядел свои плечи. – Прошу прощения… Получилось, как будто у нас у всех перхоть…

Он смахнул с плеча Гермионы несколько искусственных снежинок. Лаванда разрыдалась. Рон очень виновато повернулся к ней спиной.

– Мы расстались, – уголком рта сообщил он Гарри. – Вчера вечером. Она засекла нас с Гермионой на выходе из спальни. Тебя-то она не видела, вот и решила, что мы были вдвоем.

– А, – сказал Гарри. – Ну… ты ведь рад, что все кончилось?

– Да, – признался Рон. – Она ужасно на меня наорала, зато не пришлось ничего самому объяснять.

– Трус, – констатировала Гермиона, впрочем, не без удовольствия. – Для влюбленных вчера вообще был неудачный день. Знаешь, Гарри, Джинни с Дином тоже расстались.

И она, как показалось Гарри, очень многозначительно на него уставилась, хотя никак не могла знать, что все его внутренности вдруг затанцевали конгу. Он, лицом и голосом изо всех сил изображая равнодушие, спросил:

– С чего это вдруг?

– Из-за полнейшей чепухи… Джинни обвинила его в том, что он вечно пытается ее подсаживать у дыры за портретом, хотя она отнюдь не инвалид… Впрочем, у них давно не все гладко.

Гарри посмотрел через класс на Дина. Тот сидел с пренесчастным видом.

– А перед тобой, конечно, встает дилемма, – продолжала Гермиона.

– То есть? – слишком поспешно спросил Гарри.

– В команде, – пояснила она. – Если Джинни с Дином не будут разговаривать…

– А! Ну да, – сообразил Гарри.

– Флитвик, – предупредил Рон.

К ним, подпрыгивая на ходу, приближался крошечный преподаватель заклинаний, а превратить уксус в вино успела одна Гермиона; жидкость в ее стеклянной колбе стала бордовой, между тем как у Гарри и Рона пребывала грязно-коричневой.

– Ну-ка, ну-ка, ребята, – укоризненно пропищал профессор Флитвик. – Меньше слов, больше дела… дайте-ка я посмотрю, как вы стараетесь…

Гарри и Рон вместе подняли волшебные палочки и, сконцентрировав волю, направили их на колбы. Уксус Гарри превратился в лед; колба Рона взорвалась.

– М-да… итак, на дом, – выговорил профессор Флитвик, выбираясь из-под стола и вынимая осколки из шляпы, – тренировка и еще раз тренировка.

После заклинаний у Гарри, Рона и Гермионы, по редкому совпадению, было окно, и они направились в общую гостиную. Рон от разрыва с Лавандой воспарил душой; Гермиона тоже была весела, хотя на вопрос, чему она улыбается, просто ответила: «День сегодня хороший». Никто, похоже, не догадывался, какая страшная битва разворачивается в душе Гарри:

Она сестра Рона.

Но она бросила Дина!

И все равно она сестра Рона.

А я его лучший друг!

От этого только хуже.

Если я сначала поговорю с ним…

Он даст тебе по физиономии.

А если мне безразлично?

Он твой лучший друг!

Гарри почти не заметил, как они пролезли в залитую солнцем общую гостиную, и едва обратил внимание на группку семиклассников, но Гермиона вдруг закричала:

– Кэти! Ты вернулась! Как ты?

Гарри воззрился на небольшую компанию и действительно увидел Кэти Белл, окруженную ликующими друзьями и вполне здоровую.

– Я в полном порядке! – бодро ответила она. – Меня выписали из святого Лоскута в понедельник, пару дней побыла дома с мамой и папой, а утром вернулась в «Хогварц». Гарри, Лиэнн как раз мне рассказывала про последний матч и Маклаггена…

– Да уж, – кивнул Гарри. – Ладно, раз ты вернулась и Рон в форме, мы еще размажем вранзорцев и поборемся за кубок. Слушай, Кэти…

Он не мог не выяснить; он даже на время забыл про Джинни. Друзья Кэти принялись собирать вещи – кажется, они опаздывали на превращения, – а Гарри, понизив голос, спросил:

– …насчет ожерелья… ты вспомнила, кто его тебе дал?

