Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 228
Читателям “Гражданина”

Не вижу пользы обращаться к чести и совести известнаго князя Мещерскаго и не пишу ему самому, а пишу эти строки для тех порядочных людей, которые еще читают его “Гражданин”, чтобы предупредить их о той “ненависти”, какою пропитан этот старый публицист ко мне и к моим единомысленникам. Прежде всего, скажу: слово “ненависть” – любимое словечко князя: он употребляет его не только в отношении к частным лицам, но и к учреждениям, а в 1910 году он не постеснялся сказал и о Святейшем Синоде, что его постановление относительно графа Толстого “исполнено ненависти”. Когда я писал свои дневники по поводу смерти гр. Толстого, князь по семи раз на столбце своих дневников употреблял это слово по отношению ко мне, ставил мне в вину даже то, что я “произношу с ненавистью имя сатаны”. Как будто это имя надо произносить “с любовию!” Что удивительнаго, что его “ненависть” ко мне не простыла и доселе и, в № 22 своего “Гражданина”, он снова шесть раз повторяет по моему адресу это любимое словечко, присоединя к нему еще и “злобу”, “брань”, “насилие”, “жестокосердие” и т. п.? Одним словом: в его глазах я – какое-то чудовище, олицетворение всякаго зла. Меряя всех своею меркою, он хочет уверить и своих читателей в том, что ему мерещится: будто “нет человека на Руси, который не питал бы злого чувства к этому иерарху”, т. е. ко мне. Да ведь это было бы ужасно, если бы, хоть наполовину, правда! Но за что же такая стихийная ненависть? Слава Богу: все это сплошная ложь и клевета на православный Русский народ: он меня знает по моим “Троицким листкам”, коих разошлось в течение 35 лет более ста пятидесяти миллионов, знает по моим дневникам, столь ненавистным Мещерскому; но вот сиятельный князь порешил меня “ликвидировать” и делает это – в своей газете. Постоянно, с настойчивостью, достойною лучшаго применения, из номера в номер, вероятно, к удивлению своих читателей, он приплетает мое имя и поносит меня, как только умеет это делать его высокомерное сиятельство. Но не я один ненавистен ему: он не терпит всей православной миссии, которая ведет энергическую борьбу с ересями, расколами, особенно с модною ныне хлыстовщиной. И по отношению к миссии у него не находится другого подходящаго слова, как все то же – любимое им слово “ненависть”. Сей много о себе помышляющий князь дерзает говорить, что “дух ненависти должен быть признан постоянным духом нынешних ревнителей Церкви”, и становится открыто на защиту Чурикова и его последователей… Этого еще недоставало! Да уж не потому ли он и стал в ряды врагов Церкви, защищающих и Чурикова, и графа Толстого, и всех новых и старых еретиков, что боится заразиться тою “ненавистью”, какою, по его мнению, “должны быть” заражены (слышите: не просто заражены, а должны быть заражены) все нынешние ревнители Церкви?.. Не потому ли и защищает теперь последователей Чурикова, так называемых “трезвенников, обвиняемых, по его словам, в хлыстовщине, причем-де обвинители во имя Церкви не отступали ни от какой лжи, ни от какой клеветы”?

