Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 35
Светильники угасают!

Светильницы наши угасают! (Мф. 25, 8). Та к жалуются в Христовой притче неразумныя девы, не взявшия с собою елея в сосуды. Невольно припоминаются эти слова при размышлении о том, что и у нас – гаснут светильники у алтаря Господня! Гаснет дух христианскаго благочестия в народе, гаснет дух ревности о спасении в монашестве, гаснет благодатный огонек пастырства в пастырях Церкви, гаснет, наконец, дух деятельной любви к родной Церкви и в духовной нашей школе, приготовляющей пастырей! Горько говорить это, хотелось бы слышать решительное опровержение этих скорбных дум, но не опровержение, а подтверждение и видишь, и слышишь, и читаешь каждый день!

Говорить ли о народе? В последние годы у него будто голова пошла кругом: не о труде у него мечта, не о благочестии дума; даже лучшие, трезвые мужички мечтают о прибавке земли, хотя и земли у них достаточно, мечтают о городе, о добыче легкой, а у большинства – праздность, пьянство, разгул и др. грубые пороки становятся стихию их жизни… Скажите: много ли мужичков приходит теперь в храм Божий в день Божий? Не большинство ли богомольцев – женщины и дети? Но и детей становится все меньше и меньше: мирские учителя и учительницы сами не ходят и детей не приучают к храму Божию. Число школ растет, а народ нравственно дичает. И за последние пятьдесят лет это одичание ушло очень и очень далеко. Знаете ли, что в двух-трех волостях одного Грязовецкаго уезда существует обычай, в силу коего молодежь считает чем-то для себя обязательным в каждый годовой праздник вступать в драку, которая почти всегда кончается убийством? Да иначе и не может кончиться: ведь все парни выходят драться не просто с кулаками, а с финскими ножами, с револьверами, с кинжалами. В трех волостях этого буйнаго уезда насчитываются в год не меньше ста таких убийств. Говорят, что отца роднаго не пощадят в этой страшной драке. А дело кончается обыкновенно так, как рассказано в книге Родионова “Наше преступление” – тюрьмою от 4 до 6 месяцев, ибо это-де убийство “нечаянно”, в драке. Парни даже смеются над таким названием говорят. “Важное дело – посидеть в теплом углу, поесть казенных щей с мясом; да это – не житье, а масленица! Ведь мы не видим мяса-то по целому году, от Пасхи до Пасхи”… Да, дичает народ. Все реже и реже встречаются старики, старушки, Богу преданные, и любуешься на них, как на уцелевшие остатки родной прекрасной старины среди безобразных развалин. Вглядитесь в лица: много ли найдете теперь тех прекрасных типов, с коих наш гениальный Васнецов мог бы писать своих богатырей? Народ начинает вырождаться не только духовно, но и физически…

Говорить ли о нашей интеллигенции?.. Много ли осталось среди нея истинно верующих, с истинно православными взглядами и убеждениями? “Интеллигенция”! Люди якобы живущие умственною жизнию, “понимающие”! Но много ли среди них знающих свою веру побольше того, что знает гимназист 4–5 класса? Да и то улетучилось из головы, а послушайте, как свысока они рассуждают о Православии, о Церкви, о духовной жизни! Подумаешь – всю мудрость богословскую исчерпали до дна… Между тем – о жизни христианской в собственном смысле у них и не спрашивай. Они столько же понимают в ней, сколько слепой в красоте цветов, сколько глухонемой в гармонии звуков. О всем у них свои понятия, и когда говоришь им, что если они хотят быть православными, то должны руководиться понятиями Церкви, то они удивляются, будто слышат нечто неудоборазумеваемое. Что ж: ужели их можно считать истинными христианами? Ужели это тоже православные? Увы, давно погас в них светильник веры истинной – во тьме ходят они!

