Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 89
Во имя свободы
Дайте нам свободу молиться Богу в церкви спокойно!

Было когда-то злосчастное время па Малой Руси, когда храмы Божии были в аренде у жидов. Чтобы отслужить обедню, исправить требу, надо было сначала сходить к жиду, заплатить ему некую дань, и только тогда он давал ключи от храма Божия и разрешал совершать службу Божию. Но ведь то было время господства в Малороссии поляков; ведь теперь, слава Богу, кажется, Русь сама себя хозяйка и русские православные люди вправе и ожидать, и даже требовать уважения к своей вере православной не только со стороны инородцев и иноверцев, но и от своих соплеменников, к несчастью, своей же вере изменников… Да, казалось бы так, но на деле не всегда мы, русские, православные люди, являемся у себя дома хозяевами, не всегда даже можем защитить себя от оскорбления своих религиозных чувств… Что делать, братие читатели мои! Всем свобода, кроме нас, православных: нам только во имя этих… безбожных свобод приходится иногда терпеть поругание заветных святынь нашего сердца, приходится в чувстве обиды “глотать слезы”!..

Судите сами, мои дорогие собеседники.

Остановился я проездом в Новороссийске и, чтобы не быть в пути в те святые часы, когда вся Русь едиными устами прославляет новаго чудотворца и молитвенника своего, святителя Иоасафа, пошел в местный городской собор ко всенощной. Не буду говорить, что мне грустно стало при виде этой небольшой церквицы, именуемой “собором”, в таком большом, до 50 000 жителей, городе: оскудевает дух благочестия и ревности о доме Божием в “новой” или, как принято говорить теперь, “обновленной” России; удивляться нечему, что и жители Новороссийска пока не думают о построении новаго собора в своем городе. Слава Богу и за то уже, что служба Божия совершается там чинно: всенощная продолжалась три часа, что для немонастырскаго храма можно признать достаточным. Пение было удовлетворительно, только молящихся было не столько много, как бы можно было ожидать: но, увы, мирские люди, кажется, просто забыли, что в этот день святая Церковь впервые славила память новаго чудотворца святителя Христова Иоасафа. И тем печальнее было это холодное отношение к памяти угодника Божия, что местный отец протоиерей не раз предварял своих прихожан о предстоящем торжестве. Увы, видно, не те мы стали, какими предки наши были, каким, милостью Божией, остается наш православный простой народ!..

Но и к этому мы уже как-то успели привыкнуть. Гаснет благочестие народное вообще, гаснет и любовь к церковному богослужению, в частности. Сознают это верующия души и глубоко воздыхают о сем. Но вот вопрос: зачем сам государственный закон становится на сторону тех, кто не хочет знать и уважать нашу службу Божию? Невероятно это, но на деле выходит так. Кончилась всенощная; еще в церкви я слышал отголоски какого-то пения: будто где-то неподалеку происходила спевка большого хора. А когда я вышел из церкви, то пение это уже совершенно отчетливо раздавалось где-то тут, около церкви. Я спросил о. протоиерея: “Что это за пение? “Он ответил: “Это в городском театре опера идет”… – “Как, говорю, во время всенощной? “ – “Не утерпели, начали раньше: обычно к концу всенощной является из театра вестовой, и, лишь только запоют в церкви Слава в вышних Богу, как он летит в театр, – а театр вот, тут же, на одной площади с храмом Божиим, и там начинается”…

