Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

Остается в распоряжении одно средство: это духовное сближение с каждым, по возможности, своим прихожанином в их частной, личной жизни, и начинаться оно должно с детскаго возраста прихожанина и продолжаться чрез школу всю его жизнь до могилы… “Да это подвиг, скажет мой читатель, подвиг, непосильный многим пастырям”! – Конечно, подвиг, отвечаю я: и подвиг великий, многотрудный, крест тяжелый, в несении коего только один всемирный Крестоносец Христос может помочь Своему соработнику в деле спасения душ человеческих, то есть священнику… и тем тяжелее этот подвиг, что начинаться он должен с личной своей жизни, может быть, с перевоспитания самого себя, с того, чего не дает нам, пастырям, да и едва ли может дать наша духовная школа…

С кем бы мне ни приходилось говорить из благоговейных иереев об исповеди, все называют это служение великим подвигом. Люди все становятся слабее и слабее; грехи умножаются и все разнообразятся; голос совести в грешной душе все притупляется; таинство исповеди постепенно обращается в простую формальность: у православных еще не вытравилось сознание, что надо поговеть хоть раз в году (увы, у многих и этого уже нет!), вот и идут на исповедь и отбывают ее, как необходимое условие для причащения св. Христовых Таин. Отсюда – чрезмерное иногда число исповедующихся и невозможность для духовника войти подробнее в состояние души кающагося, а в самих кающихся – стремление поскорее отбыть повинность – как-нибудь исповедаться и получить право приступить к св. Тайнам. Страшно подумать, во что тут обращается святейшее Таинство исповеди, которое должно бы служить во очищение души любогреховной! Мир с своими суетами ворвался в жизнь христиан и безпощадно исказил то, что Церковь дала как вернейшее средство к духовному обновлению и преуспеянию христианской жизни. Вот, если говорят теперь об “обновлении приходов”, так и надо бы начать с того, чтобы упорядочить дело говения православных, чтобы дать им возможность исполнять сей долг как следует, чтобы они прониклись сознанием, что исповедь не есть только простая формальность, а великое таинство, что пользоваться сим таинством должно с благоговением к нему, нелицемерно, дабы не послужило оно в сугубое осуждение грешнику, если сокроет он сознательно пред духовным отцом то, что тяготит его совесть, в чем совесть его обличает. Но как этого достигнуть? Думаю, что без укрепления церковной дисциплины церковною властию это слишком трудно, непосильно для приходских священников. А дисциплины этой у нас почти нет. Каждый говеет, где хочет; духовная власть пастыря-священника приведена к нулю; он не может, едва ли решится связать нераскаяннаго грешника отлучить его на время от Божественнаго причащения; а если и решится на это, то на него последует жалоба архиерею и надо будет давать объяснения, дело перенесется с почвы нравственных отношений на юридическую, формальную, и бедный духовник в лице своего духовнаго чада получит непримиримаго врага даже тогда, если архиерей станет на его сторону. Каково же положение духовника, когда он волею-неволею вынуждается без разбора произносить над каждым: “Аз, недостойный иерей, властию Его (Христа), мне данною, прощаю и разрешаю”? Вот одна из причин, почему некоторые наиболее благочестиво настроенные юноши, – слава Богу, еще есть такие, – уклоняются от священнаго сана и предпочитают идти в другое звание. Вот почему бывают и такия явления, крайне печальныя, как тот случай, о коем говорит вышеприведенное письмо: священнослужитель, получивший высшее богословское образование, снял сан только из-за исповеди.

