Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 259–260
О честолюбии и властолюбии (Доброе слово некоторым инокам и пастырям Церкви)

Кто хочет поглубже заглянуть в свое сердце, в свою душу, кто не хочет быть только по имени христианином, для того нет лучшаго времени в году, как Великий пост. Для лечения телесных недугов люди отправляются в больницы, или, по совету врачей – куда-нибудь на лечебныя воды и там, в известное время года, проходят курс лечения под руководством опытных врачей. Наша духовная лечебница – наша святая Церковь, наш лечебный сезон – преимущественно Великий пост. и если сим святым временем спешит воспользоваться каждый православный христианин, то тем паче должен это сделать служитель Церкви, пастырь Церкви, а равно и тот, кто ушел от мира в святую обитель, принял там звание инока, обязывающее его и жить иначе, чем мирянин, не только в посты, но и во всю свою жизнь. Мы живем в тревожное, можно сказать – грозное время: не напрасно некоторые вдумчивые и внимательные к себе люди вопрошают, не настали ли уже последния времена, не близок ли последний суд?.. Но времена и лета положил Господь в Своей власти и никто не знает – даже Ангелы Божии – последняго дня и часа суда Божия, а вот готовиться к сему суду необходимо, если кто не хочет пойти в муку вечную с диаволом и ангелами его. Вот почему мне хотелось бы сказать доброе слово наипаче своим собратиям по монашеству и сослужителям во Христе – пастырям Христовой Церкви, – сказать то, что наболело на душе при виде наших духовных немощей, иногда уж слишком ярко выступающих и показывающих, что некоторые из нас забыли обеты свои и пошли путем мира сего лукаваго – пусть сами в совести своей решат: куда ведет и заведет их этот путь!..

Святый Апостол и Евангелист Иоанн Богослов указывает три ветви, исходящий из основнаго корня греха: похоть плоти, похоть очес и гордость житейскую. Все наши грехи суть разветвления и плоды этих главных ветвей греха; враг зорко следит: к чему более склонна душа человека, на какой, так сказать, ветви греха чаще останавливается ея мысленный взор, и соответственно сему искушает человека. Для того, чтобы птица попала в руки ловца, довольно, чтоб она хотя одним коготком запуталась в его сетях: так и для погибели души довольно одной какой-либо страсти овладеть душою всецело. И мы замечаем, что у каждаго грешника есть свой излюбленный им идол, которому он служит, своя страсть, которая господствует в его сердце. Само собою разумеется, что это не исключает служения и другим страстям, но сии страсти обычно уступают первенство господствующей страсти и нередко прикрывают ее от духовнаго взора даже самого пленника сей страсти. Так постыдная страсть плотская иногда прикрывается страстью якобы благородной гордости, страсть скупости – лицемерным человеколюбием и тщеславием.

