Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 294
Об условном языке

Живем мы в век гласности; казалось бы, при условии гласности, свободы печатнаго слова, не должно быть неясности, недоговоренности, туманности, если только люди говорящие и пишущие сами ясно сознают, что говорят и пишут. Ведь если мысль не ясно сложилась в голове, то не следует ее и высказывать: к чему туман пускать по ветру? Однако же на деле выходит так, что куда ни посмотри – всюду встретишь эти туманныя пятна, недомолвки, тонкие намеки на что-то неопределенное, слова, в которыя можно по желанию влагать всякий смысл. Приходится догадываться, что туманными фразами тебе хотят сказать что-то такое, чего, по цензурным условиям, нельзя сказать прямо. Отсюда выработался особый язык условных выражений, намеков, язык, называемый прямолинейно мыслящими людьми “эзоповским”. В этом языке имеются термины, которые означают многое такое, о чем нельзя, неудобно говорить вслух. Десять лет назад пущено было, например, словечко: “освободительное движение” и свободно гуляло по газетным столбцам взамен слова, хотя и иностраннаго, но всем понятнаго, – “революция”. Таковы же новыя слова: “новый режим”, “новая эра”, кто пишет, тот знает, что надо понимать под этим словом в отношении, например, государственнаго устройства: это – “конституция”. Но в последнее время понемногу взамен “новаго режима” нет-нет и проскользнет словечко “наша конституция”, – непременно “наша”, чтоб отвести глаза цензурным аргусам: у нас-де совсем не то, что разумеют под конституцией в других странах, у нас – “самобытная” конституция, по идее древнерусской Царской Думы. Тут уж и цензор опустит перо с красными чернилами на кончике: нельзя придраться. Подождите еще года два-три: слово “наша” исчезнет, и останется только слова “конституция”. Можно бы написать целый том-словарь “эзоповскаго языка”, и наши патриоты оказали бы немалую услугу русскому обществу, особенно простым русским людям, если бы взяли на себя труд составления такого словаря и от времени до времени пополняли бы его. Этим они значительно рассеяли бы туман, пускаемый газетами по адресу рядоваго читателя, не умеющаго переводить с “эзоповскаго языка”.

