Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 20
“Идите и вы в виноградник Мой!”

Сегодня вместо обычнаго дневника я печатаю в “Троицком Слове” свое слово к семинаристам, оканчивающим курс в этом году. Нет на земле более ответственнаго звания, как звание епископское, и нет для епископа более затруднительнаго положения в наше время, как приискание достойных кандидатов священства. И это – особенно в епархиях многолюдных и разбросанных, в коих служение пастырское есть сугубый подвиг. У меня в епархии полтора миллиона православных; они расселены на пространстве до 2000 верст в длину и около 500 верст в ширину. Есть на Руси епархии в несколько раз больше моей, особенно в Сибири. Есть приходы в моей епархии, в коих деревни отстоят от приходской церкви на полтораста, на двести верст. В Сибири версты считаются сотнями. Служение в таких приходах уже по одному этому, по огромным расстояниям, есть подвиг. Но не всякий способен на подвиг. А нынешния семинарии, – этого не следует скрывать, – не воспитывают подвижников. И вот по несколько месяцев, по целым годам не находится кандидата во священника в такие приходы. Что делать архиерею? Помнить надо, что священник – не наемник, не чиновник. Найти подходящаго чиновника не так трудно: дайте ему побольше жалованья, и к вам пойдет с менее обезпеченной должности надежный человек. Но… во-первых: у нас вообще-то положение священника не обезпечено материально, да если бы и было обезпечено оно – это еще не ручательство, что вы найдете такого, какой нужен. Бывает напротив: на место более обезпеченное польстится и такой, который пойдет только ради сквернаго прибытка, а потому о деле Христовом ему не будет никакого дела, никакой заботы. Для пастырства нужно нечто большее образования, нужна готовность всего себя отдать своему служению. Хорошо там, где небольшая епархия, где епископ может каждый год видеть лично всех своих священников, где он может лично руководить ими. Но много ли у нас на Руси таких епархий, да и есть ли еще? С течением времени требования, предъявляемые к священнику, все повышаются: от него требуют и более образованности, и большей строгости к себе самому в поведении, и полнаго безкорыстия, и чуть ли не евангельскаго совершенства. А на деле является все наоборот: все эти качества в кандидатах священства идут на убыль. С болью сердца приходится отмечать это явление, тем более прискорбное, что на него как-то мало обращается внимания… как будто это явление совершенно естественное. А между тем ведь оно в высшей степени тревожное. Кому дороги интересы Церкви, интересы Русскаго народа, тот не может не болеть душою, размышляя об этом. В след. № нашего издания я поговорю подробнее по сему поводу. А теперь привожу здесь свое приветственное слово семинаристам в желании, чтобы оно дошло до их сердца, чтобы хоть некоторых из них повлекло на путь служения родной Церкви.

Приветствую вас, добрые юноши – любимые питомцы Церкви Божией, с окончанием курса учения в духовной семинарии и призываю Божие благословение на ваш жизненный путь! Сожалею, что удерживаемый вдали от града Вологды долгом служения Церкви и отечеству, не могу лично сего сделать, но утешаю себя тем, что могу поручить это моему доброму сотруднику во Христе – преосвященному Антонию.