Но не угодно ли князю все это взять обратно: вот именно все такие непрошеные “ревнители Церкви”, как он, не гнушаются никакою ложью, никакою клеветой! В прошлом году воздействие государственной власти на бунтующих афонских монахов, изгнавших своего одного игумена и грозивших изгнать другого и всех православно верующих собратий своих, было превращено в жидовских газетах и в единомысленных с князем Мещерским органах – в какой-то “поход” мой на невинных старцев-подвижников, а ныне те же радетели Православия, во главе с Гарязиным, в компании с князем-писателем, хотят во чтобы то ни стало уверить своих читателей, что Святейший Синод “сознал свою ошибку”, “изменил свой взгляд” на ересь, признал имебожников православными, словом – сам стал имебожником… И вот такая влиятельная газета, как “Новое Время”, еще недавно поместившая статью своего сотрудника, г. Веги, безпристрастно освещавшую афонское дело, теперь уже говорит об “ошибке Синода”. Здесь, в России, это, пожалуй, еще не опасно: не трудно навести справку, в каком положении это дело: Святейший Синод и не думал признавать православным учением то, что он, в своем послании от 18 мая прошлаго года, назвал ересью; но на Афоне такая ложь не проходит безеле дно. Оставшиеся на Святой Горе имебожники, как мы имеем сведения, поднимают голову и смущают православных толками, будто Святейший Синод раскаялся и признал их учение православным. Нет сомнения, что они находятся в постоянном сношении с своими вождями, которые снабжают их писаниями Гарязина и Мещерскаго, и погасший было пожар ереси снова грозит разгореться. Нет сомнения и в том, что греки прекрасно учитывают это обстоятельство и во всей строгости применят закон Святой Горы об еретиках… А наше посольство едва ли станет в другой раз применять меры для очищения православных монастырей от имебожников. И вот благодаря лжи, усердно распространяемой разными жидовскими, хлыстовскими и княжескими газетами, легко может случиться, что еще сотни монахов будут изгнаны с Афона и будут скитаться по Русской земле без приюта и духовнаго окормления. Ведь нельзя же открыто противящихся Церкви, требующих от Церкви признания их ложнаго учения православным, принимать в русские монастыри безусловно. Надо помнить, наконец, что определения патриарших грамот и послания Святейшего Синода чего-нибудь да стоят. Замалчивать их невозможно и допускать надлом в взаимных отношениях Церкви-матери и Церкви-дочери непростительно. И напрасно гг. Гарязины и князья Мещерские стараются все дело свести на мои отношения к имебожной ереси, тщательно замалчивая такие документы, как послание Святейшего Синода и патриаршия грамоты: я стою только на почве этих документов, от коих ни Святейший Синод наш, ни патриарх не отрекались. Пусть А. Булатович смиренно сознается, что в своей “Апологии” и др. писаниях он во многом заблуждался, пусть отречется от них и, если уж его душа не может безусловно принять учение церковное, изложенное в вышеупомянутых документах, то – непременно при отречении от прежних мудрований – представит новое изложение своего мнения, которое и рассмотрит Святейший Синод: это все, что, думаю я, могла бы допустить церковная власть. А мешаться в это дело разным Гарязиным и Мещерским недопустимо. Они вносят только смуту в святое дело выяснения Христовой истины и вражду во взаимныя отношения разномыслящих.

№ 229–231
О монашестве епископов

Дня не проходит, чтоб в печати не поднималось все новых и новых вопросов, касающихся той или другой стороны церковной жизни, церковных обычаев и канонов. Вкривь и вкось стараются непрошеные радетели интересов Церкви толковать по поводу этих вопросов, чтобы смутить православных, в простоте верующих в Церковь, и подорвать в них доверие к Церкви, предварительно лишив в их глазах доверия представителей церковной власти. Синод не каноничен! – восклицают они и обвиняют епископат в подделке Регламента, положеннаго в основание Синода. Теперь г. Панков стремится доказать, что монахам нет места среди епископата, и приходится отражать это новое нападение на современный строй церковнаго управления, весь построенный – уже тысячу лет назад – на монашестве епископата. Помещаю в своих дневниках пока письма мои в “Новое Время”, посланныя с целию прояснить туман, напускаемый без всякой нужды в атмосферу церковной жизни г.г. Панковыми, которым очень хотелось бы вторгнуться с своими пресвитерианскими вожделениями в эту церковную жизнь.

I

Письмо в редакцию “Новаго Времени”, помещенное в № 13728

В № 13721 “Новаго Времени”, в ответ на письмо архиепископа Антония, ставится вопрос: “Почему же все наши епископы должны быть монахами и не возводят в архиерейский сан белое духовенство?”