А иночество наше, этот цвет христианства! Много, слишком много у нас монастырей, а иноков-то, настоящих иноков – много ли в них? О, если бы в каждом монастыре найти хотя по два, по три таких, на которых можно бы было указать с любовью: се – иноки! Се – носители заветов святоотеческих! Правда, есть они, но их надо искать с фонарем Диогена! Монастырей много, а постригать некого, рукополагать в саны священнослужителей некого, ставить в настоятели некого… У меня 18 монастырей, а настоятелей приходится просить в других епархиях. Жизнь монастырская едва теплится, о духовной жизни в собственном смысле мало имеют понятия. Идут в обители не ради Иисуса, а ради хлеба куска. Даже те, которые, по-видимому, искренно ищут спасения, полагают его найти в самочинных внешних подвигах и уродуют себя так, что с ними не сладишь, не сговоришь: ими овладевает погибельная гордыня. Вериги носят, а слова обличения не терпят – это ли смиренные рабы Божии – иноки, это ли спасаемые во Христе? Но и таких немного, ибо и такой подвиг не под силу нынешним насельникам обителей (скажу: и слава Богу, хоть немощь-то свою видеть еще могут, а то совсем духовно ослепли бы), а большинство едва ползут по пути иноческому, а бывают и такие, которые только позорят иночество. Много об этом говорено было на нашем монашеском съезде, много писано и печатано, да толку не выходит из сего: огонек гаснет, светильники угасают в нас… Горько сознавать это, но что же делать? Мир гасит в душах искорку благодатную прежде, чем она возгорится: в интеллигентных семьях дети уже занимаются политикой, читают газеты, тогда как не знают, что такое Минея Четья; современная школа питает их с азбуки побасенками и прячет от них то, что может питать в душе “божественное желание”. Чему же удивляться, что в монастыри не идут не только из интеллигентов, но и из простого народа? Знаю, есть тихия пристани духовной жизни, но – ах, как их мало – все на перечет! И сияют они тихим светом, будто звездочки одинокия во мраке ночном… Отцы и братия, иноки честные! Зажигайте свои огоньки от этих, пока еще не погасших источников света, спешите, пока не погасли они… Несите эти огоньки в свои келлии, согревайте ими свои души! Мрак сгущается над Русью: ах, как нужны ей, нашей многоскорбной матери эти огоньки! Их ждет и далекая Сибирь, их просит и языческая Япония. Ведь вся сущность-то христианства, насколько оно проявляет себя в его жизнедеятельности, именно в этом горении духа любовью ко Христу и во Христе к ближним нашим, а возгораются сии огоньки благодатию Божией только при условии делания заповедей Божиих. И все благоприятныя условия к тому есть в наших обителях, да ревности о спасении нет, осуетились мы, как и миряне: вот и гаснут, гаснут наши светильники!..

Моя скорбная мысль обращается к пастырям Церкви. Тяжело их положение в наше время. Мир, в лице иудействующей интеллигенции, поставил себе задачею мешать их с грязью. Ненавистна ему Церковь Божия: может ли он иначе относиться к ея служителям верным? Говорю: верным, ибо – увы! – и в среде ея служителей изредка встречаются Иуды-предатели, вроде Гапонов, Григориев и Михаилов… Не идет и никогда не пойдет наше духовенство, разве исключая немногих вот таких Гапонов, за врагами Христа: простят ли ему это враги Христа? Давно сказал Господь всеведущий, и доселе звучит слово Его жизненною правдою: аще Мене изгнаша, и вас ижденут. Аще мир вас ненавидит, ведите, яко Мене прежде вас возненавиде. Аще бы от мира бысте были, мир убо свое любил бы; яко же от мира несте, но Аз избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир. Несть раб болий Господа своего (Ин. 15, 18–20). Итак, скорби духовенства, его тяжелое положение, это начинающееся на него гонение – все это с христианской точки зрения, так сказать, естественно; всего этого мы, пастыри, должны ожидать; ко всему этому должны быть готовы. Жизнь становится год от году дороже, а так называемых доходов все меньше и меньше. Покинув Церковь, большинство интеллигенции не дает уже ни копейки на содержание духовенства, а простой народ, изленившись, больше думает о кабаке, чем о Церкви и ея служителях. Гаснет и в нем искра Божия! Две тысячи лет почти служащие алтарю и питались от алтаря. Теперь верующие не приходят или редко приходят к алтарю и оскудевают их доброхотныя лепты на пропитание служителей алтаря. Все это правда и нельзя не поблагодарить Святейший Синод, что наконец-то он учредил комиссию под председательством Киевскаго первосвятителя для обсуждения