И больно мне стало, когда, по народному выражению, “бесовская всенощная” совершается тут же, рядом с службой Божией, почти в одни и те же часы, и никто, ни мы, пастыри, ни наши пасомые, если бы и захотели, не могли бы прекратить это поругание наших чувств религиозных, ибо теперь ведь дана всем “свобода”, хотя бы эта свобода являлась прямым надругательством над настроением нашим, хотя бы звуки пения иудеев-артистов врывались в самые стены храма Божия и смешивались там с звуками ангельской песни: Слава в вышних Богу!.. Мне поведали, что много усилий употребляли православные, чтоб, по крайней мере, не строили театра в соседстве с собором, в сравнении с которым этот театр, хотя и деревянный, является исполином, но все напрасно: тогдашний представитель местной власти желал, чтобы театр был поближе к его жилищу: вот и построили в нескольких шагах от собора… Благо “закон” дозволяет! Да ужели, в самом деле, закон гражданский совсем уже порвал всякую связь с законом Божиим, так, что если бы православные потребовали, чтоб был снесен этот театр с площади соборной, то закон не допустит этого? Увы, да, не допустит! Но в храме Божием нельзя открыть окна, чтоб освежить воздух без того, чтоб в самый алтарь, во святое святых, не врывались иногда прямо соблазнительные, нецеломудренные звуки иудейских певичек. Ужели и тут ничего нельзя предпринять? Да, ничего, к сожалению! Довольно с вас и того, что под большой праздник в театре начинают петь вместе с пением в церкви славословия, а не раньше!.. Законодатели! Законописатели! Да побойтесь вы Господа Бога! Или вы не веруете уже в Него? Но ведь мы-то веруем, ведь вы проповедуете веяния свободы: ну, хотя бы во имя этих свобод дайте нам свободу помолиться в церкви спокойно, чтоб не слышать плясовых напевов, чтоб хотя в эти святыя минуты молитвеннаго настроения не долетали до нас иногда и слова кощунственныя и сладострастныя, создайте закон, не позволяющий строить театры в такой близости к храмам Божиим! – Увы, надо опасаться, что на такия просьбы мы можем скоро услышать, что и театры – тоже “храмы”, только храмы искусства, что ничего зазорнаго нет в том, что они стоят рядом с храмами Божиими: это-де могут утверждать только темные невежды… Что ж? Охотно присоединяюсь к этим невеждам, ибо им открывает Господь тайны Своего царствия, утаивая сии тайны от премудрых и якобы просвещенных мудрецов века сего лукаваго и прелюбодейнаго.

Говорю я по поводу того, что наблюдал в некоем граде Новороссийске, но наболело мое сердце по поводу такого отношения к храмам Божиим еще в Вологде. Осенью прошлаго года открыт был кинематограф-иллюзион в Вологде, против самаго семинарскаго храма, и никакие протесты наши не помогли: разрешение, говорят, приказано дать во имя закона… Да что уж протестовать нам, провинциалам, когда в Москве не захотели послушать первосвятителя и построили народный дом, театр тож, на Введенских горах так, что этот дом суетных развлечений заслонил вид на храм Божий… В Воронеже город отказал в месте храму Божию на людной улице и на сем месте построил тоже народный дом, а храм Божий в честь просветителя Руси князя Владимира строят где-то на задворках. Когда читаешь или слышишь о таком, по меньшей мере, нехристианском отношении к храмам Божиим со стороны наших интеллигентов, то, как это ни прискорбно, уже не удивляешься ему: ведь давно известно, что именующие себя интеллигентами считают признаком особой культурности стыдиться веры во Христа, казаться чуждыми “старых предрассудков”. Но вот что больно, вот что заставляет глубоко задумываться: ужели и наши гражданские законы стали проникаться таким же, более чем равнодушным, отношением к родной Церкви, к Христову учению? Ужели политика Пилата стала политикой русских государственных людей? Ужели чрез 1880 лет в душах людей считающих себя “просвещенными”, повторяется этот скептический вопрос: да что такое истина? особенно истина религиозная? Стоит ли говорить о ней?..