У святых отцев есть пророчество о монахах последних времен, что будут они спасаться не великими подвигами внешняго делания, а великим смирением. И за таковое смирение некоторые из них превзойдут древних чудотворцев. А противоположная смирению страсть, конечно, есть гордыня, питаемая тщеславием и честолюбием. Знает это враг и искушает современных нам иноков, а также и служителей алтаря Христова, наипаче всего честолюбием, тщеславием, а затем, конечно, и гордынею. Это заметил еще великий святитель Филарет, митрополит Московский: “Опаснее всего, говорил он, для монаха – честолюбие”. Слишком сорок лет живу я в монастыре, благодарю Бога, что моим духовным руководителем в продолжении многих лет был незабвенный ученик великаго в своем монашеском смирении старца Оптиной пустыни, отца Макария, архимандрит Леонид (Кавелин), который постоянно твердил мне о первом завете своего старца – послушании и смирении, об отсечении своего смышления и искании воли Божией наипаче во внешних обстоятельствах жизни. С этой точки зрения покойный старец оценивал нравственный облик каждаго монаха, ему подчиненнаго; никакия внешний достоинства в его глазах не имели большой цены, если монах имел склонность ценить самого себя: “Самоцен – первый враг монаха”, – говаривал он. И все внимание старца, как настоятеля монастыря было обращено на воспитание в подчиненных духа смирения, отсечения своей воли и смышления, сознания той животворящей в духовном отношении истины, что не мы делаем доброе, если что делаем, а Господь Своею всемощною благодатию, и если мы себе приписываем какое-либо добро, то крадем его, это добро, у Бога. Это в корне подсекало в иноках, внимающих своему спасению, всякий самоцен, а следовательно, отнимало почву и у честолюбия, стремления к наградам, к повышению в священном сане и под. Послушник может еще мечтать о монашеском звании, но должен помнить, что монах-то и есть, по выражению преподобнаго Иоанна Лествичника, “бездна смирения, в которую он низринул и в которой потопил всякаго злаго духа” (Лествица. Гл. 23, 27). В таком настроении придет ли человеку на мысль расценивать свои достоинства и заслуги и мечтать о каких бы то ни было наградах? Если данные Господом Иисусом Христом нравственные законы обязательны для всякаго верующаго, то тем более они обязательны для инока, для служителя Церкви, облеченнаго благодатию священства. И тот и другой должны помнить, что Господь не нуждается в их, говоря человечески, услугах в великом деле спасения людей в Церкви Его, а потому за великое счастие должны почитать, если Господь соделает что-либо чрез них, так что они удостоятся быть живыми органами Его жизнедеятельности в Его святой Церкви. Мысль о земных, человеческих наградах являлась бы для них кощунством, ибо их награда – то благодатное утешение, какое переживают они в своей совести, сознавая свою близость к Господу Спасителю. Но все мы немощны, ко всякому из нас может приразиться искусительный помысл самоцена, а потому те, кто стоит на страже спасения души монаха, имеют долг постоянно напоминать ему об этом, а когда потребно, то и ставить преграды к проявлению самоцена. Так и делал покойный о. Леонид. Помню, одно высокопоставленное лицо, мирянин, вздумал ходатайствовать пред ним о рукоположении скитскаго иеродиакона в сан иеромонаха. “Я и сам думал об этом, – сказал старец, – но теперь вижу, что ему рано быть иеромонахом; извините, ваше превосходительство, у меня уж такая дурная привычка: за кого ходатайствуют миряне, того – подальше поставить от повышений, пока у него простынет искушение самоцена”. И действительно, он отложил рукоположение иеродиакона почти на три года, дабы не повадно было и монахам искать повышений и наград чрез мирян, а мирянам ходатайствовать за них ко вреду их. А когда таких преград к исканию повышений не ставится, когда начальство прислушивается к тому, что вот такой-то инок “скорбит”, что его “забыли”, долго не повышают, не награждают, то среди монашествующих быстро развивается честолюбивое искательство наград и повышений, и тогда начальству приходится постоянно слышать попреки, что оно несправедливо к тому или другому иноку, и конца не будет таким упрекам. Страсть честолюбия положительно ненасытима, как и всякая, впрочем, другая страсть. Послушник мечтает быть мантийным монахом, но не для того, чтоб усилить подвиги иноческаго жития, – этого ему не запретит отец духовный и в состоянии послушничества, – а для того, чтобы пройти по церкви, распустив свою мантию: смотрите-де я теперь уже не послушник, а монах… Конечно, я говорю не о всех монахах, а только о тех, которые усиленно добивались пострижения. Но не долго утешает таких и мантия: скоро является желание сана иеродиаконства, а затем и иеромонашества. А там пойдут эти награды: набедренник, крест, а если есть возможность, то и орден… Я встречал несчастных иноков, одержимых страстью честолюбия до того, что они наводили справки: какое братство или общество какой дает значок своим членам, чтоб купить себе и привесить этот значок, внеся известную сумму как пожертвование на братство или общество. И обвешивает себя такой “инок” подобными значками, и не замечает, что добрые люди благодушно смеются над его страстью к таким значкам. Но дело и сим не ограничивается: скоро эти значки ему наскучивают, страсть честолюбия ищет себе новой пищи и постепенно превращается в страсть к властолюбию. Какой-нибудь простец, не умеющий правильно написать своего имени, чуть не по складам читающий Евангелие, мечтает быть уже настоятелем в каком-нибудь монастыре, а с настоятельством получить и сан игумена, а затем и архимандрита… Где предел такому духовному уродству?.. Иначе я не умею назвать такое печальное явление в среде иночества… К несчастию, в наше путаное время чего не бывает. И такие честолюбцы, на горе себе и подчиненным, иногда достигают своих целей и увенчивают свою главу митрами…

