Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 72
Опасность новой моды благотворения

Есть особый вид людей среди нашей интеллигенции, посвятивших себя якобы благотворительности, на деле же изобретению всяких способов извлечения из чужих карманов денег, может быть, в некоторой доле поступающих и на дела благотворения, но, главным образом, идущих на прославление самих изобретателей этих способов, а в общем – Бог ведает на что… Недавно какой-то даме пришла счастливая мысль использовать в целях благотворения… угадайте – что? Скромность и привлекательность юных девушек и молодых женщин! Простите: иначе я не умею назвать такой способ благотворительнго сбора, какой устроила г-жа Бруннер (любопытно бы знать, кто эта госпожа и какого происхождения?) под именем “белаго цветка” в пользу страдающих чахоткою. И вот в определенный день, именно 20 апреля, по всем улицам и переулкам, по всем общественным и даже государственным учреждениям, от кофейни и трактира до Государственнаго Совета, по всем трамваям и вагонам железных дорог появились продавщицы белых цветков в нарядах и шляпках, обращающих на себя внимание, девушки и молодыя женщины, предлагающия купить цветок… Расчет предпринимателей был верный: кто же откажется купить вещицу, цена коей объявляется в пятачок, купить у девушки или молодой женщины: ведь отказать в таком случае значит оскорбить продавщицу, поступить против всяких рыцарских традиций?.. И вот вместо пятачков сыплются рубли, десятки рублей, собираются крупныя суммы; едва ли нашелся кто-либо, отказавшийся купить цветок, тем более, что цветки было удобно тут же приколоть себе на грудь, – получалось нечто вроде ордена на час, и из пятачков собирались сотни тысяч рублей, и никому в голову не приходило даже спросить: да кто же распоряжается этими деньгами? На каких “чахоточных” оне пойдут?..

И вот в № 642 патриотической газеты “Земщина” появляется заметка князя М. Н. Волконскаго под заглавием: “Несколько вопросов г-же Бруннер”. Привожу эту заметку, в виду ея важности – не в смысле обличения какого-либо обмана, – мы, да и князь, кажется, не допускаем мысли о грубой эксплоатации наших карманов в данном случае, – нет, а в виду важности тех вопросов, тех размышлений, на какия наводит вся эта история сбора на “белый цветок”. Вот что пишет князь:

Несколько вопросов г-же Бруннер

Письмо в редакцию

Госпожа А. А. Бруннер напечатала во всех петербургских газетах письмо, в котором, в качестве “главной устроительницы праздника белаго цветка”, объявляет, что день этого праздника прошел и что подведены итоги… Затем г-жа А. Л. Бруннер говорит о “светлой радости в душе”, о “глубоком удовлетворении и о том, что “смысл дня” нашел “пути в отзывчивыя сердца людей”.

Все это, конечно, хорошо, и мы все, вероятно, очень рады, что у г-жи Бруннер такия прекрасныя чувства и что выражает она их в лирическо-повышенном тоне; но также, вероятно, нам было бы интересно узнать из ея уст – кроме лирики, и цифры подведенных итогов.

На ряду с этим да позволит нам г-жа Бруннер, раз уж она заговорила, обратиться к ней с следующими вопросами и ждать от нея печатный ответ на них:

1) Куда поступили собранныя от продажи “белаго цветка” деньги, и целиком ли оне будут израсходованы в России, или часть их отошлется за границу, и если это случится, то под каким предлогом?

2) Под чьим контролем будут расходоваться деньги?

3) В чем будут состоять эти расходы, ибо “помощь” чахоточным и борьба с туберкулезом могут проявляться весьма различно?

4) Как г-жа Бруннер смотрит, если она христианка, на перечеркнутый лишней чертой не христианский, а масонский, “опороченный” (для ношения его евреями) крест, который она и ея помощницы носили на себе и на щитах и который совершенно неправильно именуется “восьмиконечным”, ибо он не только весьма существенно разнится по начертанию от настоящего восьмиконечнаго креста – эмблемы христианской, но и по мистическому толкованию совершенно противоположен идее христианства?

5) Обратила ли внимание г-жа Бруннер на промелькнувшее на этих днях сообщение в газетах о том, что в имении известнаго масона Новикова, в виде увековечения его памяти, – предположено устроить санаторию для чахоточных, и не пойдет ли часть собранных в день “белаго цветка” денег на такое “увековечение” памяти “великаго” масона и поддержание его “усадьбы” в неприкосновенности, как дорогой и “священной” реликвии?..

Князь М. Н. Волконский.

Вопросы перепечатаны в “Колоколе”.