Но ведь если так, то это уже, простите, начало конца… Что было можно простить еще Пилату-язычнику, то непростительно именующим себя – как-никак – пока еще христианами. Или уж пусть формально отрекутся от Христа: тогда, по крайней мере, будем знать, с кем имеем дело…

№ 90
Опасное легкомыслие

Редкий день не приносит печальных указаний, как в нашем образованном обществе оскудевает ясность церковнаго понимания всего, что вокруг нас совершается, как затуманивается светлый православный взгляд на сущность вещей… Вот что пишет мне один почтенный старец, человек, всю свою жизнь живущий в Церкви, немало ей послуживший своим талантливым пером и до самаго преклоннаго возраста сохранивший живое религиозное чувство. Казалось бы, ему ли не понимать, чем грозят еретическия рассуждения Меньшикова? А, между тем, вот послушайте, что он говорит:

“Думал было вступиться за Меньшикова, котораго вы, владыка, называете безбожником. С чего это вы взяли? Или вы не читали целых восьми его статей в защиту церковнаго воспитания юношества? (Увы, автор не читал прекрасной отповеди на каждую из этих статей в “Колоколе” и, видимо, находится под обаянием клеветнических выпадов этого публициста против предполагаемой реформы духовно-учебных заведений!) А что он обмолвился как-то, якобы потерял веру детскую свою, так с кем этого не бывает? Однажды сам преосвященный Никанор Херсонский в письме своем к профессору Н. Я. Гроту откровенно сознавался такими словами: “В пятницу на пасхальную субботу, на всенощной, я плакал и молился: Господи, увы, для моей веры нужно знамение. Этот поток новейших учений топит все, Пресвятая Владычице! Ты слышишь же меня, конечно: для моей веры нужно знамение”! (См. книгу Н. Я. Грота, письмо 1886 г., апрель 13, из Одессы).

Ну, можно ли этот скорбный вопль верующей души святителя ставить рядом с возмутительными обвинениями Меньшикова против нашего Господа Иисуса Христа, будто Господь обокрал Будду и его учение выдал за Свое?!.. Святитель не хочет принимать в свое сердце тех безбожных веяний, которыя назойливо врываются ныне в сознание каждаго верующаго; он гонит их прочь от себя, чтоб не оскверняли они даже и мысли его; он убежден в их лживости и сатанинском происхождении и, если просит “знамения”, то лишь для того, чтобы иметь больший прилив духовной энергии для борьбы с сими лжеучениями, чтоб с большею ревностью поражать врагов веры и Церкви. В этой молитве слышится не недостаток веры, а жалоба Богу на врага, сознание своей личной немощи в борьбе за Церковь и ея святыню – Православие, слышится голос Илии, ревнующаго по вере…

Но обращаюсь к письму старца-корреспондента. Он говорит дальше: “Сам Хомяков писал: “Бог один знает, имеем ли мы веру”. Архимандрит Антоний в церкви говорил: “В душе нашей возможно незамечаемое, неощущаемое лицемерие. Убежден бываешь, что веришь, и в то же время и мысли не имеешь о вере (“Круг подвижных праздников” II, 180). Да и сами Апостолы не просили ли: “Господи, приложи нам веру!” Что удивительнго, если и Меньшиков обмолвился в недобрую минуту?”…

