Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

Здесь рождается новый немаловажный вопрос: какую силу имеет сие изображение? Есть ли это простое представление воображения? Нет. Так думать было бы несообразно с достоинством древней святой иконы. Дерзость писать иконы по воображению живописца есть порождение своеволия новейших времен. Древние изображали на иконах то, что находили в достойных веры писаниях или в предании. И художник нашей иконы св. Петр, без сомнения, не был расположен писать на иконах мечты воображения. Заключим, не обинуясь, что его икона представляет нам не произвольный плод воображения, но созерцание, согласное с существом предмета. Надобно ли, по церковному правилу осторожности, показать согласие сего предания с Священным Писанием? Для сего можно указать на слова Христовы: бысть же умрети нищему и несену быти Ангелы на лоно Авраамово (Лк. 16, 22). Итак, сличай: если Писание свидетельствует, что души святых человеков, исходя от тела, приемлются Ангелами, то не совершенно ли согласно с сим предание, между прочим, посредством иконы, свидетельствует, что пресвятая душа Матери Господней, высшей Ангелов, исходя от тела, прията была Самим Ея Божественным Сыном? Ангел же, по другому преданию, послан был к Ней еще прежде на землю, дабы предварить Ее о приближившемся преставлении; а потом собор Ангелов приветствовал Ее небесными песнопениями, которых отголосок слышали достойные во время погребения” (т. IV, 453–456).

Глубоко поучительны уроки, какие дает святитель Филарет в своих словах на день Успения Богоматери. “Ублажаем Приснодеву, говорит он: искренно ли? Не с лестию ли? Презренна лесть и между живущими на земле, которых впрочем она иногда обманывает, но живущую на небе и видящую во всевидящем Боге и обмануть невозможно. Возможно ли, скажут, и льстить там, где самая высокая похвала остается ниже своего предмета? – Льстим, если хвалим то, чего внутренне не уважаем. Итак, ублажая Приснодеву, чтим ли девство? Уважаем ли целомудрие? Храним ли чистоту? Ненавидим ли нечистоту? Ревнуем ли о своем очищении? – Ублажаем во храме преблагословенную Матерь, но не делают ли противнаго сему некоторые дома? Не оскорбляют ли благословенных имен отца и матери дети неповиновением или непочтительностью, а и сами родители – пренебрежением родительских обязанностей и добродетелей? – Прославляем здесь высокую в смирении, глубокую в молчании Мариам: но не здесь же ли с нами наша гордость, наше тщеславие, наша суетность, наша рассеянность и склонность к празднословию? И молва страстей не заглушает ли в нашем сердце славословий наших устен?.. Не красна похвала в устах грешника. Если желаем достойно ублажать Пресвятую Матерь Божию, то да возлюбим всем сердцем Ея достоинства и добродетели; возлюбив, да поревнуем, по возможности, жизнию следовать тому, что мыслию и словом ублажаем”… (т. IV, 87–88).

Говорит святитель Филарет и о наследии, оставленном Материю Божией для всех верующих.

“После усопших обыкновенно бывает время плача, потом время утешения печальных; и далее того и другого продолжается время, в которое дети и присные пользуются праведным наследием отшедших. Плакали Апостолы, когда жизнь Матери Света, как тихая заря после Божественнаго Солнца Христа сиявшая для Церкви, угасла пред их очами. Плакали горькими слезами естественной печали, но вместе и сладкими слезами благодатнаго умиления: потому что вера в неумирающую благодать Матери Господней и чувство благоговейной любви к Ней господствовали над чувством лишения. Полное же и совершенное утешение получили они, конечно, тогда, когда, в третий день по Ея Успении, ради опоздавшаго к Ея погребению Фомы, отверзши гроб Ея, не обрели пречистаго тела Ея, и вслед за тем увидели Ее в славе воскресения, и от Ней Самой услышали слово утешения: радуйтеся, яко с вами семь во вся дни

Если радость, которую подает воскресшая Матерь Божия имеет своим источником присутствие Матери Божией с нами во вся дни, то очевидно, что и радость, как поток из сего источника, должна протекать по всем временам, до впадения в море вечнаго блаженства. И вот прекрасное и неиждиваемое наследие, которое Матерь Божия во успении Своем не только оставила, но определительно назначила и преподала Своим по благодати чадам и присным. Радуйтеся, яко с вами семь во вся дни.