Под впечатлением рассказа одной верующей матери, с негодованием наблюдавшей то, что творилось в Гостином дворе и на улицах Петербурга, я написал в “Земщине” же нижеследующия строки под заглавием:

Красиво ли? Допустимо ли?

Праздник “белаго цветка” послужил поводом для газет к восторженным похвалам нашей благотворительности.

Спасибо “Земщине”, что она первая (надеюсь, и не последняя) обратила внимание на другую сторону этого дела, предложив инициаторше его пять весьма серьезных вопросов. Пождем, когда она ответит на них, а пока что обратим внимание на не совсем красивый, чтоб не сказать резче, способ этого новаго благотворительнго сбора. Ведь, чего добраго, пожалуй, он у нас войдет в моду и, может быть, уже сейчас кто-нибудь из досужих благотворителей на чужой счет придумывает подобный сбор еще на какое-нибудь “доброе дело”, под именем сбора на голубой или иной какой цветок…

Мне скажут: почему же этот способ я называю “некрасивым”? Отвечаю: спросите добрых матерей-христианок, которыя были свидетельницами, как девушки, лет 17-ти, в фантастических нарядах и шляпках метались из магазина в магазин по крытым галереям Гостинаго двора, где толпились всякаго рода студенты; как иныя красавицы, чтобы получить побольше, чуть не кидались на шею мужчинам, навешивая им свои цветки, иногда против их желания; как оне хвалились одна перед другой: а мне такой-то дал 10 рублей, а мне 15, – как гимназистки старались одна перед другой перехватить молодых людей, которые, в свою очередь, были рады показать свою щедрость…

Хорошо еще, что 20 апреля был дождь и творилось это не на открытой улице, и скажите: красиво ли это в нравственном отношении, можно ли это назвать христианской благотворительностью? Желательно ли, чтоб это повторилось? На чем, в психологическом отношении, построен был весь успех сбора? Был ли бы этот успех, если бы цветки продавались не девушками, не девочками, а простыми богаделками, артельщиками, ну, словом; не теми, которыя своим нарядом, своими шляпками и, конечно, молодостью способны привлечь внимание к своей особе.

Как служитель Церкви, я ставлю прямо вопрос: нравственно ли пускать в ход такие способы сбора на добрыя дела? Можно ли, не оскорбительно ли для христианства допускать такие способы сбора? Не действуют ли они разрушительно на нравственность сборщиц, невинных девушек?

Я знаю, что на меня набросятся г-жа Бруннер и ея единомышленники, что к ним присоединится весь хор иудейских газет, если только не замолчат мой протест. Но я уверен, что ко мне присоединятся все верующия матери, все добрые христиане коим дорога чистота души их дочерей, которыя не утратили истинно христианскаго понимания дела всякой благотворительности.

Может быть, денег и много собрано, но сколько юных сердец отравлено ядом тонкаго порока?

Одно несомненно, мы все дальше и дальше уходим от чистаго идеала благотворительности: то концерты с танцами и плясками в пользу всякаго рода пострадавших, то зрелища в их же пользу, то вот еще новый способ открывать скупые карманы на дела благотворения…

Я не напоминаю уже о заповеди Христовой: егда твориши милостыню, да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя, – это уже отходит в область добрых преданий, ныне, ведь, любят благотворить “за наличный расчет”, чтоб тут же и удовольствие получить в том или в другом виде, я ставлю только вопрос: допустимо ли это в целях воспитания молодежи в началах христианской нравственности?

Или ныне об этом и спрашивать не дозволяется?

Думается: пора наконец восстать нам, пастырям Церкви, с безпощадным обличением того лицемерия, которое стремится под разными видами подменить христианскую добродетель мирскими развлечениями, отравляющими души тонким ядом пороков и совершенно отнимающими всякую цену добраго дела в очах Божиих. Я не раз говорил и не перестану повторять: язычество грязною волною вторгается в наше христианство. Пастыри Церкви! Берегите своих чад о Господе!

Господь с нас взыщет их души!

А в данном случае мелькнула тень масонщины, а где масоны, там и заклятые враги Христовы – иудеи… Но об этом поговорим, когда дело станет яснее, когда г-жа Бруннер ответит, – если только удостоит ответа на вопросы черносотенных газет не презрительным молчанием, а дельным словом…

Но дельного, простого слова не последовало, а вместо того общество борьбы с бугорчаткою (чахоткой) устроило 15 мая очень торжественное заседание, в котором читался отчет о денежных суммах, приводились цифры, но делалось это, по-видимому, так странно, что репортер газеты “Новое Время” слышал, что десять процентов валоваго сбора отчислено в запасный капитал, который достиг ныне суммы 36 000, а репортер газеты “Речь” о запасном капитале ничего не слыхал, а удостоверяет, что этот десятипроцентный остаток пойдет на устройство праздника “белаго цветка” в будущем году…

Но Бог с ними, с этими деньгами. Для нас гораздо важнее то, что пишет тот же князь М. Н. Волконский в той же газете “Земщина”.