На это замечу: и Хомяков, и архимандрит Антоний, да и Апостолы говорили о той вере, которая переставляет горы: такой веры и мы с вами, добрый мой старче, не имеем, а все же, милостию Божией, веруем, веруем немощною нашею верою и обретаем по мере сей веры в ней успокоение сердца, внутреннее умиротворение духа, свидетельство о близости к нам милосердаго Господа. И уж, конечно, не станем, подобно Меньшикову, помогать безбожникам гасить эти малыя искры веры в нас самих и в наших собратиях верующих. По опыту знаем мы это холодное, мертвящее прикосновение духа неверия к нашему грешному сердцу, но милостию Божией прикосновение это тотчас же и отрываем от сердца жалобою Господу и, смиряясь пред Богом в молитве, ощущаем паки мир верующей души. Такия приражения неверия, если они не приемлются сердцем, не могут даже считаться и грехами: это лаяние адскаго пса пред окнами, то есть чувствами нашей души: а можем ли мы отвечать за каждаго такого пса, если тотчас же и гоним его прочь от себя сладчайшим именем нашего Господа Иисуса? Другое дело, если пустим его в дом нашей души, станем беседовать с ним, примем в сердце его помыслы хульные: о, тогда, конечно, мы отвечаем за все. Вот в том-то и несчастье г. Меньшикова, что он не только принял к себе в душу этого пса, но согласился и сдружился с ним и вместе с ним лает на Господа Иисуса Христа! Вот этого следует опасаться, с таким лаятелем надо бороться, гнать его прочь, а если, по неосторожности нашей, он в душу проник уже, то скорее к Господу возвратиться и пасть к Его стопам пречистым, и каяться в своей неосторожности, и просить Его изгнать сего пса из нашего сердца. Сие и советую, как моему доброму старцу-корреспонденту, так и всем моим читателям, которые, быть может, неосторожно доверились писаньям г. Меньшикова и ему подобных. “И аз многогрешный, – пишет мой старец-читатель, – нередко испытываю тяжкое смущение, когда прочитываю позднейших немецких ученых, например, “Библия и Вавилон”, исследование профессора Делича”. Я не советовал бы верующей душе и читать подобныя произведения недобросовестных ученых профессоров: дело в том, что их писанья давно уже тщательно разобраны и опровергнуты немцами же, да и нашими русскими богословами; но беда в том, что яд-то прочтешь, а противоядия-то не найдешь, не случится его встретить, и будешь душою страдать совершенно напрасно, ибо своих-то сил недостанет ведь на то, чтобы во всеоружии науки бороться с этими мнимоучеными господами. Вот в этом-то и бывает та неосторожность, в коей надобно потом каяться пред Господом. Тут-то и нужно смирение, рассуждающее так: где уж мне браться за такия книги, явно противохристианския? Лучше ознакомлюсь с ними по писаниям наших апологетов: наверное, они уже разобрались с этими, очевидно, бреднями новых якобы исследователей. Ведь в моем сердце глубоко заложена вера в то, что Господь мой Иисус Христос есть истинный Сын Бога Живаго, пришедший в мир грешников спасти. В наше время надобно быть сугубо осторожным, ибо враги Божии готовы на всякий подлог, на всякий подкуп “ученых”, только бы смутить верующую душу. Та к должен относиться ныне верующий христианин к разным новинкам якобы ученых исследователей в области библейской истории. Видимо, на эту отрасль знания обратил особое внимание сатана, чтобы смущать в простоте сердца преданныя Христу души. Сохрани Бог доверяться им, как это делает г. Меньшиков; при малом знакомстве с добросовестною библейскою наукою очень легко впасть в сети вражьи и измучить душу сомнениями, тогда как для людей, знакомых с истинным положением настоящей науки, все лженаучныя теории являются тонкой паутиной врагов веры святой, не больше. Вот почему и не следует рассуждать так, как рассуждает мой добрый старец-читатель. “Скажите, – говорит он, – грешно ли думать, что наша Ветхозаветная Библия составилась из древнейших преданий, возникших гораздо раньше у Вавилонян, Индийцев, чем у Евреев?” Отвечаю вопросом: не грешно ли думать, будто весь Ветхий Завет написан не по внушению Духа Божия, будто это подделка под богодухновенное откровение Божие, будто и Господь Иисус Христос, признавая книги Ветхаго Завета истинным словом Божиим, и Его Апостолы, благоговейно чтившие ветхозаветныя книги Святейшего Писания – погрешали или обманывали своих последователей?.. Если мне скажет мой почтенный старец, что грешно, то ясно, что и на его вопрос нет иного ответа, как то же слово: да, грешно! А значит, нельзя говорить и то, что он пишет дальше: “По мне был бы неприкосновенен в своей сущности (для чего эта оговорка и как широко ее надо понимать?) Новый Завет и с меня довольно. А что текст его изменялся, варьировался в разных списках – это еще не беда”. Но в том-то и дело, дорогой старче, что Новый Завет без Ветхаго висит в воздухе и корней не имеет! Ведь и Сам Господь наш Иисус Христос не раз ссылался на свидетельства о Себе Ветхаго Завета, а Его святые Апостолы называли все ветхозаветныя писания богодухновенными и никогда ни словом не делали намека на то, будто эти писания составились на основании каких-то восточных легенд. Кому же нам, Христовым последователям, больше верить: Ему ли, нашему Господу и Его святым ученикам, Его Церкви – хранительнице истины, или каким-то Чемберлену и Деличу, разбитым в пух и прах умными немцами же? Вот то-то и больно, что мы слишком скоро сдаемся и уступаем свои позиции, не справившись даже: насколько они крепки, а враги наши тем и пользуются и, захвативши в душе то одну, то другую позицию, замечая нашу растерянность, нашу неосведомленность в деле, стараются еще больше смутить нас, уже не стесняясь в пределах своей лжи, как это поусердствовал сделать иудей Нотович в своем измышлении касательно жизни нашего Спасителя. Нет, не сдавать позиции, не делать уступки, а твердо стоять на своей вере подобает нам. Кто может, кто стоит близко к науке, тот должен ею вооружаться: исследовать смущающие его вопросы, обличать ложь, отбивать напор ея истинным знанием, а кто сего не может делать, тот должен не доверять сочинениям врагов Церкви и, содержа в простоте сердца ея учение, следовать завету Премудраго: высших себе не ищи и крепльших не испытуй; яже ти повеленная в сих пребывай. Довольно для твоего спасения – с твоей стороны исполнения заповедей Божиих, а со стороны вседействующей благодати Божией – той спасительной силы Божией, которая преподается в таинствах Церкви и таинственно помогает тебе в самом доброделании. И тогда Господь, открывающий Свои тайны младенцам, откроет и тебе глубины премудрости Своей и даст тебе сию силу и премудрость, ей же не возмогут противитися или противостати вси сопротивляющиеся истине Божией.