И Церковь Христова прияла от Матери Божией сие наследие и хранит и от дней до дней, и от лета до лета, от века до века не перестает разделять оное. Правда, не всем без различия завещала Она сию радость, но преимущественно Апостолам: однако, поелику обещала и продолжить оную, вместе с присутствием своим в Церкви, во вся дни, то чрез сие простерла Свое обещание и на живущих после дней Апостольских, если они усвояют себя Ей в чада и присные Апостольскою верою в Ея неумирающую благодать и Апостольскою благоговейною к Ней любовию.

Итак, радуйтесь, души, подвизающияся в вере по образу Петра, который ускорил прежде других исповедать Христа Сына Божия и, по вере в Него, и по водам ходить отваживался! Матерь Начальника и Совершителя веры с вами есть, и как Она блаженна веровавшая, так и вам споспешествовать будет сквозь искушения и опасности достигнуть блаженства.

Радуйтесь, души, стремящияся к совершенству любви по подобию возлюбленнаго ученика, который и Бога созерцал преимущественно в Его качестве любви, оком любви и в любви же заключал все учение жизни! Нареченная Матерь возлюбленнаго ученика с вами есть и не отречется быть Материю и для вас, чтобы покровительствовать духовному воспитанию вашему от рабскаго страха до совершенной любви, изгоняющей страх (1 Ин. 4, 18).

Радуйтесь, ревнители слова истины! Матерь вечнаго Слова с вами есть и неотступно предстательствует пред Ним о вас, да даст вам уста и премудрость, ейже не возмогут противитися или отвещати еси проявляющийся вам (Лк. 21,15).

Радуйтесь, хранящие девство и целомудрие! Приснодева с вами есть, и как девство приблизило к Ней Иоанна, так оно приближит Ее к вам.

Радуйтесь, и благословенно супружествующие! Обрученная Дева и неневестная Матерь, Которая не только удостоила посетить жениха и невесту в Кане Галилейской, но и первое открытое чудо для них от Божественнаго Сына Своего испросила, не чуждается вас: Она любит девство, но не унижает и супружества, и вас, молящихся Ей не лишит благопотребной помощи, если взираете на супружество, как на союз не только естественный, но и духовный, имея высокий таинственный образ его в союзе Христа с Церковию.

Радуйтесь, благочестивые родители и во благочестии воспитываемыя чада! Дщерь молитвы праведных Иоакима и Анны, воспитанная в доме Божием, Матерь Сына, от Котораго всякое сыновство на небе и на земле имеет начало, признает вас по духу Своими присными и чадами и простирает на вас Свой благодатный покров от дома Божия небеснаго и земнаго.

Радуйтесь, хотя сквозь слезы, испытуемые различными скорбями, но крепящиеся в терпении и уповании на Бога! Та, Которая более всех на земле, кроме единороднаго Сына Ея, испытана была скорбями, Которой душу прошло крестное оружие, по Своим опытам знает, что вы чувствуете, и состраждет вам, и может, и хощет облегчить вас, почему и нареклась радостию всех скорбящих”.

В заключении этого слова о наследии Богоматери святитель Филарет говорит, что в сей “раздел благодатнаго наследия не входят многие”, – разумеются те, к которым не применимы указанные признаки верующих – нераскаянные грешники. Но им Первенствующая между всеми праведниками оставила по себе то наследство, которое оставляет каждый праведник. Какое же это наследство? – Умираяй праведник остави раскаяние (Прит. 11, 3), – наследие не сладкое в начале, но спасительное впоследствии, если направлено будет к исправлению жизни.

