Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

После этого невольно ставишь вопрос: для чего установлено церковное пение? Как смотрела на него Церковь Божия в веках минувших? Согласно ли с этим традиционным воззрением на пение нынешнее о нем понятие? Не утратилось ли истинное понятие о его назначении?

Пение есть потребность сердца. Слова недостаточно для выражения всех чувств. Пение и есть голос чувства. Отсюда естественный вывод: где нет религиознаго чувства, там пение, как бы оно искусно ни было в исполнении всех нотных знаков, не может быть голосом сердца; это будет не живой голос чувства, голос верующей души, а мертвая музыка. В первенствующей Церкви пение нередко являлось импровизацией, как дар Святаго Духа. Иоанн Дамаскин записал напевы, в его время существовавшие, эти напевы, как проявление религиознаго чувства, возгреваемаго Духом Божиим, при их повторении, должны были будить в сердцах верующих это чувство, сокровенное в тайниках верующей души. Напевы являлись как пособие к возбуждению сего чувства. Но если сам поющий оставался хладным, если он не старался возбудить в себе соответствующее церковному песнопению настроение; то и его пение было безжизненно, неспособно возгреть душу молящагося с ним в церкви Божией. Вот почему иногда пение стараго дьячка с несильным голосом глубже западает в душу и трогает сердце, чем пение артистическаго хора по всем правилам искусства. Напрасно думают, будто центр тяжести в идеальном церковном пении лежит в красоте и силе голосов и в искусном выполнении всех нотных знаков: в пении мирском, светском это, может быть, и так, но не в пении церковном. Вот почему пение монастырское, простое, всегда нам, православным русским людям, нравится больше, чем пение мирских хоров. Та м больше поет живая душа, чем в этих хорах.

Та м бывает, что иной певец позволяет себе, под влиянием непосредственнаго чувства, импровизировать одну-две нотки, и это изменение не только не портит целаго, но и придает ему своеобразную красоту. Мне пришлось слыхать от благочестивых мирян: “Слыхали мы не раз ваше Троицкое Преслявная днесь в исполнении разных хоров на концертах, но нигде оно не производило на нас такого сильнаго впечатления, как в Троицком соборе в Сергиевой Лавре”. Я тоже скажу, что монастырское пение на подобны меня всегда глубоко трогает, а когда слышу эти подобны в концертном выполнении, то и половины впечатления от них не получаю против того, что в монастыре. Я не враг художественнаго исполнения церковных песнопений, но мне думается, что концертному пению не место в богослужении, – ему место, если угодно, в концертном зале. Ведь если поступиться принципом и признать, что самое идеальное церковное пение – это концертное, итальянское, то останется один шаг до того, чтобы храм Божий превратился в филармонический зал, а Богослужение – в концерт. Когда я был викарием в Москве, меня пригласили в одну церковь на служение в храмовой праздник. Вся всенощная представляла собою концерт: стихиру пропели только одну, зато в Свете тихий выкрикивали гласы неподобными, стиховну опустили, зато Ныне отпущаеши[24]24
  Ныне отпущаеши – не есть песнь, а вдохновенная молитва праведнаго старца, претружденнаго старостью, радующегося, что он наконец-то получил от Бога обещанное, узрел желаннаго Спасителя, и теперь – рад умереть, рад уйти на покой, в надежде скоро узреть Его и в будущей жизни. Вот почему, когда я сам совершаю литию, я сам и читаю эту молитву среди храма, на архиерейском амвоне, а чтец-диакон продолжает: Святый Боже…


[Закрыть]исполнили по-театральному, канон не читали, зато Хвалите имя Господне и Отверзу уста распели по каким-то вычурным нотам. А Величит душа Моя, эту чудную песнь, составленную Самою Владычицею мира, пели только начало и конец… Совесть потребовала по возвращении домой вычитать пропущенное. Пытался протестовать – староста ответил, что таково желание прихожан, что если запретить певчим выполнять условленныя заранее песнопения, то они покинут клирос и выйдет скандал…

Как видите, и архиерей не в силах один бороться против деспотизма моды. Прибавьте к этому безобразный рев специально приглашеннаго протодиакона… А в Петербурге нынешней осенью пришлось лаврскому начальству отказать театральному хору в пении литургии Чайковскаго, потому что в прошлом году храм Божий был осквернен жидами, собравшимися слушать концерт-литургию… Вот до чего доводит извращение в области церковнаго пения! Что сказали бы наши благочестивые предки, строгие блюстители отеческих преданий, если бы услышали что-либо подобное? Да прислушайтесь и теперь, что говорят простецы-иноки, если спросить их, как они смотрят на концертное пение в храме Божием?