Каноны церковные не запрещают возводить в сан архиерейский и белых священников, но те же каноны, именно правило 12-е Шестого Вселенскаго собора, требуют, чтобы рукоположенный во епископа обязательно прекращал сожитие с своею супругою: “аще же кто усмотрен будет сие творящий, да будет извержен”. Итак, церковный канон строго предписывает епископу безбрачие. А в таких условиях чем же епископ-белец будет отличаться от монаха? Обеты монашества известны; они сводятся к трем: девство, нестяжание и послушание. Но разве епископ, будь он монах или белец, не обязан руководствоваться всецелым отречением от своей воли, от всех личных интересов, если он хочет всецело отдаться своему служению? Прочтите его обеты, произносимые им пред посвящением: они строже обетов монашеских. А с отречением от семейной жизни, по силе правила Шестого Вселенскаго собора, чем же он будет отличаться от монаха, если даже не примет монашескаго пострига? Разве тем, что будет иметь право в скоромные дни есть мясо? Но он должен будет вспомнить, как посмотрит его паства на епископа, ядущаго мясо, и слова великаго Апостола Павла: аще мясо соблазняет брата моею, – не имам ясти мясо во веки И что же это за епископ, который не хочет подчиниться, если еще не канону, то тысячелетнему порядку церковному, требующему от епископа обетов монашества? Конечно, эти обеты свяжут его совесть покрепче, но, по смирению служителя Христова, он должен бы радоваться, что сии обеты будут укреплять его немощную волю. Притом же, он будет должен в своем епископском служении руководить и монахами, которые будут входить в состав его паствы: хорошо ли, если каждый раз, как он будет поучать монахов, в его совести будет слышаться упрек: “ты – не монах, тебе ли учить монахов”…

Вот почему еще Шестой Вселенский собор, постановляя правило о безбрачии епископов и предусматривая те ссылки на практику апостольских времен, какия теперь делаются при требовании, чтобы епископ был не монах, оговорился: “сие же глаголем не ко отложению или превращению апостольскаго законоположения, но прилагая попечение о спасении и о преуспеянии людей на лучшее, и о том, да не попустим какого-либо нарекания на священное звание. Ибо глаголет божественный Апостол: “вся во славу Божию творите: безпреткновенни бывайте иудеем, и еллином, и Церкви Божией, якоже и аз во всем всем угождаю, не некий своея пользы, но многих, да спасутся. Подражатели мне бывайте, якоже и аз Христу”.

При Апостолах, конечно, монахов еще не было, но девственники были, каковым был и Апостол Павел. А раз Церковь каноном своим поставила безбрачие условием епископства, то нет никаких оснований требовать, чтобы епископы были не монахи. Да напрасно умалчивают и о том, что значительная часть современнаго епископата состоит из бывших белыми священниками: нет нужды называть таких святителей по именам. Они приняли монашество, но не забыли быта и жизненных нужд белаго духовенства, а потому и вопрос: почему не возводят белое духовенство в сан епископский – не имеет места, на него отвечает жизнь: возводят, и очень часто, но с принятием монашества; а на другой вопрос: почему все наши епископы должны быть монахами, – можно ответить вопросом же: а для чего это условие было бы нужно устранить, когда обеты архиерейские почти совпадают с монашескими, кроме разве таких условий, как неядение мяса, и тогда как тысячелетняя экономика церковной жизни ввела в эту жизнь монашество архиереев? Не говорю о том, что вся Русь привыкла видеть епископа в мантии и клобуке, и пр.