Если мы не умели или, справедливее сказать, не потрудились стяжать, по примеру Пресвятыя Девы, Радость Духа о Бозе Спасе (Лк. 1, 47), то поспешим восприять печаль, яже по Бозе, которая покаяние нераскаянно во спасение соделовает (2 Кор. 7, 10), и чрез которую, следственно, и радость спасения, наконец, обретена быть может. Аминь (т. V, 163—67).

Я далеко не исчерпал всего сокровища глубокомудрых богословских созерцаний, исследований, наставлений и благоговейных размышлений великаго богослова и мыслителя нашей родной Церкви святителя Филарета, заключающихся в его 16-ти словах на праздник Успения Богоматери. Но и приведенных выписок довольно, чтобы видеть, что он глубоко веровал в Ея воскресение, считал предание о сем событии за священное церковное предание, а потому и для нас его авторитет несравненно выше всех соображений, построенных, конечно, на отрицательной критике немецких ученых…

№ 334
Кто стучится у дверей нашего сердца

Се стою при дверех и толку…

Апок. 3, 20

В каких трогательных образах представляет нам Господь Свое милосердие к нам грешным! Он, подобно доброму пастырю, оставляет девяносто девять овец и идет в горы и дебри пустынныя, чтоб найти овцу заблудшую и взять ее на рамена Свои; Он, подобно любящему отцу, ждет, пока блудный сын-грешник “придет в себя”, и всегда готов выйти к нему навстречу, чтоб раскрыть Свои отеческия объятия, чтоб простить, забыть ему все, чтобы призвать к радости самих ангелов небесных ради его обращения. Но вот еще трогательный образ: это уже не притча, а прямое обращение к грешной душе: се, глаголет Он, стою при дверех и толку… стоит Он у дверей грешнаго сердца нашего и стучит, как странник, ищущий покоя; стоит и ждет, аще кто услышит глас Его и отверзет двери, и внидет Он к нему, и вечеряет с ним (Апок. 3, 20)…

Стучит Он в совести нашей, напоминая долг любви к Возлюбившему нас до конца, даже до смерти крестной; стучит в обстоятельствах жизни нашей, как скорбных, так и радостных; стучит-зовет к Себе, осыпая нас благодеяниями, ожидая, что вот – проснется наша совесть и вздохнем мы со слезами умиления: “И за что Ты так любишь нас, грешных, Господи? За что так милуешь, так благодетельствуешь? Ведь мы должники пред Тобою неоплатные, а Ты еще и еще одолживаешь нас!”

Стучит Он в наше сердце и болезнями, отечески напоминая, что ведь мы не вечно будем жить на земле, что надо приготовиться к другой жизни, что надо привыкнуть еще здесь на земле дышать небесным воздухом, что без этой привычки там тяжело нам будет жить: ведь там все дышит любовью, молитвой славословия Божия, а мы здесь ни о чем таковом и думать не хотим.

Стучит в сердце наше и скорбями, лишениями, обидами, поношениями, обращая нашу мысль к закону жизни земной, яко многими скорбьми подобает нам внити в царствие Божие (Деян. 14, 22), ибо скорби и есть тот крест, без котораго нельзя идти за Господом, нельзя войти во след Его во врата райския.

Стучит Он, но нет ни гласа, ни послушания… потому что нас все дома нет. С ранняго утра до поздней ночи ум наш бродит по распутьям мира да и когда “придет в себя”, то бежит от себя. В сердце страшно заглянуть: там кишат гады, бушуют страсти, расхищая остатки добра (если только оно было), оскорбляя святыню веры, чистоту целомудрия, заражая самомнением и гордостью и чрез то удаляя благодать Божию от сердца нашего… И течет жизнь наша, подобно мутному потоку, день заднем, увлекая нас в океан вечности… А Господь все стоит у дверей сердца нашего и все стучит, зовет к Себе, ждет, пока мы откроем эти двери, чтобы принять Небеснаго Гостя…

Что же? Доколе это будет? С каждым днем, с каждым часом приближается минута, когда Он отойдет, оскорбленный невниманием нашим, отойдет от нас и заключит пред нами на веки двери чертога Своего небеснаго, и станем мы тогда с юродивыми девами стучать в эти Его двери, но услышим грозное: не вем вас… отыдите от Мене делающий беззакония!..