Обращать пение церковное в услаждение только слуха – не подобает. Даже и на спевках следует помнить заповеди Божии: не приемли имени Господа Бога твоего всуе, – скажут: ригоризм едва ли уместный! А я думаю, благоговейное отношение к словесам молитвенным, достойное всякаго уважения, подражания и похвалы!

IV

Святая Церковь есть живой, безсмертный организм любви, она – тело Христово, Христос ея вечный Глава, каждый из нас, верующих и веру свою делами являющих, есть член сего тела, или, говоря по-ученому, живая клеточка сего организма. И живы мы постольку, поскольку живем в Церкви, живем жизнью Церкви, в неразрывном, живом единении с нею. И каждый верующий и по вере живущий, споспешествуемый благодатию Духа Божия, оживотворяемый общением со Христом в святейшем Таинстве причащения Тела и Крови Его, проявляет в себе жизнедеятельность Главы своей, Господа Иисуса Христа, по реченному Им – яко без Мене не можете твориш ничесоже. Живя во Христе, в таинственном общении с Ним, он привносит в сокровищницу Церкви все то, что через него и в нем творит Христос. И сия сокровищница, чрез достойных членов Церкви Духом Божиим водимых, постоянно обогащается, а Господь – Глава Церкви во времена благопотребныя являет в Церкви Своей избранников Своей благодати, чрез которых и дарует Церкви то, что ей потребно в свое время. Явится ли ересь, лжеучение, Он воздвигает поборников истины православия, которые с силою и властию, от Бога им данною, обличают лжеучения и раскрывают святую истину, и сие становится достоянием сокровищницы церковнаго предания в назидание грядущим поколениям. Искажается ли само смышлением человеческим слово Божие или апостольское предание, – промыслом Божиим являются в Церкви истолкователи истиннаго смысла искажаемых мест Писания, самого духа предания. Ослабевает ли вера, оскудевает ли любовь среди христиан, является ли – соответственно тем или другим обстоятельствам времени, состояния общаго развития человечества, – потребность облечь истины веры и нравственныя правила в одежду внешних действий (обрядить – отсюда – обряд), дабы глубже запечатлеть в душе, нагляднее представить эти истины уму верующих, – посылает Господь мужей мудрых и святых: Василия Великаго, Иоанна Златоустаго, Григория Богослова, Тихона Задонскаго, Димитрия Ростовскаго, а в наше время – Филарета Московскаго, Феофана Затворника, Иоанна Кронштадтскаго, и целый сонм подвижников благочестия, которые влагают в сокровищницу Церкви новыя и новыя дарования Духа Божия во славу Христа – Главы Церкви и в наше спасение. Особенно богаты эти духовные “вклады” в церковную сокровищницу в области церковнаго богослужения в виде обрядов богослужебных и разных песнопений. Подумать только: ведь древнейшия песнопения имеют свое начало в Церкви небесной; ведь эти песни: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф; аллилуйя; Слава в вышних Богу – ангельския песни; ведь, первою песнотворицей Новаго Завета была Сама Пресвятая Матерь Божия: ведь, это Ея песнь: Величит душа Моя Господа… А в церковных песнопениях, в дивно-поэтических формах изображены и все догматы нашей святой веры, и все основы христианской жизнедеятельности с такою художественною полнотою, с такою глубокою проникновенностию, что ни в каких ученых сочинениях этого нельзя сделать. Впрочем, в сокровищнице церковнаго предания имеется достаточно и научных трудов всех веков и времен: это – писания отцов и учителей Церкви, начиная от мужей апостольских до нашего времени.

