Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 342
В чем нуждается народ для борьбы с расколо-сектантством

Всякия “свободы” не доведут до добра. Самый принцип таких свобод решительно неприемлем для русскаго православнаго человека. А современные умники стараются толковать такия свободы в самом широком смысле: что разрешено, то не грешно, что позволено, то может быть и распространяемо. Закон хочет, чтоб не была стесняема свобода сектантов и раскольников веровать по-своему, молиться, как хотят, а наши умники идут дальше: толкуют, что разные лжеучители вправе и распространять свои лжеучения, а простецы толкуют еще дальше: можно проповедовать, значит – не грешно и веровать так, как проповедуют эти новые учители. И ереси и расколы ползут по родной земле, как чумная зараза, и православные простецы, чувствуя сердцем беду, соблазняемые уже самою тою свободою критики родного церковнаго учения, какую проявляют сектанты и раскольники, тем презорственным отношением к Церкви и ея пастырям, какое сквозит в каждом слове, в каждом жесте сектанта или раскольника, теряются, не находят, что возразить, смущаются, просят помощи… Много таких писем получают пастыри-священники, получаю и я. Нет возможности отвечать на все такия письма каждому отдельно. Но трудно дать и общий ответ: почти в каждом письме есть что-либо особенное, требующее внимания. Оказывается, что в окопах ведутся на досуге целые диспуты, причем начинают всегда сектанты или раскольники, вызывая православных на спор; зачинщики диспута, обыкновенно, люди подготовленные, из пропагандистов, а слушатели – простые солдаты; хорошо, если среди них найдется сколько-нибудь сведущий, чтобы возражать сектанту-раскольнику; большею частию, к глубокому сожалению, простые люди идут на закинутую удочку, вступают в спор, но не в силах вести его, и враги Церкви торжествуют… А у православных нет самаго главнаго основания, чтобы удержать свою позицию: нет крепкой веры в авторитет своей Церкви. Они своими ничтожными знаниями пытаются опровергнуть противника, забывая, что у Церкви есть неистощимый запас оружия против таких врагов… И приходится им писать письма, вроде того, которое привожу ниже:

“Рабу Божию Терентию – Божие благословение.

Кто не умеет плавать, тому лучше не пускаться в море, волнующееся бурею. Кто не знает в должной степени учения своей матери православной Церкви, кто не изучал разных сектантских и раскольничьих лжеучений, тому не следует пускаться в словопрения с раскольниками и сектантами. Вот отчего и приходится иногда терпеть неудачи, вроде той, какую потерпел ты в споре с врагами Церкви. Когда они вызывают на спор, лучше отсылать их к пастырям Церкви – пусть с ними спорят, – ты в простоте своей одно помни и тверди себе и другим, таким же простецам: мы люди неученые, мы знаем одно, кто Церкви не слушает, тому Церковь не мать, тому и Бог не Отец, как сказал святитель Киприан Карфагенский. Да и Сам Господь сказал: “Аще кто Церковь преслушает, буди тебе яко язычник и мытарь”, то есть пусть такой преслушник Церкви-матери будет для тебя как совсем чужой человек. Господь сказал Апостолам, а чрез них и преемникам их, пастырям Церкви: “Кто слушает вас, тот Меня слушает, а кто отметается вас, тот Меня отметается”. Если мы не будем исполнять сих слов Господних, а будем сами на свой ум полагаться, не станем слушать пастырей, которые Богом поставлены, то и отвечать Богу сами будем за свое самоволие, за свою гордую самонадеянность, за непослушание Церкви. Уж лучше будем слушать своих, Богом данных и Церковию посвященных пастырей, чем каких-то раскольничьих учителей да сектантов. Вот как надо вам, простецам, уклоняться от споров с раскольниками и сектантами. Надо бегать их, как зачумленных, ибо их гордыня и есть настоящая духовная чума.