“Доктор Чигаев, – говорит он, – распространился о том, что “правая печать признала” крест, который был на всех кружках и лентах у продавщиц масонским – между тем как знак этот является символом борьбы с бугорчаткой и был установлен конференцией по борьбе с туберкулезом”.

Напрасно, однако, доктор Чигаев ломает такого наивнаго незнайку – само собою, что “знак этот” где-нибудь да установлен и для обществ борьбы с бугорчаткой, но вот, что он является “эмблемой” этой борьбы – это неправда.

Уж если доктор Чигаев заговорил об эмблемах, то ему нужно было, по крайней мере, познакомиться с тем предметом, о котором он решился, и довольно развязно, говорить публично: “знак этот”, т. е. опороченный лишними чертами христианский крест, был масонской эмблемой еще задолго до возникновения общества борьбы с бугорчаткой, и доктор Чигаев может справиться об этом в любом специальном издании или хотя бы в клубе общественных деятелей, где, вероятно, цел экран, на котором недавно г-жа Т. Соколовская демонстрировала “знак этот” как масонскую эмблему… По поводу “санатории” в имении масона Новикова – ответа газеты не передали. Вероятно, его и не было.

И вся эта история с помпезным заседанием, вместо простого яснаго и определеннаго ответа, весьма похожа на масонскую манеру выходить из затруднений: говорить очень громко и ничего не сказать. Великолепно, но не убедительно настолько, что “убеждает” как раз в противном, т. е. что тут сильно пахнет “масонами”.

Итак, дело пока остается темным и подозрительным…

№ 73
Мое доброе слово миссионеру Д. И. Боголюбову

Я в долгу пред Дмитрием Ивановичем Боголюбовым, – тем миссионером, котораго я не назвал по имени в своем дневнике под заглавием: “Может ли прельщенный быть руководителем духовной жизни народа?” Он мне отвечает теперь в “Приходском Священнике” за полной подписью и, в свою очередь, ставит мне вопросы. К сожалению, не могу всего читать, что на Руси печатается, и потому иногда только случайно, по присылаемым вырезкам, узнаю, что пишут по моему адресу.

А пишет г. Боголюбов, между прочим, вот что:

“Во первых, что эта за позиция “на церковной страже”? Кто санкционировал для преосвященнаго Никона долг вникать в церковно-административныя дела чужих епархий? Преосвященный Никон забывает, что надо мной есть свое духовное начальство. Та к неужели без его помощи оно не может рассудить: заслуживают “одобрения” мои суждения или нет? Что это, в самом деле, за услужливость, имеющая, на мой взгляд, ярко партийную окраску?!”…

Отвечаю вам, любезнейший Дмитрий Иванович. На первый вопрос вы тут же ответили сами, всего чрез десять строк, когда говорите, что “на страже церковной обязан стоять всякий епископ”; дело значит, в “позиции”: кто “санкционировал долг вникать в дела чужой епархии?” На этот вопрос я отвечу вопросом же: а вам, Дмитрий Иванович, кто “санкционировал” – если не “долг”, то хотя право – судить о деяниях епархиальной власти в Москве? Ведь вы тут же говорите, что вот-де “в Москве большую мелкоту отлучили и пока из того ничего путнаго (хотя бы выразились-то поприличнее: ведь отлучение-то совершено первосвятителем московским!) не вышло”. Вы мирянин и, однако же, позволяете себе публично сказать и напечатать, что из распоряжений московскаго первосвятителя ничего путнаго не вышло. Я – епископ, по вашему же признанию, обязанный стоять на страже, долгом почитаю предостеречь тоже епископа, стоящаго во главе миссионерскаго совета в столице, – предостеречь и других собратий моих, епископов других епархий, да и всех православных от нарождающейся опасной ереси. Если уж говорить о праве или долге, то, конечно, и право и долг не на вашей стороне, а следовательно, и не вам меня, а скорее мне бы вас следовало спросить: по какому праву вы позволяете себе произносить приговор над деянием московской епархиальной власти? Пусть Святейший Синод воспретит всем нам, епископам, высказывать в печати свои суждения по вопросам церковной жизни: тогда мы и замолчим и предоставим это… ну, хотя бы вам, гг. епархиальные миссионеры. Только помните, что этим правом захватно пользуются все иудеи, все враги Церкви: как лишите вы его нас, епископов?

