Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 52
Наше крещение и наш крест

Скоро исполнится тысяча лет с того благодатнаго дня, как наша Русь просвещена Святым Крещением, все мы имели счастие сподобиться сего великаго таинства еще в первые дни своего земнаго странствования: но многие ли вдумывались в глубокий смысл самаго слова: крещение? Гд е корень этого слова? И в греческом, и во всех европейских языках это понятие обозначается словом погружение, омовение чрез погружение в воду. Но наши мудрые первоучители христианства, наши предки-славяне для обозначения благодатнаго таинства, вводящаго человека в новую жизнь, избрали другое слово, корень котораго есть слово крест. Мудрое избрание, знаменательное слово!

В самом деле: что такое крещение для христианина?

Это есть духовное возрождение в благодатную жизнь. Как оно совершается? Чрез смерть для греха и воскресение для Христа Господа. Неужели не знаете, говорит Апостол Павел, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни…, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам уже не быть рабами греху, ибо умерший освободился от греха. Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним (Рим. 6, 3–8). Но Христос умер на кресте, следовательно, смерть со Христом есть крестная смерть, а крещение и есть сораспятие Христу, спогребение Ему. Вот почему при крещении иерей вопрошает крещаемаго: отреклся ли еси сатаны? сочетался ли еси Христу? – Если же ты сочетался со Христом, ради тебя распятым, то и пребывай Ему верным, не отлучайся от Него, и тогда Он воскресит тебя с Собою, и твой крест, воспринятый тобою при Святом Крещении, обратит тебе в крылья, чтобы вознести тебя ими на небо и спосадить с Собою одесную Отца.

Итак, крест есть неотъемлемый залог нашего спасения во Христе Иисусе. Кто не несет креста, кто старается сбросить его с себя, убежать от него, – скажу больше: кто не распинается со Христом на кресте, тот не христианин. Христианин есть живой член тела Христова, которое есть Церковь. Если Глава сего таинственнаго тела – Христос страданиями вошел в славу Свою, Он, Агнец невинный, взявший на Себя грехи мира, то как же членам Его тела, верующим в Него, не сострадать Ему, не соучаствовать Ему в страданиях, хотя бы в той ничтожной мере, какая будет по силам каждому члену Его тела? Ведь только при том условии, аще с Ним страждем, с ним и воцаримся. Что за похвала, пишет св. Апостол Петр, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если делая добро и страдая терпите, это угодно Богу. Ибо вы к тому призваны: потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его (1 Петр. 2, 20–21). Как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явлении славы Его возрадуетесь и восторжествуете (4, 13). – Видите, как крест неразлучен с истинным христианином? Крест, скорби, страдания – это радость для вернаго последователя Христова. Читайте Деяния св. Апостолов, читайте их послания: везде они радуются скорбям, какия им приходилось нести за имя Господа Иисуса. Да и как им было не радоваться, когда Сам Господь сказал им: радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах (Мф. 6, 12). Они не только с радостью терпели все скорби, но и на смерть шли, как на брачный пир. С тою же радостью несли свой крест и все святые Божии. При всей скорбности для немощной плоти, они ликовали духом, когда Божиим попущением приходили скорби.

Мне скажут: то были скорби за имя Христово, а наши-то скорби – от нас самих, от грехов наших.

Так. Но вот послушайте, что пишет Апостол Павел Евреям: вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха, и забыли утешение, которое предлагается вам как сынам: сын мой, не пренебрегай наказания Господня и не унывай, когда Он обличает тебя. Ибо Господь кого любит, того наказывает; бьет же всякаго сына, котораго принимает (Притч. 3, 11–12). Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, котораго бы не наказывал отец? Если же остаетесь без наказания, которое всем обще, то вы незаконныя дети, а не сыны (Евр. 12, 4–8). Господь “бьет нас”, по сильному выражению Апостола, значит, еще любит нас, значит, мы еще не потеряны для Царствия Божия. Он очищает нас, исправляет яко детей Своих; возблагодарим же Его благость, наказующую нас не по мере беззаконий наших, а по мере любви Своей безконечной! По немощам нашим и малое наказание кажется нам тяжким, но ведь и Апостол пишет: всякое наказание в настоящее время кажется не радостию, а печалию; но после наученным чрез него доставляет мирный плод праведности (ст. 11). Вот почему все верныя чада послушания, верные Господу Его рабы, смиренно всегда благодарили Господа за все скорби, и Господь укреплял их в терпении. Они знали по опыту, какое великое благо тот “мирный плод праведности”, о коем говорит Апостол. Они знали и сладость креста, возлагаемаго Господом на Своих последователей. Еще ветхозаветный праведник с умилением сердца взывал к Господу: благо мне, яко смирил мя еси, Господи, да научуся оправданием Твоим! (Пс. 118).