А о святых мощах еще в Ветхом Завете писано: что от мощей пророка Елисея мертвый воскрес. Да я и не понимаю, как это свои, православные, говорят против св. мощей: это уж зараженные сектантами люди, а не православные. – Удивляюсь, как это люди простые, неученые, решаются судить о таких делах и вещах, о коих есть учение Церкви, от веков древних, от Апостолов и св. отцев установленное и преданное, а в Церкви Божией тысячами пастырей принятое и утвержденное. Ведь миллионы православных и веровали, и теперь веруют, и веру свою видят оправданною в чудесах и знамениях, от мощей бывающих, – мы видим это часто и около мощей нашего Преподобного Сергия, – мы видели еще так недавно, – в ночь на 31 августа, как мощи его были в огне и остались невредимыми, хотя огонь в святой раке был в течение пяти часов и даже больше, – а там, где-то в Туркестане, у вас, не веруют… Для веры смирение нужно, а его-то и нет у тех, кто рассуждает по своему смышлению, а не по церковному учению… Ведь и в Писании сказано, что благодать подается только смиренным.

Я не могу в малом письме сказать все, что хотелось; берегись духовной отравы самочинных учителей, коих Бог не поставил и Церковь не полномочила. Держись в простоте сердца того, чему учит она, наша мать. Вот тебе мой архиерейский завет. Кто хочет себе спасения, тем советуй то же. Где вам, простецам, пускаться в споры с хитрыми, гордыми, самозванными учителями-сектантами и раскольниками? Не верьте им. Они хотят быть умнее св. Церкви, и умнее всех св. отцов и Вселенских Соборов: какая гордыня!.. Открещивайтесь от них, как от вражеской силы, да воскреснет Бог и расточатся врази Его и врази Церкви Православной. Бог тебя храни.

Твой доброхот”.

Как видите, в таких диспутах смешивается все в одну кучу, тут и раскольничьи заблуждения, тут и еретическия, сектантския мудрования. Иногда раскольники сбивают с толку православных, указывая им, что у них есть “законная” иерархия, есть и архиереи, и попы, правительством дозволенные, “если бы они были незаконны, разве бы власти позволяли им служить”, есть и семь таинств, “только вот вы молитесь не так, как молился Христос: посмотрите на икону – у Христа только два перста сложены”… И православные уже поколеблены, пишут: “как быть, что это значит” и пр. Хорошо еще, если смущаемый смиряется, укоряет себя, как пишет например один казак: “Теперь я понял, что мало знать св. Писание, нужно знать и постановления Вселенских и других Соборов св. и историю св. Церкви. Горе мне, окаянному! Святые отцы своей святой жизнью и примерами заграждали уста еретиков и тем прославили веру православную и утвердили на будущия поколения; а меня, окаяннаго, по моему невежеству, побеждают еретичествующие, и тем чрез меня хулится святая Церковь православная”. Совсем в другом тоне пишут уже совратившиеся в ересь или раскол: во-первых, они трусливо скрывают свое имя и адрес, так что нельзя им ответить; во-вторых, пишут дерзко, поносительно, приписывая всему духовенству отдельныя печальныя явления в его жизни, попрекая нас, будто мы “дерем шкуру” с вдов и сирот по 25 р. за венец и по 10 р. за покойника, “мы-де не желаем ходить в церковь к таким обиралам, Богу-де не нужны деньги, Христос-де Сам нуждающихся кормил” и пр. в том же роде. “Теперь, пишет расходившийся какой-то баптист, теперь все деревенские ребята поняли вашу ложь; я много защищал вас, но я много ошибался; вы запутали нашего брата, еще немного и до вас доберутся” и т. д. В заключение отступник от Церкви с притворным смирением пишет: “Господь мне, немощному, позволил написать вам – постучаться к вам в дверь вашего сердца: всякий, говорящий о Боге, не может быть врагом; если сектанты не по истине поступают, то будем молиться за них, а не гнать их. А может быть у нас ошибка, а правда у них; тогда постараемся исправить нашу ошибку. Кровь Иисуса сильна омыть ее”. Тут уже вливается яд сомнения в учение Церкви; тут уже новосовращенный сектант берется учить архиерея; оно и понятно: ведь для таких новичков-сектантов уже больше не существует ни пастырей, ни иерархии: они чувствуют себя освободившимися от бремени послушания Церкви и либеральничают во всю…

