Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 214
Благодатная радость светлаго праздника Воскресения Христова. Христос воскресе!

Радуйтеся! Се Аз с вами есмь,

– глаголет воскресший Господь.

Да, Он воскрес, воистину воскрес! Воскрес, и смерть уже не имеет никакой власти над Его пречистым телом, хотя и прежде не имела сей власти: Он Сам предал Себя во власть смерти, чтобы Своею смертью попрать, истребить смерть для всех, кто верует в Него… Он воскрес! Слава Ему, смерти Умертвителю и рода человеческаго Воскресителю!

И в светлый день Его воскресения, после того, как мы, чада Церкви, в умилительных обрядах нашего богослужения и в высшей степени поэтических песнопениях, сердцем и мыслию пережили все, сообщаемыя Евангелистами подробности Его страданий, смерти, погребения, это сердце, эта мысль стремятся ныне навстречу Воскресшему Господу. И, не дерзая, скажу больше: не имея потребности вопрошать Его: где Ты, Господи? – уже слышат, ощущают Его ответ: се Аз с вами есмь! С вами семь, не только сегодня, в день Моего воскресения, но и во вся дни – до скончания века! С вами есмь и пребуду: только вы пребывайте со Мною, только вы не отгоняйте Меня от себя своим грехолюбием, своим упорным противлением велениям Церкви Моей – вашей матери, забвением Моих заповедей… О божественнаго, о любезнаго, о сладчайшаго Твоего гласа! С нами бо неложно обещался еси быти до скончания века, Христе!

Да, возлюбленные: Господь с нами, но мы-то с Ним ли?..

Переживая светлую радость праздника Воскресения Христова, вспомним радость учеников Христовых в сей нареченный и святый день, когда Господь являлся им дверем затворенным. Ведь и ныне Он стоит среди нас незримо для очей наших телесных; стоит среди нас и смотрит на нас, смотрит в нашу душу, в наше сердце: видит, чем занят наш ум, чем полно это сердце; прозирает все тайны сердечныя… Радуется и благословляет того, кто отдает Ему и ум, и сердце, и волю свою… Не хочу думать, чтобы в сей день радости о Господе был кто-либо здесь, не радующийся о Господе! Но при свете небесной радости виднее бывают наши немощи, наши недостатки. Нестъ радоватися нечестивому – вот закон радости о Господе! Грешная совесть делает сердце неспособным к радости. И если в чувстве сердца есть следы упреков совести, если сердце недостаточно воспринимает радость о Господе, то – вот Он, воскресший Господь твой, Спаситель твой, невидимо стоит пред тобою, весь – радость, весь – любовь! Покажи Ему твои немощи, пожалуйся на свое собственное сердце, прикоснися верою к Его пречистым язвам, облобызай любовию Его пречистое, ради тебя прободенное ребро и – возрадуйся радостию если не награждаемаго праведника, то милуемаго грешника! Не может быть, чтобы и всегда милосердый, всегда готовый принять кающагося, в сей наипаче день спасительный не принял вздоха твоего грешнаго сердца и не согрел твое сердце Своею благодатию. Верь и надейся, что Он тотчас же, ради Своего воскресения, воскресит и твою душу, заронит в нее искру благодати спасающей, а ты постарайся, елико можешь, разжечь сию искру в пламень любви, горящей исполнением заповедей Его. И тогда возрадуется сердце твое радостию великою, и, как Сам Он сказал: радости сея никто не возмет от тебя. Сегодня небеса достойно веселятся, сегодня земля радуется, сегодня празднует весь мир видимый и невидимый: может ли быть, чтобы твое сердце, если только оно верует в Господа, было лишено радости? Слышишь, что глашает Златоустый учитель: внидите еси в радость Господа своего! Первии и последний, мзду приимите! Богатии и убозии, друг со другом ликуйте! Воздержннцы и ленивии, день почтите! Постившийся и непостившиися, возвеселитеся днесь! Трапеза исполнена: еси насладитеся пира веры! Никтоже да плачет прегрешений: прощение бо от гроба возсия!