И в вас, юные друзья мои, я хотел бы видеть будущих наших сотрудников – сослужителей Церкви Вологодской; и вас ждет к себе на служение наша матерь-Церковь Православная; и вас с ранняго утра жизни зовет к Себе на святой труд Небесный Домовладыка: “идите и вы в виноградник Мой, и что будет следовать, дам вам” (Мф. 20, 4). Возведите очи ваши, глашает Он, и посмотрите на нивы, как оне побелели и поспели к жатве (Ин. 4, 35). Жатвы много, а делателей мало… (Лк. 4, 2). Эти словеса Господни особенно властно должны звучать в сердцах ваших сегодня, в знаменательный для вас день, когда открываются пред вами двери из школы в жизнь. Зовет Христос, зовем и мы: выходите на ниву Божию, вступайте во двор овчий, становитесь на стражбу Господню, чтобы спасти словесных овец Христовых на пажитях словес Божиих! Церковь Божия переживает дни великих испытаний. С одной стороны, просыпается совесть народная, измученная позорными явлениями последняго времени в общественной и государственной жизни: народ жаждет слышания слова Божия, он ищет Бога, толпами стремится туда, где чает утолить эту жажду; с другой стороны, в народную душу отовсюду грязными потоками врываются разныя отравленныя ядом сатанинской гордыни лжеучения. Народ ищет Божией правды, а современные книжники и фарисеи проходят море и сушу, чтобы обратить хотя одного простеца, а когда это случится, делают его сыном геенны, худшим, чем они сами (Мф. 23,15). Против святой нашей веры, против Церкви православной восстали все силы адовы: нет ереси, нет раскола, которые не ополчались бы на Церковь Божию, которые не пытались бы расхищать Божие стадо. И все они стремятся подменить основу нашего святаго православия: христоподражательное смирение – сатанинскою гордынею, любовь в простоте сердца – лицемерием и ненавистию, послушание сыновнее – самочинием, апостольское и святоотеческое предание – собственным смышлением и мудрованием. Для нас, пастырей, очевидно, что кому-то – а кому, как не сатане и слугам его? – нужно подменить самое миросозерцание народное, исказить народную душу, похитить ея заветныя сокровища. Уже появляются лжехристы и лжепророки, и хотя еще не творят знамений и чудес, но уже прельщают многих, дерзая говорить: “я – христос!” (Мф. 24, 23. 24). И находятся невежды – увы! – таковых невежд немало и среди так называемых образованных, которые верят им… Да, как это ни странно, как ни прискорбно, друзья мои, но приходится признать, что в духовном отношении наши “интеллигенты” иногда стоят несравненно ниже простых безграмотных женщин: в гордыне своей они не видят своей духовной слепоты и, подобно древним фарисеям, всегда готовы говорить о себе: “ужели и мы слепы?” (Ин. 9, 40), тогда как простая женщина всегда готова сознаться, что она – темный человек.

Вот скорби, какия ныне переживает Христова невеста – Церковь. Но с нею – Христос! Он обетовал, что врата адовы не одолеют ея (Мф. 16, 18). Он изрек Своим Апостолам, се Аз с вами есмь до скончания века (Мф. 28, 20). И верно слово Его! Все еретики и раскольники являлись и исчезали, а Церковь Божия пребывает вовеки. Выходите же бодро на служение ей! Исходите в сретение Небесному Пастыреначальнику с горящими сердцами, как мудрыя девы исходили с горящими светильниками! Он ждет вас. Он говорит: “идите и вы в виноградник Мой и что будет следовать – получите!” Он стоит у дверей сердца вашего: “се стою, глаголет, у двери и стучу”… (Откр. 3, 20). Он Сам будет в вас и чрез вас делать в винограде Своем: только отдайте Ему свое юное сердце, свою волю! Воистину иго Его благо и бремя Его легко (Мф.11, 30). Воистинну блаженны все входящие в труд Его!

Господь вас да благословит. Аминь.

Это обращение было прочитано преосвященным Викарием после благодарственнаго молебна в день выпуска окончивших курс 9 июня и роздано им в виде отдельнаго листка.

№ 21
Питомцы Церкви бегут от Церкви!

У кого что болит, тот о том и говорит. В России имеется 56 духовных семинарий для приготовления пастырей, а епископы озабочены недостатком кандидатов священства. Семинарии выпускают студентов для высших учебных заведений, акцизных чиновников, даже ветеринаров, а во священники в некоторых епархиях из их питомцев едва ли идет один из десяти. Приходится архиереям подбирать старичков диаконов, не кончивших курса, псаломщиков, едва дотянувших до 2-го класса семинарии, а в приходы с единоверческим населением и начетчиков (богословы у старообрядцев. – Ред.), и ими замещать места священников по селам. Межу тем, семинарии выпускают в каждой епархии столько “кончалых”, что ими можно бы замещать сполна вакансии не только в своей, но и в других, еще не имеющих семинарий, епархиях. Что же это значит? Можно ли мириться с таким явлением?