Но этого мало. В Петербурге живет не один десяток тысяч и моих вологжан: ведь и они заражаются тонким ядом чуриковщины, и одни из них с тоскою в душе приходят ко мне с жалобою на духовнаго развратителя, другие уже несут его заразу в пределы моей епархии в виде вражды к духовенству и духовной гордыни. Как же мне молчать? Ереси и расколы широкою волною распространяются по лицу родной земли, а мы, епископы, будем молчать из опасения, как бы тому или другому г. миссионеру не показалось наше слово в защиту терзаемой матери-Церкви неуместным вмешательством в дела стоящаго над сим миссионером его духовнаго начальства? Простите, господа и отцы миссионеры! У вас начинается пожар, а мы будто и права лишены крикнуть хотя бы и вашему “начальству”: смотрите! берегитесь! гасите огонь!.. Вы, Дмитрий Иванович, видите в моей статье не слово ревности о святой Церкви, а какую-то “услужливость, имеющую партийную окраску”. Вы говорите, что “именно такой окраской одобрены благоглаголивыя размышления” мои (пусть судят читатели, насколько вежливы такия выражения в отношении к епископу: я в своем деле не судья)… А знаете ли, что эти размышления излились из наболевшаго сердца, при виде той разрухи, которая висит над нами, при виде той растерянности, какую проявляют стоящие на страже?.. Вы сочли мои строки, кажется, доносом с моей стороны и, в свою очередь доносите на меня, что я вмешиваюсь в дела чужой епархии… Ах, дорогой Дмитрий Иванович! До того ли теперь, чтоб заглядывать в чужую душу: по каким побуждениям писано то или другое “размышление”? Пусть каждый смотрит в свою совесть, в свое сердце: “знай себя и будет с тебя”, как говорил один оптинский старец. А вот когда мы видим беду для Церкви, то и должны – да, во услышание всей Церкви должны кричать об этой опасности… Не долго ждать: время покажет, кто из нас прав!

Вы говорите мне: “Не будете голословны в приговоре обо мне”. Но я от уст ваших же сужу о вас, Дмитрий Иванович. Вот вы говорите: “Я знаю церковное учение и знаю, что его я исповедую все”… Все? А разве Церковь поручала когда-нибудь преподавать свое учение людям, находящимся в несомненной прелести? Ведь это слова, это определение Чурикова – ваше, Дмитрий Иванович! Ведь вы сами же утверждаете, что Чуриков во многом заблуждается, что вы его ошибки и погрешности и без “Колокола” отлично знаете. Знаете, следовательно, и то, что это, по меньшей мере, невежда, искажающий слово Божие. Знаете, конечно, и то, что повелено св. Апостолом: не мнози учители бывайте. Знаете и другое апостольское слово: како проповедят, аще не послана будут. Знаете, что публичное учительство в Церкви есть дело пастырей и только тех из мирян, кому будет поручено сие от пастырей же. Сами же говорите, что Чурикову права на учительство, “собственно, никто не давал: он сам его взял, а взяв, так умело воспользовался фактом (т. е. самочинием своим), что за него потом встал народ, как за Илиодора (но Илиодор не самочинно учил народ, а с благословения и по заповеди своего епископа, и приравнивать его к самозванцу Чурикову не подобает), и пришлось, во внимание к мольбам народа (мало ли о чем будет “молить” толпа сбитых с толку простецов!) разрешить Чурикову проповедовать, хоть и под строгим пастырским надзором”. Таким образом, вы сами сознаетесь за весь миссионерский совет, что вы ничего не могли сделать с самозванцем, что против воли пришлось “санкционировать”, как ныне говорят, беседы самозванца-учителя. А он, пользуясь такою слабостью совета, охотно подписал отныне знаменитыя “три бумаги”, о коих вы говорите. И вы думаете, что этим “обезвредили” самозванца? Простите, мне припоминается известная птица, которая при виде опасности прячет свою голову под крыло, воображая, что ее никто не видит и опасность минует…