– Нет, – грустно покачала головой Кэти. – Все спрашивают, а я понятия не имею. Помню только, как вхожу в дамскую комнату в «Трех метлах».

– А ты точно вошла внутрь? – поинтересовалась Гермиона.

– Я точно открыла дверь, – сказала Кэти. – Получается, тот, кто наложил на меня проклятие подвластия, стоял за ней. А дальше – полный провал в памяти, и только потом последние две недели в святом Лоскуте… Слушайте, мне пора, а то ведь Макгонаголл не поглядит, что я первый день в школе, заставит сто раз писать какую-нибудь чушь…

Она подхватила рюкзак и учебники и побежала за своими друзьями. Гарри, Рон и Гермиона в задумчивости сели за столик у окна.

– Выходит, ожерелье могла дать только девочка или женщина, – проговорила Гермиона, – раз все произошло в дамской комнате.

– Или кто угодно в женском обличье, – возразил Гарри. – Ты не забывай, в школе целый котел всеэссенции, и мы знаем, что сколько-то пропало…

Перед его мысленным взором прогарцевала длинная процессия из Краббе и Гойлов, дружно превращающихся в девочек.

– Приму-ка я еще немного фортуны, – сказал он, – и снова попытаю счастья с Кстати-комнатой.

– Напрасная трата зелья, – категорически заявила Гермиона, положив на стол «Тарабарий Толковиана», который только что достала из рюкзака. – Удача, Гарри, – это еще не все. С Дивангардом – другое дело; ты всегда умел на него влиять, достаточно было лишь немножечко подстегнуть судьбу. Но против сильнейшего заклинания одной удачи маловато. Так что не трать остаток зелья! Ведь если, – она понизила голос до шепота, – Думбльдор возьмет тебя с собой, удача ой как понадобится…

– А нельзя приготовить еще? – спросил Рон у Гарри, не слушая Гермиону. – Запастись как следует… Не повредило бы. Загляни в свой учебник…

Гарри достал «Высшее зельеделие» и нашел фортуну фортунату.

– Ой, оказывается, это дико сложно, – сказал он, пробежав глазами список ингредиентов. – К тому же занимает полгода… его надо долго настаивать…

– Вот так всегда, – вздохнул Рон.

Гарри хотел убрать учебник, но вдруг заметил загнутый уголок и, открыв страницу, увидел заклинание сектумсемпра, которое отметил несколько недель назад. Ниже было написано: «Для врагов». Гарри пока не выяснил, как оно действует, в основном потому, что не хотел испытывать его при Гермионе, однако намеревался при первом же удобном случае испробовать на Маклаггене, если тот опять подкрадется.

Искренне радоваться выздоровлению Кэти Белл не мог один лишь Дин Томас, заменявший ее в команде. Когда Гарри сообщил Дину, что придется уступить место, тот принял удар стоически, только буркнул что-то и пожал плечами, но, уходя, Гарри явственно слышал, как Дин и Шеймас возмущенно шепчутся за его спиной.

За все время капитанства Гарри его команда никогда не летала так хорошо, как в последующие две недели; все радовались избавлению от Маклаггена и возвращению Кэти, а потому выкладывались по полной.

Джинни ничуть не печалилась из-за расставания с Дином – напротив, была сердцем и душой команды и постоянно всех смешила. Она то передразнивала Рона, который, завидев Кваффл, начинал поплавком прыгать у шестов, то изображала, как Гарри истошно командует Маклаггеном, а затем падает на землю и теряет сознание. Гарри смеялся вместе со всеми, радуясь невинному предлогу полюбоваться Джинни, и, поскольку его мысли были заняты отнюдь не игрой, несколько раз получил довольно серьезные травмы от Нападал.