Каждый день получаются такия письма. Народ отравляется незаметно, но верно. Нашей миссии есть много работы, но к этой работе надо привлечь и народ, верующих православных людей. Как это сделать? Приходит само собою на мысль, что ждать, пока будут устраиваться миссионерские курсы и приниматься подобныя меры, конечно, необходимыя, не следует. Надо дать народу в руки общедоступныя руководства для борьбы с сектами и расколами. Нужда эта видна хотя бы и из того, что “Православный Противосектантский Катехизис” Д. И. Боголюбова выдержал за десять лет уже 15 изданий: значит, спрос на него большой. К сожалению, он написан не везде общедоступным народным языком и не исчерпывает всех вопросов, какие ставятся сектантами. Его нужно автору, да и не одному, а вместе с другими еще пересмотреть. А противораскольническаго такого катехизиса мы не знаем. Между тем, спрос на то и другое большой. Народная совесть под бичом войны проснулась и хочет сознательно ознакомиться не только с своим православным учением, но и с соблазняющими ее сектами и раскольничьими толками. Конечно, было бы желательно, чтобы

православные начинали с изучения своего православнаяго учения, но раз соблазн выходит к ним навстречу, надо помочь им разобраться в нем, обличить его неправду.

Чье это дело? Само собою понятно, что это – задача Миссионерскаго Совета при Святейшем Синоде. У него на виду все лучшия и способнейшия литературныя миссионерския силы, у него и средства к изданию подобных руководств, и способы их распространения…

По адресу одного из многих

Некий Александр Николаев Прядильщиков, давший свой адрес со ст. Поповка Н. ж. д., из Подобедовки, но пустивший свое открытое письмо из Петрограда, пишет мне: “Я вижу в борьбе вашей с сектантством, что вы за это получаете деньги, чины и ордена, и мне обидно, что православие находится не в надежных руках, и конечно, сектанты его заклюют”. Откуда же знает г. Прядильщиков, что я защищаю Церковь Божию за деньги, за чины и ордена? Не стыдно ли, не грешно ли ему, если он считает себя православным, так клеветать на меня? А он сделал уже и вывод: “сектантство заклюет православие”, потому, что его защищают-де такие вот наемники, как я. “Там, говорит он, у сектантов, не менее находятся ученые руководители, которым известно, что за Библия, что за Псалтирь, что за Евангелие”. Мы знаем этих руководителей: это немцы и их безбожные профессора, а у нас, слава Богу, руководители святые отцы и учители Православной Церкви. И уж никогда мы не променяем их на немцев-гордецов. А г. Прядильщикову советуем хоть немного поближе заглянуть в Библию: ведь, там он увидел бы и Псалтирь, и Евангелие – в той же самой книге – Библии, тогда он не стал бы говорить отдельно об этих книгах. Если г. Прядильщиков – христианин, то ему грешно смеяться над учением Христа Спасителя, грешно клеветать и на пастырей Церкви, которые будто бы не хотят “с голышами и разговаривать”, которые будто бы только принимают того верующаго, который “представляет из себя дойную корову”, а я будто бы “за каждый пожертвованный гривенник трублю на весь свет”… Грешно лгать и на меня, архиерея, будто я борюсь с сектантством за деньги, чины и ордена. Все это сплошь клеветы, достойныя сектантов, а не православнаго человека. Вот как ныне позволяют себе лгать и клеветать на нас, пастырей Церкви, совращенные в баптизмы и всякие измы немецкаго происхождения! И находятся простецы, которые идут на эту удочку, верят им и покидают родную свою мать – Церковь Православную… И где совесть у таких изменников Православия? Полный невежда, не знающий, что Псалтирь и Евангелие заключаются в Библии, то же якобы печалится, что Православие “не в надежных руках”… Горе одно!