вопроса об обезпечении духовенства. Едва ли можно ожидать, чтоб эта комиссия скоро закончила свою задачу: слишком трудна она и без государственных учреждений ея не решить. А каковы эти учреждения, какова у нас Государственная Дума – духовенство уже знает. От нея скорее можно ожидать жалованья татарским муллам и буддийским ламам, чем нашим пастырям. На жалованье, например, законоучителям церковных школ у нея нет ни гроша, ну а вот татарскому “законоучителю” в русской учительской семинарии в Уф е нашлось 600 р. Но об этом к слову. Слава Богу и за то, что вопрос поднят, поставлен, и будем надеяться, что когда-нибудь и решен будет. А вот, что должно сказать по совести, вот что должно страшить нас, пастырей: положим, что жалованье духовенству дадут; положим, что его обезпечат в достаточной степени, а кто поручится, что наше пастырство будет ревностнее исполнять свой долг, чем как оно исполняет его теперь? Не о всем духовенстве говорю, а вот о тех батюшках, которые так жалуются на свое необезпечение. Будут ли они усерднее проповедывать и в храме Божием, и по домам своих пасомых, будут ли лучше готовиться к урокам в народной школе, будут ли они духом гореть в работе Господу? Боюсь, страшно боюсь, что они останутся теми же, какими были и без жалованья. Да не стали бы еще хуже. Знаю я многих батюшек, вполне обезпеченных, но потому-то и нерадящих о пастырском долге своем. Хотите примеры? Не далеко за ними ходить. Спросите монахов, живущих на подворьях в наших обеих столицах; они расскажут вам такие примеры: приходит человек, просит причастить больного. “Идите к своему батюшке приходскому”, говорит монах. – “Да я был у него, но он спрашивает: на каком этаже живем? Говорю ему: на пятом. – А подъемная машина, говорит, есть? – Говорю: нет. – Идите, говорит, к монахам”. Та к говорит “обезпеченный” священник в столице (понятно, не каждый, но есть такие, и их немало!). Но и в деревне немало таких. И именно там, где батюшки получают хорошее жалованье. “Нашего батюшку не допросишься приехать зимою окрестить младенца; требует, чтобы везли его непременно в церковь. А младенец слаб”… “Обезпеченные” батюшки имеют в некоторых местностях и тройку лошадок, у них матушка и на рояли, на пианино играет, бывают нередко и гости, грешным делом и в картишки перекидываются… Не в осуждение говорю это: пусть бы все это имели, да дело пастырское не опускали, а то ведь именно это-то дело и страдает у них. Проповеди их пасомые почти никогда не слышат, батюшки держат себя “барами” и с барами только знаются, мужичка держат на кухне по целым часам. Та к вот я и боюсь, чтоб казенное жалованье не привлекло на пастырское служение вот таких кандидатов – без огонька, а с холодною душою, пастырей-ремесленников, ищущих только именно вот этого “обезпечения”. Я вполне убежден, что в наше время жалованье нужно, давно необходимо положить духовенству, что от семейных людей не мыслимо требовать монашескаго самоотвержения; но еще более убежден, что жалованьем не зажжешь светильника, если не горит он в душе кандидата пастырства, если этот кандидат ищет только теплаго местечка, если он заранее, может быть, решил быть наемником, а не пастырем… А как много таких! Как мало теперь ищущих священства, в собственном смысле – по призванию! Молодой человек, прямо со скамьи, сам-друг с женою: почему бы не пойти в приходец небольшой, небогатый, почему бы там не испробовать свои силы, пока молод, пока семья – сам-друг, пока юношеские идеалы, – если только они были в душе – не потускнели? Та к нет! Предложишь такому юноше, а он повесит голову, откажется, и невольно вспоминается тот юноша, который отыде от Христа скорбя… Дайте ему место получше, – он с радостью пойдет. Гд е же хотя бы только начатки того самоотвержения, какого требует, как непременнаго условия, пастырское служение? Чего ждать от такого батюшки и впереди? Да, понятно чего: чрез года два-три он снова предстанет пред очи архиерея, чтоб просить себе место получше. И нередко бывает, что, получив таковое и обманувшись в расчетах, он не стыдится снова просить архиерея вернуть его на прежнее место. Это ли пастырство? Это ли служение пастырскому идеалу? С утра до вечера архиерею приходится принимать вот таких “идеалистов”; бедныя места по целому году пустуют, а на порядочныя, особенно на городския, десятки просителей, и все основания одни и те же: жить тяжело, нет средств детей воспитывать, а нередко и просто: жена больна… Редкоредко – и такой день считаешь для себя праздником, – когда