Одно есть условие духовной радости, условие чистой, несомненной, благодатной радости о Господе: быть верным сыном Церкви Христовой. Только верный сын Церкви – во Христе и со Христом и способен радоваться святою радостью о Христе. А кто бежит от Церкви, тот бежит от Христа. Кто Церкви не слушает, тот преслушник Христа. А без Христа нет и истинной радости о Нем. А поелику здесь, в святом храме, я, конечно, вижу только сынов Церкви, вижу их сонм мног, радующихся и ликующих о воскресшем Господе нашем, то преисполняется и мое сердце радостию сугубою – радостию о воскресшем нашем Спасителе, и радостию о чадах Церкви, о их радости. Сугубо радуюсь и от всего сердца приветствую вас, братия мои о Христе, с светлою радостию сегодня: радуйтесь о Господе, и паки реку: всегда радуйтесь, не разлучаясь с Источником вашей радости – Господом Иисусом, не удаляясь от Него… Христос воскресе! Христос с нами есть, и будет, и да пребудет в Церкви Своей до скончания века. Аминь.

№ 215
Не соблазняйте в простоте верующих

С удивлением прочитал я небольшую статейку в духовном журнале “Отдых христианина” почтеннаго о. протоиерея Ст. О-ва под заглавием: “К вопросу о гражданском браке”. Хотелось бы думать, что о. протоиерей недостаточно точно обдумал слова, им употребляемыя, а, между тем, в наше время не редко из-за слов-то и выходят искушения, ибо враги Церкви придираются к нашим словам и злоупотребляют ими. Есть слова, которыя следует употреблять крайне осторожно, чтобы людей простых, православно верующих, не ввести в соблазн такою неосторожностью. Таково слово “брак”. Искони, от библейских времен, мы, верующие, привыкли придавать ему священное значение союза мужа и жены для благословеннаго рождения чад и для воспитания их в духе учения истинной веры, союза, столь теснаго, что муж и жена восполняют друг друга, а в христианской Церкви и изображают союз Христа с Церковию. Посему Церковь, следуя указанию Апостола Павла, акт заключения сего союза освящает благодатию и именует Таинством. Тайна сия велика есть. Так всегда православный русский человек и разумеет это слово, и состояние брачное, благословенное Церковию, одно только и есть, по его понятию, истинный брак. И никакое иное “сожитие” мужчины и женщины, в сущности, не может, в обществе православных людей, именоваться истинным “браком”. Есть, правда, брак и у язычников, магометан, иудеев, но когда приходится говорить о таком браке, то всегда подразумевается, что тут идет речь не о благодатном браке, а только о естественном сожительстве людей, вне Церкви сущих, каковое для чад Церкви не благословенно, греховно, хотя бы и было закреплено человеческим законом. Итак, когда говорим мы о браке православных, то всегда разумеем союз, освященный Церковию так или иначе. Говорю: так или иначе, ибо брак, совершенный в язычестве, например, остается в силе, по принятии супругами христианства, как закрепленный благодатию крещения. Читайте у Апостола Павла в первом послании к Коринфянам. Таким образом, хотя термин “брак” свойствен понятиям и нехристиан, однако же в наше православное понятие о браке входит уже существенным, неотъемлемым элементом божественное начало – благословение Божие; все остальное: политическое, гражданское, хозяйственное, юридическое – привходит уже извне и постольку приемлется нашею православною совестию, поскольку касается именно церковнаго брака. Итак, повторяю: если закон говорит об отношениях мужа и жены православных, то мы разумеем тут благодатный брак истинный, безусловно – брак; если – об язычниках, иудеях и сектантах, то разумеем только называемый браком союз двух лиц, а не облагодатствованный Церковию брак в собственном смысле. Если православный решается вступить в брак с раскольницей или сектанткой, не признающей брака нашего (к сожалению, по снисхождению к немощам человеческим, это у нас допускается, хотя надо правду сказать: уж какое же будет единение мужа и жены в духовном отношении? Какое влияние на дело воспитания детей?), то для православнаго нужен церковный брак, ибо предполагается, что он верует в силу Таинства. Мы, сыны Церкви, не можем иначе мыслить о всяком, не освященном Церковию сожительстве православных христиан, как о блудном сожительстве, и если бы мы дожили до того, что введен был бы у нас так называемый “гражданский брак, то это был бы великий соблазн для нас, было бы великое оскорбление Церкви, ибо самое слово “брак” у нас не иначе понимается для православных, как Таинство, а брачное законное сожитие – как освященное Таинством сожитие. Сказать: “гражданский брак” в отношении к православным – значит произнести кощунство. Формально узаконить такой союз под именем брака значило бы глубоко оскорбить религиозное чувство православно верующаго, значит – узаконить беззаконие, нарушить Божий закон. Так и не иначе понял бы наш православный народ введение “гражданскаго брака”. Ведь, по словам почтеннаго о. протоиерея, выходит: невер “приемлет брак церковный с усмешечкой неверия”; раскольник-безпоповец не признает священства и под. Так что же? Для таких господ, что ли, надо узаконять беззаконие, оскорблять Церковь и совесть верующих признанием “законным” какого-то “гражданскаго”, в сущности, языческаго “брака?” Само собою понятно, что если они “с усмешечкой” соглашаются идти под венец, то и не допускайте их до Таинства: Церковь не может нарушать заповеди Спасителя – “не бросать бисер пред свиньями”, но если это – “свиньи”, то пусть и живут “по-свиному”, пусть будут отлучены от Божественнаго причащения, дондеже оставят блуд; пусть ведается с ними полиция в отношении их семейных дел, но отнюдь не называйте их блудное сожитие “браком”, хотя бы и “гражданским”: пока государство в союзе с Церковию, оно не может, не смеет, без оскорбления Церкви, похищать у нея уже освященное ею слово и делать из него идоложертвенное злоупотребление! Не имеет права блудное сожитие именовать браком! “Человеческая правда”, о которой говорит о. О-в, не имеет права вторгаться в область церковных понятий, разрушать православное миросозерцание верующих русских людей, волочить по грязи священныя для православнаго человека слова! Церковь должна и, конечно, стала бы протестовать против усвоения блудным сожитиям имени какого бы то ни было “брака”!