Господи милосердый! Не покидай нас грешных, не отступай от нашего сердца, стучи – стучи, пока не достучишься; Сам всемощною Твоею десницею сокруши ожесточение наше, Сам открой двери, очисти всякую скверну, наполняющую душевную храмину нашу и – имиже веси судьбами спаси нас! Ты Сам сказал, что хотением не хощешь смерти грешника, что хощешь, что ждешь, ищешь обращения его; Ты ведаешь, Господи, что и мы не хотим своей погибели, только с собою никак не сладим: не еже хощем, доброе, сие творим, но еще не хощем – злое, сие содеваем. Пошли же, Милосердый и Всемогущий, благодать Твою в помощь нам, да прославим имя Твое святое! Видя вдовицу, зельне плачущую, Ты некогда умилосердился еси и сына ея, на погребение несомаго, воскресил еси: тако и о нас умилосердися, Человеколюбие, и грехами умерщвленный души наши воскреси и сподоби хотя прочее, может быть, уже не долгое время живота нашего без порока прейти и под матерним покровом Церкви Твоей во врата блаженной вечности внити. Аминь.

Совесть заговорила

Слава Богу: русские люди еще умеют каяться. Несколько лет назад, когда я был еще казначеем Троицкой Сергиевой Лавры, я получил с Дальняго Востока 50 р. от одного бывшаго каторжника, который когда-то попался на сбыте фальшивых десятирублевок в образных лавках Лавры, в гостиницах и в просфорне: отбыв наказание, он счел долгом из первых же своих трудовых заработков вернуть Лавре похищенное с благодарностью преподобному Сергию за то, что “не попустил ему продолжать грешить” – он был изловлен в Посаде же, судим и наказан каторгой…

Сегодня я получил такое письмо: “Перевел на имя вашего высокопреосвященства 30 рублей и каюсь вам, что половину этих денег я грешный, взял у пьянаго человека лет десять тому назад; он – дальний, его адреса я не знаю; вероятно, его уже нет в живых. Прилагаю к его 15 рублям еще своих 15 рублей для покрытия сего греха и прошу вас послать на эти деньги воинам нашим назидательных ваших листков, на все 30 рублей, на три фронта: к Риге, на Кавказ, и в армию Брусилова. – Многогрешный И.”… следует адрес.

Бог да простит кающагося и вменит его жертву тому, у кого он “взял” деньги. Если он жив, то пошли ему Господи духовное утешение, если умер – вечный покой. А святая Церковь будет молиться за обоих, яко добро творящих и посылающих духовную милостыню тем, кто наиболее нуждается в ней.

Добрым людям

Не напрасно земная жизнь называется юдолию плачевной. Кто не плачет здесь, если не слезами из очей, то стенанием сердца, от болезней, обид, всяких невзгод житейских? и в мнимом счастье нередко чрез золото слезы льются, а в Писании сказано: многи скорби праведным, но в то же время и многи раны грешному…

И каких-каких скорбей не несут особенно рабы Божии, Богу работающие! Пишет мне один многоскорбный сельский священник: кончил он курс десять лет назад, поступил во священники в село. На другой же год сгорела церковь. Думают, что поджег молоканин, кощунник и невер. Правда это или нет – Богу ведомо. А ‘ ‘для священника пожар церкви, по выражению моего письменнаго собеседника, такое же горе, как смерть любимой жены”.