услышишь от священника, что пришел он не о житейских делах говорить, не места лучшаго просить не жаловаться на свои нужды, а посоветоваться о том, как с пьянством или расколом бороться, как лучше дело школьное вести при трех-четырех школах в его приходе, как лучше устроить собеседования с народом по деревням… Но, ах, как редки такие желанные посетители!.. Просматриваешь послужные списки или так называемыя “клировыя ведомости”; там отцы благочинные – верно или не верно – дело их совести – отмечают, кто из священников сколько произнес своего сочинения проповедей: увы! Все больше отметка: своих две-три, а прочитано готовых, печатных 20–30. Вот вам и живое слово пастыря к пасомым! Да и то еще под вопросом: правда ли, что пастырь две-три проповедки в год “своего сочинения” сказал? И горько становится на душе: где же исполнение заповеди: проповедуй, настой, запрети, умоли – благовременне и безвременне? Да не мы ли, пастыри, виновны более всех в том, что всюду распространяются секты и расколы? Не наша ли обязанность и в школе, и в храме, и на дому знакомить своих пасомых с теми истинами веры, которыя наипаче пререкаются сектантами и раскольниками? Не наше ли дело – прямое, неотменное, готовить их к встрече этих хищных волков? Да сами-то мы достаточно ли готовы к сему? Невольно припоминается один случай (слава Богу – знаю пока один), когда пастыря вызывал на беседу сектант, а пастырь сказался, что уехал с требой, сам же спрятался в сарай. С болью сердца приходится говорить о таких печальных явлениях. Ведь все это свидетельствует лишь о том, что в нашем пастырстве гаснет огонек ревности к своему святому, высокому служению, выше коего нет на земле, тому служению, которое Апостол называет сотрудничеством Христу, о коем в чувстве благоговения взывает: к сим кто доволен? Кто может считать себя сего достойным? Горько видеть воочию, как постепенно понижается понятие о пастырстве в самих пастырях, как улетает от них, от их сознания, от их сердца идеал, как они закапываются в землю, с головою погружаются в суету сует, как никнет их душа и гаснет их светильник. Простите мне, отцы и братия, в безвестности труждающиеся, – хочется верить, что таковые еще есть на Руси, – простите мне эти горькия строки о собратиях ваших: ныне времена настали грозныя, ныне от нас, пастырей, требуется произволение мученическое: Буди верен до смерти, и дам ти венец живота, глаголет Господь. Велико, высоко, досточестно служение пастырское, но если и всегда оно было подвигом, тем паче ныне. Покажите пример малодушным, поддержите их опытным советом, дайте им понять и сердцем восчувствовать, как близко Господь всем призывающим Его, как отрадно сердцу предать себя всецело в Его святую волю, Ему поручить свое дело и себя самого. Ведь, это Его слово: ищите прежде всего царствия Божия и правды его, делайте Мое дело, и Я Сам позабочусь о вас: сия вся, все, что потребно вам, приложатся вам! Это уж Мое дело, Моя забота: достоин есть делатель мзды своея. Небесный Домовладыка не забудет напитать Своих соработников. Слышите: не просто работников, но – соработников! Та к пастырей Церкви называет великий Христов соработник – Апостол Павел. Если мы веруем слову своего Господа, то должны верить и Его обетованиям, должны воспитывать свою веру все-усердным исполнением Его заповедей. Дивную силу имеют эти заповеди! Не напрасно же св. отцы называют их животворящими. Что таинства Церкви со стороны Божией благодати, то исполнение заповедей Господних, при помощи той же всемощной благодати, – со стороны нашего произволения. В сем взаимодействии благодати и произволения нашего совершается наше спасение. Бог сотворил нас без нас но спасти нас без нас Он – всемогущий – не хощет! Таков закон Его промышления о нас. И этот закон мы, пастыри, должны опытом изведать на самих себе: только тогда мы сможем деятельно и других научить сей истине, только тогда и других, изнемогающих в вере, можем поддержать, яко сильнии, немощи немощных носити обязанные. Христианство есть жизнь, а не теория: только опытом жизни можно научиться сей великой истине, сей великой науке из наук, искусству из искусств. И вот, чтобы мы имели сей опыт, Господь и попускает нам и скорби, и недостатки, а мы малодушествуем, мы бежим от скорбей и недостатков!.. Всегда ли это дозволительно? Вопрошайте свою совесть более внимательно, прежде чем идти к архиерею с миром и без роптания. Вспомните, что есть много людей беднее вас, но терпят, несут свой крест, яко от Бога на них