№ 343
Совесть просыплется

Едва напечатал я свою статью “Великое испытание совести народной”, как начал уже получать отклики на нее: видно в некоторых виновниках дороговизны на все предметы совесть заговорила. Слава Богу, пусть говорит она громче и громче; авось и заставит их принять с своей стороны меры против этого вопиющаго зла. А мы, пастыри Церкви, по мере нашего разумения попытаемся подсказать им, то есть их совести, что могли бы они сделать. Но прежде немного разберусь в том, что пишет мне купец, по-видимому человек верующий, православный и благонамеренный. Ведь в его письме, как-никак, а слышится самооправдание, попытка обелить купечество, отчасти даже перенести вину на кого бы вы думали? Да на нас, пастырей Церкви!.. “Все на нас грязью мечут, пишет он, кажется все без исключения, вот и дорогой-то владыка с омерзением на нас взглянул да камнем швырнул… Но это – грех неведения. Да простит за всех вся Господь! Немножко вздремнули вы, но это не беда, забыли, что Господь грешницу защитил тем, что сказал: кто из вас без греха, первый брось камень в нее. Дорогой владыка не вспомнил заслуги пасомых праотцев наших: кто устроял благотворительныя заведения, богадельни, больницы, приюты? Кто как не купечество? Кто устроял и украшал храмы Божии, монастыри и лавры, как не купечество? Много и без конца найдется заслуг купечества, за что следует не порицать его, а хвалить, не бить следует эту безсловесную скотинку, что она забрела в чужой огород, а надо огород поправить да пастырей поставить… Пора забыть сословную вражду, давно пора сказать всем, и пастырям на первом месте, что они уснули и спят непробудным сном, а потому и стада их разбежались. Миссионеров учится сонм, чтобы иноверцев привлечь в наше стадо и чтобы бороться с разными сектами, а свои пастыри будут дремать и все проспят, проснутся да будет уже поздно, когда услышат: се Жених грядет. А что теперь трудно и духовенству, то – что посеяли, то и пожинают: сеяли крапиву – пшеница не уродится”…

Итак, видите ли, и в дороговизне виновато – духовенство. Оно спит… Ну вот, я проснулся, обратился к совести торгующих, умолял их ради Родины, ради Бога опомниться, отрезвиться, убояться Бога… И я же – виноват! Виноват, что не вспомнил “заслуг купечества!” Да ведь эти заслуги предков только отягчают вину современных торговцев: их предки украшали храмы, жертвовали на богадельни, больницы и пр. Хорошо. Бог им награда! Ну, а вы, почтенные купцы нашего времени: вы что делаете? Вы наживаете капиталы на народном горе? Мы знаем, что среди вас не оскудели благотворители и теперь, но разве я о таких говорю? Я говорю вот о тех, которых теперь сажают в тюрьму за превышение цен, за утайку предметов необходимости, за безсовестную спекуляцию на беде народной. А теперь сколько развелось их! И причем же тут пастыри? Не скрываю, что и среди нас есть “спящие”, но ведь вот и проснувшимся вы готовы закрыть уста, чтобы не обличали вас. Ужели мы с церковной кафедры должны голодающим, зябнущим от холода, своим пасомым говорить: “Не судите торговцев, не скорбите на них: кто из нас без греха? Было время, когда и они, их предки, делали много добра, а теперь дайте им нажиться от вашей нужды?” – Нет, братья, торговые люди, не так подобает рассуждать православным людям; наоборот: вот теперь-то и должны вы придти на помощь родному народу, всем нуждающимся подать руку помощи… Как? – спросите вы. Отвечаю по мере моего разумения. Соберитесь вы, честные люди, составьте из среды себя союз честных торговцев, – вам ведь лучше, чем нам, обывателям, известно, где какие продукты дешевле достать, как их скорее доставить, вы знаете, у кого что на складе есть, а он прячет это, чтобы больше нажить на дороговизне: вот и не щадите таких, помогайте властям вразумлять их, обличайте их неправду, составляйте сами капиталы, чтобы закупать возможно дешевле все, что потребно для обывателей и продавайте также возможно дешевле… Вы люди опытные, вы знаете лучше чиновников, как лучше наладить дело. Вот и будет это – по-православному, по-христиански. Говорить о какой-то “сословной вражде”, право же, грешно. Если я заговорил о купцах, то ведь только потому, что торговля есть их главное занятие: не против почтеннаго купеческаго сословия я говорю, а против той нечестности, которая ложится действительно грязным пятном на купечество и которое смыть – только и могут сами купцы. Это далеко не такия невинныя “безсловесныя скотинки”, какими изображает их мой читатель-купец: это люди, у коих есть совесть, а если бы ея вовсе не было, то не стал бы вот этот купец приводить, подыскивать оправдания себе и своим товарищам-купцам…