Всякая свобода должна иметь свои границы. Та свобода, которою теперь пользуются православные в деле исповеди, кажется, не имеет никаких границ. Если не разрешит один духовник, идут к другому, не разрешит другой – к третьему… Жалуются на духовника архиерею, забывая, что если бы пришлось верующему православному христианину понести и некоторую строгость, кажущуюся несправедливостью, и тогда он должен бы понести ее ради мира совести своей, которая не может же быть мирною, если он будет бегать от одного духовника к другому или к архиерею с жалобой на отца духовнаго, каков бы он ни был… Кающийся, ищущий успокоения своей совести и – в тоже время немирствующий к тому, кто от Бога имеет полномочие разрешить его грех или должен – да, имеет прямой долг связать его – какое, скажу прямо, искажение христианства, какое оскорбление Церкви, какое, по меньшей мере, невежество в том, что должно быть ему известно, в чем он должен быть воспитан с отрочества! И это – теперь: что же было бы, если церковная власть допустила какие-то “выборы” священников? Грустно читать, что даже между иереями находятся “обновители” прихода вроде о. Востокова, которые мечтают о выборах священников так же, как выбирают поваров – “по вкусу прихожан”… Хорош будет духовник, которому всегда могут грозить: если будешь строг на исповеди, то тебя и уволим – проще говоря – прогоним из прихода… Но это – к слову и кстати. Я упомянул о церковной дисциплине. Это такой вопрос по отношению к исповеди, который решить под силу только всецерковному собору, который, Бог благословит, соберется же когда-нибудь. С надеждою мы читаем, что Предсоборное Совещание при Св. Синоде работает и дело движется вперед. А пока церковная власть введет в жизнь ожидаемую дисциплину, добрые пастыри должны нести свой великий подвиг, действуя теми нравственными мерами, какия от времен Самого Христа Спасителя и Его Апостолов в Церкви имеются и применяются: настой, умоли, запрети со всяким долготерпением и любовию к пасомым. Раскрывая православное учение о Таинстве исповеди или, что то же, покаяния, священники и в школе, и по домам, и в храмах Божиих должны всячески внедрять в сознание верующих, что и Бог требует, и сама душа грешная просит исповеди, что священник есть только свидетель покаяния, нужный для самого кающагося, чтобы получить от Господа Сердцеведца ответ на свою исповедь; что он, священник, связан страшною клятвою священнаго сана хранить в глубокой, ненарушимой тайне то, что слышит на духу от кающихся; что он такой же человек, как и все люди, что он знает и по себе немощь естества человеческаго, а потому нечего и скрывать от него грехов; что если кто утаит грех пред ним, то, поелику он исповедуется Самому Господу, а священник только свидетель, то и согрешит сугубо прежде всего – пред Господом же, а Господь все знает, от Него не укроешься, Его не обманешь… Да и от совести своей никуда не убежишь: она есть голос Божий в душе человека, она – неподкупный судия. Страшное наказание Божие постигает тех, кто сознательно скрывает грехи на исповеди: известны случаи, когда такие грешники подвергались, Божиим попущением, беснованию и насилию от диавола.

Конечно, все это можно внушать только не потерявшим веру в Бога: неверующий не станет слушать таких вразумлений и убеждать его такими речами значит, по слову Христову, т. е. что бросать бисер пред нечистыми животными. Если бы такой и явился к духовнику, то нужно вопросить его: зачем же он и шел, когда не верует в Бога? Бывают случаи, когда люди, считающие себя неверами, все же в глубине своей несчастной души, обуреваемой сомнениями, приходят на исповедь – не потому, что этого требует от них закон (например пред браком), но потому, что душа все же ищет чего-то, человек насилуется помыслами неверия, сам не рад этому: такого еще не следует считать невером, хотя бы он и называл себя так. Надо согреть его любовью христианской, надо помочь ему выйти из состояния колеблющагося, подать ему руку помощи, а не отвергать его. К сожалению, духовная семинария мало дает сведений о том, что нужнее всего будущему духовнику, да и даются такия сведения не столько книжным учением, сколько опытом духовным. Таково учение о различении помыслов. Человек страдает иногда хульными помыслами до того, что считает себя погибшим, доходит до отчаяния, тогда как помыслы эти – не его, а внушаются ему, Божиим попущением, от врага рода человеческаго, и стоит только с презрением отнестись к ним, плюнуть на них, пожаловаться Господу Богу на врага, их всевающаго, и они исчезают. Таков бывает помысл и неверия. Мы отвечаем за свои помыслы только тогда, когда принимаем их в свое сердце, соглашаемся с ними, собеседуем, услаждаемся… А пока они ненавистны для нас, противны, дотоле они и не вменяются нам. Напротив, если мы боремся с ними, отвергаем их, не пускаем в свое сердце, то Господь видит наш подвиг и готов помочь нам, а за эту борьбу с врагом даже и наградит нас венцом мученичества. Вот духовник и должен рассмотреть в душе невера: не клевещет ли враг в его собственном помысле на него самого, будто он невер, дабы склонить его к отчаянию? И только тогда уже спокойно отослать от себя такого исповедника, когда решительно увидит, что он пришел только по худым побуждениям к нему, или – чтобы удовлетворить своему грешному любопытству, или – чтобы, может быть, потом посмеяться над духовником, и подобное… Но и тогда должно напомнить ему, что нехорошо не уважать чужих убеждений, нехорошо считать другого обманщиком, не честное это дело…