возложенный, с покорностью воле Божией. Как отрадно бывает, когда проситель, уходя, говорит: “Не смею настаивать на своей просьбе: в воле вашей хочу видеть волю Божию”. По крайней мере, хоть не пытается воздействовать на архиерея своею просьбою, не прибегает к ходатайствам, к посредству сильных и славных мира сего, которые любят во все вмешиваться, просить даже о тех, кого вовсе не знают, чтоб только прослыть людьми добрыми. Я уже не говорю о ходатайствах прихожан, которым, увы, меньше всего в наше лукавое время приходится верить. И все – ради выгод, ради того, что Апостол называет “скверным прибытком”! Невольно скажешь: гаснет светильник, гаснет идеализм в душах пастырей… Вы скажете, что я требую подвига? Великий подвиг жить на одном месте, сроднившись духом с прихожанами: живут же некоторые почтенные старцы лет по 50 и больше на одном и том же самом скромном приходе, и ничем их не заманишь на другое, ибо они духом срослись с своим местом, одною душою живут с своею паствою, и Бог видимо благословляет их, – пожалуй, – назову и “подвиг”, но подвиг, ими самими невидимый и неоценимый. А это-то и драгоценно в очах кроткаго и смиреннаго сердцем Господа Иисуса. А во вторых: ну, – да, подвиг… Ибо, повторяю: пастырское служение есть, воистину, подвиг, но такой, который несет в себе великое, ничем незаменимое утешение подвижнику в сознании исполненнаго долга. И ни на что не променяет подвижник-пастырь сего утешения, ни на какия блага мира сего. Кто верует в Господа, тот с любовью отдает Ему свое сердце, свою жизнь, всего себя самого. И Господь держит его за руку, ведет неисповедимыми путями Своими, утешает дух его и благословляет все его начинания добрым успехом. И исполняется над таковым обетование Господне: и сия вся приложатся вам. Тако глаголет Аминь, Свидетель верный и истинный! (Откр. 3, 14).

Гаснут светильники, сгущается мрак в душе роднаго нашего народа! Кто возжет угасающия лампады? Гд е источник света, просвещающаго всякаго человека? О, конечно, – в Церкви, в Православной Церкви! Только в ней единой еще не погас свет истинный, только в ней единой благодать Божия не престает согревать сердца верных чад ея благодатию таинств и возжигать в них тот благодатный огнь, о коем некогда в божественном восторге сказал Спаситель мира: огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (Лк. 12, 49). И ниспослал Он сей благодатный огнь в виде огненных языков на Своих учеников и Апостолов в день Пятидесятницы; и не престает сей огонь гореть и тихим светом светить во святой Церкви Православной, несмотря на то, что мы, хранители и раздаятели сего огня, не радим о нем, гасим его, недостойны стоять у святаго жертвенника, на котором горит он…

Господь зажигает светильник, а поддерживать его, вливать в него елей поручил нам. Господь возрождает верующих в новую благодатную жизнь в таинствах, подает им силы для борьбы с живущим в нас грехом, но и сам человек должен идти навстречу Божией благодати, должен беречь в себе дар Божий, не допуская в свою душу ничего, что оскорбляет Духа Божия, что удаляет из души благодать Божию. В Церкви Божией есть два учреждения, которыя наипаче должны пещись о поддержании духовной жизни в среде верующих: это – монастыри и духовныя школы, приготовляющия пастырей Церкви. В монастырях все основано на свободном произволении тех, которые идут туда, но которые, раз предавшись воле Божией, уже не должны уклоняться от тех правил, какия богомудрыми наставниками иночества выработаны для руководства ко спасению. Иначе в иноке погаснет тот светильник, который так ярко возжигается в его сердце благодатию Божией в день его пострижения. Оттого и гаснет дух иночества в наших обителях, что иноки, предаваясь суете земной, забывают самое главное – то, зачем они пришли в монастырь. В духовных школах стоит дело несколько иначе: поступающий туда мальчик еще не может сознательно избирать себе путь жизни, как это делает человек, поступающий в монастырь; этот путь намечают ему родители, или те, кто ведет его в школу. Уже школа должна воспитывать в нем то, что называется призванием, довести до его сознания и до его сердца тот великий и святой идеал, какой светится, как путеводная звезда, в жизненном подвиге пастыря. Питомец духовной школы с первых дней своего в ней пребывания должен помнить, что его готовят к служению родной Церкви, что уклоняться от сего служения значит грешить против матери-Церкви, которая дает и материальныя, и духовныя средства к его воспитанию, которая именно для