Благовременно подумать об этом. В синодальных канцеляриях работает 16 комиссий, составляющих программы для будущаго устава духовных семинарий; работают спешно, а главное – как бы тайно: по крайней мере в печати ничего не встречаем мы о сих работах. Не я один опасаюсь, – от многих епископов слышал я тревожное опасение, как бы не опустили из виду самаго главнаго – чтобы семинарии прежде всего давали нам достойных кандидатов священства. Не тревожное ли, в самом деле, явление: на Церковь Божию надвигаются со всех сторон полчища врагов-еретиков, а ея духовныя силы падают, ея пастыри понижаются в своем образовательном цензе, и, что особенно тревожно, в них постепенно гаснет та благодатная искорка ревности о служении спасению ближняго, которой одной и жива Церковь Божия. Идеализм духовных юношей куда-то улетает. Помню, лет пятьдесят назад, мои братья-семинаристы привозили с собою из семинарии пачки тетрадей – запас проповедей, на случай, когда будут они священниками; помню, сам я, учась еще в духовном училище, списывал себе целые томы лучших слов и поучений, которые мне особенно ложились на сердце. У каждаго из нас была тайная мечта: “буду священником – пригодятся”. Конечно, мечта – ребяческая: нельзя же век жить списанными проповедями священнику, надо же и самому – и это главное – уметь сказать слово. Но тут важен не практический результат, а то настроение, какое выливалось в этом стремлении запасаться проповедями. В душе питомца духовной школы жила мечта быть пастырем, в его внутреннем человеке уже слагался идеал служения Церкви. Да в юноше ли только? Не носили ли мы эту заветную мечту еще в раннем детстве, еще безсознателыю? Не отражалась ли она еще в наших детских играх? Да простит нам святая матерь наша Церковь наши детския крестныя хождения с досками и лопатами вместо икон и с пением “Христос воскресе”: то не было кощунство, то было невинное в сущности стремление скорее быть тем, чем были отцы наши… О том ли теперь мечтает духовный юноша? То т ли идеал носит в себе его душа? Увы, для семинариста стала более привлекательною мечта быть “лошадиным доктором”, ветеринаром, чем пастырем и врачем душ! Духовенство отдает своих детей в духовные семинарии теперь больше потому, что это – даровая средняя школа, подготовляющая на все пути жизни, а не потому, что оно желает повести детей по своему пути служения Церкви. Забывают отцы, что сами питаются от Церкви, у Церкви же хотят взять средства и для образования своих детей, но отдать их на служение ей – у них и мысли нет… Разве неудачник выйдет – деваться будет некуда. Я знал немало почтеннейших протоиереев столичных, которые отдавали детей своих в гимназии, оттуда вели их в университеты, но не пускали их по своей дороге. Как будто духовная школа – это что-то низшее против светской, нечто плебейское… А от столичных батюшек заражались таким взглядом как-то безсознательно и сельские, но, не имея средств воспитывать детей в гимназиях, скрепя сердце посылали их в семинарии, внушая все же, что будет время, когда они покинут путь сей и поступят в университет, в какой-нибудь институт. Не буду теперь говорить, под влиянием каких причин слагались такие взгляды, такия стремления: обычно говорили и говорят, что материальная необезпеченность духовенства ставила его в унизительное положение пред прихожанами: всю жизнь смотри в руки мужика, а в городах – купца, барина, – об этом скажу свое мнение когда-нибудь после, – теперь же отмечу, что как будто и высшая духовная власть шла навстречу таким стремлениям духовенства: наши семинарии на нашей памяти уже не раз преобразовывались, и все в сторону таких пожеланий. Вот и теперь назревает, уже вырабатывается реформа, но что она готовит нам? С тревогой думаем мы, архиереи: дадут ли нам новыя семинарии добрых кандидатов пастырства? Зажгут ли в сердцах семинаристов тот огонек, без котораго пастырь есть наемник, который видит волка грядуща и бегает? Обучат ли будущих пастырей “глаголом жечь сердца” или – если уж это не по силам современной школе, – то по крайней мере, живым словом, правильным, доступным народу языком, тепло и сердечно излагать истины веры в противовес лжеучениям, имже ныне несть числа? Или по-прежнему будущий пастырь без тетрадки не сделает ни шагу? Познакомят ли, заставят ли полюбить писания духоносных отцев и учителей Церкви? Сумеют ли воспитать в юношах – кандидатах пастырства вкус к той священной литературе, которая служит украшением именно Православной Церкви – к аскетическим творениям отцов? Или, как было от дней ложнаго классицизма, заставят их долбить латынь и греческих языческих писателей? И латынь нам