А как быть, что делать вот с такими грешниками, которые на духу заявляют, что они считают себя грешниками, но “неизвестно в чем”? Думаю, что тут какое-то недоразумение. Раз есть сознание своей греховности, то не может же быть, чтоб человек не знал за собою ни одного греха. Спросите его, не делал ли он того или другого греха, вероятно, что сознается, что делал, если не делом, то словом или мыслию, пожеланием… Ведь не может же быть, чтобы верующий человек так и не знал, что, например, гнев на ближняго, оскорбление его, леность к молитве и подобное – суть грехи. “Неизвестно в чем”, может быть, в устах кающагося и значит вот: и не перечтешь моих грехов, каждый в отдельности, так их много… Значит, надо ему напомнить хоть главные-то, обычные грехи, чтоб он мог припомнить их и раскаяться. Главное – надо в совести грешника пробить, так сказать, брешь: нет сомнения, что душа его просит сама исповеди, да он не знает, как приступить к сему, не может одолеть самого себя, заставить себя сказать грех, а иногда просто не знает, с чего начать. Яд греховный терзает его совесть, нужно выбросить эту змею из своего сердца, убить ее, а это только и можно раскаянием чистосердечным в простоте сердца. Во всем таком духовник должен помочь ему не только добрым советом, но и молитвою за него с ним вместе. Я знал одного духовника, который становился на колена пред крестом и Евангелием вместе с кающимся, умолял Господа отверзти сердце кающагося, плакал с ним, и Господь творил чудо: грешник приходил в умиление и начинал плакать и открывать свои грехи. И то духовное облегчение, какое испытывал после того кающийся, та радость души, какую он переживал, была наградою и самому кающемуся, и его духовному отцу.

Самое существенное в исповеди есть смирение кающейся души. Без смирения самая подробная исповедь превращается в самохвальство, в подобие той лицемерной исповеди, какую написал богоотступник Толстой. Ведь и назначение самой исповеди-то главное в том, чтоб человек смирился всесовершенно пред Богом, пал во прах в сознании своей греховности, чтобы не постыдился это сделать при таком же, как он, человеке, чтоб в утешение и успокоение своей совести имел свидетеля-человека и в то же время уполномоченнаго от Бога разрешителя его грехов. В известных “Рассказах странника о благодатном действии молитвы Иисусовой” есть прекрасное наставление под заглавием: “Исповедь внутренняго человека, ведущая к смирению”. “Внимательно обращая свой взор на самого себя, говорит автор, и наблюдая ход внутренняго моего состояния, я опытно уверился, что я не люблю Бога, не имею любви к ближним, не верю ничему религиозному и преисполнен гордостию и сластолюбием. Все это я действительно нахожу в себе посредством подробная рассматривания моих чувств и поступков”. И затем автор пересматривает свои внутренния настроения, из чего и приходит к вышеизложенным заключениям. “Я вижу себя, говорит он, гордым, любодейным, неверующим, не любящим Бога и ненавидящим ближняго: какое состояние может быть греховнее? Может ли быть участь бедственнее той, которая предстоит мне, и за что строже и наказательнее будет определение суда, как не за таковую невнимательную и безрассудную жизнь, которую сознаю в себе?” Думаю, эта “исповедь”, наравне с “Генеральным исповеданием грехов” святителя Димитрия Ростовская и такими сочинениями святителя Феофана Затворника, как его “Начертание учения о христианской жизни” и подобными, могут быть хорошими пособиями для духовника к тому, чтобы вести святое дело исповеди с пользою для кающихся. Хорошо интеллигентным исповедникам давать листок из сочинений того же святителя Феофана, изданный Афонским