Еще раз не могу не выразить глубокой скорби, что слишком доверчиво, скажу больше: слишком легкомысленно наши интеллигентные люди воспринимают все, что им подсунут под видом якобы “научных” открытий: в этом отношении они напоминают наш простой народ, который верит всякому печатному слову как святой истине, особенно если не надписано над ним, что это – “сказка”…

№ 91–93
На Новом Афоне

 
Гора Афон, гора Святая!
Не знаю я твоих красот,
И твоего земного рая,
И под тобой шумящих вод!
Я не видал, гора Святая,
Твоих стремнин, отвесных скал,
И как прекрасна даль морская,
Когда луч солнца догорал…
 

Да, я не видал Святой горы Афонской, но полюбил ее еще детским сердцем, с того благословеннаго дня, когда почтенный старец из соседней деревни, побывавший на святом Афоне, поведал в нашем доме о святынях и о подвижниках сего жребия Преблагословенной Девы Марин, поведал так, как умеют поведать только благочестивые русские странники, с благоговейным умилением, проливая сладкия слезы благодарности к Господу, сподобившему его узреть сии святыни, сих ангелоподобных подвижников-святогорцев… Скоро старец снова ушел на Святую гору уже навсегда и скончал там свое земное странствование в схиме с именем Полихрония: Царство ему Небесное!..

И крепко полюбил я тогда гору Божию и не только не раз перечитал, но и своею детскою рукою списал целых две книги о Святой горе: “Путеводитель” и “Вышний покров над Афоном”, а изображения 33-х чудотворных икон, приложенных к последней, – все срисовал на стекло, переплел эти книги и доселе храню их, как одно из лучших воспоминаний моего отрочества. С восторгом читал я и перечитывал известныя “Письма Святогорца” и не могу не порекомендовать эту чудную книгу всем, кто хочет пережить благодарныя чувства и умиленное настроение чистой души этого поэта-странника по Святой горе. Как жаль, что такия книги как-то забываются, выходят из употребления, а их место занимают книги совсем иного духа – гг. Благовещенских, Немировичей и т. п.!.. Сами засоряем свои души зловонною грязью, а потом и жалуемся, что жить тяжело, что тоска томит сердце… Кто же виноват?