Я сказал, на горе другим – это понятно, ибо какой уж будет настоятель – человек без опыта духовнаго, преданный страсти властолюбия, ослепленный мнением о себе как о некоем выдающемся таланте, как о заслуженном человеке? Но он получает искомое и на горе себе: всегда должно помнить, что в области духа, в жизни Церкви, такое предвосхищение власти с целию обратить ее на служение идолу честолюбия не проходит безнаказанно для честолюбца. Бог помогает только тому, кто Ему служит, а без Божией помощи проходить служение делу спасения ближних невозможно. Посему честолюбец предоставляется собственным силам в новом своем положении и скоро начинает чувствовать это оставление его благодатию всепомоществующею… Его постигают неудачи по службе, нестроения в среде братии, которая не может питать к нему должнаго доверия и уважения, начинаются искушения, от которых он готов был бы бежать… Кто не своею волею стал на место начальника, кто не искал сего места, тот в таких случаях имеет дерзновение просить у Бога помощи: “Господи, Тебе было благоугодно поставить меня на это место: Ты и помогай мне!” А кто сам домогался места начальническаго, кто достиг его кривыми путями, тот не смеет, не может с таким дерзновением обращаться к Богу в трудныя минуты жизни. Его мучает совесть, его вера слаба, а враг не дает ему свободы отрезвиться, спокойно взглянуть на свое прошлое, раскаяться в своем честолюбивом искательстве… Мало того: Божиим попущением бывает, что пока он жил в обители подначальным, дотоле не знал некоторых искушений, оберегаемый от них всем строем монастырской жизни, а оказавшись на некоторой свободе, мало-помалу поддается и сим искушениям, которыя доводят иных настоятелей-искателей до гибели…

Я назвал служение страсти честолюбия “уродством” – оно таково и есть на самом деле. Человек отрекся от мира, дал обет глубокаго смирения и борьбы с своими страстями, имеет к тому и средства в самой обстановке монашеской жизни, и постоянное о том напоминание в самых одеждах своих; его цель – достигнуть такой глубины смирения, чтобы считать себя как бы лежащим под всею тварию – хуже всякой твари, а у святых отцев есть даже выражение, что монах должен считать себя хуже самого беса (ибо, объясняют отцы, бес бесу не вредит, а человек человеку может вредить, следовательно, он в сем случае поступает хуже беса), и вдруг – свое “я” он ставит выше всего, начинает служить своему самоцену, как идолу, отдает и время и силы на это служение, извращает весь порядок духовной своей жизни: разве он не представляет из себя урода, вроде, например, горбуна? Не напрасно же преподобный Нил Синайский называет гордость “опухолью души”. Всякая страсть, когда она всецело овладеет человеком, представляет как бы помешательство, но страсть гордости, самоцена, славолюбия есть по преимуществу помешательство, ибо справедливо говорит св. Лествичник, что если блудных могут еще исправить люди, то гордых только Сам Бог. В самом деле, что бы вы ни говорили зараженному самоценом иноку о монашеском смирении, о воле Божией, о необходимости бороться с своим самоценом, – он упорно будет стоять на своем: “Я-де не хуже других, вот такой-то награжден, почему же меня обошли?” – и прочие неумные глаголы. У него будто вытравлено нравственное чувство, лучше сказать – оно извращено у него: все, что по долгу монашескаго смирения он должен бы сказать в пользу брата, он говорит о себе, и наоборот, что должен бы сказать о себе, то говорит о брате… Тяжело да, пожалуй, и безполезно говорить с такими людьми: они не понимают вас, не хотят понимать. У них одно на уме – их собственныя достоинства, их заслуги, большею частию, конечно, мнимыя.

