Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 210
Умеем ли мы молиться Богу?

Что есть молитва в духовной жизни христианина? В сущности, она есть дыхание души, живущей с Богом, постоянное возношение ума и сердца к Богу, являемое благоговейным словом к Богу, – или гласно, или же внутренне, сердечно.

Умеем ли мы “дышать молитвою”, возносить свое сердце, свой ум к Богу так, как подобает, как научил нас Господь, как учат святые угодники Божии? Умеем ли мы молиться?

Как ни скорбно, но должно сказать, что мы, нынешние христиане, или разучились, или вовсе не научились молиться. И не потому ли, что мы в молитве уходим от Бога, сердцем далече отстоим от Него, гаснет в нас и жизнь духовная, и многие из нас даже понятия не имеют о том, что такое есть сия жизнь духовная, и мы живем только жизнию плоти и души, вовсе забывая, что в нас есть еще дух, существенно отличающий нас от других живых существ, духа не имущих?.. Не потому ли так быстро прививаются к нам такия учения, как дарвинизм, производящий человека от обезьяны? В самом деле, если человек вовсе не ощущает в себе начал духовной жизни, жизни духа, то он живет жизнию только животною, душевною, с миром духа не соприкасается, дух в нем как бы замер, не дышит, и ему становится как бы естественно уже и ощущать себя – только животным, а остаток неизгладимаго в нем образа Божия, последние следы его всячески стирать, под давлением греховных страстей, заглушая голос совести хитросплетаемыми софизмами лженаук естественных… Человек постепенно погружается опять в ту тьму богозабвения, в какой он находился несколько тысяч лет до Рождества Христа Спасителя и уподобляется снова скотам несмысленным.

Молитва есть великий дар Божий, но подается он только тому, кто за ним простирает к Богу руки, кто идет к Богу с произволением молиться. Являем ли должное произволение, стремимся ли мы к Отцу Небесному, яко елень к источникам водным, ищет ли, просит ли наше сердце молитвы?

Не умеем мы, разучились мы молиться, но – слава Богу: есть среди нас еще жаждущие молитвы, взывающие к Богу сердцем: Господи, научи нас молиться! На мой дневник, под заглавием “Нечто о молитве и смиренномудрии”, получил я от читателей новыя письма с вопросами и недоумениями, показывающими, какие мы младенцы в делании молитвы. Настало время святаго поста и покаяния; без молитвы невозможно покаяние: побеседуем же о молитве в ответ на письма моих читателей, в коих слышатся запросы духовной жизни.

“Вы пишете, владыко, – говорит один из моих читателей, – что отнюдь не следует своей фантазии позволять представлять себе того, кому молишься. Простите, я не понимаю вашего указания. Отец Иоанн Кронштадтский сказал: “В молитве с Отцем Небесным живо представляй Его стоящим пред тобою и с любовию внимающим каждому твоему слову”. К чему же нам тогда образа, которые служат нам для нашего настроения и представления того, к кому обращена наша молитва: ведь не самой же доске мы молимся. Да как же не воображать и не ощущать при молитве Господа Бога нашего? Он – вездесущий”.

Надо быть осторожным, чтоб не смешивать слов и понятий между собою сходных, но не тождественных. “Живо представлять” еще не значит: “рисовать в воображении”. В дневниках отцу Иоанна везде, где говорится о таком представлении, разумеется стояние благоговейною мыслию пред вездесущим, всевидящим и всеведущим Богом и святыми Его, когда человек сознает себя в присутствии незримаго существа, как бы ощущает сие присутствие, не допускает и мысли о том, чтоб оно его не слышало, – тем не менее – не дерзает вторгаться своим грубым воображением в область незримаго мира и сохраняет ум свой “безвидным”, по выражению святых подвижников. На вопрос моего читателя относительно значения святых икон полстолетия тому назад ответил покойный автор “Аскетических опытов”, известный подвижник епископ Игнатий Брянчанинов: “Святыя иконы, – пишет он, – приняты святою Церковню для возбуждения благочестивых воспоминаний и ощущений, а отнюдь не для возбуждения мечтательности. Стоя пред иконою Спасителя, стой как бы перед Самим Господом Иисусом Христом, невидимо вездесущим и иконою Своею присутствующим в том месте, где она находится; стоя пред иконою Божией Матери, стой как бы пред Самою Пресвятою Девою, но ум твой храни безвидным: величайшая разница быть в присутствии Господа и предстоять Господу, или – воображать Господа. Ощущение присутствия Господня наводит на душу спасительный страх, вводит в нее спасительное чувство благоговения, а воображение Господа и святых Его сообщает уму как бы вещественность, приводит его к ложному, гордому мнению о себе, – душу приводит в ложное состояние – состояние самообольщения”.