Так называемыя “либеральныя” идеи имеют свойство распространяться подобно эпидемической заразе: сначала оне заражают легкомысленную зеленую молодежь, потом, особенно с вступлением этой молодежи в жизнь, заражают интеллигентное общество, далее спускаются в полуинтеллигенцию, в среду деревенских грамотеев, и наконец в народ. То же наблюдается и в отношении тех сторон жизни, к коим соприкасаются эти идеи, сначала оне носятся около внутренней политики, разных реформ управления, потом касаются народнаго образования и воспитания, наконец, проникают уже в область церковной жизни, касаясь даже канонов и догматов Церкви. Если Лютер когда-то смело пошел против латинской церкви, сразу поставив вопрос о реформации, то наши маленькие лютеры действуют осторожнее, исподтишка, понемногу, по каплям вливая свои идеи в сознание верующих и прикрываясь мнимою ревностью о благе самой Церкви. Они избирают и такие моменты в государственной жизни, когда все внимание верующих устремлено на тревожныя события: так было в недоброй памяти 1905 году, так есть и теперь. Тогда заговорили о необходимости церковных реформ, теперь – то же самое. Тогда пошли в моду “обновленческия идеи”, теперь – о “субботничестве канонов”, о “раскрепощении церковной жизни от мертвящих ее бюрократических пут”, причем предупредительно объясняется, что тут разумеется не светская только власть, но “духовная бюрократия”, в которую-де превратилась церковная иерархия. Далее идут обычныя либеральныя фразы, что Церкви “нужна свобода, нужна, как воздух для легких, без нея жизнь церковная гаснет и замирает”, что “церковную жизнь мертвит произвол и неправда чиновников в рясах и клобуках”, что наше духовенство есть “крепостное сословие, лишенное всякой защиты закона”, что “безправие заставляет всех, кто имеет возможность избежать положения архиерейской челяди (выходит: все иереи, все духовенство, по автору, не больше, как архиерейская челядь – до того безправны!), бежать от рясы в акцизники, в ветеринары, куда угодно, только под защиту закона. Безправие и произвол (конечно, архиереев), от котораго нет защиты, породили в Церкви, долженствующей быть союзом любви, такое озлобление и ненависть низших против высших, примеров которым трудно еще где-либо найти”. Величая архиереев “духовными бюрократами, чиновниками в рясах”, автор говорит, что они “играют в каноны, как в шашки”, что в настоящее время “пастырей, избранных голосом самой Церкви, единомышленных с нею в учении, – обошедших каждую семью своей церкви, таких, единственно каноничных и законных пастырей церкви, или вовсе нет, или слишком мало”. Как видите, предъявляется целый обвинительный акт против нашей иерархии, акт, полный самых тяжких обвинений, и если бы, помилуй Бог, эти обвинения были справедливы, то оказалось бы неизбежною реформация во всех частях церковнаго управления. И все это печатается в самой распространенной газете, с очевидною целию – посеять недоверие к иерархии, возбудить неудовольствие в среде духовенства против иерархии, против существующих порядков в Церкви, внести туман в понятия православных, словом: обвинить иерархию в том, в чем сами пишущие кругом виноваты: “в сознательном замалчивании правды в расчете на некомпетентность (малую осведомленность или вовсе неосведомленность) общества в сложных церковных проблемах (вопросах), в полной собственной неосведомленности относительно духа и порядков жизни в древней Церкви”. Я нарочито беру эти фразы у г. Царевскаго, чтобы читатель видел, как он пытается обвинить “чиновников в рясах” именно в том, в чем сам кругом виноват. В самом деле, что значит хотя бы вот эта фраза: “Ныне нет или очень мало пастырей, избранных голосом самой Церкви, единомышленных с нею в учении, обошедших каждую семью своей Церкви”? Нет, говорит г. Царевский, таких пастырей “единственно каноничных или законных. Стало быть, весь епископат Русской Церкви “неканоничен и незаконен”? Ведь сама “церковь”, под коею автор разумеет паству, не имеет даже возможности “избирать” себе епископа, не говоря уже о том, как понимать это “избрание”. Как, например, стала бы вологодская паства, раскинутая на миллионе квадратных верст, состоящая, по статистическим данным, из полутора миллиона душ, избирать себе архипастыря? Как могли бы эти полтора миллиона душ проверить правоспособность того или другого кандидата во епископа к ним? Как понимать это “единомыслие в учении с паствою”, о коем говорит г. Царевский? Да разве нужно единомыслие в учении только со своею будущею паствою, а не со всею Вселенскою Церковию? И как стали бы избиратели определять степень православности своего избранника? Кто стал бы его экзаменовать? Его же будущие пасомые? Куда девать словеса Господа: не вы мене избрасте, но Аз избрах вас, обращенный к Апостолам, первым Епископам Его Церкви? Или автор хочет свести все к протестантскому способу избрания пасторов? Ведь вот до чего можно договориться – намеренно или ненамеренно – Бог тому Судья, – задавшись целию “раскрепостить Церковь” отзасилия “духовных бюрократов” – епископов. Я не имею в виду подробно разбирать статью г. Б. Царевскаго, я хочу только показать пример, как под самыми красивыми фразами сеется полною рукою смута в умах читателей светской газеты, далеко не всегда способных разобраться в этом тумане напыщенных фраз.