Пантелеймоновым монастырем под заглавием: “Что внутрь нас деется”[90]90
  Есть и “Троицкий Листок” под тем же заглавием.


[Закрыть]. Необходимо всех православных вводить в понимание духовной жизни по-православному: без этого весьма трудно им исполнять долг исповеди, а духовнику исповедать их. Это необходимо и в виду распространяющихся рационалистических заблуждений, которые, с одной стороны, не дают должнаго значения добрым делам, а с другой, – хвалятся своею праведностью; с одной стороны, проповедуют, что спасаются люди верою без дел, с другой, – выставляют на показ свои мнимыя добродетели. А понятия об основе всех добродетелей – святом смирении совсем не имеют. Мы живем в такое время, о котором святые отцы даже в отношении подвижников пророчествовали, что тогда не будет чудотворцев, а спасаться люди будут только смирением. Эта святая матерь добродетелей и стихия православно-христианской жизни и должна быть паче всего и прежде всего внедряема в сознание и в жизнь православных, как отличительнейшая черта самаго Православия. Во смирении нашем помянул нас Господь. Смирихся и спасе мя Господь. Это сказано еще в Ветхом Завете. Дух Божий веет в Церкви новозаветной тот же, как и в ветхозаветной. Научитеся от Мене, глаголет Сам Христос Спаситель, яко кроток есмь и смирен сердцем.

Можно указать еще на некоторыя сочинения, специально посвященныя вопросу об исповеди, как например, покойнаго преосвященнаго Платона Костромскаго в двух частях, покойнаго протоиерея Г. Дьяченко и др.; но чтобы я ни сказал еще, сознаюсь, это будут те “общия места”, на которыя жалуется священник, письмом котораго я начал эту статью. И в заключение скажу тоже “общее место”: если Господь сказал о всяком добром деле: без Мене не можете творити ничесоже, то тем паче только при Его благодатной помощи может и его соработник-пастырь совершать великое дело примирения грешных душ с Ним, великим Архиереем и Архипастырем. К Нему и должен всякий иерей присно возводить и ум и сердце, у Него просить помощи вразумления как для себя самого, так и для тех, кто приходит к нему на исповедь… Ведь Он есть Совершитель нашего спасения, а мы, Его служители, только в Нем, с Ним и Его благодатною силою творим дело Его. Ему и буди от нас слава во веки. Аминь.