Наскоро построил он тесовый молитвенный дом и служил в нем три года. Часто простужался, перенес тиф, а в январе 1914 г., на Крещение, снова простудился и решил перейти в приход с теплою церковью. Но только что стал привыкать к приходу, как умирает свояк, оставляет пять человек детей, старшему 13 лет и полторы тысячи долгу… Слезы, просьбы, мольбы… Священник снова переезжает на место покойнаго, чтобы помочь его семье. Но и здесь его ждет горе: снова пожар церкви… “Как я молил, желал себе смерти, плачет бедный батюшка в письме ко мне: это горе разбило всю мою жизнь. Только вера спасла меня – иначе я снял бы с себя рясу”.

И много-много получается мною таких скорбных писем. Не знаю, почему пишут мне. Тут уж не скажешь, что сам человек виноват: видно, воля Божия есть на то, чтобы он скорбел. За семь лет горит две церкви, тяжко болеет два раза, сиротеет родня. Наше дело утешать таковаго любовию, молитвою за него, посильной ему помощью в его подвиге, наипаче же в том деле Божием, которое тяжелым крестом легло на него – в построении храма Божия на месте сгоревшаго. Да будет ему сей крест в утешение.

Маленькую лепту послал я ему: кто из читателей пожелал бы вложить свой кирпичик в созидаемый им храм Божий, тот пусть пришлет свою лепту в редакцию “Троицкаго Слова”: она будет переслана с молитвою за жертвователя.

№ 335
Яд баптизма

Всякую болезнь хорошо лечить, пока она не пустила глубоко корней, пока организм еще в силах сам бороться с нею. Немцы вот уже полстолетия прививают нашему православному народу опасную духовную болезнь под видом баптизма, штундизма, словом – того протестантизма, коим сами заражены, коим хотят заразить и наш народ, чтоб отвратить его от веры православной, сделать его подобным себе. И болезнь эта, к сожалению, пустила уже довольно глубоко корни в нашем народе, особенно на юге, и, как зараза, ползет к северу России под разными названиями. Мы переживаем время острой борьбы со всем немецким: ныне больше, чем когда-либо, следует и пастырям, и власти государственной, и всем верным чадам Церкви православной обратить сугубое внимание на эту гибельную для народа отраву. Упустим время – труднее будет: если наше правительство и не будет впредь так поддаваться разным влияниям немцев, то немцы, по заключении мира, несомненно будут искать по-прежнему все пути к тому, чтобы выкрасть из души народа русскаго его сокровище – православие, и не пожалеют на то и своих миллионов.

А зараза, как я сказал, ползет. Ползет незаметно, делая свое пагубное дело. Вот что пишет мне один священник из пензенской епархии, говоря о том, как ведут свое дело совращения в баптизм хитрые последователи его, немецкие выученики.

“Девушки пошли в поле за щавелем. Им пришлось проходить мимо хутора отрубника-баптиста Тимофея, у котораго в это время было собрание. Баптисты постарались заманить девушек под предлогом послушать их пение. “Уж как у нас хорошо-то, вы зайдите, миленькия сестрицы, зайдите, поглядите, послушайте и, кстати отдохнете”, – ласково приглашали еретики. Те зашли. Баптисты сидят все вокруг стола, грамотные с Евангелием в руках, а неграмотные и дети просто так, и слушают чтение Тимофея о беседе Спасителя с Самарянкой. Прочтя сколько нужно, чтец начал толковать прочитанное приблизительно так: “Вот видите, братие, Сам дорогой Спаситель наш Своими устами учит поклоняться Богу в духе истинном. (Искажение баптистами этого стиха иногда происходит от их невежества, а иногда и с предвзятою целию, чтобы удобнее было данное место использовать в защиту своей ереси). И поклонников таких ищет Он и называет истинными. Видите, как дорого духовное, а не плотское поклонение. Да еще Иисус говорит, что поклоняться должно не в каком-нибудь Иерусалимском или в других рукотворенных храмах, как это было в старом законе, отмененном Христом, но везде, на всяком месте владычествия Его. Каменные же и деревянные храмы ныне не нужны, потому в новом законе Христовом сам человек есть храм нерукотворенный, в котором живет Дух Святой. Нерукотворенными же храмами могут быть только духовные, а не плотские поклонники, которые и поклоняются плотию и в плотском рукотворенном храме и тем думают Ему угодить. Это не истинные поклонники, а ложные, которых Бог не ищет, потому их поклонение незаконное и Ему ненужное” и т. д. Потом следовало оплевание креста, св. икон, крестнаго знамения и пр. На призыв Тимофея прославить Бога за все Его милости собрание пропело некоторые стишки из “Гуслей”, а вслед за ними началось пение заповедей блаженства. Как только произнесены были слова: “блажени плачущий”, все баптисты начали горько и безутешно рыдать, кто уткнувшись в книгу, кто упав головой на стол, кто просто наклонив голову на поставленныя на колени руки. Когда кончился плач и пение, то Тимофеева жена, болеющая вот уже недели три, лежа на постели, заговорила, хотя и слабым, прерывающимся, но весьма вкрадчивым голосом: “Господи Боже Ты мой милосердый! Как я мало пожила в Твоей истинной вере… Больна вот и боюсь умереть… Ох, как боюсь! Боюсь того, что я еще не успела замолить прежних грехов моих…