Та к собирается в Церкви неоскудеваемое сокровище предания, которое не есть мертвый запас книжнаго знания, а живой голос присно живущей Церкви Христовой. Все сии созидатели, учители Церкви, и по отшествии своем к Богу, не умерли для Церкви, а живут в ней, мы входим в живое с ними общение чрез молитву и святейшее Таинство Евхаристии, и они всегда готовы откликнуться на нашу молитву, явлением Божией силы и молитвою за нас пред Богом; они беседуют с нами чрез оставленныя нам в наследие свои писания. И как мы счастливы, что именно в наши скудныя верою времена святые Божии как бы живые восстают среди нас в знамениях и чудесах многих, защищая сим истину Православия нашей матери-Церкви, ободряя нашу немощную веру, являя к нам любовь свою и призывая нас к единению с Церковию, на небесах торжествующею, в любви неумирающей. О, если бы мы знали, что значит жить в Церкви, быть в живом непрестающем общении с небесною Церковию, – если бы знали, какое это счастие, какое блаженство еще здесь на земле! Ведь, это – предвкушение вечнаго райскаго блаженства, это, по выражению Иоанна Дамаскина, величайшаго поэта церковнаго – иного жития вечнаго начало!

Увы, погрузившись в суету сует, мы совсем забыли об этом счастии, сердце наше тоскует по нем, жаждет его, а мы думаем утолить эту жажду-тоску из кладенцев сокрушенных, гоняясь за призраками земного счастия, которое всякий понимает по-своему, но достигнув котораго все одинаково и непременно разочаровываются и снова начинают страдать муками Тантала. А ведь истинное-то счастие так близко: прииди и виждь! Вкусите и видите, яко благ Господь!

Как бы я был счастлив, если бы мой читатель спросил меня: с чего же начать, чтобы найти верный путь к этому счастью – блаженству? С радостию ответил бы я ему: начни с очищения своей совести Таинством покаяния, соединись с Господом в Таинстве Причащения и начни жить в Церкви, во смирении исполняя заповеди Господни под руководством матери-Церкви. Если доселе ты питался рожцами современной литературы, то теперь понудь себя читать духовныя книги. Если привык каждый день отравлять себя чтением газет не христианскаго направления, то совсем брось их: это, действительно, отрава, медленно, но верно убивающая духовную жизнь в православной душе. Оттого и чувствует себя человек духовно разбитым, оттого и падает в нем энергия духовной жизни, нарушается мир души, наступает расслабление, что яд холоднаго, безсердечнаго, пропитаннаго адскою гордынею и презорством отношения ко всем и ко всему, что дорого верующей душе, – этот яд каждый день незаметно, капля по капле, вливается иудействующими газетами в сердце читателя и разрушает жизнь духа. Вот – одна из причин такого множества самоубийств в наше безотрадное время! Душа голодает, а ее питают отравленными рожцами – пищею свиней! (Лк. 15, 16). Как не прийти в отчаяние! А между тем – противоядие под руками: это – духовная литература. Возьмите, понудьте себя прочитать хотя одну маленькую книжечку святителя-затворника Феофана: “Что нужно покаявшемуся”, и пред вами раскроется другой мир, тот мир, к которому безсознательно, инстинктивно стремится ваша богоподобная душа. Вот признание одной верующей души, из среды образованнаго общества, касательно чтения духовных книг: “Еще в гимназии приобретя привычку к чтению мы глотаем русские и иностранные романы, следим за периодической печатью читаем “толстые” журналы и т. д. Всецело поглощенные этим светским чтением мы даже и не подозреваем, мимо каких сокровищ мы проходим, не замечаем их. Спросите образованнго человека, кто такой был Феофан-затворник. Конечно, скажут: не знаю, да и не интересуюсь этим – вероятно монах какой-нибудь. И очень может быть, что я первая именно так ответила бы лет 7 тому назад. А спросите – кто были Ренан, Вольтер или Ницше, Бебель… другой иностранный писатель – вам без запинки ответят, кто они такие и чем знамениты.

Я нарочно выбрала имя епископа Феофана, 28 лет проведшаго в затворе, как пример нежелания образованная общества узнать что-нибудь об ученейшем человеке, нежелания знать о нем потому, что его жизнь была всецело посвящена не земному, а небесному, потому что весь свой труд и себя самого посвятил он на служение Богу. Будь это человек светский, принеси он такую жертву для светской науки или искусства, или для общественнаго дела, про него прокричали бы на весь мир, но раз ученый (а он был, действительно, ученый) посвятил свой труд, свое время безраздельно Господу Богу, то мы про него не знаем, да и знать не хотим. И еще он наш, русский – и не известен нам, а иностранцев, заслуживающих и меньшаго внимания, знать мы обязаны всенепременно, своих же, столь замечательных, и знать не знаем. И если не случайность какая-нибудь натолкнет на чтение сочинений подобных писателей – так и умрешь, не подозревая, мимо каких великих людей ты прошел, не обратив на них ни малейшаго внимания. Говорю это по опыту.