нужна, и особенно греческий язык, но не стыдно ли школе нашей, что, обучив нас (с грехом пополам) языку Гомера, Ксенофонта, Горация и Цицерона, она забыла обучить нас тому, что нам нужнее во сто раз всех этих язычников – языку родной нашей церковной поэзии, языку наших песнопений и молитв, и мы, воспевая эти песни, читая эти молитвы, в темном иногда переводе, не всегда уразумеваем даже их смысл, не говоря уже о дивных красотах нашей церковной поэзии, о глубоком значении наших обрядов, способных не только раскрыть глубину наших догматов, но и воспитать в душе нашей высшую степень эстетическаго чувства? Церковность… Да это ведь такая неистощимая сокровищница красоты, глубокаго богословствования, дивной гармонии всего, что способно воспитать душу для неба и дать сердцу счастье еще на земле, что некто из духоносных мужей не напрасно сказал: прекраснее нашей литургии (а мы прибавим – и вообще нашего богослужения в его идеале) мы, может быть, увидим что-нибудь разве только на небе… И вот питомцы наших духовных школ, будущие пастыри Церкви, всего этого лишаются… Да, лишаются, ибо то, что им дается взамен сего в учебниках гомилетики, литургики и сродных наук, способно только оттолкнуть их своею сушью… А ведь это – будущие воспитатели русскаго церковнаго духа в массах народных! Это – будущие носители для грядущих поколений идеалов церковных! Куда мы идем? Вперед ли? Не назад ли?.. И не потому ли множатся ереси и расколы, что сии идеалы затмились в сознании тех, кто должен быть их носителем, что свет гаснет в том, кто светить должен, что вожди сами не видят тех путей, по коим должны вести народ? Народ инстинктивно ищет света, но вместо ярко горящих светильников во тьме своего невежества встречает болотные огоньки – разных лжеучителей и идет за ними… А где же те, кто светить должен, кто должен показывать ему путь? Увы, часто они сами являются настолько неподготовленными к своему святому служению, что боятся встретиться с каким-нибудь баптистом или штундистом… Жалкие пастыри! Ведь если бы не так, то зачем бы нам заботиться о миссионерах? Да каждый пастырь в своем приходе и должен быть миссионером! Казалось бы, ему должно быть стыдно пред прихожанами искать помощи миссионера! Миссионеру место бы только в среде неверующих, а не в среде православных. И вот мы с заботою спрашиваем: принято ли это во внимание при составлении программ? И вообще: что будет положено во главу угла при преобразовании наших семинарий? Дождемся ли мы, архиереи, когда будем уверены, что вот, наконец-то, у нас есть школы, в строгом смысле пастырския школы, из коих будут выходить закаленные бойцы-пастыри, не боящиеся волков, готовые душу свою положить за овец стада Христова? Когда мы будем иметь утешение чувствовать, что мы не одиноки, что в наших епархиях не десяток, а сотни таких бойцов, готовых пойти всюду, куда мы их пошлем… А ведь для этого недостаточно перекроить старый устав; для этого надо смело, решительно и громко заявить: семинарии – для Церкви, для приготовления пастырей и других целей, посторонних, – отнюдь не имеют. Годны ли будут семинаристы для университетов или не годны – до этого нам дела нет. Хочет ли духовенство пускать детей по своей дороге или не хочет – это его дело. Если не хочет, то пусть ищет себе другия школы, пусть открывает – только не на средства Церкви, ибо она бедна, у ней на то нет средств – гимназии свои… Нет средств – Церковь не виновата. Ведь на нет и суда нет. А нам думается, что если в семинариях будет веять дух любви к труду, если семинарист будет любить пастырскую науку, то полюбит и свое звание. Питомец строго выдержанной нравственной школы будет годен и на всех других поприщах жизни, если бы почему-либо не вступил он на тот путь, на какой готовила его школа. Не захочет он пойти во священники, пусть год-два поготовится и идет в университет. Но пусть же наперед знает, что ради своей мечты изменить своему званию и призванию он должен будет потерять эти два-три года. Нужды и пользы Церкви важнее интересов отдельных личностей, важнее мечтаний, хотя и духовных, но не церковнаго духа, отцов и их сыновей. Мы переживаем время, когда решается вопрос: быть или не быть нашему народу православным? Стоять или не стоять православию на Руси? Идти ли этой Руси своим, Богом ей указанным историческим путем, или же сбиться на пути развращенныя и изменить заветам наших отцов? И решение этого вопроса главным образом зависит теперь от того, будут у нас добрые пастыри или наемники? Будут ли наши семинарии служить своей Церкви, которая их питает и греет материально, или же станут склонять колена направо и налево?