Больно уж я, когда была во тьме-то… грешила… и что это раньше, еще в молодости нашей никто нам не возвестил об этой евангельской вере? Ведь шутка ли дело: почитай до 50 лет… я валялась во тьме, слепоте и грехах! Иное дело было бы, если бы я… в молодости-то перешла в эту веру, а то боюсь, что мало в ней побыла… ох, как мало! Давно бы надо уверовать, давно!”

Как видит читатель, баптисты в данном случае показали себя будто совсем и непричастными к распространению своего лжеучения, но, однако, с появлением на собрании православных девушек весь план собрания построился именно на пропаганде. С этою целию нарочито и Евангелие читалось о беседе Спасителя с Самарянкой, и Тимофей, толкуя его, подчеркивал особенно слова о духовном поклонении; с этою целию и блаженны пелись с плачем и рыданием, и больная старуха баптистка сожалела о позднем вступлении в число мнимоевангельских христиан, – все с целию! И как это хитро и ловко проведено: как будто и пропаганды прямой нет, и сказано все, что нужно.

Так тонко и лукаво вливают эти еретики яд своего лжеучения в простодушно доверчивыя сердца православных христиан. И почти никак невозможно уследить за их пагубной деятельностью, особенно теперь, когда отрубное хозяйство распространилось везде и всюду, так что свои собрания баптисты могут устраивать в любое для себя время, в любом хуторе, вдали от села, а следовательно, незаметно для ока и самаго бдительнаго пастыря.

Впрочем, если и заметит священник пагубную баптистскую пропаганду, что с ними можно поделать? Вызывать на беседы, вразумлять? Но они порою и слышать не хотят об этом. Я испытал это на себе. Были случаи, когда преданные православию прихожане заранее уведомляли меня о времени и месте баптистских собраний; я закладывал лошадь и направлялся, куда следует. Но баптисты еще издали, конечно, замечали, что я еду, и поэтому заблаговременно прекращали собрание. Когда я входил к ним в хату, то они принимали вид, что ведут просто житейский разговор, нимало не касаясь веры. Заводишь речь о беседе, но они, видя, что я один, только с кучером, начинают галдеть и явно смеяться надо мной: “Ведь это у вас, попов, дела-то нет, вам и досуг по беседам-то ездить, а мы рабочий народ, кормимся трудом: не поработал день-два, так без хлеба насидишься. Нам ведь не принесут готовую ковригу, пирог, стопу блинов да пригоршни денег. Нет, уж вы ищите для бесед таких же нерабочих людей, какие сами, а нам некогда с вами время-то зря проводить”. Тем дело и кончится. Но лишь только вы уехали, тоже самое “драгоценное” время в грош не ценится этими фанатиками. И это особенно тогда, когда на собрание удастся им заманить православных людей. Тогда еретики готовы напролет целые дни и ночи продолжать свое скопище, и ничем их не растащишь. Но и этого мало: если вы посетите их, то и об этом они не умолчат, – напротив, постараются об этом разгласить среди православных, что вы у них были, что беседа состоялась, но что вы оказались разбитыми на всех пунктах в пух и прах и доведены до совершеннаго тупика и позора. Вот каковы эти злые и лукавые делатели, вливающие яд своего лжеучения в народную душу. И вот день ото дня все больше гибнет от него народа, гибнет и по одиночке, и семействами, и даже целыми селами, как от какой-нибудь смертоносной чумы”. Так заключает свое письмо добрый пастырь, скорбящий о расхищении его овец. И, конечно, он не один. “Свобода”, данная исповеданиям, принята последователями этих исповеданий как свобода распространения лжеучении, а десятилетний опыт как будто подтверждает, что и власть имущие так понимают эту свободу. По крайней мере, что-то не слышно, чтобы принимались меры против проповедников лжеучений; духовная чума ползет, распространяется, и Бог ведает, чем дело кончится. Пастыри и даже архипастыри делают, что могут, но их меры духовнаго свойства, а как относятся баптисты к такого рода мерам, видно хотя бы из приведенная письма батюшки. И нет сомнения, что немец, читая такия сообщения, только потирает руки от удовольствия, что его яд производит такое успешное действие среди русскаго народа.