Добрые люди натолкнули меня на чтение духовных книг, когда я была в сильном горе, когда душа отказывалась от всякаго утешения, и этим открыли мне целый неведомый мир…

Какое богатство неисчерпаемое открылось предо мною! Какая глубина содержания, сколько утешительных истин! Я с рвением принялась за эти книги”.

Назвав несколько имен духовных писателей, автор продолжает: “Какое у них знание сердца человеческаго! Какой дар проникать в глубину вашей души!..

Они читают ваши мысли, – вопросы, на которые вы нигде не находили ответа – они разрешают легко и понятно, у них все так ясно и просто, вся душа человека для них как бы открыта, это истинные знатоки души человеческой, истинные мудрецы. Но – мир их не позна.

Чем больше я знакомилась с этим чтением, чем больше находила в нем отрады и чем большим проникалась уважением к нему, тем чаще в душе моей возникало обидное, досадное чувство: зачем же я не знала всего этого раньше? Зачем нас не познакомили с духовной литературой в гимназии? Столько в ней чудных истин, так много глубоких мыслей, столько интереснаго вообще; это истинно духовная пища. Зачем же лишают нас этого истиннаго света?” (см. “Отклики на жизнь”, № 2, стр. 30–31).

Что сказать на этот скорбный вопль русской православной души? Попытайтесь войти в наши законосочинительныя палаты, попытайтесь обратиться к нашим министрам с проектом: ввести церковную литературу, чтение отцев и учителей Церкви в наши средния учебныя заведения. Да вас сочтут ненормальным человеком. Вот мифологию греков и римлян, похождения прелюбодея Зевса и разных богинь – это надо знать нашим “образованным” (по чьему только образу и подобию?) людям, а жития святых, а их духовныя писания – да на что им? Они ведь не в монахи готовятся! Можно бы сказать: но, ведь, они и не язычники древней Эллады? Та м – поэзия. Но могут ли греко-римские мифы сравниться с той чудной поэзией не измышленных, а живых образов, какую мы находим в житиях святых? Могут ли лучшия произведения поэтов не только древних, но и всех веков превзойти наши церковныя песнопения, особенно на великие праздники, наипаче же на святую Пасху? Увы, всего этого сокровища лишено наше юношество, не знает его наше по-язычески образованное общество, с пренебрежением относятся к нему так называемые передовые люди! А еще называют себя христианами… Невольно вспоминается грозное слово Имеющаго семь духов Божиих и семь звезд: ты носишь имя будто жив, но ты мертв… (Откр. 3, 1).

Говорить ли о том, что чины, обряды и уставы богослужебные в православной Церкви являются наилучшею школою в деле воспитания чувства идеально-прекраснаго? Напоминать ли меткое слово почившаго Херсонскаго святителя Никанора, что наше Богослужение в его обрядовой стороне заменяет для нас благороднейший театр, притом возвышающий не только ум и сердце к Богу, но и дающий полное удовлетворение чувству красоты!

И все эти сокровища в нашей православной Церкви, в ея живом предании, и мимо всего этого проходят наши якобы православные интеллигенты, мало сказать: проходят, иные позволяют себе кощунствовать над этою святыней, поступая в сем случае непростительнее язычников…

А ведь если бы смирились, если бы захотели познать все это, то какую небесную, неотъемлемую радость, какое счастие нашли бы в этом познании! Я знаю одного англичанина, знатока России, раз десять посещавшаго ее, изучившаго наше Богослужение так, как не многие из иереев его изучают: это известный Бирбек – друг России. Он всегда восхищается красотою наших обрядов и говорит, что ничего подобнаго он не видел ни у себя в англиканской церкви, ни у католиков. Если так могущественно действует наша обрядность на иностранца, на неправославнаго человека: то как же она должна действовать на душу православнаго? Не напрасно же один учитель Церкви сказал: прекраснее нашей литургии мы что-нибудь увидим только на небе.

И все это, конечно, потому, что наше сокровище, в продолжении многих веков бережно хранимое и мудро преумножаемое, не есть какой-либо музей древностей, а сама жизнь Церкви, воздействующая на души верующих непрестанным благодатным общением с теми, кто уходя на небо, оставил нам крепкое завещание:

Те м же убо, братие, стойте и держите предания, имже научистеся словом или посланием нашим.