Теперь в моде слово “приход”. О приходе говорят и в Г. Думе, и в печати, и в обществе. Но никто не задумывается над вопросом: а кого можно и должно считать “прихожанином”? Между тем, с этого вопроса надо начинать суждение о благоустройстве прихода. Такое благоустройство – дело необходимое, но оно должно быть выполнено крайне осторожно. Кому же не известно, что в среде именующих себя православными ныне немало язычников, не только по жизни – един Бог без греха – но, что опаснее, по миросозерцанию, по взглядам, – не скажу – убеждениям, ибо ныне и этим великим словом злоупотребляют, называя “убеждением” то, что вычитано из первой попавшейся под руки иудейской газеты? Как отделить вот таких полуязычников от истинно православных, в простоте верующих прихожан? А ведь лишь только будут даны формальныя права приходу, как вот эти-то полуязычники и выступят руководителями “общественнаго мнения” в приходе: для них ведь ни канонов, ни правил, ни указов правящей церковной власти не существует, им нужны только “права”, чтобы вмешиваться во всякое дело, составлять оппозицию (тоже термин из “эзоповскаго языка”) священнику, мутить простецов и распоряжаться в приходе по-хозяйски. Достойно внимания, что гг. пишущие о приходе совсем замалчивают вопрос о признаках правоспособности прихожанина: по-видимому, они думают, что достаточно быть в списке прихожан той или другой церкви, и это уже дает право и на все права прихожанина. Но избави Бог от таких прихожан в будущем преобразованном приходе! Это было бы не “обновление”, а полное разрушение церковной жизни, внесение в нее растлевающих начал, заражение ея теми микробами, коими болеет вся наша земская, общественная жизнедеятельность, все те учреждения, где самоуправление является основным принципом жизни. Но попытайтесь поставить вопрос о признаках православнаго прихожанина в желательном для Церкви смысле, и вы увидите, как обрушатся на вас все эти радетели “обновления приходской жизни”. Заслуживает осторожнаго внимания и то обстоятельство, что больше всего говорят и пишут о приходе газеты, коим, по составу их редакции, казалось бы, нет никакого дела до церковной жизни нашей православной России. Простое чувство порядочности, деликатности должно бы подсказать всем этим Кугелям, Нотовичам, Гессенам, что им не следует говорить о таких вопросах, в коих они ничего не понимают: довольно с них той свободы, с какою они толкуют о равноправии иудейскаго племени… Но разве можно этого требовать от них? На то и изобретен ими “эзоповский язык”, чтобы мутить воду на Руси. Печально то, что они сумели загипнотизировать нашу интеллигенцию до такой степени, что только и слышишь у разносчиков газет: подай “Речь”, подай “День”, “Биржевыя”, и это считается как бы признаком хорошаго тона, как будто это – самыя надежныя газеты во всех отношениях.

№ 295–296
Православным нужен не “народный”, а “приходский дом”

I

В правительственных кругах, как слышно, обсуждается вопрос о так называемых “народных домах”. Казалось бы, едва ли настала уж такая неотложная нужда в этих домах, чтобы обсуждать дело под гром страшных битв, когда все внимание и властей, и самого народа устремлено на великое дело борьбы с страшным врагом; да и едва ли было бы, даже по окончании войны, возможно затрачивать во всяком случае крупныя средства на это дело. Но пусть так, пусть заранее, хотя бы в счет будущей контрибуции с немцев, приготовят проект о народных домах: не чрез год – чрез пять-десять лет пригодится. Только вот что тревожит нашу православную русскую совесть: а что если в новом проекте воскреснут старые “народные дома”, вроде тех, которые сам же народ сжег в 1905 году?.. Помните, кто хозяйничал в некоторых народных домах в то злосчастное время, какия там читались лекции народу, какия речи произносились, какия издания там распространялись? О, конечно, скажут нам, то было да прошло и былью поросло; теперь вот и обсуждается проект таких домов, которые соединяли бы “полезное с приятным”, служили бы центрами народнаго просвещения, народнаго развлечения в праздники и т. п. Но ведь прежние дома, по мысли недоброй памяти покойнаго реформатора России,

графа с иностранной фамилией, предназначались служить именно вот этим же целям, а стали, во дни смуты, очагами этой смуты… Конечно, опыт прошлаго будет принят во внимание, а все же не худо прислушаться к голосу тех людей, которые стоят ближе к народу, непосредственно соприкасаются с ним, живут одними с ним идеалами. А идеалы нашего народа не допускают никаких компромиссов, никаких сделок с совестью или уступок в основных понятиях о предметах, имеющих то или иное отношение к нравственному, духовному миру. В этом отношении народ мыслит совершенно прямолинейно: развлечение и есть только развлечение, забава, и ни единаго гроша казенных денег на эту забаву не должно тратить; если уж кому охота позабавиться, то к его услугам – частныя предприятия, за которыми, однако же, надо установить строжайший надзор, чтобы не допускали ничего развращающего, ничего безнравственнаго.

Совсем другое дело – “полезное”, но тогда спросите: чего “полезнаго” желает сам народ? Он любит полезныя чтения на религиозныя и патриотическия темы, любит духовныя беседы, любит акафисты, церковное пение, не откажется послушать и полезныя беседы по сельскому хозяйству, хотя тут – уж извините – не обойдется без критики лектора со стороны слушателей: “Хорошо барам толковать, когда у них есть и машины, и земля, и наемныя руки, а вот посидели бы они на нашем положении” и т. д. Я имею в виду деревню, только деревню: в городах и простой народ заражается уже от полуинтеллигенции вкусами нерусскаго духа. Рабочий люд, приказчики, оторвавшиеся от родной деревни, уже не прочь и в кинематографе побывать, и на сцены посмотреть, и отдать свободные часы развлечениям, которыя в деревне сочли бы греховными.