Хочешь ли ты, сораспятый Христу во Святом Крещении, чтобы Он понес с тобою твой собственный крест? Хочешь ли, чтобы сей крест обратился для тебя в лествицу, возводящую на небо? Воздохни к Нему из глубины твоей души, скажи Ему: Господи! Ты лучше меня знаешь, что мне полезно: твори надо мною волю Твою святую! Ты ведь знаешь и немощи мои, я верую, что Ты не попустишь мне искушения сверх сил, но при искушении подашь и облегчение, чтобы я мог понести (1 Кор. 10, 13). Та к молись в скорби души твоей, так отдавай себя в руки Божии, как дитя отдает себя на руки матери, и в этом самопредании Богу ты обретешь не только силы для несения твоего креста, но и великое утешение. Ты поймешь всю радость сострадания крестнаго со Христом. Ты почувствуешь, что Он с тобою, Он несет за тебя твой крест, и сей крест уже обращается для тебя в крылья, возносящие тебя над этою землею, над ея суетными радостями, которыя покажутся тебе такими ничтожными… И радость освобождения от сетей суеты земной будет тебе наградою за это самопредание Господу. Говорят, что христианство есть религия радости. Да, но той радости, к которой путь один – чрез Голгофу, радости, которая рождается в сердце от участия в страданиях Христовых!

Господь хочет, чтобы мы, сочетавшись с Ним в крещении, были живыми членами тела Его и, следовательно – чтобы были причастниками и страданий Его, дабы быть потом причастниками и славы Его. И наши скорби, наши кресты не есть юридическое наказание за наши грехи: если и наказание, то лишь отеческое вразумление любви Божией к нам. Для искупления наших грехов достаточно было одной капли крови Сына Божия, а ея пролиты целые потоки, – но нужно наше личное, живое участие в жизни Главы нашей, а это и совершается, с одной стороны, – доброделанием, когда Христос в нас и чрез нас исполняет Свои заповеди, а с другой – самопреданием Ему в скорбях наших, восполнением в нас, по выражению Апостола, скорбей Христовых в плоти нашей. И начало всему этому полагается в Святом Крещении, в знамение чего и возлагается на нас крест… Таков смысл слова крещение.

№ 53
Новый закон о расстригах

Полтора года назад Государственная Дума, почти накануне летних каникул, вырвала из представленных ей правительством законопроектов те статьи, которыя касались лишенных священнаго сана или же лишаемых онаго по собственному желанию, что в сущности, есть попрание сана ради земных расчетов, сочинила из этих статей свой законопроект и передала его в Г. Совет. Здесь этот законопроект рассматривался больше года в особой комиссии, выработан взамен его новый, который и рассматривался в Г. Совете, во второй половине декабря. К глубокому сожалению, несмотря на сильнейшия возражения как со стороны правых, так и со стороны докладчика и председателя комиссии, законопроект принят Г. Советом, большинством, впрочем, только в 4 голоса, в редакции почти тождественной с тою, какую предложила Г. Дума. Таким образом, расстриги получили почти все те права, каких для них добивалась Г. Дума. Можно ожидать, что теперь их будут выбирать и в самую Думу, о чем так заботились левые думцы, и гг. Петровы, Семеновы и им подобные явятся в качестве законодателей для Русской несчастной земли.

Некоторые читатели мои просят меня сообщить, что я говорил 15 декабря в заседании Г. Совета. Привожу свою речь по сему делу по стенографической записи.