V

Мои дневники о церковных преданиях вызвали один отклик, на который в свою очередь полезным считаю тоже отозваться. Читатель (или читательница: отклик не подписан) пишет, что насколько порадовался он заглавию статьи, настолько разочаровался в ея содержании. Он ожидал, что я буду говорить о том, что сохранилось как священное предание Церкви, как то, что приемлется Церковию как восполнение Священнаго Писания, но что отвергается сектантами и еретиками. Может быть, он, мой читатель, ожидал от меня целаго исследования о церковном священном предании, о его важности, его истории, его, так сказать, – составе, внутреннем содержании… Откровенно сознаюсь: такой труд был бы мне не по силам. Да едва ли он был бы по силам и вообще – одному лицу, разве при одном условии, если он отдаст целую жизнь свою, будет вооружен всеми историческими и научными знаниями. Но и при этом условии он мог бы дать не исследованне, а разве только краткий, сжатый очерк сего предмета, наметить пути, поставить вехи и программы для других исследований. Мои статьи названы дневниками и в самом деле суть только наброски дневника, размышления, притом же и писанные мною в постели, во время болезни, как и эти строки пишу в вагоне, на пути в мою Вологду… Посему и прошу моих читателей быть ко мне снисходительнее. Мне думается, что всякая добрая мысль, всякое правдивое и от души сказанное слово во славу и на пользу Церкви Божией в наше время, когда больших ученых сочинений, если они и есть, не имеют терпения читать, а довольствуются летучей печатью (газетами и журналами), а эти издания могут ли заронить в доброй душе доброе семечко и принести некий плод? Вот я и пишу, что Бог мне положит на душу. Пришло мне на мысль изложить на примерах – так сказать психологию церковных преданий, как я ее понимаю, я и набросал свои дневники. А читателям моим спасибо за то, что читают и откликаются. И если иной раз побранят не беда: лишь бы это была ревность о Бозе, а не от немирнаго приражения, как и я иных обличаю, не по злобе, а по любви к матери-Церкви, глубоко скорбя ея скорбями, болея сердцем о немощных моих собратиях. Вот и теперь хочу набросать дневничок в дополнение к тому, что уже писал раньше.

Наши предки любили Богу молиться. Лет двести назад даже бояре, тогдашняя наша интеллигенция считала зазорным делом ходить на зрелища, которыя на тогдашнем языке и назывались “позорищем”; за то и в будни долгом почитали посещать службы Божии, а не быть в церкви в праздники почитали великим грехом.

Подолгу молились и дома, для чего имели не только в каждой комнате благолепно украшенный иконы, но и особыя моленныя, где горели неугасимыя лампады. Входя в дом, прежде, чем приветствовать хозяина, обращались к иконам, творили крестное знамение и воздавали им поклонение, а потом уже обращались к хозяину. Выходя утром, в первый раз, из дома, молились на все четыре стороны, молились, садясь за стол, выходя из-за стола; ограждали себя крестным знамением пред началом и по окончании всякаго житейскаго занятия. Чувствовалось, что православный русский человек, но библейскому выражению, ходит перед Богом. То ли теперь? Много ли найдете “бояр”, у коих был бы в доме особый уголок для молитвы? Зазирает ли их совесть, когда они даже под праздники, даже во дни Великаго Поста просиживают в театрах? Многих ли мы видим из них – не говорю уже об утрени, а хотя бы у всенощной? А если и бывают, то ищут какую-нибудь домовую церковь, где служба Божия идет, как можно – покороче-покороче! Входите вы в их роскошныя палаты – дворцы, ищете глазами святую икону, видите художественныя картины, ландшафты, портреты в роскошных рамах, даже обнаженныя статуи, но святых икон нет… Только после долгих поисков увидите, наконец, иногда уже по указанию сконфуженной (и за то слава Богу: сознание вины не погасло!) хозяйки, в уголке, где-нибудь под карнизом двухвершковый образок – как-будто жалующийся вам: “Смотри, как меня стыдятся обитатели сего дома, именующие себя православными христианами”. Та к гаснут церковныя традиции в домашней жизни современной русской интеллигенции. Да и одной-ли интеллигенции? От души призовешь Божие благословение на того крестьянина-извозчика, который, проезжая мимо храма Божия, осеняет себя крестным знамением. Увы! Что таить грех? Ныне и священники уже далеко не все свято блюдут этот благочестивый обычай. Да и этот-ли только? Так, давно ли на Руси свято исполнялся трогательный поэтический обычай на Пасху дарить друг другу красныя яйца? Сколько радости доставляло это яичко детям! Да и сердцу взрослаго оно так много говорило! Это – символ нашего воскресения, нашего искупления кровию Христовою, нашей радости, ожидающей нас в жизни будущаго века. Напоминало оно и о том восторге, с каким Магдалина и вообще первые христиане несли миру весть о спасении мира воскресением Христовым… А ныне – увы – и этот святой обычай свято блюдется разве в деревенской глуши, а в городах о нем забывают! Забывают даже сами пастыри Церкви, считая как бы за ничто, за мелочь, не заслуживающую заботливаго их внимания, и являются на поздравление к нам, архипастырям, без этого символа пасхальной радости… Добре ли сице творят? То не важно, другое – мелочь, а предание, а поэзия церковной жизни улетает… А на место ея тоже незаметно врывается что-то чуждое церковнаго духа, что-то мирское, я сказал бы – мещански-пошлое…