№ 347
Благопотребный юбилей

В суете житейских попечений мы не замечаем дивных путей Промысла Божия, присно пекущагося о нас и поучающаго нас не только событиями современной жизни, но и воспоминаниями дней давно минувших. Есть добрый обычай от времени до времени вспоминать наиболее достойное внимания наше прошлое, справлять так называемые юбилеи исторических событий и кончины тех лиц, которые прославили наше Отечество своими деяниями или писаниями. И вот, будто нарочито, а для верующаго и несомненно нарочито – Божиим промышлением переживаемыя нами события то и дело совпадают с самыми поучительными годовщинами: пред нами прошли знаменательные юбилеи 1612–1613, 1812 годов, столь достопамятных и поучительных для нас и для всех грядущих поколений. Мы будто своими очами повидали великих деятелей тех эпох: вот великий патриот, святитель Ермоген, и его достоблаженные сотрудники в подвиге спасения Отечества: смиренный архимандрит Дионисий, простец патриот Косма Минин и князь-вождь победоносных ополчений Пожарский, а затем предки Царствующаго Дома: многострадальный Филарет Никитич Романов и его юный сын Михаил, первый Царь из Дома Романовых… Далее пред нами прошли славные герои 1812 года во главе с Благословенным Александром. И каждый из сих достопамятных сынов Отечества давал нам свой урок, свой пример, как служить родной Руси Православной, что так особенно благовременно в наши суетные дни. Слава Богу, тако благоизволившему – не раньше и не позднее сих благотворных для нас воспоминаний послать нам те тяжкия испытания, какия мы пережили и переживаем доселе.

Приближается еще юбилей, который должна особенно почтить наша Православная Церковь, особенно запечатлеть его в памяти православнаго народа, ибо надо предвидеть, что наша печать, в громадном своем большинстве захваченная в пленение иудейское, постарается замолчать его, или, по крайней мере, свести к самым неважным событиям. Ведь имя того, кого Церковь будет молитвенно вспоминать, неприятно звучит в ушах наших ревнителей всякаго рода “обновлений”, начиная с церковнаго и кончая государственным: они боятся этого имени, как темныя силы крестнаго знамения. Это достославное в нашей церковной и государственной истории имя – Филарет, митрополит Московский. В будущем 1917 году исполняется пятьдесят лет со дня его кончины – 19 ноября 1867 года. И мы должны достойно отпраздновать этот юбилей. В совпадении его с нашею современностью Бог как бы снова посылает к нам великаго учителя, 30 лет тому назад к Богу отшедшаго, но столь благопотребнаго особенно в наши дни всяческих шатаний во всех областях нашей жизни: и церковной, и государственной, и общественной, и научнобогословской… Говорил некогда этот великий святитель о своем времени: “Время теперь повторять себе и подтверждать самыя известныя истины, потому что дух времени не оставил ни одной истины, которую бы не покушался колебать или словом, или на деле. Когда темнеет на дворе, усиливают свет в доме. Береги, Россия, и возжигай сильнее твой домашний свет, потому что за пределами твоими, по слову пророческому, тьма покрывает землю и мрак на языки (Ис. 60, 2). Шаташася языщы и людие поучишася тщетным (Пс. 2, 1) (Слова и Речи, т. 4, стр. 553). Еще с большею силою следует повторить этот призыв святителя – “беречь свой домашний свет” в наши дни. Уже не “за пределами нашими тьма покрывает землю”, но в самых недрах Руси Православной распространяется мрак всяческих заблуждений как в области религиозно-нравственной, так и в области политических учений. И где же искать тот “домашний свет”, о котором он говорит, как не в учении святой матери нашей Церкви, которое он раскрывал со всею полнотою и непререкаемою ясностию и применял к жизни так, как не применить теперь никому? Все сокровища православнаго учения веры, раскрытие силы таинств церковных, руководящие пути к жизни духовной, – все, накопленное веками вдохновенною мудростию пастырей и учителей Церкви, весь этот многовековой опыт отразился в безсмертных творениях Митрополита Филарета. Подобно древним святителям, в первые века установившим чистоту православнаго учения, на Вселенских Соборах, и наш великий святитель Филарет по богословским трудам своим может быть назван отцом и учителем Церкви. По составленному им Катехизису учится не только вся подрастающая Россия, но и для единоверных нам народов он служит образцом учения веры. А его государственное учение изложено в его словах и речах столь полно, что, будучи собрано почтенным В. В. Лазаревским в одну книжку, в систематическом изложении, представляет драгоценный вклад в патриотическую литературу. Кстати сказать: книжка эта тщательно замалчивается нашею повременною печатью, как и все, что идет от Церкви, и сколько помню, только раз как-то в “Новом Времени” некто Философов проговорился, что с этим учением нельзя не считаться: так оно прочно логически обосновано. Но и при этом публицист не назвал имени Митрополита Филарета, а указал только на общия основы учения правых, сославшись в примере на мои статьи об “отчестве царской власти”.