И вот является вопрос, позволительно ли строить народные дома одного и того же типа в городе и деревне? Нужен ли в деревне вообще народный дом в том смысле, как мы его понимаем по опыту минувших лет?

Недавно Г. И. Никаноров в “Новом Времени”, говоря о необходимости скорейшаго разрешения вопроса о приходе, высказал хорошую мысль. “Пусть, пишет он, рядом с храмом вырастет приходский дом с богатым запасом книг, с возможностью собраться там и для чтения, и для беседы, для взаимнаго поучения (жаль, что не сказал яснее: о каком это “взаимном поучении” у него идет речь?), для постоянной поддержки в том непрерывном и огромном труде, который нужен России, если она, действительно, хочет быть свободной” (надеемся, речь идет о свободе от немцев и жидов, от иностранной культуры в материальном и духовном смысле)… Так вот решение вопроса о “народных домах”. Для народа нужен “приходский дом”, где под непосредственным руководством пастыря, приходскаго священника, верующие люди могли бы собираться дружною семьей, чтобы там отдыхать душой, набираться духовных сил, запасаться добрыми знаниями как в области религиозной, так и в других отношениях. Я думаю, что если бы те сотни тысяч, а может быть, и миллионы, которыя будут ассигнованы из казны, из народнаго трудового фонда, на “народные дома”, направить вот в это русло, в русло народно-церковной жизни, и по селам рядом с приходскими храмами строить приходские дома, то это принесло бы народу именно то, в чем он так нуждается, чего жаждет: удовлетворение его духовной потребности в праздничном отдыхе – так, как по совести понимает его сам народ. А если дело будет направлено по старой колее, если распорядителями этих “домов” окажутся люди, чуждые духу народному, равнодушные к Церкви, то ждать от них добра не приходится… Знаю, что меня назовут за это отсталым клерикалом, обскурантом, но я так уверен в правоте своих мнений, что никаких кличек не боюсь. Что греха таить? Нас, пастырей Церкви, боятся слишком близко подпустить к душе народной, отсюда пражда к нашим церковно-приходским школам, отсюда стремление поставить нас подальше от земской действительности в области народнаго просвещения, отсюда предубеждение вообще против духовенства как носителей “мракобесия”, суеверий, как от людей крайне ограниченных, как врагов истиннаго прогресса и цивилизации. Иногда чувствуешь, что мнящие себя быть сливками общества, представителями культуры только терпят нас, духовенство, как бы снисходят к нам, сознавая все свое превосходство. Если в столицах это сглаживается, маскируется тонким обращением – изысканной вежливостью, то в провинции иногда дело доходит до того, что какой-нибудь присяжный поверенный позволяет себе в запальчивости даже архиерею говорить “ты”. А взгляни поближе в его религиозное миросозерцание – какая пустота, жалкие обрывки из уроков по Закону Божию, сохранившиеся еще от гимназическаго курса, зато знакомство с “последними словами” немецкой лженауки, отрицательной критики, мнимой философии – всего понемножку. Не думайте, впрочем, что и эти обрывки лженауки он почерпнул из первоисточника: просто вычитал из иудейских газетных фельетонов… Тут главное – не знание, а просто мода на либеральныя бредни, желание хвастнуть своею мнимою прогрессивностью, показать, что вот-де мы какие просвещенные люди, не то, что попы да монахи… Жаль таких недоучек, а, между тем, нередко в их руках и судьбы школьнаго дела, и “народных домов”, и даже печать, особенно вне столиц. Немало таких господ заседает в земских и городских самоуправлениях; немало руководит учебным делом, распоряжается земскими суммами, народными библиотеками и т. п. Что им за дело до того, что Церковь, в лице своих служителей, 900 лет воспитывала тот великий народный дух, который теперь так поразительно проявляет себя и на полях битв, и в лазаретах, и в крестьянских хатах? Весь мир христианский удивляется красоте этого духа, а нашим интеллигентам откуда-нибудь из Уфы или Саратова до того никакой заботы… Вот и есть опасность, страшная опасность, если, вопреки всему настроению православнаго нашего народа, дело народных домов попадет в руки таких господ. Вот почему надо громко взывать: если есть средства, если считаете нужным строить народные дома, то поверьте это дело – не земствам, не городским самоуправлениям, а матери-Церкви. Установите какой-угодно контроль, наблюдение, но поверьте, что народ с радостью встретит такое доверие к церковной власти, и приходския дома будут, действительно, центрами народной жизни, не отдыха только, но и общественной жизни, в чем со временем окажется особенная нужда в виду расселения крестьян на хутора. Надо, чтобы, посещая в праздник храм Божий, хуторянин нашел место и просто для физическаго отдыха. Зимою пришлые из деревень богомольцы ютятся в церковных сторожках, в школах и в домах причта в ожидании обедни или между обеднею и утреней. А в приходском доме они нашли бы и что почитать в приходской библиотеке. И уж, конечно, в приходский дом не могли бы проникнуть такия издания, какия иногда попадаются в земских народных библиотеках и каких целые склады оказывались там в недоброй памяти “освободительных” годах.