Конечно, в дороговизне виноваты не одни купцы, но и все, кто ищет себе наживы от общей беды. Корыстолюбие заразительно: началось с купцов, торговцев вообще, а посмотрите, что сделалось и в деревне: там за подводу на расстоянии менее 30 верст под Москвою берут 18 рублей туда и обратно, что прежде стоило два-три рубля. За фунт сухих грибов требуют 7 или 8 рублей. Как жить бедным людям? Мука ржаная, затхлая, доходит до 3 рублей пуд… И вся эта тяжесть ложится на тех, кто не имеет возможности повысить цены на свой труд. Да, с омерзением смотрю я на это непростительное корыстолюбие, с болью и жалостью в сердце – на этих ослепленных корыстолюбием людей. Америка, говорят, так нажилась от европейской войны, что богачам стало денег девать некуда; их доходы с 2-х миллиардов^дошли до 5 с половиной за минувший год. В Новый год, выходя с биржи в Нью-Йорке, они плясали по всей улице, устроили иллюминацию в миллионы электрических ламп. Но пришла весна, когда они стали разъезжаться по дачам и – совершилось нечто ужасное, появилась детская болезнь – паралич, и именно среди богатых семейств; дети бедных дворников, рабочих весело играли, не заражаясь этой эпидемией, а в богатых семьях – плач и рыдание в каждом доме: дети от 2 до 7 лет лежали без движения, в два-три дня умирали или, оправляясь от болезни, оставались на век уродами. В два месяца болезнь похитила до девяти тысяч детей в одном Нью-Йорке… Что это, как не кара небесная за жадность, за корыстолюбие миллиардеров Новаго Света? Вот чего должны бояться и наши торгаши, с каждым днем повышающие цены на товары и доводящие свои барыши до 500 процентов.

Но об этом довольно. Два слова о полном “неведении” моего читателя купца в деле миссии православной. Больно читать этот попрек, что миссионеров учится сонм, чтобы привлечь иноверцев… Господи, да где же этот “сонм”? Мы испытываем крайнюю нужду в миссионерах; сектанты шныряют всюду, и среди народа, и среди войск, помогая немцам развращением русской души, а тут – попрек, что “учатся сонмы” миссионеров… Грешно русскому православному человеку так говорить! Очевидно, он читает иудейския газеты, покровительствующия сектантам… А о том, спит ли духовенство, лучше бы почтенному купцу помолчать: не его это дело, иначе он и сам уйдет за сектантами в поношении православных пастырей…

№ 344–346
Скорби пастырской совести

Нет слов на языке человеческом, чтобы вполне выразить всю тяготу скорбей Христовых, когда Он понес на Себе грехи всего мира. А из скорбей человеческих наиболее, думаю я, приближается к сим скорбям скорбь добраго пастыря, душу свою полагающего за овцы своя. В самом деле, какую бы скорбь земную ни взяли мы, христианин найдет утешение в предании себя воле Божией: Христос терпел и нам велел; Он не посылает искушений выше сил наших; большею частию мы сами бываем виноваты в постигающих нас скорбях; а если и не видим за собою вины, то вменяем себе эту скорбь за грехи наши вообще; наконец, бывают скорби, да прославится Господь наш избавлением от них, как то знаем из Его же слов в ответ Апостолам на вопрос о слепорожденном: кто согрешил, он или родители его? Во всяком случае, скорбь становится удобь носимою, как скоро совесть человека находит себе успокоение в воле Божией. Но скорбь добраго пастыря за вверенных ему Богом овец словесных едва ли утолится, пока он не станет с ними пред лицом Божиим и не скажет в спокойной совести: се аз и дети, ихже ми дал еси, Господи! Не видна эта скорбь, это томление совести пастырской за каждую вверенную ему душу; не любят пастыри всем и всюду поведать о том; да не все бы и поверили им: ныне каждый судит по себе и с точки зрения личных забот и пользы, и далеко не всякий понял бы эту тихую, но в высшей степени томительную заботу пастыря о словесных овцах, а потому смиренные служители Церкви Божией и предпочитают безмолвно носить в своем сердце эти заботы, поведая их только Богу да разве еще тем из своих собратий, которыя способны понять их.

Спасибо добрым пастырям, они доверяют мне свои скорби, и я немало получаю от них писем, на которыя, признаюсь, не всегда могу и отвечать: так многотрудно служение их, так много потребно духовнаго опыта, чтобы сказать хоть немного слов в утешение скорбящим пастырям. Вот что, например, пишет мне один из таковых.