Всякое двусмыслие, всякое колебание, всякая сделка с совестью, уступка и соглашение с духом времени – для Церкви опасно, а для народа Русскаго – прямо скажем – гибельно…

№ 22–23
Памятники-статуи святым угодникам

Московское Археологическое Общество хочет поставить памятник смиренным служителям Церкви Русской, святителю Гермогену, Патриарху Всероссийскому, и преподобному Дионисию, Радонежскому чудотворцу. Местом памятника избрана историческая Красная площадь в Москве, где уже красуется памятник Косме Минину и князю Пожарскому. Археологическое Общество желает сим памятником ознаменовать наступающее в 1912 году трехсотлетие окончания великой смуты, до основания потрясшей нашу матушку Русь в начале XVII столетия. Памятник, очевидно, должен говорить русским людям: “Любите Русь, как мы любили, целым сердцем; будьте готовы положить за нее свои души, отдать ей беззаветно все: и ум, и сердце, не говоря уже об имуществе, отдать самую жизнь свою за ея благо. Смотрите на нас и вспоминайте наше время, наши подвиги”.

Святейший Синод предоставил Археологическому Обществу произвести в текущем году во всех церквах Российской империи тарелочный сбор за всенощными бдениями и литургиями в праздники Апостолов Петра и Павла и Успения Богоматери. Та к откликнулась церковная власть на начинание Археологическаго Общества.

В последнее время сборы по церквам в великие и не в великие только праздники – обычное дело. Собирают ежегодно в известные дни разныя общества: Миссионерское, Палестинское, попечения о слепых, Краснаго и других крестов, – всех таких не перечтешь; собирают и не ежегодно, а только раз или два в определенный день на то или другое доброе дело. Не могу не заметить, что святое дело христианскаго благотворения, всецело некогда принадлежавшее Церкви, ныне, большею частию, ушло из Церкви и является в нее только с кружкой или тарелкой для сборов, а все распоряжение сими сборами идет уже мимо Церкви… Не буду теперь останавливаться на этом вопросе: можно ли сие признать нормальным явлением в церковной жизни по самому существу, тем более что к настоящему случаю это едва ли может иметь и отношение. Церковь строила и строит храмы как памятники, но еще никогда не строила памятники в мирском смысле этого слова. Я хотел бы только отметить, что это даже едва ли не первый случай сбора на памятник во время богослужения в церквах наших. Собирали на построение храмов, на школы, на богадельни, на миссии, словом – на дела добрыя, но не на постройку мирского памятника. Не хочу восставать против такого сбора и теперь, ибо распоряжение церковной власти уже состоялось, никакой ереси в нем не усматривается, а потому и протестовать против него нет повода. Но при исполнении сего дела, при построении памятника, может произойти нечто такое, от чего хотелось бы предостеречь теперь же и Археологическое Общество, и тех, кто должен отвечать пред Богом и историей за возможный соблазн…