Насколько тяжело пастырям, насколько становится опасным положение в некоторых приходах, приведу еще письмо того же священника. “С сердечной болью опять берусь за перо, – пишет он, – чтобы поделиться с вами тем великим горем, какое постигло мой приход с тех пор, как он заразился баптизмом. Я служу здесь лишь второй год, а потому и истории религиозной жизни населения его в прошлом не знаю; но некоторые местные крестьяне говорят, что народ испортили лишь всего лет семь назад, что раньше прихожане были очень преданы св. Церкви. Это доказывается тем, что лет восемь тому назад они единогласно решили строить взамен стараго малопоместительнаго храма новый огромный каменный храм, дело уж начали и первые два-три года быстро двинули его вперед. Но, по отзыву прихожан, завелись эти отрубные участки, появились на них молокане с баптистами, начали сеять смуту, в семьях пошли раздоры и дело по постройке храма встало. Когда я перебрался в этот приход, я горячо было взялся за дело, надеясь воскресить первую энергию к постройке в прихожанах, но не тут-то было. На мои убеждения и призыв послышалось: “Года плохие по урожаю, война; старый храм еще не так ветх, кому охота, и в нем досыта намолится; бедны мы, малоземельны, посторонних заработков нет” и т. д., хотя, сказать по правде, прихожане уж и не так бедны, и побочныя ремесла знают: портняжничество, валку сапог, плотничество, имеют и другие промыслы. О том, что я привел, говорилось лично, при мне. А там, за глаза, прямо рассуждали: “Да стоит ли строить-то? На что Богу рукотворенный храм? Для чего Ему служение рук наших? Вон баптисты с молоканами и без храма молятся, духовно, просто, в любом доме. А то – трать деньги на то, что, может быть, совсем безполезно и не нужно”.

Не обращая внимания на эти отзывы, я все же продолжал начатое дело. Собрались кое-какия средства, нашлись мастера, делался кирпич, заготовлялись другие материалы. И вот, когда приходилось просить у общества подводы под эти материалы, я испытывал самыя горькия минуты. Что было на сходах препирательств, брани, шума и крика – не опишет никакое перо. Слава Богу, еще сельский староста всецело разделяет мое горе и помогает по мере сил, – не то бы – беда… “Ну, совсем, батюшка, переродился народ, говорит он, никуда становится негоден. Бывало без единаго словечка и подушный на церковь сбор отдадут, и подводы справят, а теперь словно белены объелись: даже уж перед Богом-то страха никакого не чувствуют. Что истые молоканы, что они – все едино. Не надо, слышь, им ни храма, ни священника, ничего. Это, говорят, все стариковское да поповское заведение, а мы не хотим попусту ни денег тратить, ни работать. Это, слышь ты, лишнее бремя. Может быть, говорят, лет через пять-десять в нем и молиться-то никто не захочет, потому ноне время другое”… “Ну, а как женщины на это дело смотрят?” – интересуюсь я. “Да бабы-то пока что ничего, хотя местами тоже начинают подголоски пущать, что-де куда мужья, туда и бабы должны тянуть”.