II

За тысячелетний обычай

(Письмо в редакцию “Новаго Времени”, помещенное в № 13739)

На мое письмо в редакцию, помещенное в № 13728 “Новаго Времени”, г. Панков откликнулся статьей “Епископския недоразумения”. Недоразумения у епископов, конечно, возможны, но не чужд их и г. Панков. Я привел правило Вселенскаго Собора, требующее для епископа прекращения сожития с супругою. Вывод совершенно ясен: епископ должен со дня рукоположения хранить безусловное целомудрие наравне с монахом. Жена перестает для него быть женою, она становится только сестрою, как и всякая другая женщина-христианка. Можете не называть это “полным расторжением брака”, но в существе дела это все же будет “безусловным прекращением брачных отношений”. И в этом отношении такой епископ и без пострижения есть безусловно – монах. Правило строго карает нарушение сего канона: аще усмотрен будет – да извержется. Подчиняясь сему правилу, избранный во епископа иерей тем самым уже отрекается от сожития с женою, дает обет целомудрия по благоговению к воспринимаемой им благодати архиерейства и из послушания Вселенскому Собору, т. е., Церкви. Надеюсь, против сего г. Панков спорить не будет.

Перехожу к понятию о “послушании”. Г. Панков понимает его как “безволие”. Признаюсь: такое определение монашескаго послушания меня несколько испугало: уж не разумеет ли г. Панков под нашим словом “послушание” какой-нибудь гипноз, внушение, парализующее волю? Очень жалею, что в газетной заметке не могу распространиться на тему о послушании; скажу только, что послушание мы считаем основным началом духовнаго воспитания, матерью смирения, христоподражательною добродетелью. Все мы, православные, обязаны быть в послушании Богу в исполнении Его заповедей, в послушании Церкви и власти церковной, а епископ несет сугубое послушание канонам церковным и всем распоряжениям высшей церковной власти: он и управляет, и приказывает, и наказывает, и награждает, и все, что долг ему повелевает, творит – за послушание. И это “послушание”, это безусловное отсечение своей воли пред Церковию, этот тяжелый крест служения Церкви он несет в сознании, что для него есть как бы продолжение монастырскаго послушания, есть средство его собственнаго спасения. Не будучи связан семейною жизнию, он имеет возможность всего себя всецело отдать на служение Церкви и скорее, чем семейный, оградить себя от того риска, о коем говорит г. Панков – “риска отдать в руки и распоряжение своих приспешников и подчиненных епископское дело”. А разве у семейнаго епископа не может быть таких “приспешников” (я сказал бы: сотрудников, а не каких-то приспешников)? И почему это непременно и только семейный епископ может, а монах-епископ уже не может “сближаться с паствою и низшим духовенством, печаловаться о них пред мирскими властями по старине, милостиво относиться к грехам и заблуждениям ближних” и пр.? Наша русская церковная история знает множество Богом прославленных святителей – печальников народных, и все они были монахи, да и теперь не оскудела наша Церковь такими святителями, как митрополит Московский, не говоря уже о других. И к чему все эти рассуждения, когда весь вопрос сводится просто к тому: какия причины мог бы представить кандидат архиерейства, чтобы не принимать пострижения, хотя бы из уважения к тысячелетнему обычаю в нашей Церкви? Ведь и многие каноны церковные сначала были “обычаями”, а потом закреплены соборами в каноны. И без особо уважительных причин таких вековых обычаев нарушать не следует. Что же касается правила, которое говорит, что монахи обещаются не иных пасти, а пасомыми быти, то речь идет о тех епископах, которые “низошли в монашеский образ”, т. е. оставили кафедру и стали бы искать снова кафедры самочинно или распоряжаться в монастыре, как епархиальные архиереи. Это, конечно, было бы нарушением обета послушания, как самочиние.

Слова Апостола Павла и я приводил как пример, как должно бережно относиться к совести немощных братий; ставлю себя на место немощных и вопрошаю паки кандидата иерея во архиереи: отрицаясь от семейной жизни, ища смирения, чтобы именоваться и – конечно – быть “смиренным епископом”, а смирение, как известно, стяжавается не иначе, как послушанием, – почему он уклонился бы от обетов монашеских? Почему и мирянин, г. Панков, не желает иметь своим епископом монаха? Почему иным мирянам в наше время так хочется изменить установившийся тысячелетием обычай?