Я заговорил об Афоне потому, что совсем для меня неожиданно Бог привел мне посетить наш родной, русский Афон, так называемый Новый Афон, на Кавказе. Болезнь загнала меня на отдых в этот край, и как было не посетить этой обители, о которой знал еще тогда, когда она только что зарождалась? С любовью вспоминаю я перваго ея основателя, старца Божия отца Арсения, который выбрал и место для нея, но которому Бог не привел даже основание положить: помешала турецкая война, а потом вскоре он и скончался в Москве. Много слышал я о красоте местоположения, о величественных постройках, воздвигнутых на полугоре, о роскошных садах вокруг обители; но то, что я увидел, превзошло всякое описание. Не даром абхазцы говорят, что если был на земле рай, то он был именно в их родной Абхазии. Любуясь красотами природы, я невольно думал: вот счастливцы – здешние иноки: и теперь живут в земном раю и на небе им готовится рай же, если верны будут обетам своим! Весь берег Чернаго моря, на протяжении владений монастыря, превращен в роскошнейший сад, и каких тут нет растений! И стройные кипарисы, и многолиственные смоковницы (дающия так называемыя винныя ягоды), и скромныя, но плодоносныя и в высшей степени полезныя маслины, и лимоны, и апельсины, и каштаны, и всякаго рода яблони, мандарины, даже пальмы, а винограда имеется больше тридцати сортов. Нижний монастырь весь утопает в этой зелени, а верхний величественно царит на темно-зеленом фоне крутых высоких гор над всею этой чудною картиной, поднимаясь, по крайней мере, на 50 сажень от уровня моря. Сколько трудов стоило срезать гору, чтобы образовать площадку, удобную для монастыря! Сколько приложено стараний, чтоб засыпать некоторыя ущелья, провести дороги кверху, развести эти сады, выкопать пруды, чтоб осушить болота, устроить на горной речке плотину и заставить эту речку работать на монастырь! Да, речка – незаменимый работник для монастыря: она приводит в движение мельницу, дает электрическую энергию для всех машин в мастерских, для освещения, для водопровода, орошения садов, даже для растирания просфорнаго теста; та же сила будет в скором времени поднимать вагонетки на вершину Иверской горы, одной из самых высоких соседних гор, где предполагается построить церковь. Иноки сумели использовать самыя крутизны гор: с их вершин они устроили прямолинейныя спуски для дров, которыя сами собою скатываются вниз к монастырю с высоты более двухсот сажен.

Я не буду подробно описывать монастырских построек; скажу только, что верхний монастырь представляет художественно скомпанованный четвероугольник трех– и четырехэтажных корпусов, с четырьмя храмами по углам, а в средине возвышается величественный пятиглавый собор с обширными хорами внутри, назначенными, собственно для монашествующих, дабы они во время богослужения не мешались с мирянами. Число всех братий в обители простирается до 800; согласно правилам общежития, никто из них не имеет собственности, все проходят возлагаемыя на них послушания, смотря по их силам и способностям. Что может сделать простой русский человек в применении своих способностей – довольно сказать, что иноки обошлись без помощи инженеров и ученых садоводов не только в возделании своего “земнаго рая”, но и почти без архитекторов во всех этих – можно сказать – гигантских постройках. Если бы так называемые социалисты были добросовестны, если бы были способны чему-нибудь у кого-нибудь поучиться, то я посоветовал бы им поучиться вот у этих монахов: тут идеально осуществлены и равенство, и братство, и даже свобода: ведь все эти люди пришли сюда не подневольно, а совершенно свободно, и никто их здесь силою не держит: свободною волею объединились они в единое братство и живут одною семьей под водительством своего старца “игумена”, которому преданы с детской простотой беззаветно…