Вот что говорит муж высокаго опыта духовнаго и говорит не от себя, хотя мы не сомневаемся, что и сам он на опыте все это изведал, – но говорит на основании опыта и писаний святых и богоносных отцев. “Самый опасный, неправильный образ молитвы, – пишет он в другом месте, – заключается в том, когда молящийся сочиняет мечтательныя картины (а начинается это именно с мечтательнаго воображения Господа и святых Его), заимствуя их, по-видимому, из Священнаго Писания, в сущности же, из своего состояния падения и самообольщения; этими картинами льстит своему самомнению, своему падению, своей греховности, обманывает себя. Очевидно, что все, сочиняемое мечтательностию нашей падшей природы, не существует на самом деле, есть вымысел и ложь, столь сродные и свойственные падшему ангелу. Мечтатель с перваго шага на пути молитвенном исходит из области истины, входит в область лжи, страстей, греха, сатаны. Святой Симеон Новый Богослов описывает молитву мечтателя и плоды ея так: “Он воздымает к небу руки, глаза и ум, воображает в уме своем Божественныя совещания, небесныя блага, чины святых ангелов, селения святых, короче, собирает все, что слышал в Божественном Писании, в воображении своем, рассматривает это во время молитвы, взирает на небо и всем этим возбуждает душу свою к божественному желанию и любви; иногда проливает слезы и плачет. Таким образом, мало-помалу кичится сердце его, не понимая того умом; он мнит, что совершаемое им есть плод Божественной благодати к его утешению, и молит Бога, чтобы сподобил его всегда пребывать в этом делании. Это – признак прелести. Такой человек, если и будет безмолвствовать совершенным безмолвием, не может не сойти с ума и не сделаться сумасшедшим. Если же и не случится с ним этого, однако ему невозможно никогда достигнуть духовнаго разума и добродетели или безстрастия. Таким образом прельстились видевшие свет и сияние этими телесными очами, обонявшие благовония обонянием своим, слышавшие гласы ушами своими. Одни из них возбесновались и переходили умоповрежденными с места на место; другие приняли беса, преобразившагося во ангела светлаго, прельстились и пребыли неисправленными даже до конца, не принимая совета ни от кого из братии; иные из них, подучаемые диаволом, убили сами себя; иные низверглись в пропасти, иные удавились… Вот какой вред происходит от этого образа молитвы”, – заключает св. Симеон.

Вот что значит давать волю своему воображению во время молитвы, скажем и мы.

Достойно внимания вот что: в нашей Православной Церкви, милостию Божией, еще хранится Священное Предание о том, как творить Богу угодную и спасительную молитву; а отпадшей от единения с нею Церковию Западной, латинской, по-видимому, оно совсем утрачено и подменено мечтательною молитвою и состоянием прелести, как это видно из жизнеописаний всех западных святых после отпадения Запада от Востока. Прочтите, например, сказания о жизни Франциска Ассизска-го: там сплошь – все состояния прелести, принимаемые и самим Франциском, и его почитателями за состояния благодатныя. Это отобразилось даже в религиозном искусстве: в то время как православная икона, особенно написанная в духе древних преданий церковных, не увлекает воображение в область мечтательнаго натурализма: эти тонкия линии, прямыя черты, высокия темныя фигуры, как бы только условно напоминающие живых людей, почти не способны увлечь воображение, разжечь фантазию, – живопись латинская пленяет красотою внешних, телесных форм и быстро овладевает воображением, способствуя тем мечтательной молитве. Это, конечно, отображается и в литературе, особенно духовной, в латинской церкви. Даже такия уважаемыя у нас книги, как “Подражание Христу” Фомы Кемпийскаго, по отзыву опытных в духовной жизни писателей наших, каков Затворник епископ Феофан, написаны из “мнения”, то есть в состоянии мечтательности, близкой к состоянию прелести.