В голове его по-прежнему шло сражение: Джинни или Рон? Иногда ему казалось, что после Лаванды Рон не должен сильно противиться его, Гарри, желанию встречаться с Джинни… но потом он вспоминал, как Рон смотрел на целующихся Джинни и Дина, и понимал, что, лишь коснувшись ее руки, сразу будет объявлен коварным предателем…

И все же он не мог заставить себя не разговаривать с Джинни, не смеяться с ней, не возвращаться вместе с тренировок; несмотря на угрызения совести, он только и думал о том, чтобы оказаться с ней наедине. Вот бы Дивангард устроил очередную вечеринку, куда Рона не приглашают, – но, увы, Дивангард, похоже, поставил на вечеринках крест. Гарри чуть было не попросил помощи у Гермионы, но передумал; боялся не выдержать ее всепонимающего взгляда, который уже ловил на себе пару раз, когда она замечала, как он смотрит на Джинни и смеется ее шуткам. А в довершение ко всему его постоянно терзал страх, что, если он не пригласит Джинни на свидание, очень скоро это сделает кто-то другой: они с Роном по крайней мере сходились во мнении, что чрезмерная популярность не доведет Джинни до добра.

Искушение выпить глоточек фортуны фортунаты росло с каждым днем: разве это не тот самый случай, когда надо, по выражению Гермионы, «немножечко подстегнуть судьбу»? Теплые, нежные майские дни летели очень быстро, а при появлении Джинни Рон неизменно оказывался рядом. Гарри все время ловил себя на мечтах о некоем счастливом стечении обстоятельств, благодаря которому Рон вдруг страстно захочет свести сестру и лучшего друга и оставит их наедине хотя бы на три секунды. Но увы… приближался финальный матч сезона, и Рон желал одного: обсуждать с Гарри тактику игры.

Впрочем, Рон был не одинок – вся школа только и говорила что о матче «Гриффиндор» – «Вранзор»: ему предстояло стать решающим, поскольку вопрос о чемпионстве оставался открытым. Победив с преимуществом как минимум в триста очков (сильная заявка, и все же команда Гарри никогда еще не летала так хорошо), «Гриффиндор» выйдет на первое место. При победе с меньшим преимуществом они займут второе – после «Вранзора»; при проигрыше в сто очков станут третьими, опять же за «Вранзором», или уж займут четвертое место. «И тогда, – думал Гарри, – никто, никогда и ни за что не даст мне забыть, что именно я был капитаном команды “Гриффиндора”, когда она впервые за последние двести лет потерпела разгромное поражение».

Готовились к судьбоносному матчу как обычно: учащиеся колледжей-соперников задирали друг друга в коридорах; отдельных участников будущей игры доводили специально сочиненными издевательскими речевками; игроки либо гордо расхаживали по школе, наслаждаясь всеобщим вниманием, либо страдали нервной рвотой и на переменах мчались в туалет. Гарри почему-то напрямую связывал судьбу своих отношений с Джинни с грядущим успехом или поражением. Ему чудилось, что выигрыш с преимуществом в триста очков, всеобщая эйфория и шумная вечеринка в честь победы подействуют не хуже, чем добрый глоток фортуны фортунаты.

Однако среди всех забот Гарри не забывал и про Малфоя. Он по-прежнему часто проверял Карту Каверзника и, поскольку Малфоя на ней часто не оказывалось, делал вывод, что тот, как и раньше, торчит в Кстати-комнате. Гарри почти уже потерял надежду туда проникнуть и тем не менее всякий раз, проходя мимо, предпринимал очередную попытку – но, как он ни перефразировал свою просьбу, дверь в стене упорно не желала появляться.

За несколько дней до матча с «Вранзором» Гарри шел на ужин один: Рона опять затошнило, и он свернул в ближайший туалет, а Гермиона побежала к профессору Вектор обсудить ошибку, которую она, кажется, допустила в последней работе по арифмантике. В основном по привычке Гарри свернул в коридор седьмого этажа, проверяя по дороге Карту Каверзника. Сначала он не нашел Малфоя и решил, что тот, по своему обыкновению, пропадает в Кстати-комнате, но затем в мужском туалете этажом ниже увидел крошечную точку с пометкой «Малфой» и рядом с ней отнюдь не Краббе или Гойла, а Меланхольную Миртл.