этой цели имеет и свои школы. Общее образование, как и всякое другое – специальное для земной жизни, можно получить в мирской школе, а церковная школа имеет строго определенную задачу – готовить пастырей и учителей Церкви. Я не говорю, что общаго образования и не нужно пастырю Церкви: оно и ему необходимо, этого требует современность. Я говорю лишь, что вся постановка образования умственнаго должна содействовать главной задаче духовной школы – воспитанию ревностных служителей Церкви. Я учился в семинарии как раз после ея реформы графом Толстым с 1868 по 1874 гг. Это было время расцвета материалистических теорий в светской школе, которыя проникали и за стены семинарския, а все же у нас были наставники – Царство им небесное – которые умели именно воспитывать в нас христианское настроение. С глубокой сердечной благодарностью и любовью вспоминаем мы о. ректора, впоследствии протопресвитера И. В. Благоразумова. Бывало, заслушаешься его лекции и станет досадно, когда прервет ее звонок. А он читал догматику, отдел о таинствах: кажется – не из поэтических предметов. Никогда не забуду я дорогаго нашего наставника по Священному Писанию, в первом еще классе, протоиерея С. С. Владимирскаго: его изъяснения с кафедры напоминали вдохновенную проповедь. Таков же был покойный Д. П. Боголепов, читавший нам Евангелие в богословских классах. Бывало, слушаешь его и проникаешься сам тем благоговением, с каким он относился к священному тексту словес Господних. Казалось, что он сам учится у Христа: таково было впечатление от его толкований. Не забудем, что мы не имели права брать русскаго текста Евангелия с собою; читался греческий подлинник. Умел заставить нас полюбить и греческий язык незабвенный наш преподаватель, священник Н. Г. Малиновский: мы любили наставника, полюбили и его предмет так, что еще в 1 классе, без всяких приказаний, мы, лучшие ученики, выучили наизусть половину первой песни “Илиады” к экзамену; каждый год в день ангела подносили своему любимцу какой-либо подарок, а в 6-ом классе, при расставаньи, поднесли ему фотографическую группу и украсили кафедру цветами… И это был учитель греческаго языка, столь нелюбимаго обыкновенно учениками! Из членов инспекции мы с особенной любовью вспоминаем помощника инспектора С. А. Скворцова; около сорока лет он исполнял свою скромную должность, ко всем нам относился с отеческой любовью, всем говорил родное “ты”, вместо официальнаго холоднаго “вы”, и заслужил среди учащихся такое уважение, что, бывало, в его дежурство, в спальнях, стоило кому-нибудь напомнить: “Господа, ныне дежурный Степан Алексеевич”, – как все приходило в порядок, шум смолкал, шалости прекращались: мы не хотели огорчать своего любимаго воспитателя. Приходил он к нам и на наши литературные вечера, на которых мы читали свои сочинения, давали товарищам концерты из своих же стихотворений, положенных своими же композиторами на ноты. Посидит, бывало, наш добрый Степан Алексеевич, похвалит нас, скажет шутливое словечко, и мы довольны и провожаем его из класса, как почетнаго своего гостя. Вспоминая таких наставников и воспитателей, невольно скажешь: дайте нам вот таких, и не нужно будет преобразовывать семинарии, по крайней мере, не будет нужды делать опытов, которые, разрушив старое, не дадут лучшаго новаго. Мне кажется, весь центр тяжести вопроса о реформе именно в том и заключается, но на это слышу возражение: а где таких найдешь? Ищите и обрящете. Преобразовывайте академии не для вида, не напоказ: туда ищите искренно преданных Церкви профессоров, туда назначайте самоотверженных и убежденных ректоров. Во всех академиях еще уцелели, слава Богу, старые профессора, искренно преданные науке, только науке, без всякой политики, без всякаго зуда к оригинальности, к разрушению старых понятий: берегите этих мужей истинной науки, как сокровище; к ним подбирайте и молодых труженников, а тех, кто готов продать Церковь Божию за чечевичную похлебку похвал иудействующих интеллигентов, тех, кто смущает юный ум модными теориями отрицательнаго направления, тех гоните из духовных академий без всякой пощады. Довольно полумер, довольно лжегуманнаго снисхождения к личностям: пора позаботиться о св. Церкви Божией, толико бедствующей от всяких веяний духа лукаваго, от всяких лжемудрствований ея врагов. Настали для Церкви времена боевыя: надо и пастырей готовить для такого времени, не холодных формалистов, не чиновников, не требоисправителей, а крепких бойцов, готовых душу свою положить за паству свою.