Думается мне, что предубеждение против духовенства в нашей так называемой, интеллигенции зиждется на двух основах: во-первых, на усиленном распространении в последние полсотни лет, начиная с знаменитых шестидесятых годов, материалистических теорий и в книжном и в журнальном мире, а во-вторых, на простом недоразумении: на нас, служителей Церкви, смотрят в очки западной интеллигенции, где, благодаря деятельности слуг Лойолы и папскаго настойчиваго вмешательства не только в дела веры и совести, но и в политическия отношения, в мыслящих классах так естественно утратилось доверие к представителям Церкви и поселилось предубеждение против них. Но ведь ничего подобнаго в нашей родной истории не было, наша Церковь православная всегда шла рука об руку с государством в государственном строительстве, воспитывая народ в послушании власти и вовсе не вмешиваясь в дела мирския. Только незнание истории может допускать у нас какой-то клерикализм, если не считать таким укрепление православной веры в народе и духовное окормление народа Церковию. Само собою понятно, что Церковь не может допускать без протеста отравление народа безбожными учениями и еретическими мудрованиями: это было бы отречением ея от себя самой. Не может она также допускать уклонения от духа канонов церковных. Говорю: духа, ибо буква канонов и самою Церковию изменяется соответственно обстоятельствам времени. Так, в древности налагались епитимии за некоторые тяжкие грехи по десяти-двадцати лет, а позднее стали их сокращать, ныне же приходится, по немощам человеческим, и еще более сокращать их. Но многие ли из интеллигентов наших знают дух канонов церковных? Да знают ли еще и вообще: что такое каноны? Знают ли степень их обязательности для власти церковной? Судя по тому, какия реформы желали бы они видеть в родной Православной Церкви, можно думать, что они никогда и не заглядывали в каноны и свои суждения строят на началах, чуждых Православию, заимствованных, вычитанных из тех же немецких, с точки зрения нашей Церкви, – еретических книг, которыя читают предпочтительнее святоотеческой и вообще церковной литературы. А в этом – новый источник недоразумений в отношениях нашей интеллигенции к церковной власти и духовенству. Мы стоим, по мере возможности, на почве канонов, стараясь сохранить их дух в церковной жизни, а наши критики думают, что мы оберегаем свои сословные и иные интересы, и ставят исполнение нами долга нам в вину… Хорошо ли это?

II

Я закончил свою статью, когда мне подали “Приходский Листок” № 149 и “Киевское Руководство для сельских пастырей” № 23. В обоих изданиях идет речь о “народных домах”. В первом голос из народа: пишет крестьянин Федор Чириков из Талызина, Симбирской губернии. Оказывается, что идея приходскаго дома там уже осуществлена, благодаря неутомимому усердию местнаго священника о. Иоанна, и “дом” примерно обслуживает нужды прихода уже десять лет. Прежде всего, между заутреней и обедней там читаются для народа жития святых, подходящия статьи из книг и духовных журналов, по указанию священника. По вечерам ведутся чтения по обширной программе с общенародным пением и теневыми картинами. Кроме духовных статей, читаются статьи по сельскому хозяйству, полезные рассказы из народнаго быта, раздаются книги на дом из приходской библиотеки. Здесь же помещается кредитное товарищество, руководимое священником, собирается приходское попечительство; здесь же теперь работают крестьянския девушки, изготовляя белье для воинов под руководством матушек, жен священников. Тут есть и газеты, из которых крестьяне узнают все новости с войны… “Мы, пишет автор-крестьянин, очень желали бы, чтобы в каждом приходе было устроено подобное здание и чтобы им руководили священники”.