Старик смолк и задумался. Потом, покачав с сожалением головой, продолжал: “А все молоканы да эти пахтисты, что ли, какие наделали делов. Все мозги, можно сказать, перевернули и глаза-то на все другие вставили. Теперича для многих что – крест, что икона, что простая доска – все единственно. Будто враз полоумные какие стали, словно чумища нашла. Бывало – за обед ли садятся, спать ли ложатся, за работу ли берутся – молятся, любо глядеть, а ныне и травушка не расти: как татарва или жидовщина стали, ни креста от них, ни поклона. С себя-то кресты и то снимают. Э-эх-ма!” – с горечью закончил старичок и безнадежно махнул рукою…

Вообразите: как и чем отзовутся такия речи в сердце пастыря? Тяжело, в высшей степени тяжело служить священнику в отравленных еретиками приходах. Помоги, Господи!”

Так вздыхают добрые пастыри на святой Руси. Тысячу лет стояла она, матушка, твердо в вере Православной. Тысячу лет питалась млеком матери-Церкви Христовой. За страшный грех считали русские простые люди даже из одной чашки есть, не то что в дружбу входить с еретиками. Почему? Да потому, между прочим, что закон государственный не давал той ложно понятой свободы исповеданий, которая теперь повсюду пошла на Руси; народ в своей темной массе верил, что закон царский во всем согласен с законом Божиим и если закон гражданский теперь дает свободу еретикам проповедовать свою веру, то, стало быть, в этой вере нет ничего худого, да и новые учители ведь все говорят от слова Божия… Где простому человеку разбираться в тонкостях закона? Он видит, что дана свобода, стало быть, и ему не запрещается слушать этих лжеучителей… Надо знать логику простеца, надо помнить, что для верующей русской души есть, в сущности один закон – Божий, а гражданский закон есть только применение закона Божия к жизни человеческой на земле. Что грешно по Божию закону, то должно быть запрещено и гражданским законом. И никакими теориями о свободе совести, свободе исповеданий вы не переубедите его, что можно свободно и безнаказанно совращать из святой веры в чужую веру, а если это бывает, то не должно проходить даром для совратителя. С другой стороны, нужно ли говорить о том, что надо, наконец, поставить дело преподавания закона Божия в народной школе так, чтобы и простой мужичок знал, в чем разность учения православнаго от еретических мудрований и умел хоть бы твердым исповеданием своего послушания Церкви отражать соблазны еретиков. В этом отношении, к сожалению, не только наши раскольники, сектанты, но даже и иудеи и татары дают пример твердости своей веры во имя послушания своим предкам: “Так веровали наши отцы, хотим умереть в той же вере и мы”. Если уж наш простец не может отражать соблазнителей словом убеждения, то хотя бы твердостью стояния в своей вере мог отгонять их от себя. Но увы, и это не всегда встретишь. Пришел краснобай-еретик, повел беседу, и наши простецы готовы слушать его, сколько угодно, хотя и совесть их смущается, и сердце чует, что тут что-то неладно, а сказать еретику прямо: вот что, брат, у нас есть батюшка, Богом поставленный пастырь, мы его и должны слушать, и ты не хочешь ли поговорить с ним вот, а мы люди простые, мало знаем Писание, так оставь нас в покое: слушать тебя все равно не станем, – сказать так просто не придет на ум, не воспитывают этого чувства послушания в народе в наше время ни семьи, ни школы. И если руководители нецерковных школ не хотят думать об этом, то в церковных-то школах это необходимо, это их долг, смысл их существования. Дай Бог, чтобы это так и было. Волки рыщут вокруг Христова стада: пастыри, стойте бодро на священной страже!