Прежде всего вспомним: когда Москва решила поставить памятник Царю-Освободителю, то покойный Государь, мудрый носитель народных идеалов, особенно был озабочен тем, чтобы этот памятник, поставленный в Кремле, этом, по его выражению, “алтаре” Руси православной, не нарушал своим мирским характером духовной гармонии святынь кремлевских. Он был прав: до сего времени Кремль не имел в себе ни одного памятника в западно-европейском смысле, для него ясно было, что такие памятники не вполне отвечают народному миросозерцанию. Народ знает памятники-храмы, но не памятники-статуи, и очень мудро было избрано место для памятников самому ему, великому Царю-Миротворцу, – вне всероссийскаго “алтаря” – Кремля: как-будто он смиренно вышел отсюда, чтобы в благоговении созерцать издали святыни Руси Православной с своего величественнго трона, от храма-памятника великих событий 1812 года. А памятник своему великому отцу он закрыл дивною сенью, поучающею своими мозаиками русских людей любви к своим Царям… Пусть Императорское Археологическое Общество и те художники, которые будут обдумывать проект памятника патриарху Гермогену и преподобному Дионисию, глубоко задумаются над этим… Во всяком случае в обсуждении сего вопроса необходимо участие представителя Святейшаго Синода и окончательное его решение, прежде чем восходить на Высочайшее воззрение, должно быть предоставлено Святейшему Синоду.