“За 25 лет моей службы много у меня возникало вопросов, коих решить сам я не мог; обращался с ними к собратьям-священникам, к ближайшему начальству (отцу благочинному) и в редакции разных духовных журналов, но никто не отвечал мне удовлетворительно, большею частию ограничиваясь общими местами. А между тем, некоторые из этих вопросов настолько для меня важны, что от того или другого решения их зависит мое дальнейшее пребывание в духовном ведомстве и, скажу вам прямо, владыка, мое вечное спасение! Как человек глубоковерующий, я искренно, от всей души верую в будущее страшное воздаяние за гробом, верую, что нелицеприятный Судия спросит у меня отчет не только за мои собственные грехи, но и за грехи моих пасомых, и я поистине буду безответен”.

Далее почтенный батюшка “умоляет именем Божиим” ответить на некоторые вопросы, его смущающие.

Признаюсь так же откровенно: это такие вопросы, на которые дать точно обоснованные ответы едва ли не только я, но и высшая церковная власть в состоянии. Первый и едва ли не самый важный вопрос об исповеди.

“Родившись в глубокорелигиозной семье, – пишет батюшка, – я первые уроки веры получил от матери и живо помню мои юношеския исповеди. С каким страхом, с каким трепетом шел я на исповедь! Единственною моею мыслью было: как бы не забыть какой грех, как бы на будущем Суде Христовом не сделаться позорищем Ангелов и человеков? Я уже тогда понимал всю величайшую важность этой величайшей милости Божией к падшему человечеству – св. Таинства покаяния. И вот с такими мыслями, с таким настроением я, неисповедимыми путями Божиими, оставляю бранный меч и иду священствовать. Я шел в священники по призванию. Правда, я отчасти знал народ, но знал его только по книгам, а когда вошел в среду его, я только тогда узнал, что народ совсем не то, как я представлял его себе, и получилось разочарование… Что же я нашел, что встретил? А вот что. В течение 25 лет священствования, переменив за это время пять приходов, я от исповедников получал всегда один и тот же ответ: “Один Бог без греха, а я что ни ступлю, то и согрешу”. И больше ничего. Помню одного старика, лет 75-ти, я его исповедывал раз 10–15, и он всегда, с замечательным постоянством говорил мне одну и ту же фразу: “Грешен, но неизвестно чем”. Ту же фразу он повторил мне в последний раз уже на смертном одре. Был и такой случай: одна женщина на исповеди категорически заявила мне, что она решительно ни в чем не грешна. И что я ни делал, как ни увещавал ее, как ни усовещевал – она стояла на своем: не грешна да и только. Что было делать? А сделать что-нибудь нужно было безотлагательно, теперь же, и я сделал, потому что видел в этом мой долг. “Скажи мне пожалуйста, – обратился я к ней, – есть у нас в селе живописец?” – “Да, есть”, – отвечала она. – “Ну так вот что, голубка: поди же ты к нему и скажи ему, чтобы он написал с тебя портрет, а когда напишет, то принеси его ко мне, я его повешу в церкви, и мы будем на него молиться”. – “Как это можно? – воскликнула она, – разве я святая?” Вопрос таким образом был решен сам собою, и я, признаюсь, был очень доволен. И так, вот что я нашел в начале моего священствования, вот что нахожу и теперь и находил целые 25 лет… На это вы, может быть, мне скажете: чтоб изменить это, нужно, по слову Апостола, проповедовать слово, настоять, вовремя и не вовремя, обличать, запрещать, со всяким долготерпением и назиданием (2 Тим. 4, 2). Это – безусловно, мой долг, моя обязанность, и я этот долг мой исполнял и исполняю самым ревностным образом. Бывали случаи, когда на первой седмице Великаго поста я говорил по 17 проповедей об исповеди и покаянии. Ну и что же? Из ста говеющих искренно исповедовались много-много два-три человека, а остальные шли по старой истоптанной дорожке. Может быть, мои проповеди были мало вразумительны, а потому и непонятны? Нет, и этого я не могу сказать. Из разговоров с прихожанами я убедился, что они меня отлично понимают, а все-таки, несмотря на это, исповедуются по-прежнему. Что же это значит? В чем тут дело? Настоящей причины и я не знаю, но думается мне, что одна из причин – это “стыдно говорить грехи знакомому священнику: он может переменить об исповеднике свое мнение”. Этим многие оправдывают свое нежелание исповедоваться как следует. Может быть, это и так, но судя по самому себе я этому не верю: для меня совершенно все равно, у какого священника я буду исповедоваться, у знакомаго или нет, и если действительно найдется такой священник, что после моей исповеди изменит обо мне свое мнение, то это не будет иметь для меня никакого значения. Зная, что иногда прихожане не желают обременять священника подробною исповедью, я заявил с церковнаго амвона, что если бы мне пришлось исповедовать целый день и целую ночь, то я готов трудиться до упаду, лишь бы только прихожане исповедовались как следует, но и это не помогло. Наконец, вот отзыв одной интеллигентной особы, которая выслушав почти все мои проповеди на первой седмице Великаго поста, сказала: “Исповедоваться так, как требует о. Николай, невозможно”.