В житиях святых можно видеть много примеров погибельнаго состояния прелести от неправильной молитвы, встречаются они и теперь как в монастырях, так и среди мирян. Епископ Игнатий Брянчанинов приводит такие же примеры из современной жизни. Он рассказывает об одном чиновнике, который при молитве постоянно видел свет от икон, слышал благоухание, чувствовал во рту необыкновенную сладость и т. д. Когда этот молитвенник рассказал об этом монаху, то монах спросил его: “Не приходила ли вам мысль убить себя?” – “Как же, – отвечал чиновник, – я уже был кинувшись в Фонтанку, да меня вытащили”. Оказалось, что чиновник употреблял упомянутый способ молитвы, разгорячал свое воображение и кровь, причем, человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самообольщения, избранному произвольно, диавол присоединил свое, сродное этому состоянию, действие, и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть. Монах стал уговаривать чиновника, чтобы он оставил употребляемый им способ молитвы. С ожесточением воспротивился чиновник совету его. “Как мне отказаться от явной благодати?”, – говорил он. Когда чиновник ушел, я, пишет Преосвященный Игнатий, спросил монаха: с чего пришла ему мысль спросить чиновника о помысле самоубийства? Монах отвечал: “Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновеннаго успокоения совести, в чем заключается утешение плачущих, так и среди ложнаго наслаждения, доставляемаго бесовскою прелестию, приходят минуты, в которыя эта прелесть как бы разоблачается и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты ужасны! Горесть их и производимое этою горестию отчаяние – невыносимы! По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать ее прельщенному и принять меры к исцелению себя. Но увы! Начало прелести – гордость, и плод ея – преизобильная гордость. Прельщенный, признающий себя причастником Божественной благодати, почти всегда презирает совет ближних, как это заметил святой Симеон”.

Рассказывает также епископ Игнатий об одном афонском иеросхимонахе, котораго он просил научить его молитве. “Иеросхимонах немедленно согласился быть моим наставником, говорит он, и – о ужас! с величайшим разгорячением начал мне передавать способ восторженной мечтательной молитвы. Вижу: у него разгорячены и кровь, и воображение, – он в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в прелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине учащагося, предлагать ему учение святых отцев о молитве, указывая его в “Добротолюбии” и прося объяснить мне это учение. Афонец пришел в совершенное недоумение. Вижу: он вовсе незнаком с учением святых отцов о молитве. В беседе говорю ему: “Смотри, старец: будешь жить в Петербурге, никак не квартируй в верхнем этаже, квартируй непременно в нижнем”. – “Отчего так? “ – спросил афонец. – “Оттого, – отвечал я, – что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя, перенести из Петербурга на Афон и они понесут тебя из верхняго окна да уронят, то убьешься до смерти; если же понесут из нижняго, то только ушибешься”. – “Представь себе, – отвечал афонец, – сколь уже раз, когда я стоял на молитве, приходила мне живая мысль, что ангелы восхитят меня и поставят на Афоне!” Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает нищи и чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. Я стал просить афонца, чтоб он испытал способ, преподанный святыми отцами, заключающийся в том, чтобы ум во время молитвы был совершенно чужд всякаго мечтания, погружался весь во внимание словам молитвы, заключался и вмещался, по выражению св. Иоанна Лествичника, в словах молитвы, причем сердце обыкновенно сочувствует уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподобный Марк подвижник: “Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сердце; сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит”. “Когда же ты испытаешь над собою, – сказал я афонцу, – то и мне сообщи о плоде опыта, потому что самому мне предпринять такой опыт неудобно по развлеченной жизни, мною проводимой”. – Афонец с охотой согласился. Чрез несколько дней приходит он опять ко мне и говорит: “Что ты со мною сделал?” – “А что? “ – “Да как я попробовал молиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу возвратиться к ним”. Далее в беседе с афонцем я не увидел той самонадеянности и дерзости, которыя были заметны в нем при первом свидании. Я посоветовал ему не отличаться наружностию от других, потому что это ведет к высокоумию, и он снял с себя вериги и отдал их мне. Чрез месяц он еще раз был у меня и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он нуждается уже в теплой одежде и гораздо более спит. Искушение таким образом кончилось”.