Нам говорят, что древние отцы и учители Церкви, краса ея, великие святители, изучали науки даже в школах языческих, “хвалились (неудачное выражение) не простотою своею, но многоученостью”. Не спорим против “многоучености”, но как бы за нею не потерять из виду того “единаго на потребу”, что составляет душу служения пастырскаго и что так ревниво сохранили в себе древние ученые пастыри. Давно сказано, что нельзя “объять необъятное”, а потому и должно поставить дело так, чтобы, гоняясь за “необъятным”, не упустить неотложно необходимаго, не допустить духовнаго юношу увлечься тем, что для пастыря должно стоять на втором плане, что питомца духовной школы увлечет на иной путь и он будет потерян для служения Церкви. Примет ли во внимание грядущая реформа семинарий насущныя потребности Церкви? Богослужение у нас совершается на славянском языке: и прежде наша интеллигенция да и народ плохо его понимали, но все же в гимназиях еще обучали юношей этому священному языку. Теперь же его выбросили из курсов гимназий; народ прежде учился еще по Часослову и Псалтири, теперь и этого не стало. Старые семинаристы, также учившиеся по славянскому букварю и читавшие в детстве Четьи-Минеи и др. церковнославянския книги, лучше знали священный язык Церкви и больше понимали богослужебныя песнопения и каноны, чем нынешние. Ныне далеко не всякий студент семинарии переведет вам на русский язык Любите убо нам или Странствия Владычня, немногие могут перевести даже пасхальный канон: это ли не насущная нужда современнаго пастырства? Ведь, и сектанты соблазняют православных, чаще всего указывая на неудобовразумительность богослужения. Церковь нуждается в том, чтобы каждый пастырь был миссионером, чтобы он не нуждался в особом епархиальном или ином каком миссионере при встрече с еретиком, чтобы с достоинством мог отвечать каждому вопрошающему об уповании. Нынешние семинаристы далеко не все отвечают такому идеалу: лучше ли будут выходить из преобразованных семинарий пастыри? Нам говорят, что вот именно с сею-то целию и вводится в семинариях обязательное преподавание одного из новых языков, “питомцам духовных школ, говорят, нужно изучать и вавилонскую, и персидскую, и индийскую премудрость, а для этого читать немецкия, английския и французския книги; точно так же и для многих других апологетических и богословских исследований, вообще, в широком смысле слова, требуется знание новых языков”. Нас уверяют, что “часто местному священнику даже захолустнаго прихода в борьбе с сектантством положительно необходимо непосредственное знакомство с немецкою сектантскою литературой”. Мы понимаем, когда речь идет о высшей духовной школе, об академиях, но, простите, решительно недоумеваем: как батюшка, живущий в захолустном приходе, будет углубляться в немецкия книги и оттуда почерпать то, что ему нужно для борьбы с сектантством? Не спорим, было бы хорошо, если бы все наши батюшки сельские обладали даром ведения всех языков мира и оттуда, даже с санскрита, черпали мудрость. Да мыслимо ли это? До того ли сельскому батюшке, да еще “захолустному”, чтобы читать немецкия книги, когда ему нужно и служить, и требы справлять, и проповеди готовить, и писать разныя таблицы для консистории, для земскаго статистическаго комитета, и каждый день работать в школе, да еще не в одной. Не говорю уже о домашнем хозяйстве: ведь при 300 руб. годоваго содержания не лишне и землю-матушку обработать, чтобы хоть свой кусок-то хлеба иметь… А тут ему говорят: изучайте ереси по первоисточникам, читайте немецкую литературу! Да он, живя в селе, разучивается читать по-гречески и по-латыни, несмотря на то, что в училище и семинарии изучал эти языки чуть ли не в продолжении десятка лет. Он едва ли будет в состоянии, не говорю уже обстоятельно, истолковать, а хотя бы только передать в связном толковом изложении порядок мыслей в посланиях Апостола Павла. Он не читал святых отцов Церкви, необходимых ему руководителей в деле учительства и пастырства. Он даже не слыхал в семинарии о писаниях святых подвижников, вроде аввы Дорофея, Нила Сорскаго, Иоанна Лествичника, а между тем, если он хочет учить своих пасомых, да и самого себя, духовной жизни, то без них ему трудно обойтись. Он мало знает или вовсе не знаком с писаниями даже епископа Феофана Затворника, не вчитывался в творения родных отцов – Тихона Задонскаго, Димитрия Ростовскаго… Ведь если он хочет быть добрым пастырем, то он должен все это изучить: да, изучить, чтобы там черпать опыт духовной