Господи! До чего мы дожили?! В духовном издании, духовное лицо, почтенный старец, пастырь Церкви, спокойно говорит о том, что “разноверным удобнее сходиться по чину гражданскаго брака, а потом уже подумать о своем религиозном объединении!” Ведь это значит: сначала оскверни себя блудом с сектанткой, а потом уже позаботься об ея обращении в православную веру! Но не проще ли, если ты искренно дорожишь своею верою православною, то и оставь вредную для души твоей, гибельную, может быть, для будущих детей твоих мысль жениться на отступнице от веры православной, на раскольнице или сектантке? Или эта чуждая Церкви особа для тебя дороже Церкви, дороже спасения? И ты готов идти с нею на блуд, променять на нее заветы родной Церкви? Да когда же, наконец, мы одумаемся, перестанем играть своею верою? Когда оглянемся на себя и спросим себя: да кто же мы? Православные или сыны противления? Увы, мы идем дальше: мы находим возможным заговаривать о каком-то “гражданском”, то есть, языческом браке для православных. Об отлучении таких православных от общения святейшаго Таинства причащения, о коем Господь сказал, что лишающий себя сего Таинства лишает себя вечной жизни, – ибо с узаконением формальнаго “гражданскаго брака”, сиречь блуднаго сожития, Церковь вынуждена будет всех вступивших в него отлучать от Божественнаго причащения! И кто же говорит? Это-то вот и больно читать: не мирянин, не Мережковский какой-нибудь, а… пастырь Церкви!.. Правда, сей пастырь говорит, что “идеал единобрачия глубоко внедрен в сознание человечества, он отразился в древней и новой поэзии, в мифах; он слышится доныне в беседах и обетах влюбленных (Ох уже эти “беседы и обеты влюбленных”! Кто им цены не знает? Лучше бы о них не упоминать!). Если жизнь грязна, низка, то ради ея Церковь не отречется от своего принципа, на котором зиждется семья и брак “в Господе”. Автор напоминает великий Божественный закон, изреченный устами Господа: еже Бог сонета, человек да не разлучает. Напоминает и учение Апостола Павла о нерасторжимости брака, пока тот или другой супруг жив. Справедливо отмечает ослабление сего основнаго закона в практике нашей Церкви чрез разрешение разводов и особенно разрешение виновной стороне вновь вступать в брак. Это – уступка духу времени, принесшая немало вреда самой Церкви, уступка, с которою не мирится и теперь совесть многих архиереев. Но… что же пишет о. О-в затем? “Есть, говорит он, низшаго качества браки, браки гражданские”. То есть? “Браки… нехристианские, браки без благословения Церкви?” И это – для православных? Какое-то гражданское таинство? Простой человек ведь так и поймет: если закон-де позволяет, значит “не грешно”, раз – “брак”, то дело законное, а стало быть, и безгрешное… В понятия простых людей вносится новшество, вносится грешное понятие о законности блуднаго сожития… В то время, как Церковь должна всячески выяснять свои православныя понятия, вносится путаница в эти понятия, подмена церковнаго мирским… Ведь как хотите, а оно так и есть: хотят посредством “гражданскаго брака” избавить “несчастных женщин и безотцовских детей от позора, насмешек и прозвищ: для таких обездоленных, говорит о. О-в, гражданский брак был бы благодеянием”. А для людей слабых в церковности, скажу я, – новый довод для самооправданий в блудном сожительстве: у нас-де не блудное, позорящее нас, сожитие, а брак законный, записанный в законом указанном месте, мы живем законно, мы – законные муж и жена; только наш брак не церковный, а гражданский, но, ведь, он все же – законный!”