“Я не юрист, и, конечно, не мне судить о достоинстве той или другой законодательной меры в области государственной жизни, но в настоящую минуту Г. Совет обсуждает закон, близко касающийся монашествующаго духовенства, коего представителем являюсь я здесь. Потому прошу позволения сказать откровенно с этой кафедры о том, какое впечатление произвел на меня, думаю, что и на моих собратий, монашествующих, предложенный законопроект. Законопроект Г. Думы так и озаглавлен: об отмене ограничений… следовательно, речь идет о свободе и о правах. Согласен, что все эти несчастные – иначе мы не можем назвать их – заслуживают сожаления, имеют право на свободу и на права. Но, ведь, закон, прежде всего, должен иметь в виду благо всего государства, а потом уже и отдельных лиц, а потому и должен принимать во внимание правоспособность этих лиц, определяемую не одними бумажными документами, а – главным образом – их нравственными качествами. А об этом-то и намека не имеется в думском законопроекте. Предполагается, само собою, что раз они когда-то учились в школе, имеют ярлык об окончании курса, и довольно: могут поступать на службу – государственную или общественную, когда угодно. И вот получается впечатление, как будто законопроект для того и сочинен, чтобы дать, как говорится, теплое местечко этим несчастненьким. Он не проявляет ни малейшей заботы о том, чтобы служебныя должности замещались непременно людьми не только по образованию правоспособными, но и нравственно крепкими, на коих бы можно положиться. А эта забота, по нашему монашескому мнению, должна быть положена во главу угла всякаго законодательства, от недостатка такого мерила кандидатов на должности страдает вся наша государственная и общественная жизнь, не говорю уже о церковной. Мне скажут: к чему я об этом говорю? Отвечаю: душа изболелась при виде чиновников – политических развратников, учителей – безбожников, служителей Церкви – о коих слово Божие говорит: проклят всяк творяй дело Божие с небрежением! Я 30 лет прожил в монастыре, да вот уже семь лет имею дело и с монахами и с белым духовенством в качестве архиерея и могу сказать, что все эти лишаемые сана духовнаго или монашества по суду – люди потерянные для какой бы то ни было службы, слабые волею, часто зараженные пороками, которые много забот доставляют нам, архиереям, по их увещанию, исправлению и от которых – буду откровенен до конца: мы рады бываем избавиться. Добровольно слагают сан большею частию те, которыя меняют благодать священства на прелести женския. Среди таковых, конечно, бывают и способные к службе. Но ведь закон должен по всей справедливости озаботиться прежде дать место тем правоспособным и нравственно крепким лицам, которые ничем себя не опорочили, которые не проявили склонности изменять своим торжественным обетам в угоду своим страстям. Мне невольно вспоминается мудрый поступок отца императора Великаго Константина – Констанция, который, вступив в управление Галлией, объявил, что все состоящие на службе христиане должны немедленно выйти в отставку, а когда слабые христиане отреклись от Христа, чтобы остаться на службе, то решил: кто не верен своему Богу, тот не может быть надежным слугою и земной власти, и приказал уволить всех отрекшихся от Христа, оставив при себе только верных христиан. Думаю, что и наш христианский закон должен при избрании лиц для службы государственной и общественной иметь в виду этот принцип и не спешить допущением на службу людей, изменивших своим обетам в служении Церкви. Вот почему мы, монашествующие, не можем не высказаться за ограничение прав лиц, как лишенных сана по суду, так и добровольно изменивших обетам священства и монашества, в отношении их общественной и государственной службы. Найдут они себе дело и на частной службе, хотя бы в торговых и промышленных предприятиях, пока кончится срок их правоограничения.

Теперь я скажу свое скорбное слово как архиерей.

Из доклада комиссии видно, что главным побуждением к тому, чтобы оставить в законе, хотя в меньшей мере, ограничение права жительства для священнослужителей иереев, все равно, как священников, так и монашествующих, было опасение соблазна для верующих, вверявших им тайны своей совести. Да, это опасение имеет гораздо большее значение, чем обычно думают. Вспомните, что и теперь многие интеллигенты избегают исповеди у своих приходских священников и говеют в монастырях. Ведь исповедь есть единственный в настоящее время момент, когда человек становится лицом к лицу пред всеведущим Богом, когда снимает с себя маску лицемерия, коею закрывается всю свою жизнь, когда может при помощи духовника видеть себя таким, каков он есть… А без этого – он постепенно перестает быть христианином, я сказал бы – человеком по образу Божию. И вот ради каких-то удобств для лишаемых сана или попирающих его ради женских прелестей, сбрасывающих с себя крест ради земных расчетов, – во имя моднаго принципа свободы совести подвергать верующих искушению – укрывать грехи на исповеди и тем ввергать их в смертный грех по суду Церкви – судите сами, гг. члены Г. Совета: допустимо ли это в христианском законодательстве?! Ведь это поведет не только к искажению, но и к вытравлению в душах той совести, о свободе которой ныне так мною говорят!