Когда видишь пред собою воочию осуществление идеала христианской общины и приходят на мысль эти неумные мечтатели – преобразователи человечества, эти “социалы” всякаго вида, то невольно думаешь: и хитер же сатана-человекоубийца, неустанно изобретающий способы гибели для людей! Как он умеет искажать, извращать то, что дорого душе человека как “христианке по природе”, чего он не терпит, по чего не может вытравить из нея, что ненавидит всею своею сатанинскою ненавистию! Смотрите, вот что он сделал с этими в сущности хорошими словами: равенство, братство, свобода! Конечно, мы все равны пред Богом, все Ему милы, все и друг другу нужны, как члены одного и того же тела. Но не все же члены тела исполняют одно и то же служение телу: иначе и тела бы не было. Человечество и есть одно великое тело, один организм любви. Как служения различны, то и способности Бог дал людям различные, и силы неодинаковыя. Каждый служи ближнему тем, что дал тебе Бог, и будешь счастлив в этом служении, и будешь чувствовать всем существом своим то равенство, идеал коего заложен Богом в твоей душе, – равенство внутренняго креста в земной жизни. То же в отношении братства. Все мы дети единаго Отца Небеснаго, дети матери Церкви Христовой, всех нас любит Господь одинаково, за всех одинаково пролил Свою безценную кровь. Значит, все мы – братья. Все и должны любить друг друга, как братья, служить друг другу по-родному. Но знал Господь всеведущий, что не все мы одинаково воспользуемся своею свободою, не все одинаково будем служить Ему исполнением Его животворящих заповедей, и потому не всем дал одни и те же способности и дарования. Одному дал – один талант, другому – два, иному пять… Вот и должен получивший пять талантов снисходить к тому, кто получил один, а сей последний должен сознавать свою нищету и смиряться пред собратом своим, который выше его стоит по Божьему дару… А все же все мы братья, все пред Отцем Небесным равны. Да и все свободны. Бог никого не насилует, против воли не влечет в Свое небесное Царство. Хочешь спастись – спасайся: аще хощеши внити в живот – соблюди заповеди. Не хочешь – твоя воля. Знай только, что если погибнешь – сам виноват будешь. Вот и идут люди в монастырь, хотят спастись, борются с своими страстям, воюют против плоти, мира и диавола… Падают, и снова встают, и снова укрепляются на врага. В том и свобода, что никто воли твоей с тебя не снимает: хочешь – спасайся, не хочешь – как знаешь: хоть в мир возвращайся. Знай только, что борьба с страстями, с своим самоценом, с похотью плоти и похотью очес (любостяжанием) ведет тебя к истинной свободе духа, к той свободе, о которой Господь говорит: аще Сын свободит вы, воистину свободна будете. О, если бы люди знали, что это за дивный дар Божий – свобода духа от страстей! Какой мир души, какую радость о Господе, какую несокрушимую силу духа подает она! Если бы, по крайней мере, старались живущие в мире, порабощенные суете его, почаще бывать в тихих пристанях сей свободы, в обителях святых, если бы поближе держали себя к носителям благодатной свободы – старцам Божиим, которые жизненным подвигом стяжали себе хотя в некоей малой вере сию свободу! Ведь тогда, может быть, спала бы с очей их пелена, закрывающая от них истину: тогда, может быть, они опытом познали бы, что та свобода, о какой мечтают они, свобода жить по своей воле и служить страстям, есть, в сущности, рабство, о коем говорит Господь: творяй грех раб есть греха. Тогда они, может быть, поняли бы, что не в животной жизни, какою они живут большею частию, состоит назначение и счастье человека, а вот – в достижении этого духовнаго совершенства, этого, в меру наших сил и Божией благодати, богоуподобления. Кто из верующих имел счастие хотя раз в жизни встретить такого старца Божия, тот, несомненно, носит в сердце его образ всю жизнь, и не это ли впечатление от свидания со старцем отцом Амвросием, когда-то пережитое несчастным Львом Толстым, повлекло его в последние дни его жизни в Оптину, повлекло непроизвольно, темным чувством, воспоминанием, некогда пережитаго, в некоем темном желании еще раз встретиться со старцем – преемником отца Амвросия? Но – увы, неспособна уже была душа его к восприятию благодатнаго воздействия от такого свидания и – затворени быша двери, и не попущено сие свидание, да не в горший ему суд будет оно!..