Я сказал, что памятники-статуи не отвечают нашему русскому народному миросозерцанию, нашим народным идеалам. Православная Церковь не приняла ваяние в качестве церковнаго искусства: она только терпит его как исключение из общаго правила. Ваяние слишком напоминало христианину первых времен культ языческий, языческих идолов, которых так ненавидели христиане; оно, воплощая идею, недостаточно способно было одухотворить ее, слишком, так сказать, оплотеняло ее… Вот почему оно несродно духу чистаго православия. Западная Церковь постепенно ввела в свой культ ваяние потому, что сама, хотя и безсознательно, постоянно находилась под влиянием воспринятых от язычества идей. Все римское богословие со времени разделения Церквей построено на человеческом, юридическом начале. Вся культура, искусство, наука – все имело корни в язычестве. Римская церковь не задумывалась и языческаго Зевса переделывать в Апостола Петра, вручая ему ключи Царства небеснаго. Православие взяло из языческой культуры только то, что было чисто по природе своей, что не отвлекало мысль верующаго в сторону язычества. Церковь взяла для своих храмов, например, план театра, но самый театр отвергла. Для удовлетворения потребности эстетическаго чувства она создала нечто, отдаленно напоминающее первобытный театр времен Софокла, Еврипида и др. великих трагиков (ибо театр того времени был для язычника почти богослужением), но и то очистила, возвысила, одухотворила до того, что всякое напоминание о театре исчезло. Я говорю об обрядах богослужебных, о пении и т. п. Ваяние же отвергла, заменив его живописью, вернее – иконописью. Наш народ всю свою культуру воспринял от Православной Церкви: понятно, что и на всякия статуи он смотрит с церковной точки зрения. Мне приходилось, например, слышать от простых поселян наименование памятника Пушкина “идолом”. И думается мне, что уже по одному этому не следует ставить памятника святым печальникам родной земли в виде статуй: зачем насильственно навязывать народу доселе чуждое ему воззрение на памятники святым людям? Зачем вводить его в искушение мыслию о том: место ли угодникам Божиим стоять среди площади? Не будет ли это профанацией, особенно при нашей русской неряшливости, когда нередкость, например, видеть голубиный помет на памятнике Пожарскому и Минину, когда слышится не редко непечатная брань извозчиков около заветных святынь наших храмов, когда подножия памятников не защищены от возмутительных надписей?.. Пусть так, пусть ставят у нас памятники великим людям, прославившим нашу родную Русь, пусть эти памятники, как памятник Минину и Пожарскому, и говорят, и даже перстом показуют русским людям на те святыни, за которыя они грудью стояли: “не на нас смотрите – смотрите вот на эти святыни, любите их, умирайте за них: в почитании их – залог для вас Божия благословения”… Пусть даже красуется памятник славному нашему святому князю-просветителю Владимиру, высоко поднимающему св. крест над купелию Руси святой – старым Днепром: все это тени нашего славнаго прошлаго, все это – поучение современных поколений “в лицах”, но все это так отзывается земным, что не следовало бы прилагать к угодникам Божиим, прославленным от Бога славою нетленною. Правда, и Владимир – Божий угодник, но он не монах, не святитель, а святителям и монахам мы еще не ставили памятников. Правда, в разных украшениях памятников, в виде деталей, как на памятнике тысячелетия Руси в Новгороде, и они есть, но ведь это – детали, а не главное, это подробности, а не целое… Во всех мирских памятниках сказывается как бы опасение: а ну – забудут люди этого человека?.. Отольем же ему возможно вечный памятник из металла: это надежнее будет… Но сердце русскаго человека не может и мысли допустить, чтобы оно забыло своих родных молитвенников пред Богом, угодников Божиих. Русский человек пойдет к их святым мощам, поклонится им в их нетленных останках, приобретет себе в дом их святую икону и станет с ними молитвенно беседовать. А есть возможность, – и храм в честь их построит, имя сыну или дочери даст. Видеть же их статуи среди площади, хотя бы и той площади, которая видела их подвиги на пользу земли родной, едва ли он пожелает…

Скажут: тогда вы совсем не желаете памятников святым людям? Да, кстати: патриарх Гермоген еще и не прославлен…

Во-первых, не пора ли прославить нетленно и открыто почивающаго в московском Успенском соборе святителя – священномученика за отечество Гермогена? Ведь в некоторых святцах XVIII века он называется уже святым. Во-вторых, я желал бы видеть памятник-храм, по меньшей мере – памятник-часовню в честь сих угодников Божиих. И представляется мне она в стиле древнерусских церквей, по внутренним стенам вся украшенная мозаиками из жизни и подвигов святителя Гермогена, преп. Дионисия Радонежскаго и – почему к ним не присоединить и подвиги Авраамия келаря Троицкаго? Против входа – икона Гермогена и Дионисия с горящею пред нею лампадою. Наружные стены можно украсить также мозаикой, если русскому стилю претят барельефы. Все должно говорить сердцу русскому о подвигах их. Какая благодарная задача для наших родных художников, каковы В. М. Васнецов и А. Н. Померанцев! Если епархиальная власть найдет полезным в часовне поставить свечной ящик, то доход от свеч должен идти на распространение изданий строго православнаго и патриотическаго содержания, дабы самый памятник великих патриотов продолжал их святую деятельность среди народа Русскаго. В известные дни, в дни памяти угодников Божиих, из ближайшаго Покровскаго собора должен быть к памятнику крестный ход для служения молебнов печальникам родной земли. Следует установить и панихиды о всех, за Веру Православную, за Царя и Отечество душу свою положивших во дни смут, как XVII, так и нашего века, за всех, подвигом добрым подвизавшихся в то время. Такой памятник будет по сердцу народу православному. К нему будут приходить не любоваться только, не ради празднаго любопытства, но и молиться, входить в общение с теми, о ком памятник сей говорит нашему сердцу. Пора нам перестать идти в хвосте за западными народами, пора быть самобытными хотя бы в том, что завещала нам родная старина. Тем, западным, позволительно ставить статуи и святым, и не святым людям: для них старый, отживший языческий греко-римский мир был не чужой; о нас, русских, сказать этого нельзя. Мы не знали греко-римской цивилизации: мы, можно сказать, как только появились на свет во всемирной истории, так и окрещены в святую нашу веру православную. Западные народы приняли христианство уже взрослыми, мы – младенцами… Взрослый уже становится неспособен так глубоко воспринимать новые идеалы духовных воззрений, как тот, кто воспринимает их с молоком матери. Я не говорю об избранниках Божиих, о тех гигантах духа, которые прославили историю Церкви от первых времен христианства: я разумею народныя массы, народы Запада, как историческия личности. В отношении к памятникам именно так и было. Укажите хотя один пример во всей истории Церкви, когда бы Церковь в лице своих святых мужей благословила, одобрила, признала благоприятным постановку мирских памятников, кому бы то ни было из исторических деятелей? Римская Церковь, уклонившись в сторону мира, многое и усвоила заимствованное от мира.