Вот подлинный голос из деревни, голос народа в лице одного из лучших его представителей. Теперь послушаем, что пишет в “Руководстве для сельских пастырей” некто Ник. Бережанский.

“Мы хотели бы, говорит автор, своевременно указать на одно чрезвычайно важное обстоятельство, которое окажет огромное влияние на будущую историю развития и успеха народных домов. Конечно, в народном доме должна быть библиотека-читальня, театральный зал”… Оставляя в стороне вопрос о народных домах в городах, где население уже отравлено и “театром”, спрашиваем: да ужели и в деревне нужен дом непременно “с театральным залом?” А знает ли г. Ник. Бережанский, как народ смотрит на театр вообще? Да и где он найдет хороших актеров для деревенскаго “народнаго дома?” А с плохими, коими хоть пруд пруди, по пословице ведь будет уже не театр, даже если и допустить идею театра для сельских народных домов, а простой балаган, одно народное развращение! Мне кажется, самая идея театра на казенный счет будет развращать народ, который еще не утратил взгляда на театр как на забаву для бар, на которую грешно тратить казенную копейку; эта идея должна уже вовсе устранить от народнаго дома главное лицо, которое может и должно по сану своему руководить делом воспитания народа в духе родных заветов Руси святой – разумею священника. Не пойдет же он в народный дом тогда, когда там будут исполняться на сцене хотя бы даже самые патриотическия пьесы. Это было бы соблазном для народа: “Как! Батюшка ходит в театр?.. Да какой же он после этого священник?!” – Да, г. Бережанский, наш простой деревенский народ пока еще держится именно таких воззрений, нравится ли это нашим интеллигентам или нет. А мы скажем: и Слава Богу. Пока не требует он, православный народ, “хлеба и зрелищ”: хлебушко у него свой есть, а зрелища он пока еще считает не больше, как забавой…

Но г. Бережанскому, как он сам говорит, “и этого мало”. “Необходимо, говорит он, чтобы народным домам был еще придан облик деревенскаго клуба, т. е. должны быть открыты при нем чайныя, буфеты без крепких напитков, музыка, танцы и проч.!”. Даже “и проч.!”… Это в деревне-το? Это для крестьян-то “клубы с танцами и музыкой” на казенный счет?! Да сохрани нас, Господи, от такой напасти! Тогда уж батюшка не показывайся в народный дом.