19 ноября 1867 года… Живо помню этот печальный день. Я тогда учился в высшем отделении (по-нынешнему в 4-м классе) Перервинскаго духовнаго училища. Весть пришла во время занятий. Нас позвали на панихиду. Весть так поразила меня, что я горько расплакался. Я все мечтал получить благословение от великаго святителя и хотя бы раз в жизни взглянуть на него. Его образ, знакомый по портретам, рисовался мне как образ великаго мудреца-подвижника, и вот я лишен этого счастия, я никогда не увижу его светлаго облика, который уже мог тогда рисовать с портретов. Он, Филарет, покинул нас, он ушел к Богу… Детским сердцем это чувствовали даже мы, дети, и усердно молились об упокоении души великаго святителя-мудреца.

Прошло пятьдесят лет. Обычная судьба смертных: чем больше проходит времени со дня их кончины, тем больше бледнеют их образы в памяти потомства, пока наконец едва остаются имена их в летописях исторических, если только они еще заслужили сей чести. Но не такова судьба тех, кто всю свою жизнь отдал служению Богу и Его Церкви. Напротив: чем дальше мы отходим от времени их земнаго подвига, тем величавее становятся их образы, тем выше растут их деяния в сознании не только верующих чад Церкви, но и всех честно мыслящих людей. Таков был святитель Филарет. И если судил Господь нашей Руси остаться православною, то уже теперь можно сказать, что будет время, когда люди науки станут изучать писания Филарета с таким же вниманием, с каким теперь изучают первоисточники вероучения, как изучают классиков-писателей древних и новых времен. Филарет оригинален в каждой строке своих писаний: будет ли то акт государственной важности (известно, что ему приходилось писать и таковые акты по поручению Государей), или же простое письмо к какому-нибудь архимандриту, игумении или генералу. Слово праздное никогда не сходило с его пера, хотя часто его слово блестело замечательным остроумием. Говорят, что он особенно любил изучать творения великаго отца Церкви Григория Богослова, котораго напоминал и складом ума, и глубиною мысли, и даже наружностью. С благоговением воспоминают о нем те, которые помнят его, с чувством любви к нему говорят: “Мы счастливы, что видели, принимали благословение у Филарета”. Увы, таких осталось уже немного.

И вот случай для них: теперь, по поводу юбилея, собрать все крупицы воспоминаний о нем и поделиться с нами, сохранить для истории, для потомства. Доселе еще не нашлось для него писателя, который дал бы нам достойную его биографию. Был один благоговейный чтитель святителя, который тщательно собирал каждую его строчечку, написал несколько монографий о его научной, богословской и даже поэтической деятельности: это – покойный профессор Московской духовной академии И. Н. Корсунский. Он мечтал написать со временем и полную биографию, но смерть погасила его мечты. А другие как будто не дерзают взять на себя такой труд, считая его для себя непосильным. Уж слишком многообразна, слишком своеобразна была его деятельность, чтобы обозреть ее со всех сторон, отметить все особенности ея, сочетать в едином живом образе все светлыя черты образа великаго святителя-богослова, патриота, государственнаго мужа. Ведь если только собрать все, что начертала рука его, то придешь в невольное изумление: неопустительныя богослужения, когда этого требовал долг, официальныя дела, прием посетителей и просителей, рассмотрение синодальных дел, которыя присылались ему грудами, мнения и отзывы по ним, составление разных деловых записок, безконечныя резолюции по делам епархиальным и письма, письма без счета к разным лицам всех положений, от Высочайших Особ до разных игумений, архимандритов и простых мирян. И во всем виден его светлый, гениальный ум, ум государственнаго мужа, ум тонкаго богослова, философа, филолога, церковнаго деятеля, мыслителя, если угодно – даже политика… И когда он все это успевал делать? Ведь надо помнить, что он всегда почти болел, что видно из его писем. Чтобы написать достойную биографию Митрополита Филарета, нужно отдать полжизни, по примеру известнаго автора сочинения об историке Μ. П. Погодине – Η. П. Барсукова, оставившаго 24 тома этой биографии. Филарет – это ведь целая эпоха в истории Русской Церкви в связи с историей самой России.