жизни, чтобы учение Церкви о спасении с его положительной стороны выяснять не на основании полузабытых семинарских учебников, а по первоисточникам, хотя бы в переводе на русский. Ведь если он не будет основательно знать положительное учение, то как он будет его защищать против еретиков? Уж не при помощи ли немецких сочинений на немецком языке? Ведь додуматься до этою можно только в петербургском кабинете… Я не спорю против пользы знания новых языков для сельскаго священника. Я утверждаю только, что из тысячи таких священников едва ли найдется один, живущий где-нибудь по соседству с немецкими колонистами, который использовал бы это знание. Знаю, что нужны языки для поступающих в духовную академию, но ведь таких в каждом курсе один-два много три; и вот ради этих двух-трех счастливцев должны учиться обязательно новым языкам все их товарищи. Не лучше ли, не полезнее ли использовать часы уроков новых языков на апологетику, на практические занятия проповедничеством, на изучение души человеческой не по “произведениям светской литературы”, а по учению св. отцов Церкви, этих великих знатоков души, всю свою жизнь отдавших именно на ея изучение… Как жаль, что наша церковная власть в свое время не поручила святителю Феофану Затворнику составить учебник психологии по творениям святых отцов и учителей Церкви! Никто не мог бы выполнить этой задачи лучше этого святителя-подвижника. А то ведь – что грех таить? – в наших духовных семинариях вместо психологии преподается в сущности патология души человеческой. Учебники психологии составлены на основании западных писателей, коих миросозерцание далеко от учения святоотеческаго. И за что такое, можно сказать, пренебрежительное отношение наших ученых профессоров к святым отцам? Наши философы, наши психологи в их писания не заглядывают. Недаром еще в половине прошлаго столетия известный ученый И. В. Киреевский говорил, что пора нам обратиться к святоотеческой литературе и там искать новых, лучше сказать – старых забытых путей для православной философствующей мысли, которая, совершив круг, стоит ныне на том же месте, где была в V веке. Ужели и в области богословской и философской мысли мы обречены идти в хвосте западных ученых, рабски воспроизводя все – и доброе и худое – в их научных работах? Но об этом я сказал лишь к слову и кстати. Известно ведь, что лучшие руководители в духовной жизни обретаются в монастырях, а там они воспитываются на святоотеческих писаниях. Ясно, что в этих писаниях следует искать и лучшаго руководства при изучении души для пастырей душ верующих. Та м – лучший источник и для нравственнаго, и для пастырскаго богословия, и для гомилетики, и для психологии, и для герменевтики, и для всех прочих богословских наук. К сожалению, в последнее время изучение греческаго языка, как языка Новаго Завета, значительно ослабело даже против того времени, когда учились мы, семинаристы 70-х годов. И в этом повинно само духовно учебное ведомство. В объяснительной записке к программе по Св. Писанию прямо указывается, что к греческому тексту следует обращаться только в более затруднительных местах. А ведь не так было прежде! Я боюсь, что за множеством предметов мысль учащихся не будет иметь возможности углубляться в более важные для будущаго пастыря предметы: образование будет поверхностное, неглубокое, “всего понемножку”: тут и медицина, и химия, и гигиена, и новые языки, не говорю уже о предметах, входивших в круг семинарскаго курса и прежде. Я, например, решительно не понимаю: на что пастырю Церкви тригонометрия? Я учился этой науке, имею по ней балл “5”, но откровенно говорю, что в памяти моей остались синусы и косинусы без всякаго применения. Больше имело бы применения художественное образование: рисование, например, или познания в иконописи мне и теперь оказывают услугу. В наше время хорошо бы семинариста заставить полюбить родную старину: сколько дорогих древностей в сельских церквах продается скупщикам за безценнок или в обмен на рыночныя паникадила, подсвечники и подобное, и уходит даже за границу! А батюшки наши даже и не подозревают их ценности. Недавно мне один священник рассказывал, что староста хотел обменять древнее облачение на два новых, а облачение это, по местному преданию, дар царя Алексея Михайловича… Сам же старьевщик оценил его в 1500 руб. Что же получил бы он за границей?! А одно такое облачение пошло в могилу: в него облачили старичка-священника, и новых риз пожалели, а вот старое на него надели…