“Клуб”… Народ такого слова и не слыхивал. Помню, лет 20 назад, когда я был казначеем в Троицкой Сергиевой Лавре, приходит ко мне немец-аптекарь и просит, по поручению посадских интеллигентов, разрешения снять помещение в лаврской гостинице “под клуб”. Спрашиваю его: а что такое клуб? Отвечает: “Это место, где можно приятно провести время, в обществе членов клуба, отдохнуть, почитать газеты, развлечься в свободный час”… “Другими словами, – докончил я его мысль, – убежать от семьи, от детей, от жены, поиграть с приятелями в винт и т. д.?” Он ответил: “Да, хотя бы и так”. Тогда я сказал ему: “Обитель преподобнаго Сергия никогда не даст помещения для таких празднолюбцев”. И отказал. А теперь вот г. Бережанский хочет мужичка приучить бегать от семьи в народный дом, чтобы там слушать музыку, а может быть, и участие в танцах принимать? Почему бы не так? Танцы он считает ведь занятием “совместимым с делом народнаго просвещения”. Он, видимо, чувствует, что сказал нечто лишнее, неудобь приемлемое для “сельских пастырей”, для которых издается журнал, где он помещает эту статью, но и этим он не стесняется и спешит как бы предупредить возможное ему возражение: “Надо, говорит, на вещи смотреть просто и прямо. Пора перестать смотреть на народ, как на детей, которых надо опекать”… Вот так мы и смотрим на наш православный народ: он духовно стоит много выше автора названной статьи, и если бы в народный дом пошел священник, то прямо сказал бы ему: “Тут, батюшка, тебе не место, тут, видишь – забавляются танцами и театром”. Таким образом, уже пастырь, по верному народному взгляду, оказался бы под опекой своих пасомых, если последовать совету г. Бережанскаго. “Надо свыкнуться с мыслию, говорит он, что народ имеет право так же веселиться и развлекаться, как и мы, образованные жители больших городов”. Так сам себя и выдает г. Бережанский в качестве обыденнаго интеллигента, коему чужды идеалы народнаго духа. “Жизнь – не монастырь, продолжает он, и не старообрядческая молельня, где искушают друг друга в писании”. Ну, а как же быть, когда лучшие русские люди из простого народа, каких ведь и надо иметь в виду при суждении о духовных потребностях народа, – когда эти люди прямо чуждаются идеи театра, танцев и музыки, разумеется при танцах, и соблазняться будут, когда все это будет заводиться на казенный счет?.. “У каждаго человека, пишет г. Бережанский, есть потребность общения с себе подобными, и есть потребность поговорить, потолкаться, и нельзя человеку весь его свободный досуг заполнять душеспасительными чтениями да умственной работой”. Тяжело читать эти строки в духовном журнале, назначающем себя в “руководство для сельских пастырей”. Какая-то, простите, пренебрежительная нотка слышится в этих строках по отношению к “душеспасительному” чтению. “Пойти в такой клуб, говорит г. Бережанский, потолкаться там вечерок в компании с товарищами за чашкой чаю, почитать газету, а то послушать музыку, а потом хор, танцы, спектакль, – что может быть здесь вреднаго?” Да прежде всего уже одно то будет вредно, что народ привыкнет смотреть на народный дом, как на место забавы, куда батюшке показаться стыдно, и забава эта будет на казенныя деньги. Уже это одно вредно! Не полезно и то, если мужичок будет бежать из семьи для того, чтобы “потолкаться с товарищами”: какие еще будут “товарищи”, какой хор? какие танцы? Если хотите, чтобы добрый мужичок пошел в народный дом с пользою для себя, чтоб его русская православная совесть не осуждала его, то поставьте дело так, чтоб он мог привести в народный дом и семью свою, чтобы, по возвращении оттуда, нашел, что сказать в назидание своим детям, не заражая их юной души страстью к праздным зрелищам, смехотворным шуткам и болтовне…

Надо знать и помнить, что наш народ гораздо вдумчивее, гораздо серьезнее смотрит на развлечения, чем наша интеллигенция. Что худого в том, что его взгляд иногда более строг, чем интеллигентный? Поверьте, что аскетизм в народном мировоззрении, в его нравственной оценке тех или иных явлений жизни не только не мешает духовному прогрессу в его развитии, но и создает благоприятную почву для сего развития. Народ не забыл своих аскетов-подвижников и сотнями тысяч ходит в их святыя обители учиться у их гробов истинно православному пониманию смысла жизни. Вот почему надо бережно относиться даже и к тому, что кажется нашим интеллигентам слишком сурово аскетическим. Надо изучать сохранившияся от веков древних в душе народной начала православнаго мировоззрения, благо они еще не совсем вытравлены разными новшествами, и на них строить законы, руководящие всеми явлениями народной жизни, а не на мечтах наших интеллигентов, насквозь пропитанных западными, главным образом немецкими, идеалами. Довольно опытов над народной душой! Пора прислушаться к этой душе и спросить ее: чего она просит? Как она думает о том, что ей нужно? Два века пытались переделать наш простой народ по образу и подобию европейцев; настоящая война показала те сокровища народной души, какия заложила в нее наша мать – Церковь Православная, вскрылся тот драгоценный клад, который не успели расхитить разные непрошеные просветители и радетели народа на протяжении двух веков: наш долг оценить этот клад, долг интеллигенции изучить его в духе христианскаго смирения, как изучали его наши незабвенные славянофилы, как знают и ценят его лучшие пастыри Церкви, и это тем более, что даже чужие народы теперь отдают должное сокровищу нашего народнаго духа…

Нужно ли говорить, что помещение небольшой заметки г. Бережанскаго в “Руководстве для сельских пастырей” я считаю просто недосмотром почтенной редакции духовнаго журнала?..