III

За идеалы белаго духовенства

(Письмо в редакцию “Новаго Времени”, помещенное в № 13746)

Наше время – век понижения идеалов. Идеал недостижим: будите совершении, яко Отец ваш Небесный совершен есть, говорит Господь. Но мыслимо ли для человека достигнуть сего идеала? И вот он хочет свести его на землю, принизить, сделать для себя доступным, не замечая того, что чрез это подменивает его и обманывает себя.

В. В. Розанов полагает, что “решительно” каждый русский священник “чувствует муку” при мысли: “отчего я или мой ближний, священник праведной жизни, высокаго ума, большой ревности к Церкви, за то только одно, что мы семейны, лишены навсегда права быть блюстителями Церкви, быть епархиальными?., лишены права епископата…?” – “Вот, говорит г. Розанов, мысль каждаго священника, вот горе каждой сельской и городской священнической семьи”. Позволяю себе сказать, что автор оскорбляет сто тысяч иереев Божиих, не допускающих и мысли критиковать правило Вселенскаго Собора, т. е. Самой Церкви, возбраняющее епископу вести брачную жизнь. Я уже не говорю о том, что только честолюбие может возбуждать “чувство муки” в иерее и “горе в семье” в виду такого правила Церкви. Может быть, в среде ста тысяч иереев и найдется десятка два-три, тронутых модными идеями протеста против действующих канонов Церкви, а среди их матушек не хочу и думать, чтоб нашлось и столько мечтающих быть “архиерейшами”. Церковь, принимая, между прочим, во внимание слова св. Апостола Павла: не оженивыйся печется о Господних, а оженивыйся печется о мирских, а посему неженатый или разлучившийся с женою с большим усердием отдаст себя всецело великому служению епископства, и постановила быть епископу безбрачным, тем более, что среди верующих всегда можно найти небольшое число лиц, способных понести крест архиерейства в безбрачии. И смиренные служители алтаря Господня, внимая велению правил церковных, благодарят Бога за жребий служения иерейскаго, нимало не испытывая никакой “муки”, никакого “горя” при мысли, что они не могут быть кандидатами в архиереи, а их матушки – в “архиерейши”. Они знают, что не земныя почести, а вечное спасение – последняя цель их подвига, а там, на небе, у великаго Пастыреначальника, будет свой суд, на коем могут оказаться и первые – последними, и последние – первыми. Это в военной среде принято за идеал: “плохой тот солдат, который не мечтает быть генералом”, а в Церкви Божией – не так: “плохой тот священник, который считает себя достойным архиерейства даже, вопреки правилам Церкви”…

Теперь я вопрошаю В. В. Розанова: откуда он взял, будто до Шестаго Вселенскаго Собора “монахи не допускались в епископы?” А великие отцы – законоположники монашества, как Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и многие другие “преподобные” разве не были монахами? Или они отреклись от монашества, как уверяет автор? Где это нашел г. Розанов, будто все таковые монахи, избранные во епископа, “предварительно должны были снять с себя обеты монашества и одеяние монаха”? “Да, говорит он и подчеркивает: каждый такой монах сбрасывал с себя монашество”… далее не привожу выписки его слов, но говорю прямо и решительно: это клевета на святых Божиих, на монашество, на Церковь, которая будто бы требовала этого сбрасывания: это – неправда, это – вымысел, коему г. Розанов нигде в церковной истории не найдет подтверждения! А значит, и все его выводы, основанные на сем вымысле, лишены всякаго значения. Неправда и то, будто белое духовенство всегда и везде враждебно настроено против чернаго: бывают исключения, но – только исключения; в общем же, могу сослаться на весь сонм святительский, на всех добрых иноков, что они нимало не терпят от белаго духовенства нареканий и, особенно, вражды… Равно и мы, монахи, с любовию смотрим на служителей Церкви Божией, живущих семейно, видя в них своих сослужителей во Христе. Басня о взаимной вражде чернаго и белаго духовенства выдумана ненавистниками монашества, а их теперь немало на Руси.