Не лишним считаю кратко повторить здесь то, что писал я в “Душепоследнем Чтении” 14 лет тому назад.

Великий знаток нашей русской народной жизни и ея идеалов, Ф. М. Достоевский, говорит, что “наш народ живет идеей православия в полноте, хотя и не разумеет ее отчетливо и научно. В сущности, в народе нашем все из нея одной, из этой идеи и исходит, по крайней мере, народ наш так хочет, всем сердцем хочет, чтобы все, что есть у него и что дают ему, из этой одной лишь идеи и исходило”… К сожалению, когда мы, в течение последних двух веков, из своего “окна” любовались на Европу и жадно учились у ней “цивилизации”, мы задом стояли к родной России и ея святому православию. Оттого и набрались оттуда привозных, часто самых дешевых понятий и воззрений без всякой их оценки, и спешили, как можно скорее, применить их к своей жизни, чтобы похвалиться пред “ученою” Европою: вот-де мы какие умники!.. Но удивительное дело: старыя, древнерусския воззрения, несмотря нa все усилия их забыть, затереть, несмотря на старания наших “интеллигентов” подменить их привозными, крепко живут в нашей народной массе; при всей своей духовной красоте и возвышенности, по-видимому, для этой темной массы недоступных, они каким-то инстинктом передаются из рода в род, из поколения в поколение, и когда “интеллигент”, уверенный в высоте и истинности своих понятий, принятых им с Запада от “просвещенных” европейцев, развязно предлагает их русскому исконно православному простецу, то этот русский простец спокойно отвечает ему: “поди ты к Богу с своими затеями! Совсем не по душе оне нам русским людям”. Пусть наши “интеллигенты” говорят, что русское невежество не додумалось до таких прекрасных вещей, как художественные памятники великим людям: мы думаем совершенно напротив. Русский народ как великая историческая личность внутренним духовным своим инстинктом понимает вещи гораздо глубже, чем ученики Европы, от него отщепнувшиеся. Русский мужичок говорит: “Памятник ставят для того, чтобы не забыли, что жил на свете такой-то”. В самом деле: в слове “памятник”, как я сказал, уже не звучит ли опасение этого забвения?.. Угодникам Божиим, например, Преподобному Сергию, не ставили памятника-статуи, а попробуйте поставьте ему такой памятник, знаете ли, что скажет народ? Он скажет, что это – кощунство, профанация… Если он, по скромности своей, не говорит этого о памятнике князю Владимиру, то лишь потому, что в руках у князя крест, а поверьте: на памятник его никто не станет молиться, его удел – праздное, холодное любопытство толпы. Хорошо знал это русским православным сердцем святитель Киевский Филарет и потому в свое время протестовал против постановки памятника-статуи князю Владимиру и не постеснялся даже назвать этот памятник “идолом”.