Я боюсь еще одной беды для Церкви в том случае, если закон снимет все правоограничения с белаго и монашествующаго духовенства при снятии с них сана. Я боюсь, что в духовное сословие ворвутся нежеланные кандидаты, которым нечего будет терять. При недостатке кандидатов священства нам, архиереям, еще труднее будет уберечь Церковь от таких лицемеров, вроде Гапона, Михаила и им подобных. Каждый проходимец, получивший среднее образование, легко может притвориться на время невинным агнцем, чтобы потом, получив благодать священства, сделаться волком, а в случае изобличения снова вернуться туда, откуда пришел. У нас есть епархии в 2–3 миллиона душ православных, с 1500–2000 церквами: возможно ли архиерею знать каждаго священника, иметь на все места достойных кандидатов? Священническия места пустуют иногда по полугоду, почти по году. Прихожане слезно умоляют прислать священника, а никто не подает прошения. Рад бываешь всякому кандидату, который на первый взгляд покажется порядочным человеком и выдержит пастырский экзамен. Снятие всяких ограничений поставит священника на одну доску с чиновником. Не дает архиерей лучшаго места – не хочу оставаться в сане. Подвергли какому-нибудь штрафу, выговору, не говорю уже о монастырском подначалии – то же. Конечно – худая трава из поля вон, но этой худой травы будет меньше, если сан священника в глазах закона будет стоять выше чиновника, если измена алтарю будет и государственным христианским законом считаться делом предосудительным, укоризненным.

Вот те главныя основания, по которым я считаю нужным поддерживать заключения нашей комиссии с теми поправками, какия вносит в них В. К. Саблер”.

Как я сказал выше, все наши соображения большинством 4-х голосов – не православных – были отвергнуты. Не скрою, что решение такого важнаго в принципиальном отношении вопроса произвело на меня, да и не на меня одного, тяжелое впечатление. В чем сущность дела? В том, что государство ни во что ставит отречение лица, облеченнаго священным саном, от благодати священства, нарушение им иерейской присяги или монашескаго обета, лицемерно ссылаясь на то, что раз церковная власть якобы разрешает добровольное отречение, то оно, значит, не наказуемо, государство решает, что такое лицо не подлежит никакому ограничению. Но ведь нашими правыми ораторами было достаточно выяснено, что каноны церковные не допускают добровольнаго сложения сана, и то, что называется теперь разрешением добровольнаго сложения сана, есть, в сущности, только регистрация церковного властию самовольнаго попрания благодати и обетов, за что древняя Церковь подвергала отлучению и нынешняя вовсе не признает делом нравственно дозволенным и лишает таковых права оставаться в клире даже на низших степенях. Государство должно же принять во внимание, что таковые нарушители не заслуживают уважения наравне с людьми, ничем себя не опорочившими. В этом должно выразиться уважение государства к самой Церкви. Но в решении Г. Совета сего не усматривается, и вот вчерашний духовный отец, как это было недавно, ныне пускается в пляс на глазах своих бывших духовных детей, или открывает винную лавочку, или творит нечто иное, зазорное, смущает верующих, а государство, вместо того, чтобы пощадить совесть их и оградить от соблазна, дает ему право на общественную и даже царскую службу… Не приведет к добру это нежелание поддержать авторитет Церкви в глазах народа. Оно есть признак, что союз Церкви с государством надрывается, что для голосующих за таковые законопроекты безразличны интересы православных людей и дороже интересы расстриг, к которым народ относится, как к клятвонарушителям. В святом деле законосоставления должно принимать во внимание и мнение православнаго народа, как и мнение Церкви Православной. Будем надеяться, что впредь наши мужи государственные будут осторожнее и не будут поддаваться обаянию речей ораторов, стоящих на стороне врагов Церкви, – сознательно или безсознательно – это дело их совести.