Суть дела в вопросе о кандидатах епископства в том, что ни мы, монахи, ни белые иереи, послушные канонам Церкви, не можем, да и не хотим, нарушать их, пока сама Церковь, на Восьмом Вселенском Соборе, аще Господь изволит сему быти, не пересмотрит их и не изменит, если сие признает благопотребным. Тогда, и только тогда, не после Всероссийскаго Поместнаго Собора, который не имеет права отменять каноны Вселенскаго Собора, а после Вселенскаго Собора мы примем новый канон о брачном состоянии епископов, если, говорю, это Церковь постановит. А пока довольно и того, что каждый иерей имеет право быть избранным на епископство, под непременным условием отречения от брачной жизни, а у нас на Руси, по многовековому обычаю, и – принятия монашества.

В заключение позволю себе сказать В. В. Розанову, да и многим светским писателям, что “преподобные” отцы наши Сергий Радонежский и Серафим Саровский “святителями” не были, а потому и называть их сим словом не подобает. “Святитель” значит, на языке Церкви, архиерей, и когда какого-либо угодника Божия, неимевшаго архиерейскаго сана, называют “святителем”, то, уж, да простят нам, церковникам, нашу скрупулезность: нам кажется, что писатель, так неуместно употребляющий слово “святитель”, в языке церковном является… несведущим.

IV

“За святое послушание”

(Письмо в редакцию “Новаго Времени”, помещенное в № 13753)

В вопросах, касающихся особенно веры и Церкви, долг совести властно повелевает быть наипаче безпристрастными и спокойными; но когда вас подозревают в том, что вы “всячески стараетесь скрывать многия касающияся современных церковных порядков истины” и делаете иногда “заведомо неверныя сообщения”, что вы “ не уважаете читателя и сознательно извращаете смысл церковных правил”, что вы “всеми мерами свое измышление, которое дали при пострижении отлагать, стараетесь выдать за церковный закон” и, “рассчитывая на всеобщую неосведомленность читателей, делаете утверждения, явно противоречащия церковным законам, и выдаете за каноническия предписания”, – при таких условиях вести спокойно обмен мыслей в газете довольно трудно. А г. “Мирянин”, в № 13745 “Нового Времени”, во всем этом меня не только подозревает, но и обвиняет. Одно замечу кстати: мне кажется, что когда с вами говорит известный вам человек с открытым лицом, то говорить с ним в маске анонима или псевдонима как будто… не совсем вежливо. Но ведь бывают обстоятельства, когда без маски не обойдешься: и пчеловоды надевают сетку, когда достают мед.

Оставляя в стороне общия фразы, бросающия на меня тень какого-то не то подлога церковных правил, не то их сокрытия, сделаю несколько замечаний по адресу г. “Мирянина” на те строки его статьи, где его обвинения против меня как бы иллюстрируются. Но тут уж и мне есть основание подозревать его самого в сокрытии всей истины. Так, приведя 5-е правило св. Апостолов о том, чтобы священнослужители, в числе коих поименован и епископ, “не изгоняли своих жен”, он замолчал помещенное тут же, в “Книге Правил”, толкование на это правило известнаго древняго канониста Зонары, которое гласит: “изгнание жены запрещается священным лицам потому, что сие казалось бы осуждением супружества. Впрочем, говорит далее толкование: воздержание епископов от супружества есть древнее предание, от котораго отступление Шестой Вселенский Собор заметил только в некоторых африканских церквах и тотчас запретил своим правилом 12-м”… Вот как понимала апостольское правило древняя Церковь. А что так понимает и современная нам Церковь – видно из того, что толкование Зонары внесено в нашу “Книгу Правил”. Это “толкование” есть, вместе с тем и толкование 12-го правила VI-го Вселенскаго Собора. Г. “Мирянин” позволяет себе толковать 12-е правило по своему смышленню, не имея для себя никакой опоры в самом правиле: по его мнению, “Собор только установил временный обычай безбрачнаго состояния епископов, пока не прекратится соблазн”. Но в правиле нет ничего, дающаго основание к такому толкованию. Правило говорит очень категорично: “да не будет отныне ничего таковаго; аще же кто усмотрен будет сие творящим (т. е. сожительствующий с женою), да будет извержен”. И пока это правило не отменено равным по авторитету Вселенским Собором, дотоле оно имеет полную силу и обязательность для Православной Церкви.