С болью сердца видишь в столицах батюшек, даже украшенных золотыми крестами, подстриженных в скобу, с подстриженною же бородою, в накрахмаленных воротничках и манжетах, с раздушенными белыми платочками… А за столицами тянется и провинция… И так хочется спросить их: отцы и братия, к чему это? Зачем? Или вы тайком от паствы своей театры посещаете? Или думаете кому-то понравиться? Но прочитайте вот в “Новом Времени”, что пишет – не строгий церковник, а известный либерал писатель В. В. Розанов о подобных вам модниках-батюшках: как он стыдит их! Видно, и на этого, еще не со всем утратившаго в этом отношении духа русских церковных традиций мыслителя, ваши воротнички и манжеты, ваши подстриженные волосы и бороды производят отталкивающее впечатление… Что же думает о вас простой русский человек? Какое гнетущее впечатление ложится на его душу, на его совесть, которая воспрещает ему судить вас, а вы сами соблазняете его, вызываете его на это осуждение! Ведь не может же он безразлично относиться к тому, что так претит его православной душе… Как он, в таком настроении скорби за нарушение вами церковных традиций, в смущении совести за осуждение вас, пойдет к вам же на исповедь? Помню, как однажды бойкая светская барыня, в вагоне железной дороги, пыталась убедить одного добраго иерея Божия в том, что ходить в театры и священникам не грех. Слушал батюшка ее либеральные глаголы, а когда она закончила свои излияния словес, вздохнул и кротко сказал ей: “А скажите мне, милостивая государыня, – извините, не знаю, как звать вас, – скажите мне но совести, по чистой совести (он подчеркнул эти слова): к какому батюшке вы скорее пойдете на исповедь: к тому ли, который, как вам известно, ходит иногда – украдкой, конечно, – в театр, или к тому, который считает это неприличным для себя?” Подумала барыня полминуты, опустила голову и как-то сконфуженно сказала: “Сказать правду: я предпочла бы последняго”. – “Вот то-то же и есть, милостивая государыня: сами по совести, значит, согласны со мною, а, стало быть, напрасно и слова терять нам не стоит в споре. По совести, по совести будем рассуждать, и хорошо будет!” – То же и о воротничках, то же и о манжетах, и о подстриженных волосах и бороде: в глазах тех, кто еще не совершенно утратил традиционно православных взглядов на все это, вы, честные отцы, только теряете, – ох, как теряете! И на исповедь к вам пойдут разве из-за нужды, когда не будет близко вот такого батюшки-простеца, который блюдет свою совесть и в отношении к таким “пустякам”, к которым вы относитесь так пренебрежительно. А те господа, которые трунят над нашими “космами”, которые одобрительно улыбаются вам, как “передовым батюшкам”, на исповедь к вам – поверьте – не пойдут уже потому, что считают ее старым пережитком, предрассудком, да и вас-то в душе не только не уважают, а смотрят на вас иногда, как… на жалких авгуров! В наше время вы им нужны только как рясоносцы, как орудие соблазна для народа, как своего рода “авторитет”, при посредстве коего можно скорее увлечь в их политику верующих людей. А снимите вы рясы и вас выбросят за борт, как ненужную вещь, как выжатый лимон, как выбросили, отвернулись и забыли этих – Петрова, Семенова, Огнева и прочих. Вот куда зрят те пути, на кои вы так неосторожно, незаметно для себя отклоняетесь, отцы, изменяя традициям церковности нашего православнаго Русскаго народа!