“Вы видите, – говорит в заключение своих недоумений, тяготящих его совесть, этот о. Николай, – что решить этот великий вопрос своими силами я не могу, а между тем, это величайший и важнейший вопрос нашей священнической совести, настолько важный, что некоторые из священников, не зная, как решить этот вопрос, снимали сан. Я сам знаю одного достойнейшаго священнослужителя, получившаго высшее богословское образование, который снял сан только благодаря исповеди. Молю вас: вразумите и наставьте!”

Вот оно – то пастырское “воздыхание”, о котором говорит св. Апостол, увещевая повиноваться и покоряться пастырям, которые должны будут “воздать слово” пред Господом за своих пасомых: да с радостию сие творят, а не воздыхающе (Евр. 13, 17)! Знают ли пасомые всю тяготу этого воздыхания? Знают ли они, как болит сердце добраго пастыря, когда ему приходится принимать вот такую “глухую” исповедь? Но это – только один вид пастырской скорби при исповеди: а каково совести пастыря слышать исповедь тягчайших грехов и не слышать от исповедуемаго малейшаго желания бросить любимый им грех?! Каково ему, когда грешник прямо заявляет, что он не может бросить грех, что ему нельзя этого сделать, что он, наконец, и не хочет расстаться с грехом?.. Бывают и такие грешники!.. Что тут делать?.. Совесть иерейская говорит: Христос дал тебе право разрешать, но при условии искренности покаяния, решимости бросить грех, а если у грешника нет такой решимости, то нет у тебя и права разрешать, ибо условие не выполнено, грешник закрыл свое сердце и не допускает благодати очистить его. Но тут же являются помыслы: ты видишь, человек все же пришел во врачебницу, не таит своей духовной болезни, как же можно допустить, чтоб ушел отсюда неисцеленным? Надо всячески довести его до сознания необходимости расстаться с любимым грехом. И вот духовник употребляет всю силу своей любви к несчастной душе, – я знал таких духовников, которые плакали у аналоя, умоляя грешника дать обещание пред Богом, чтобы при помощи Божией впредь не грешить, и, когда наконец, кащийся робко давал такое обещание, доведенный до слез о своей греховной немощи, греховном рабстве, – разрешали его от уз греховных. Но это еще слава Богу: важно уже то, что грех-то называется грехом и грешник признает себя грешником. А бывают и такие случаи – грешник прямо заявляет, что он и в Бога не верует, а пришел только потому, что от него требуют удостоверения в исполнении долга исповеди и причащения Св. Таин. Так бывает иногда с нашими полуинтеллигентами пред совершением над ними бракосочетания. Тут уже духовник должен иметь мужество вежливо сказать такому господину, что напрасно он считает его, священника, способным к участию в лжи и обмане, какой ему нужен для достижения известной цели… Но и среди называющих себя безбожниками бывают люди искренние, особенно среди молодежи. Помню рассказ покойнаго о. протоиерея М. И. Хитрова об одной девушке– институтке, которая на духу прямо сказала ему, что она не верует ни во что. О. протоиерей не разрешил ее сразу, а предложил ей подойти к нему утром пред обедней, а между тем, в своей скорби о ней обратился за советом к ныне покойному о. протоиерею Д. Ф. Касицыну, известному тогда редактору “Душеполезнаго Чтения”, с которым был в тесной духовной дружбе. Дело было уже поздним вечером, после всенощной. О. Касицын поднялся с постели и выслушал друга. “Долго ходил старец по кабинету, – так потом рассказывал о. Михаил Хитров, – ходил и молча вздыхал, вероятно, внутренне поведал Богу нашу общую пастырскую скорбь. Наконец, остановился и сказал: “Не может быть, чтоб столь юная душа вполне сознательно стала безбожною… Нет, это вражеское навождение, это искушение от лукавого… Навеянныя со стороны отрицательный мысли, ее смущающия, она, неопытная в духовной жизни, считает своими якобы убеждениями, не умея их отличить от своих и не в силах будучи с ними справиться… Причастите ее, о. Михаил, яко обуреваемую от духа хулы и отрицания: силен Бог вразумить ее”… И о. Михаил наутро вразумил ее, разрешил и причастил… Так должно быть духовно опытным духовнику и крайне осторожным в отношении к кающимся пред ним грешникам. В приведенном случае последствия оправдали мудраго старца о. Димитрия Феодоровича Касицына: девушка стала религиозной и глубоко была благодарна о. Михаилу.