Случалось и мне встречать примеры такой прелести среди самочинных подвижников неправильной молитвы. Лет двадцать пять тому назад, в Троицкой Сергиевой Лавре был послушник, слепец от рождения, звонарь по послушанию. Он и жил на колокольне, под колоколами. Ходил он ко всем службам исправно. Жил крайне воздержанно, утрени никогда не просыпал, словом – был усердным послушником. Однажды он открылся духовнику, что “видит все, что совершается в монашеских кельях по ночам”. “Как же ты видишь, когда ты слеп и притом живешь на колокольне?” – спросил духовник. – “Сижу в келье, – говорит послушник, – и брожу мыслию по кельям и вижу, кто что делает”. – “А как ты молитву творишь в келье? Какое исполняешь правило?” – “Кладу каждую ночь по тысяче поклонов”, – отвечал тот и рассказал способ молитвы мечтательной. Тогда старец строго запретил ему творить поклоны самочинно, разъяснил опасность того способа, какой он употреблял, и дал заповедь: творить не больше десятка поклонов сверх положеннаго ему от духовника правила. Прошла неделя какая-нибудь, и послушник является к духовнику. “Отче, – говорит, – что со мною сталось? Я уже не вижу ничего, что по кельям монахи делают, я не могу себя принудить положить те поклоны, какие ты заповедал”. Так закончилось искушение сего брата. Но не всегда кончается дело так благополучно. Иные и с ума сходят, и видения видят, и самоубийством кончают…

Вот почему следует строго держаться правила молитвы, которое епископ Игнатий выражает такими словами:

“Ум во время молитвы должно иметь и со всею тщательностию сохранять безвидным, отвергая все образы, рисующиеся в способности воображения, потому что ум в молитве предстоит невидимому Богу, Котораго невозможно представить никаким вещественным образом. Образы, если их допустит ум в молитве, соделаются непроницаемою завесою, стеною между умом и Богом”. – “Те, которые в молитвах своих не видят ничего, видят Бога”, – сказал преподобный Мелетий Исповедник.

“Самый простой закон для молитвы, – пишет святитель Затворник Феофан, – ничего не воображать, а, собравшись умом в сердце, встать в убеждение, что Бог близ, что Он видит и внимает, и в этом убеждении припадать к Нему, страшному в величии и близкому в благоснисхождении к нам”.

№ 211
О слезах спасительных и опасных

Мой добрый читатель пишет мне: “Вы говорите: Не должно гоняться за умилительными слезами при молитве”. Да ведь когда раскрываешь свою грешную душу на молитве пред Вседержителем, слеза умиления невольно изойдет. В чем же тут опасность для человека? Зачем же думать, что если я прослезился при молитве, то молитва стала не угодна Богу? Нужно сознавать свою духовную немощь: это-то и может вызвать у сокрушеннаго сердца покаянную слезу и сознание своей греховности. Какая же будет молитва, когда я, не настроя себя молитвенно, не смогу вообразить, что я стою пред Господом, Котораго только по греховности моей не могу видеть, но Он видит меня и душу мою”…

Не знаю, что смущает писавшего сии строки. Ведь большая разница сказать “гоняться за умилительными слезами”, то есть искусственно как бы выжимать их из своих очей, и сказать: “Слеза умиления невольно изойдет”. В последнем случае, конечно, нет опасности, если при такой слезе человек скажет себе: “Вот как непостоянно мое молитвенное настроение: сейчас будто слезинка капнула из грешных очей, а час назад полонили и через час потом опять заполонят грешныя мысли мою душу… Минутное, только минутное движение сердечнаго чувства – как же я духовно немощен, грешен, непостоянен!”… Да, при таком настроении сокрушеннаго сердца – пусть льются эти сладкия “невольныя” слезы! Блаженны такие плачущие! Хорошо и то, если грешник при том “стоит пред Господом”, – стоит, но не воображает, не рисует себе в фантазии Его лик, Его образ. Вот этого воображения, как я писал в предыдущем дневнике моем, надо остерегаться. И смущаться тем, что говорят святые отцы, а согласно с их благодатным словом и мы, грешные пастыри Церкви, никому не подобает. Если не все понятно – надо смиряться, а не смущаться, ибо смущение святые отцы называют “вражескою колесницей”. Оно свидетельствует о недостатке смирения в душе смущающагося: смиренный, говорят святые отцы, не смутится, если и небо упадет на землю…