Гарри изумленно воззрился на эту ни с чем не сообразную пару и оторвал от них взгляд, лишь когда вошел прямиком в рыцарские доспехи. Грохот вывел его из забытья; он помчался прочь, спасаясь от Филча, который вполне мог явиться на место происшествия. Бегом спустившись на один этаж по мраморной лестнице, он побежал по коридору. Оказавшись у туалета, он прижал ухо к двери, ничего не услышал и очень тихо вошел.

Драко Малфой стоял к нему спиной, вцепившись в раковину и низко наклонив светловолосую голову.

– Не надо, – ворковала Меланхольная Миртл откуда-то из кабинок. – Не плачь… расскажи, в чем дело… я помогу…

– Мне никто не поможет, – отозвался Малфой, содрогаясь всем телом. – Я не могу этого сделать… не могу… ничего не получится… а если не сделаю, и очень скоро… он сказал, что убьет меня…

Тут Гарри с невероятным потрясением, буквально пригвоздившим его к полу, понял, что Малфой плачет – по-настоящему плачет. Слезы стекали по его бледному лицу и капали в грязную раковину. Малфой судорожно вздыхал, громко сглатывал, затем, сильно вздрогнув, поднял глаза к надтреснутому зеркалу – и за спиной увидел Гарри, не сводившего с него изумленного взгляда.

Малфой развернулся, выхватив волшебную палочку. Гарри инстинктивно выхватил свою. Порча Малфоя чудом промазала и разбила лампу на стене; Гарри отскочил, подумал: «Левикорпус!» – и взмахнул палочкой; Малфой, блокировав заклятие, поднял руку, чтобы еще раз…

– Нет! Нет! Прекратите! – вопила Миртл. Ее голос гулким эхом носился меж кафельных стен. – Стоп! СТОП!

Раздался оглушительный грохот. Мусорное ведро позади Гарри взорвалось; он послал кандальное заклятие, но оно пролетело мимо уха Малфоя, отразилось от стены и расколотило бачок позади Меланхольной Миртл. Та заорала; повсюду разлилась вода. Гарри поскользнулся и упал. Малфой с перекошенным от гнева лицом крикнул:

– Круци…

– СЕКТУМСЕМПРА! – взревел Гарри с пола, бешено размахивая палочкой.

Кровь хлынула из лица и груди Малфоя, словно его изрубили невидимым мечом. Он зашатался, попятился и с громким всплеском рухнул в лужу на полу. Волшебная палочка выпала из обмякшей руки.

– Нет… – хрипло выдохнул Гарри.

Еле держась на ослабевших ногах, он вскочил и бросился к противнику, чье лицо влажно блестело алым, а побелевшие руки царапали окровавленную грудь.

– Нет, нет… я не хотел…

Гарри не понимал, что говорит; он упал на колени возле Малфоя, который безостановочно трясся в озерце собственной крови. Меланхольная Миртл оглушительно завопила:

– УБИЙСТВО! УБИЙСТВО! УБИЙСТВО В ТУАЛЕТЕ!

Дверь с грохотом распахнулась. Гарри в страхе поднял глаза: в туалет вбежал обезумевший от ярости Злей. Отпихнув Гарри, он опустился на колени возле Малфоя, достал волшебную палочку и провел ею по глубоким ранам, бормоча заклинание, которое звучало почти как песня. Поток крови ослабел; Злей стер ее остатки с лица Малфоя и повторил заклинание. Раны начали затягиваться.

Гарри смотрел на них в ужасе от того, что наделал, едва замечая, что и его одежда до нитки пропитана кровью и водой. Меланхольная Миртл всхлипывала и завывала под потолком. Злей в третий раз произнес контрзаклятие, а затем помог Малфою подняться.

– Тебе нужно в лазарет. Не исключено, что останутся шрамы, но, если незамедлительно применить дикий бадьян, можно избежать и этого… идем…

Злей повел Малфоя к выходу, повернулся у двери и процедил с ледяной ненавистью:

– А ты, Поттер… ты жди меня здесь.