Итак, чем и как будет ознаменован юбилей великаго святителя? Что готовят наши духовныя академии к этому знаменательному дню? Филарет – краса Русской Церкви: какой же венок сплетет ему духовная наука? Подарит ли нам достойную его биографию? Будет ли издано для народа его “житие”? Используем ли мы для нашей современности те безценные уроки, какия имеем в его писаниях? Пришло ли на ум кому из тех, кто так заботится об “обновлении” Церкви, об “оживлении” прихода, исследовать хотя бы по его резолюциям: как бы он посмотрел на те реформы, о коих так много пишут теперь в газетах, о коих совещаются в разных комиссиях, от коих ожидают чего-то чудеснаго? Ведь принципы-то православной церковной жизни одни и те же: какие были при нем, такими остаются и доселе; ведь церковные-то каноны, на коих зиждется внешняя жизнь Церкви, без коих она и жить не может, в своей сущности остаются неизменными, а святитель знал их дух, как никто из его современников, всегда действовал по их духу и крепко стоял за этот дух.

Святитель как бы предвидел наше время с его смутами. И многое написал как будто именно для нашего времени. Невольно вспоминается его же рассказ своему духовному другу – наместнику Сергиевой Лавры о том, как видел он во сне грозную тучу, идущую с Запада на Русскую землю… “И не видел я, сказал он, чем она разрешилась”. Не было ли то пророческое видение святителя-подвижника о наших временах?

Мне скажут: есть немало монографий, излагающих даже в системе учение Митрополита Филарета и догматическое, и нравственное, и литургическое; есть в некоторых библиотеках даже отделы “Филаретика”, где собрано по возможности все, что касается Филарета. Но все это носит какой-то случайный характер; есть предметный указатель к его “Мнениям и отзывам”, к некоторым письмам, но нет полнаго предметнаго указателя к его Словам и Речам, указателя, который вводил бы в глубины его мысли; указатель к его резолюциям еще скуднее, да и издание их почему-то остановилось на сороковых годах. А ведь в них целая сокровищница его канонических, литургических и церковно-практических взглядов, богатый источник и пособие для всех, кто занимается сими вопросами. Не напрасно же его ученик и позднейший преемник, Митрополит Сергий, всегда имел его резолюции на своем письменном столе и справлялся с ними в потребных случаях[91]91
  С удовольствием отмечаю, что, как слышно, редакция “Богословскаго Вестника” предполагает продолжить издание резолюций М. Филарета, начатое, но недоконченное редакциями “Душеполезного Чтения” и “Московских Церковных Ведомостей”.


[Закрыть].

Не худо бы почитателям памяти великаго святителя образовать из своей среды комитет по празднованию Филаретовскаго юбилея; не худо бы нашим духовным академиям войти в сношение между собою по вопросу о том, чем ознаменовать этот юбилей в литературном отношении, чтобы не повторяться в темах и разделить общий труд. Нельзя пройти мимо такого юбилея безмолвным свидетелем. Лет сорок назад английский ученый Пальмер издал шесть или семь томов о нашем Патриархе Никоне на английском языке: так иностранцы ценят великих людей, даже чужих. Что если найдется такой же Пальмер и теперь, который напишет несколько томов о нашем святителе Филарете, а мы ничего, или почти ничего, не сделаем…