Теперь о слезах. Всякия бывают слезы. Бывают слезы благодатныя: это роса благодати Божией, на смиренное сердце сходящая. Само собою понятно, что это – слезы спасительныя. Кто познал свою нищету духовную, кто видит пред собою грехи свои, тот не может не плакать над сим духовным мертвецом своим. Такими слезами плакал Адам у дверей потеряннаго рая; такими слезами плакал Давид, орошая по ночам постель свою слезами своими; такими слезами плакала блудница у ног Христовых и Петр после минутнаго отречения от Христа Спасителя в ночь спасительных страданий Господних… Такими слезами оплакивали свои грехи все грешники кающиеся, в покаянии к Богу обращающиеся. О, если бы Господь послал и нам эти слезы-жемчужины, собираемые нашими Ангелами-хранителями и приносимые к Престолу Божию, как благоуханный фимиам, как чистая жертва любви к Тому, Кто не только слезы, но и кровь Свою пролил за спасение наше! И были такие рабы Божии, которые всю жизнь проводили в таких слезах покаяния, которые говорили себе: пред тобою лежит мертвец – душа твоя, умерщвленная грехами, она дороже для тебя всего мира: как же не плакать о ней? И плакали, и одному из таких плачущих явился Сам Господь в сонном видении и сказал: “О чем ты плачешь и скорбишь?” – “Как же мне не плакать, Господи, – отвечал он, – когда я столько оскорбил Тебя?” Тогда Спаситель положил руку Свою на сердце его и сказал: “Не скорби; поелику ты сам оскорбил себя, за это Я не оскорблю тебя. Ради тебя Я кровь Мою пролил, а потому и помилую тебя, как всякую душу кающуюся”. Но эти слезы – дар Божий душе кающейся, дар от Того, от Кого всякое даяние благое, Кто дает и молитву молящемуся, и покаяние ищущему истиннаго покаяния. Никогда смиренный сердцем и не припишет таких слез своему настроению, никогда не станет ставить их себе в какую-либо заслугу, он просто не будет и думать о том, что он плачет, так же, как не думает о том, что он воздухом дышет. Послал Бог слезинку – поблагодари Его мысленно за сие утешение; не посылает – благодари Его паки за Его благое промышленне, ибо, по словам преподобнаго Иоанна Лествичника, есть и богоугодный плач, “с которым часто сплетается гнуснейшая слеза тщеславия”, конечно, тонкаго, для неопытных в духовной жизни неприметнаго, но тем не менее душевреднаго и опаснаго. У сего великаго учителя покаяния, в его Богом вдохновенной “Лествице”, есть большое слово, состоящее из 70 глав, в которых он подробно говорит о плаче во всех его видах. Между прочим, он пишет: “Благий и праведный наш Судия, как во всем, так, без сомнения, и в плаче судит по мере сил естества: ибо я видел, что иные источают малыя слезныя капли, как капли крови, а другие без труда проливают целые источники слез. Но я судил о труждающихся более по труду, а не по слезам. Думаю, что и Бог так же судит”. Преподобный Иоанн называет покаянный плач матерью добродетелей, но тут же говорит: “Велика злоба врагов наших, так что они матерей добродетелей делают матерями зол и средства к достижению смирения превращают в источник гордыни. Я видел, что у некоторых и в городах, и среди молвы возбуждаются слезы. Это бывает по злоумышлению лукавых бесов, чтобы мы подумали, будто никакого вреда не получаем от этой молвы, и чтобы сближались с миром”. Конечно, тут речь у св. отца о монахах, но опасность есть и для мирян: “Сие на опыте узнаем, говорит он, когда увидим, что плачем и в то же время предаемся гневливости”. Вот почему и должно остерегаться слез, искусственно в себе возбуждаемых: не самыя слезы приятны Богу, а наше покаянное настроение, наше сердце сокрушенное и смиренное, которое Он никогда не отринет. “Не верь слезам твоим, – говорит св. Лествичник, – прежде совершеннаго очищения от страстей: ибо то вино еще не надежно, которое прямо из точила заключено в сосуд”. “Не выжимай из себя искусственно слез”, – писал некогда святитель Филарет своему другу архимандриту Антонию.