Я сказал, что истинно православный человек ходит пред Богом. Это прекрасное выражение, примененное в Библии, между прочим, в отношении к праведному Еноху, взятому живым на небо, самую идею сего выражения православный гений русскаго народнаго духа потщался воплотить в своем бытовом укладе, в мелочах своей жизни, в церковной обрядности, в домашних благочестивых обычаях, и все это благословила матерь-Церковь, или – привнесением молитвенных чинопоследований своих (см. книгу “Требник”), или безмолвным усвоением добрых обычаев своими пастырями Церкви. Нигде не писано, никакими древними правилами не указано, чтобы, например, входя в дом молиться пред иконами, проходя мимо храма осенять себя крестным знамением, начиная постройку, ставить крест у здания и т. п.; но добрые пастыри сами выполняют эти благочестивые обычаи и учат им православных. И добре делают. Чем чаще вспоминает человек о Боге, тем меньше грешит. И не потому ли наши интеллигенты прячут в своих жилищах святые иконы под карнизы потолков, заставляют их растениями, чтобы эти иконы не пробуждали в их совести мысли о Боге вездесущем и всеведущем, и не стесняли их в грешных беседах и делах? Ведь, бывает же, что в присутствии духовнаго лица миряне как-то невольно сдерживают себя и чувствуют себя, наоборот, свободнее, когда батюшка уйдет? Бедные, несчастные люди! Они похожи на тех шалунов школьников, которые ждут – не дождутся, когда уйдет от них “начальство”, их воспитатели и наставники, чтобы предаться своим шалостям, которыя обычно до добра не доводят. А ведь как ни прячь святые иконы – от Бога-то всевидящаго и всеведущаго никуда не укроешься. Та к не лучше ли, не разумнее ли было бы вместе с царем Давидом говорить себе: буду зреть Господа предо мною всегда, чтобы твердо стать на Божьем пути!

Знаю, мне скажут, что уклоняться от обычая предков их побуждает вовсе не желание как бы укрыться от Бога-Сердцеведа… Та к что же побуждает вас к сему, братья мои, добрыя чада Церкви-матери? Вы молчите? Та к “принято?” Но я не понимаю этого слова… От кого принято? Кто передал вам это? Чье это предание? Во всяком случае – не ваши предки благочестивые, не матерь ваша – Церковь… Я скажу вам, от кого пошло это предание. Первые стали стыдиться святых икон люди, в вере православной поколебавшиеся, подпавшие под влияние неправославных иностранцев-лютеран и баптистов. Сии сектанты, отделившиеся от своей латинской церкви, косо смотрели на наши святые иконы, которыя они считают идолами; заметили это наши интеллигенты и стали подальше ставить иконы, как бы оберегая святыню от оскорбления, а на самом деле, угождая своим гостям, – инославцам. А эти последние или лучше – их духовные предки, их учителя вроде Лютера и Меланхтона, находились в свое время, как это теперь документально доказано, под влиянием злейших врагов Христа – масонов… Вот и подумайте, откуда пошло это новое “предание”, это – “так принято” у наших интеллигентов. Можно ли, позволительно ли православному человеку следовать такому “преданию?” А ведь это, как видите, самое настоящее предание, имеющее и у нас уже и двухвековую давность и настолько же твердо укрепившееся в среде многих, именующих себя православными, что я почел бы себя счастливцем, если бы узнал, что хоть один из моих читателей, следующих этому антицерковному обычаю, имел мужество, да, мужество – не в сокровенной части своего дома, не в спальне, а в парадных комнатах поставить достаточно видные киоты со святыми иконами и возжечь перед ними неугасимыя лампады – вот хоть бы так, как мы видим это еще во многих благочестивых семьях купеческих и простонародных… Увы, боюсь, что не найду такого мужества!..

Та к вот, о чем хотелось мне и на сей раз поговорить. И я надеюсь, что читатели не будут слишком ко мне строги, не будут порицать меня, что я говорю о “мелочах”. Думаю, что и в будущем, если Бог поможет мне продолжить свои беседы – дневники, не раз еще придется писать на ту же тему. Эта тема не исчерпаема. Любить предания, создавшиеся на почве церковности, значит любить мать-Церковь, их благословляющую, значит быть в живом общении с благочестивыми нашими предками, значит жить их жизнию, продолжать их жизнь, а следовательно, и созидать жизнь своего народа, своей Святой Руси.