№ 54
О тонком яде, проникающем в нашу духовную журналистику

Не могу я, за недостатком времени, следить за нашей периодической литературой, за газетами и журналами так исправно, как это было бы нужно по нашему времени, но и без того почти не проходит дня, чтобы не попадалось на глаза то или другое доказательство постепеннаго, так сказать, перевоспитания наших православных взглядов, а затем и понятий в нашем обществе – притом не том безбожном обществе, которое приходится причислить к культурным язычникам, а в среде людей, считающих себя, и ненапрасно, религиозными и православными. Бывало, лет десять-двадцать назад, если встретишь что-либо в духовном журнале, противоречащее православным воззрениям, то уже это “режет глаза”: смотришь, в том же или другом подобном журнале скоро появляется и опровержение такого уклонения от заветных преданий родной Церкви. А ныне – увы – если бы кто вздумал заниматься такими опровержениями, то у него не достало бы ни времени, ни сил на такой геркулесовский подвиг. Поневоле молчишь, по пословице: “На всякий роток не накинешь платок”. Одним словом – “свобода”! Чего же вы еще хотите? И пишут, и печатают все, кому только не лень, не справляясь ни с мнением Церкви, – хотя и именуют себя православными, – ни даже с здравым разумом…

Ко всему можно привыкнуть, но вот чего душа не выносит, вот что особенно бьет по сердцу – это когда человек, котораго привык уважать за его литературные труды, за его служение святой матери-Церкви художественным пером, когда такой человек, в унисон с иудействующими газетами начинает как бы подслуживаться духу времени и идти в разрез с прямым учением Церкви в вопросах веры или церковной дисциплины… Ради чего это?

Я прошу моих читателей прочитать вот эту выдержку из “Русскаго Паломника” (№ 52, 1910 г.):

“Теперь в этом Шамордине страждет одна женская глубокая душа. Она любила брата, инокиня Мария, в миру графиня Мария Николаевна Толстая. Она знала, как сильны были его религиозные чувства. И как отрицать их, когда в его произведениях написано столько вдохновенных страниц из церковно-православной жизни русскаго сердца? Я сам слышал от нея, как графа Толстаго и в годы его отрицания влекло к Церкви, как его можно было видеть потихоньку зашедшим к богослужению в московских церквах и простаивавшим службу, притаившись, до конца. И как противоречит этому богоборству это примирительное паломничество в Оптину! Но насилие над его душой окружающих не дало ему вернуться в Церковь! Будем верить, что между душой старца, осыпанной столь великими милостями Божиими, и его Богом, в последние часы догорающей жизни, неведомо ни для кого, произошла великая тайна, – что Бог, сторожащий душу человека и до последняго мгновения борющийся за ея спасение, призвал к себе эту скорбную мятущуюся душу, что радостно она прильнула к ногам Христовым и в том обрела себе покой и спасение”…