Толкование Зонары для нас ценно и в том отношении, что свидетельствует о древности “предания” о воздержании епископов от брачной жизни: уже во времена VI Вселенскаго Собора это было всеобдержным обычаем в Церкви, так что уклонение от него было уже соблазном для верующих.

Г. “Мирянин” напоминает мне о монашеских обетах: спасибо за доброе напоминание, которое всегда благовременно. Но, милостию Божией, я их помню и, Богу содействующу, тщуся, по мере сил, исполнять. К сожалению, он не дочитал в этих обетах двух слов и не приводит их. Да, монах должен пребывать в монастыре “до последняго издыхания”, сохранять послушание к игумену и всей братии и пр., и “пребывать в монастыре сем”, т. е. в котором он пострижен, но тут же прибавлено: “или в нем же ти от святаго послушания повелено будет”. Ясно, что для монаха “послушание” есть основная стихия его жизни, и что бы ему ни повелели, куда бы ни послали, какое “послушание”, какой тяжелый крест – а что может быть тяжелее креста архиерейскаго? – ни возложили бы на него, – он должен все принять, все нести “за послушание”. Знаю архиерея, который, в сане архимандрита, плакал, получив указ Синода об избрании во епископа, хотел послать телеграмму в Синод, что он – сошел с ума, чтобы только избежать тяжелаго креста архиерейскаго, но старец приказал за послушание, и он пошел… Так иноки, призываемые к архиерейству, исполняют свой монашеский обет: “отложить своего разума измышления и своея воли мудрования”!

Совершенно напрасно г. “Мирянин” приводит 4-е правило IV Вселенскаго Собора: прочтите его все сполна и увидите, что оно говорит о монахах-самочинниках, “по произволу ходящих по градам, не желающих жить в своем монастыре и даже монастыри составляли для себя покушающихся”, а не о тех, которые достойно избираются в епископы. Напрасно также обвиняет меня “в сознательном извращении смысла церковнаго правила”, якобы “запрещающая совместительство иночества и епископства”. Если бы его толкование 2-го пр. Собора в храме св. Софии было верно, то ужели Церковь на протяжении более тысячи лет, постоянно нарушая его, не замечала этого и ни разу не обратила на это внимание? Ясно, что она понимала это правило так, как и я понимаю: относила его только к епископам, ушедшим с кафедры в монастырь “на покой”. Да и нельзя иначе понимать слова: “нисшедший в монашеский образ” – это именно и обозначают. Ушел с кафедры, поселился в монастыре, как монах, и живи, как монах, не ищи снова кафедры, хотя это не может связывать высшую церковную власть, если она найдет благопотребным для Церкви снова призвать тебя на кафедру, и опять таки не иначе как – “за послушание”… За святое послушание мы, монахи-епископы, и исполняем заветы Апостола Павла: “паси стадо, настой, обличи, запрети, умоли”; за то же послушание апостольским и соборным правилам мы и при делах церковных стоим и разбираем их с рассуждением, тем самым исполняя свой монашеский обет отречения от своей воли и послушания уже не только игумену, но и всей Церкви Божией, церковной власти, всем канонам и правилам церковным…

V

За кого говорит история Церкви?