Я назвал страсть честолюбия помешательством. Из всех страстей, воюющих на душу, она чаще всего и, действительно, переходит в помешательство. Знаю немало таких примеров. Дело в том, что есть так называемыя в психиатрии “навязчивыя мысли”, а по-нашему, по-монашески, неотступные помыслы, которые, Божиим попущением, к смирению человека, а вражеским воздействием так овладевают умом его, что он перестает отличать свою мечту от действительности, и вот мечтал, например, о набедреннике, и мнится ему, наконец, что уже получил его; мысль идет дальше: он уже мечтает о дальнейших наградах и в своем помысле и мечте воображает, что получил уже их… Так один несчастный иеромонах в Сергиевой Лавре дошел до того, что вообразил себя белгородским (почему-то!) патриархом, целыя ночи проводил на молитве, готовясь якобы к служению, и кончил тем, что начал буйствовать и умер в доме умалишенных… Все, одержимые манией величия, несомненно в здравом состоянии мечтали о повышениях, наградах, что и дало почву для их помешательства. Известно, что кому больше дано, с того больше и взыщется. Монаху, по самому званию его, больше известны законы духовной жизни, по крайней мере – нравственныя требования, каково смирение, например; этому учат в монастырях каждаго послушника, хотя бы только на словах. Потому монах знает и козни вражии больше, чем мирянин. Он должен знать и то, как враг приражается к душе человека на почве его немощей духовных, а потому и должен стоять постоянно на страже своего сердца. Пока помысл грешный есть только приражение, мимолетная мысль, чужая еще сердцу, дотоле его легко прогнать от себя молитвенным вздохом ко Господу, пожаловавшись Ему на немощь свою и сознав эту немощь как духовную болезнь грехолюбиваго сердца. О сем и говорят святые отцы: блажен, иже имет и разбиет младенца сего о камень крепкой веры и упования на Промысл Божий, самопреданием водительству Божию.

Но если человек допустит помысл ближе к сердцу, войдет с ним в собеседование, то тут уже есть опасность согласиться с ним, допустить в сердце этого змееныша, а там уже он совьет себе гнездо и станет грызть душу грешным желанием чести, награды и под. Бывает и так, что враг нападает на душу внезапно, не давая ей опомниться, вдруг зажигая в ней грешное желание под каким-либо впечатлением извне. И в том и в другом случае борьба с помыслом бывает нелегкая. Лучшим средством для поражения врага и изгнания его из сердца – это откровение помысла старцу или отцу духовному. Это то же, что поймать поджигателя и предать его кому следует. В другой раз он уже не осмелится войти в нашу сердечную храмину как обличенный уже в покушении на мир нашей души. А мир этот глубоко возмущается помыслами тщеславия: обуреваемый ими человек как бы носится превыше всего окружающего, намеренно закрывает глаза на достоинства других, считая их своими соперниками на пути к повышению, мало того – старается увидеть в их глазу спицу, чтобы из нея сделать целое бревно… И особенно гибельна и для всех соблазнительна эта страсть в том, кто стоит ближе к благодати священства, кто стоит в передовых рядах воинствующей Церкви, разумею монашествующих и лиц духовнаго звания.

Что сказал я о монахах, то приложимо и к пастырям Церкви. Откровенно скажу: тяжело читать в “Колоколе” и других духовных изданиях статьи о наградах духовенству. Не то меня смущает, что речь идет о наградах: если Апостол Павел признавал добре труждающихся в слове и учении достойными сугубой чести, то почему бы и не оказывать так или иначе честь таковым, ея достойным, в виде ли духовных наград: скуфей, камилавок, крестов (хотя во времена Апостолов и этого не было), или даже в виде гражданских наград – орденов, исключая, впрочем, ордена не православные, например, Станислава, непризнаваемаго нашею Церковию святым. Смущает меня то, что говорят о наградах сами кандидаты на эти награды. Не Христовым духом веет от таких рассуждений… Пусть простят меня отцы публицисты! Были случаи, когда духовныя лица сами просили себе наград, да еще с жалобой на то, что их забыло ближайшее начальство! Где же тут дух смирения, без коего немыслим служитель алтаря Христова?.. Не вмещается как-то в голове мысль о таком забвении духа Христова…