Пишет это известный в духовной литературе автор, скрывающийся под псевдонимом Е. Поселянин. Откровенно говорю: от него-то, как стараго моего сотрудника по “Троицким Листкам”, я всего меньше ожидал таких рассуждений… Прежде, чем печатать эти размышления, ему подобало бы показать их хотя бы тем же Оптинским старцам, и – я уверен – они не благословили бы печатать этих строк. Довольно сказать, что в одной Вологде приходили ко мне на одной неделе три скорбныя души, возмущенныя сими нецерковными строками. Я начинаю уже получать письма и из разных концов святой Руси с выражением того же недоумения: как отнестись к этим немногим, но смущающим душу строкам? Один подписчик “Р. Паломника” даже заявил мне крайнее сожаление, что подписался на этот журнал. Я успокоил его, сказав, что нельзя же каждому печатному слову простаго смертнаго верить; не обязательно веровать в то, во что ему хочется веровать. Я не стану касаться тайны скорбящей души достопочтенной старицы, подвизающейся в Шамордине: ее, конечно, уже успокоили опытные старцы Оптиной пустыни, научив всецело предать судьбу несчастной погибшей души ея брата Богу милосердому и правосудному. Ведь всеконечно, она любит Господа Иисуса Христа несравненно больше, чем брата по плоти. Конечно, она помнит слова Господа: Мк. 9, 42–47. Несомненно, она с негодованием отвергает все хулы своего брата на ея возлюбленнаго Спасителя и Искупителя. Бог готов всех спасти, но не все свободною волею хотят принять спасение, а насильно и Всемогущий не спасает. Еще в Ветхом Завете Господь говорит чрез пророка Иезекииля: живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был, обратитесь, обратитесь от злых путей ваших: для чего умирать вам, дом Израилев? Но Бог сколько милосерд, постольку же и правосуден. В чем застану, в том и сужу, говорит Он. Праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззаконие свое не падет в день обращения его от беззакония своего… Когда Я скажу праведнику, что он будет жив, а он понадеется на свою праведность и сделает неправду, то все праведныя дела его не помянутся, и он умрет от неправды своей, какую сделал. – Те религиозные переживания, который отразились в прежних произведениях Толстаго, еще не представляют собою спасительных подвигов или добродетелей, совершаемых при помощи благодати спасающей: они могут только послужить ему же во осуждение. Нельзя же забывать его богохульство, или, как выражается сам автор, богоборство: ведь, все это, чего мы не можем даже повторить печатно, на что приходится указывать только намеками, ибо даже нынешняя свобода печати не допускает его мерзостных выражений в отношении святейших истин нашей веры, – все это было после тех немногих переживаний, которыя свойственны каждому верующему, но которыя он, как художник, умел лучше многих из нас изображать, – а в конце-то его жизни остается неопровержимым факт вражды к невесте Христовой Церкви и Самому Господу Иисусу Христу. В этом остался нераскаянным несчастный писатель… В свое время я уже говорил, что он метнулся было на минуту в сторону Церкви, в Оптину, но уже было поздно: милосердие Божие истощилось, он стал не способен к смиренному покаянию и потому затворена быша двери. “Насилие над его душой окружающих” не имело бы места, если бы не было на то Божия попущения по его же неспособности к покаянию. Да, он был “осыпан великими милостями Божиими”, но во-первых, ведь Господь сказал: кому дано много, от того много и взыщется, во-вторых, он ведь употребил сии дары не во славу Божию, особенно в последнюю половину своей жизни, а на служение сатане, и наконец, в-третьих, слово Божие нас учит, что вне Церкви нет спасения, а почтенный автор позволяет себе выдумывать какую-то новую теорию спасения, Церкви неведомую и ея учению противную. Церковь, согласно с словом Божиим, объявила Толстого еретиком, а святые отцы учат, что “быть еретиком значит быть отлученным от Бога” (слова преп. Агафона). “Спасается только тот, – говорит блаженный Августин, кто имеет главою Христа, а имеет главою Христа лишь тот, кто находится в Его теле, которое есть Церковь”. Она, и только она одна есть столп и утверждение истины, и кто не хочет быть ей покорным, тот пусть внимает грозному слову Христову: если и Церкве не послушает брат твой, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18,17). “Кто Церкви не слушает, говорит один св. отец, тот не есть сын Церкви; кто не сын Церкви, тому Христос не пастырь; кому Христос не пастырь, тот не Христова овца; кто не Христова овца, тот напрасно ожидает вечной жизни”. “Кому Церковь не мать, говорит св. Киприан, тому Бог не Отец!”

Таково учение Церкви о спасении нашем. Минуя Церкви, нет пути к Богу. Та к угодно Богу! И Бог не приемлет никого, кто презирает Церковь. Человек, умирающий в отлучении от Церкви, не может надеяться “радостно прильнуть к ногам Христовым и в том обрести себе спасение”. И мы не смеем инако веровать, инако надеяться, как только в согласии с учением Церкви, с учением Христа. И если позволим себе инако мудрствовать, то будем в великой опасности впасть в ересь и признать возможность спасения для всех анафематствованных Церковию еретиков, начиная с отлученных св. Апостолами, вселенскими соборами и кончая еретиками наших времен. Нет! Слово Христово непреложно: истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. Несчастный писатель связан Церковию на земле: остается связанным и в будущей жизни; он не был разрешен, он не хотел быть разрешен на земле: нет ему уже разрешения и в будущей жизни! Это не мое слово, а слово – грозное слово – Самого Христа!

Если будем разсуждать иначе, то не нужна будет и Церковь, не нужны и таинства ея, не нужно и подвигов, и покаяния! Да не будет сего.[14]14
  Рекомендуем читателям прекрасную статью в “Моск. Вед”. 1910 г. № 239 “Духовные туманы у могилы гр. Толстого “.


[Закрыть]

Хочется думать, что г. Поселянин просто обмолвился, забыв, под наплывом воспоминания впечатлений от художественных произведений Толстого, о его невыразимых хулах и “личной ненависти” к Господу нашему, о которой свидетельствовал бывший когда-то его почитатель В. С. Соловьев.