Такия слезы могут привести к самообольщению. Глубоко сердце человеческое, говорит Священное Писание, и незаметно подкрадывается к нему враг и окрадывает его. Всегда есть опасность принять явления простой слабонервности за благо датныя слезы: так лучше, безопаснее принять иногда и благодатную слезу умиления, считая себя недостойным такого прикосновения благодати, за слезу естественную, чем наоборот. А главное: побольше смотреть на грехи свои, не мерять себя, не думать о том, до какой степени ты дошел в духовном устроении, а задняя забывая, в передняя простираться, свое сердце очищая от тех мерзостей, какия въелись в него, как ржавчина в железо, и помнить, что в очах Божиих кающийся грешник-мытарь неизмеримо выше самодовольнаго праведника-фарисея, любующагося на свои мнимыя совершенства. Если бы и было что у тебя доброе, то поскорее постарайся забыть это, а тем более, что и это ведь не твое, а все Божие, от Бога, Богом же через тебя соделанное. Богу и предоставь помнить это, а смотри на свои грехи, вот это – твое, твоя собственность, от которой надо всячески отделаться. Ведь если иметь храбрость, не давая воли своему самооправданию, взглянуть в лицо всем безобразным формам своих беззаконий, то какая печальная картина представится пред тобою! До того ли будет, чтоб любоваться теми ничтожными искорками добра, вроде слезинки умиления во время молитвы? До того ли, чтоб замечать грехи твоего ближняго? Самая мысль о чужих грехах будет противна тебе, как о чужом тяжком бремени, когда у тебя нет сил нести свою тяжелую ношу! А чтобы такое настроение было прочнее, молись Господу: даруй ми зрети моя прегрешения и покрой от очей моих лукавых грехи братий моих! Чаще беседуй с отцом твоим духовным, старайся достигнуть такой степени самоосуждения, чтоб последний злодей, влекомый на казнь, казался тебе святым в сравнении с тобою. Углубляй в себе, как говорит святитель Феофан Затворник, чувство и убеждение в своем непотребстве и безответственности пред Богом. Когда почувствуешь себя проникнутым таким убеждением, как бы растерзанным в сознании своего беззакония, тогда поймешь, что такое раскаяние. Раскаяние настойчиво потребует от тебя очищения совести спасительным Таинством покаяния и исповеди. “Искреннее сокрушение Бог подает, – говорит епископ Феофан, – и молить Его надобно о сем всеусердно, не переставая однако же и своими усилиями вызывать сокрушительныя чувства. Устыди себя пред людьми, ангелами и святыми, подосадуй на себя за оплошность, поскорби за себя ради потерь, причиненных грехом, поболей, что оскорбил Бога, не престававшаго изливать на тебя Свои милости и тогда, когда ты работал греху, устраши себя горькою участию, ожидающею тебя в будущем, и тогда – поплачь обо всем, если Бог подаст слезы. Сокрушение слагается изо всех этих чувств, из коих каждое, в настоящей силе, то же для сердца, что удар молота для камня. Сокрушился? Благо тебе, но надобно же подумать и о том, чтоб поправить свое горькое состояние. Это производится решимостию – не ходить более теми путями, которые довели до него. Все тут в двух словах: согрешил, не буду. Но во всех видах раскаяния надо доходить до причин уклонения от правоты и придумывать: как чего избежать вперед, чтобы, когда будет произноситься: “согрешил, не буду”, ясно было, что и как будет делаться потом.

Вот истинный путь к покаянным слезам! Но опять скажу: все дело, вся цель деяния сего – не в стяжании собственно слез, а в покаянном настроении, в сокрушении кающагося сердца. А слезы суть лишь проявление сего сокрушения. Пошлет Бог сей сладостный источник – слава и благодарение Ему, приими рукою смирения, а не пошлет – укори себя, яко недостойнаго, за черствость сердца твоего, и сие самоукорение Господь примет яко источники слез.