Да, невольно вспоминается святое слово Христово: аще соль обуяет, потеряет силу, – ним осолится? Если цвет Христовой Церкви, монашество и пастырство, заражаются мирскими мечтами о суетных, в сущности своей, наградах, то чего ждать от мирян, рядовых христиан? Правда, когда все кругом заражено, то трудно устоять и духовным лицам; правда, не чужды стремлению к повышениям и наградам и стоящие повыше рядовых монахов и сельских батюшек; зараза как будто носится в воздухе, отравляя людей и духовно их ослепляя… Но, отцы и братия! Ужели с этим можно мириться? Ужели сознание долга, мысль о том, что Господь зрит с небесе и видит все наши помыслы, все движения нашего грешнаго сердца, видит и будет строго судить нас за эту измену святым Его заветам смирения, измену Его делу, нам порученному, за служение суетной страсти тщеславия – особенно в то время, когда Его святая Церковь отовсюду обуревается ересями и расколами, когда народ родной несет тяжелый крест борьбы за Веру Православную и несчастных братьев, гонимых тевтонами, – ужели, говорю, одна мысль о всем этом не может пробудить нашу совесть, отрезвить наш ум, заставить нас забыть суетныя мечтания о наградах и повышениях?.. На нас, ближайших служителей алтаря Господня, отовсюду устремлены взоры чад Церкви; от нас ждут утешения все скорбящие, ждут молитвенных воплей к небу от имени матери-Церкви, ждут духовнаго руководства в жизненной борьбе за святые идеалы Евангелия, а мы… ужели мы в такое-то время будем писать статьи о том, как и кого следует награждать, будет спорить и упрекать власть за ея якобы невнимание к нашим “заслугам”? Ведь страшно подумать о всем этом! Страшно сказать: до чего оземленились мы! Забыли заповедь: да не у весть шуйца, что творит десница… Хотим, чтобы все видели, все знали, все ценили наше доброе служение Церкви Божией и награждали нас за это! Выходит, если и делаем что доброе, – забывая, что ничего и не можем делать добраго без помощи Господа, – хотим все делать, так сказать – за наличный расчет: “Я-де вот неустанно проповедую, учредил у себя общество трезвости, попечительство, устроил школу и т. под. – начальство должно меня за это представить к такой-то награде, этого-де требует простая справедливость”. Что ж? Может быть, начальство и наградит, но от Господа как бы не услышать тебе на оном суде: “воспрял если благая в животе твоем, и довольно с тебя!” Не захотел ты поработать для небеснаго Домовладыки, так сказать, в кредит, в силу Его обетования, что и чаша студеной воды не будет забыта у Него, – получай же, но знай, что ты уже не сын послушания, а расчетливый, своекорыстный наемник, а может быть, и еще хуже того: ведь нам сказано, что если и все повеленное нам исполним – а где же все-то исполнить? – мы должны считать себя рабами неключимыми, ни на что негодными, потому что сделали только то, что должны, обязаны были сделать, и если бы не сделали, то были бы наказаны как рабы ленивые.

Отцы и братия! Тяжело говорить, тяжело писать все это… На память приходят грозныя речи пророка Божия Илии к израильтянам: “Долго ли вам хромать на оба колена? Если Господь есть Бог, то последуйте за Ним; а если Ваал, то ему последуйте”. В совести громко раздаются и слова Господа: “Не можете в одно и то же время Богу работати и мамоне”. Нельзя истинному последователю Христа делить свое сердце пополам и одну половину отдавать Богу, а другую – врагу Божию. Господь Бог – Бог ревнитель есть и не потерпит такое двоедушие. Что-нибудь одно – или надо целым сердцем служить Ему единому и в Нем едином искать себе всякаго утешения и награды, веруя неложному Его обетованию, – или же… мне страшно произнести это слово, – нет, да не будет сего! Дело немощи духовной я не хочу называть сознательной изменой Христу Спасителю, сознательным уподоблением тем древним фарисеям, против которых гремели громы обличения Христова. Пусть каждый из нас, носящий духовную одежду, чаще ставит пред своею совестию светлое зерцало Христова смирения и проверяет себя: отображается ли в нем образ сей божественной добродетели? Нет ли в нем пятен самоцена, столь искажающих сей образ до неузнаваемости? И если что заметит, то скорее да прибегнет к вернейшему средству очищения – самоукорению и покаянию пред Господом, Иже есть кроток и смирен сердцем. и в подражании Ему да обрящет покой смятенной душе своей!