(5-е письмо в редакцию “Новая Времени”)

Наш спор о монашестве епископов не только не кончен, но и обещает быть безконечным. Не знаю, полезно ли и продолжать его. Дело в том, что мы никак не можем, не оскорбляя свою мать-Церковь, допустить мысль, будто она не досмотрела явная якобы нарушения канонов своих же Вселенских Соборов и терпит это нарушение в продолжение – по крайней мере – полуторы тысячи лет… В самом деле, прошу принять во внимание: кто были законоположники монашества, кто писал для монахов правила? Да такие святители и великие вселенские учители, как Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и множество других святителей… Но ведь, они все были – монахи! Святители, т. е. епископы, и в то же время – монахи! Правда, Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст жили раньше IV Вселенская Собора, но, всеконечно, они были истинными носителями самаго духа монашества и вместе строжайшими блюстителями канонов церковных, их духа, их силы, равно и все другие великие святители, как греческой, так и русской и других православных Церквей, да не только Церквей восточных, но и западных, святители – монахи, на протяжении более полуторы тысячи лет, с самаго появления монашества, тысячи монахов-епископов – что же? все они не замечали нарушения канонов, принимая сан епископа? И никто, решительно никто из них не протестовал, что им дают такое послушание, которое будто бы заставляет их нарушать иноческия клятвы (обеты) и постановления Соборов относительно образа жизни и положения иноков в Церкви? Как объяснит мне это г. Царевский? Для нас совершенно ясно, что все они, святые отцы, законоположники иночества, все святые, Богом прославленные и Церковию именуемые даже вселенскими учителями, понимали иноческие обеты послушания не так, как понимает их г. Царевский, а именно так, как понимаем мы и с нами вся Православная Церковь.

А мы убеждены, что иноческие обеты не только не препятствуют послушанию архиерейства, но и содействуют к прохождению его. Здесь уместно повторить слова г. Царевскаго: “если бы Церковь иначе понимала эти правила, она изменила бы чин пострижения”. В таком изменении нет никакой надобности, ибо и сам игумен, которому инок обязуется послушанием до конца жизни, давал такой же обет, и если толковать слово “послушание” в том смысле, как желают понимать его наши возражатели, то и игумен оказался бы нарушителем своих обетов, вступая в свою должность и начиная повелевать иноками…

Когда я прочитал статью г. Царевскаго, я был в родной мне Троицкой Сергиевой Лавре. И припомнилось мне: сколько вышло из постриженников этой Лавры, с благословения преподобнаго Сергия, во епископы, начиная с его племянника – Ростовскаго архиепископа Феодора. Справился, оказывается более ста епископов! А митрополит Филарет, упоминая о сем, говорит, что великий отец иноков, сам, по глубокому смирению своему, отказавшись от архиерейства, взамен себя дал столь великий сонм в лице епископов – его духовных потомков. Предоставляю историкам высчитать: сколько тысяч архиереев на протяжении полуторы тысячи лет вышло из монахов… Ужели все это – по недоразумению и недосмотру Церкви?..

В заключение скажу: меня очень удивил вопрос г. Царевскаго: “Может ли частная поместная Церковь давать инокам такое послушание, которое заставляет их нарушать иноческие обеты?” О какой поместной Церкви говорит он? Конечно, о нашей, русской. Но вот же история свидетельствует, что с самаго возникновения монашества, когда наши предки были еще язычниками, Вселенская Церковь избирала кандидатов во епископы преимущественно из монашествующих: как же быть с этим фактом? Указания на такие исключительные факты, как посвящение епископа Маркелла без пострижения в монашество, не имеет никакого значения в нашем споре: ведь возможности такого избрания я не оспаривал, знаю и еще подобные случаи, но надо же принять во внимание, что – с одной стороны десятки тысяч монахов-епископов, а с другой – один-два епископа без пострижения… Надо помнить и то, что о. Маркелл привел за собою в единение с Церковию несколько тысяч из унии: при отсутствии канона, для него можно было сделать и отступление от обычая.