Но я уклонился от письма, коим начал эту статью. Прежде всего надо сознаться, что наши проповеди с амвона большею частию идут как-то мимо жизни. Я не говорю уже об интеллигенции, которая не стыдится во время проповеди вести приятныя беседы или же спешит уйти из церкви, как только покажется на амвоне проповедник. Даже простой народ, по-видимому, так усердно стремящийся к амвону, чтоб послушать батюшку, даже он, прослушав проповедь, выйдя из церкви, обычно забывает ее и тут же обращается к той грешной жизни, какую громил проповедник. Стоит припомнить судьбу тех проповедей, которыя произносились против пьянства в храмовые или вообще великие праздники: батюшка в церкви предупреждал, что в праздники так обычно искушение от этого порока, громил порок, просил, умолял духовных чад своих беречься праздничнаго разгула – грозил гневом Божиим, приводя примеры его, но все напрасно: лишь выйдут прихожане за порог роднаго храма, как без всякаго сопротивления предаются искушению, а если бы кто, например, женщины, напомнил им, что говорил батюшка, то на это получил бы ответ: “Ну и пусть батюшка сам исполняет то, что говорит, а нам, грешным, старики говорили: “Кто празднику рад, тот до свету пьян”… Увы, отношение к публичной проповеди в большинстве случаев везде одно и то же: и в селах, и в городах, если она касается укоренившихся пороков и не захватывает каких-либо исключительных событий, да и то пока не простыло возбужденное проповедником чувство, например, при проповеди, приглашающей к пожертвованиям на святое дело. Простой народ любит послушать хорошаго проповедника, который умеет говорить его языком, касаться того, чем болеет его душа, но, как ни странно это, или не умеет, или не смеет, будто стыдится чего-то, чтобы приложить слово проповеди тотчас же к своей личной жизни. Не потому ли это, что слово проповедника публично, а духовная жизнь каждаго верующаго более или менее сокровенна, как говорится – интимна, следовательно, требует и руководства для себя в приложении христианскаго учения к самой жизни более интимнаго, чрез самое близкое духовное общение с духовным отцом? Вот исповедь и была бы первейшим средством такого общения, если бы не была поставлена в полную невозможность быть таковою. Стоит только вспомнить, что духовнику приходится в один день принять исповедь не от одной сотни говеющих, а в сутках только 24 часа, и он – человек немощною плотню обложенный. Надо и то иметь в виду, что душа каждаго отдельнаго лица для него большею частию – потемки: он не заглядывал в нее в продолжение целаго года, от поста до поста, от говения до говения. Что может он сделать в течение пяти-семи минут, чтобы воздействовать на такого кающагося грешника? А в тоже время в его пастырской совести грозно звучит пророческое слово: беззаконник в беззаконии своем умрет, а крове его от руки твоея взыщу (Иез. 33, 8), ас другой стороны, и апостольское обетование: обративши грешника от заблуждения пути его спасет душу от смерти и покрыет множество грехов (Иак. 5, 20). Таково положение духовника-священника, пастыря своего прихода. Положение поистине трагическое, если только он сознает свой долг, как подобает пастырю, и послушен своей священнической совести!