Теперь, простите, я обращаюсь уже к вашей совести и говорю: мне страшно за вас, Дмитрий Иванович! Не оскорбляете ли вы св. Апостола Павла, прячась за его авторитет, когда приводите мне на память его слова: “одни по любопрению проповедуют Христа не чисто… некоторые по зависти… что до того? Как бы ни проповедовали Христа, я и тому радуюсь, и буду радоваться? “ (Филип. 1, 15–18) – “Слова Апостола, – восклицаете вы, – для ответа преосвященному Никону прямо замечательны!” Но ужели Апостол Христов имел в виду прельщенных, зараженных самомнением, находящихся под влиянием злого духа? Ужели тот, кто имел ум Христов, в ком, по его выражению, жил Сам Христос, ужели он радовался, когда учение Христово распространялось среди язычников чрез таких одержимых? Не мне учить вас, дорогой Дмитрий Иванович: вы много лет имеете дело с сектантами и лучше меня, конечно, знаете науку герменевтику; вы знаете, что Церковь наша не признает иезуитскаго правила – цель оправдывает средства, а потому не допустит к святому делу духовнаго “окормления” чад своих того, кого даже вы, при всей своей снисходительности, называете прельщенным. Церковь знает, что прелесть есть наихудшая из ересей: она захватывает и ум, и сердце, и волю человека, ею одержимаго, и заражает других, соприкасающихся с таким человеком. Это – не то, что простой грех: это – хула на Духа Святаго, если только особое милосердие Божие не вразумит прельщеннаго. Апостол разумел, по изъяснению всех наших православных толковников, не таких людей, не зараженных ересью, – да и вы то же признаете: так как же это вы применяете к прельщенному его словеса? Апостол разумел таких вот грешников, как и мы с вами, от которых вреда святой вере произойти не могло. Правда, вы таким и считаете Чурикова, но я-то сию мерку в отношении к Чурикову прикладывать не имею оснований. Я боюсь, что скоро и вам придется сознаться в своей ошибке. И давно бы пора: ведь ровно год тому назад вы говорили мне лично, что Чуриков считает себя особым избранником Божиим: ну, как же ему вверять для духовнаго руководства души, в простоте сердца верующия? Ужели сделал бы это Апостол? Ужели порадовался бы, если бы в среде его паствы явился такой лжепророк и даже – чудотворец?

Спасибо отцу иеромонаху Вениамину: своими основательными статьями в “Колоколе” он избавил меня от необходимости доказывать, что Чуриков – неправославен, что чуриковщина есть секта, родственная хлыстовству, что в конце концов, она ведет к подмене “христианства”, к подмене благодатнаго – человеческим духовнаго – душевно-плотским, жизни в Боге – верой в человека.[19]19
  Было бы очень полезно выпустить статьи о. иеромонаха Вениамина отдельной брошюркой и раздавать их у дверей Чурикова: кстати, тут обнаружилось бы и то, как относятся слушатели к обличению сего самозванца.


[Закрыть] Можно ли допускать такую проповедь, давать на нее благословение со стороны Церкви?

Вы спрашиваете: “Что было делать нам – проклинать и отлучать?” Вероятно, это тонкий намек опять на “Москву”. Отвечаю вам: ни того, ни другого пока не следовало делать. Должно было испытать смирение Чурикова. Ведь смирение есть основная стихия духовной жизни в Православной Церкви: где нет благоухания сей стихии, там нет и духовной православной жизни, там – смрад мертвящей душу гордыни. Должно было потребовать от него снятия креста, острижения волос, прекращения проповеди, как такого дела, к коему он не пригоден с точки зрения Церкви. И только тогда, когда он не послушал бы, повести с ним полемическия, как с сектантом, беседы, хотя бы вот вам, Дмитрий Иванович. И уж ни в каком случае не освящать его бесед благословением церковным.

В заключение вы говорите по моему адресу: “Так вот что грустно: по нынешним временам, оказывается, не всякой страже слепо доверяться можно”. Это в переводе на русский язык значит: епископу Никону верить не следует, а Чурикову надо всюду открыть двери, приглашать его по церквам для проповеди, идти пастырям Церкви к нему на выучку. Что ж? Ведь если о нем вы говорите: “дай Бог побольше таких православных”, то почему же бы и не так? Ныне народ жаждет слышания слова Божия; ведь, вот вы мирянин, а вам дано право проповеди. Почему же бы “умелому” и, как видно, опытному в сем деле Чурикову не предоставить того же права?

Заключу и я свое доброе слово вам: грустно, до боли сердца грустно, что якобы гуманный, на деле же очень туманный сентиментализм вторгается уже в область церковной жизни нашей, и нельзя стало полагаться в деле распознавания “духов” даже на таких специалистов, как наши миссионеры… И как бы хотелось верить, что вы, Дмитрий Иванович, оправдаете на себе вторую половину стиха 8-го из 9-й главы Притчей Соломоновых…