Много поведал мне достопочтенный старец-игумен Ново-Афонской обители, отец архимандрит Иерон, о достоблаженных старцах Афонскаго Пантелеимонова монастыря: отце Инрониме, при котором Бог сподобил его послужить 17 лет келейником, архимандрите Макарии, отцах: Азарии, Аверкии, Селевкии и др. Какие дивные, полные духовной красоты образы христоподражательнаго смирения, послушания, кротости, духовной и телесной нищеты встали предо мною в этих повествованиях! Как жаль, что иноки, по свойственному им смирению, не записывают того, что было бы так назидательно для мирян, и хранят лишь в устном предании такие рассказы.

Вот встает пред нами величавый образ старца-подвижника, мужа великаго опыта духовнаго и рассуждения – приснопамятнаго отца Иеронима. Яко кокош (курица-наседка. – Ред.) духовный, собрал он и духовно воспитал все это многочисленное братство, населяющее Русский св. Великомученика Пантелеимона монастырь, братство, беззаветно ему преданное, готовое на все ради любимаго батюшки. Уже в глубокой старости, удручаемый немощами и болезнями, не раз старец собирался умирать, но вся братия, как один человек, становилась на молитву, и Господь, по их горячей молитве, паки и паки даровал ему жизнь. Зная это, пред своею кончиною старец просил их дать ему умереть, не просить ему у Бога жизни: “Братья, отпустите меня, не могу больше жить!” – говорил он. Зорко следил он за каждою душею, которая вверила ему себя и глубокомудро руководил их в духовной жизни. Дар рассуждення, как поведал это его присный друг и сподвижник монах Дионисий, получил он еще в начале своего подвига в дивном видении. Жили они четыре года в лесах, прежде чем отец Иероним покинул Россию для святого Афона. Жили по заповеди великих старцев, ничего друг от друга не скрывая. Раз шли они куда-то, и отец Иероним, тогда еще Иоанн, почувствовал страшныя невыносимыя боли в желудке. От болей он не мог продолжать пути и лег при дороге, а его спутник пошел в ближайшее селение принести ему хоть теплой воды… Возвращается – видит, что отец Иоанн сидит спокойно.

– Что чувствуешь? – спрашивает спутник.

– Пожди мало, брате, – отвечает он, – дай мне придти в себя.

Спустя немного, он поведал сему брату за великую тайну, что сейчас видел он въяве Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова, котораго благоговейно чтил с детства, так как носил его имя от святого крещения; Апостол спросил его: “Что с тобою?” Он ответил ему, что зело болеет у него желудок.

Апостол посмотрел на него и сказал: “Теперь ты здрав!”

И он почувствовал, что боль мгновенно утихла.

И сказал ему Апостол: “Проси у меня еще чего хочешь.”

И дерзнул он просить себе дара рассуждения и слова.

“И сие дается тебе,” – сказал Апостол Христов и стал невидим.

И действительно, старец всегда, при всяких обстоятельствах жизни, находился, что сделать, что сказать, и его мудрое слово ценилось братией, как извещение свыше.

Его ближайшим незаменимым сотрудником в управлении братией и в старчестве был отец архимандрит Макарий (Сушков), котораго проще звали, по афонскому обычаю, “игуменом”. О сих двух старцах можно было повторить слово просветителя славян святого Кирилла: “два супруга еста, едину бразду тяжуща”. Отец Макарий был детски предан отцу Иерониму и решительно ничего не делал без его благословении. Трогательно слушать рассказы о том, как этот, тоже убеленный сединами старец кланялся в ноги, как провинившийся ребенок, великому своему духовному руководителю, прося у него прощения.