Я остановился на “обмолвке” г. Поселянина дольше, чем она того заслуживает, потому, что в ней отразилось характерное направление нашего времени даже в духовной литературе. “Русский Паломник”, вот уже 26-й год издающийся по моей мысли и моей программе, хотя и не мною окрещенный сим именем, есть журнал “духовный”. Не считает себя он и сектантским или, как ныне принято выражаться, избегая понятия православнаго, просто христианским. Да и самая идея “паломничества” свойственна, главным образом, православию, а не сектантству. Журнал сам себя так и рекомендует: “для православной семьи, школы и читальни”. Такие журналы особенно были бы полезны для нашего времени. Однако же что преподносит этот журнал своим читателям по поводу смерти гр. Толстаго? Да ни больше, ни меньше, как целый иудейский акафист этому богоотступнику. Правда, все это – не свое, а заимствованное у почитателей Толстаго, но ведь православные-то читатели уж, конечно, не ожидали такого подношения со стороны редакции… Уважая религиозное и патриотическое чувство православных, подобало бы воздержаться от этого… Полюбуйтесь вот хоть несколькими строками из этого акафиста (а он тянется на 22 столбцах!): “смерть Толстого, говорит редакция словами иудействующей газеты “Р. Слово”, вызвала единодушный идеалистический подъем духа во всем цивилизованном мире… Можно было не знать его, не видеть его, – вторит она одному из его почитателей, А. Ф. Кони, – не читать его, можно было не соглашаться с ним, но надо было знать, что он живет, и тогда легче было жить нам”. (Пусть простит моему невежеству г. Кони: если не знать, не читать, не соглашаться, то почему же легче жить? Что это – святой угодник Божий что ли?) “В мире – покойник”, берет журнал из писаний другаго почитателя Толстаго: “Когда в доме покойник, благоговейная, молитвенная тишина водворяется в доме. Сейчас у нас в России покойник. И не только у нас в России, но и во всем мире, – у нас на земле, повсюду, где знали имя Толстаго, куда проникало его вещее мировое слово”. “Осиротело человечество”. “Наша всемирная скорбь озаряется отблеском великих упований, лучезарным светом безсмертнаго имени великаго друга человечества”. “Новое слово”, о коем говорил Достоевский, разумея наше святое православие, наше русское миросозерцание, видите ли, по мысли некоего профессора Адрианова, принадлежит Толстому. “Трудно постигнуть Толстаго в целом, как необычайно сложное явление, как трудно постигнуть сущность мира (!). Пройдет еще много времени, пока мировоззрение Толстаго воплотится в жизнь. Но семена брошены, всечеловеческая совесть взбудоражена Толстым во всем человеческом мире, и всходы будут. Раз Россия дала миру такого сына, как Толстой, его бог восторжествует (над кем? уж не над нашим ли Христом Спасителем?), преображение людей совершится. Эту светлую надежду питал до последняго вздоха сам Толстой, и она облегчила его последние минуты. Накануне кончины в минуты просветления, он, передают газеты, диктовал свои мысли: “Я сам ухожу из жизни, но останутся люди, которые сознают истинный смысл жизни, и им суждено будет осуществить то, к чему стремился я в течение своей жизни и что мне не удалось”.

Как видите, все эти речи, отзывы о Толстом “духовный” журнал постарался сгруппировать и поднести православной семье и школе, не считая нужным даже оговорить, как редакция сама-то относится к ним. По-видимому, вполне разделяет их? Как видите, все это изложено на особом эзоповском языке, но довольно прозрачно, чтобы понимать его. Конечно, это “вещее мировое слово” не есть его идеи, проведенныя в “Войне и Мире”, – разумеется, это его богохульное учение. “Идеалистический подъем духа во всем цивилизованном мире” – это тот шум и гам, какой подняли враги христианства – иудеи и их союзники – масоны, а за ними и наши недалекие “интеллигенты” во главе с поименованными “профессорами”. “Торжество толстовскаго бога” – это торжество жидовскаго кагала. Вот чему сочувствует редакция “духовнаго” журнала и чем угощает своих читателей – православных. За одно можно сказать ей спасибо – за то, что она сообщила нам предсмертныя бредни Толстого. Из них мы видим еще раз, как он остался тем, что он был в последние годы: тот же бред о “смысле жизни”, а следовательно, говорить о его покаянии уже не приходится, и из этих записей его слов г. Поселянин может убедиться, что веровать, будто “его душа прильнула к ногам Христовым и в том обрела себе покой и спасение”, не приходится.