Ссылаться на Василия Великаго, будто он считал конкубинат лучше блуда, не следует: ведь он подвергает сожительствующих блудно епитимии блуда, а такая епитимия, по древним правилам, полагалась в отлучении от св. причащения на 7 лет: таким постоянным, нераскаянным блудникам приходилось всегда быть в отлучении от Божественных Таин. Что же было делать Церкви с такими грешниками? То же должна она сделать и ныне, если бы ея правила и законы были попраны введением “гражданскаго брака”. Но и это попустительство в своем роде было потом отменено, как говорит сам же о. О-в.

Но скажут: как же быть государству, когда сама жизнь требует упорядочения отношений мужчины и женщины, живущих в блудной связи и не желающих разойтись, но не желающих и вступить в законный церковный брак?

На это отвечаю: не мое дело писать законы для открытых блудников. Мое дело – напомнить пишущим законы, чтоб они не узаконивали, не делали законным то, что преступно, с точки зрения Церкви. Отнюдь не похищайте у Церкви термина, ею усвоеннаго от времени Христа Спасителя, не вводите в сознание верующих чад ея новаго соблазна. Если этот термин и был в законах языческих, то ведь Церковь вложила в него новое благодатное содержание; она освятила его, как храмы языческие иногда освящались в христианские: ужели же позволительно снова обращать их в языческие или в христианском храме ставить идола Венеры? Довольно старых соблазнов. Довольно, например, того, что дуэль между военными допущена, и вот мы слышим от них, что это уже не грех, что это – долг чести и тому подобные неумные глаголы. Но тут еще как бы исключение из правила, сделанное в виду несовершенства закона общаго о дуэлях. А в “гражданском браке” явился бы уже общий для всех закон, вторжение в область церковной жизни, церковных понятий, разрушение всего строя понятий православных введением новаго, чуждаго духу Церкви термина, столь подслуживающагося духу века сего лукаваго и прелюбодейнаго. Блудное сожитие так и называйте блудным сожитием или придумайте другое слово, но не употребляйте в законах слово “брак”. Упорядочивайте отношения вступивших в такое сожитие, но не касайтесь нравственной оценки самаго деяния. Пока существует запись таких сожитий только для раскольников и сектантов, такая запись не блазнит верующих: “венчаются около куста”, говорит, не без иронии, православный народ: что уж это за “брак”? А вот как православные будут делать “законными” свои блудныя похождения у нотариуса или там, где выдумают наши законосоставители, и эти браки будут именоваться “законными”: тогда совсем другое дело. Пока грех грехом называется, дотоле еще православное миропонимание остается неподвижно, а вот как сами законы будут называть этот грех “законным” для людей православных, тогда – мы на краю погибели!.. И не нам, пастырям Церкви, идти навстречу таким законопроектам в православном государстве, искони воспитанном Церковию, всегда пребывавшем в союзе с нею, – идти в угоду масонским стремлениям, – расшатать основы христианскаго миросозерцания и особенно Православия!

№ 216–217
Можно ли молиться за души самоубийц и еретиков?

Удивительное время мы переживаем! Поднимаются вопросы, тысячу лет назад уже решенные; переоцениваются ценности, веками оцененныя; пересматриваются решения, от первых веков христианства состоявшияся. И что особенно опасно: или забывают, или даже прямо не хотят справиться о том, как и на каких основаниях решала эти вопросы, оценивала ценности, постановляла свои решения христианская древность, а иногда и сама Церковь, руководительница православной христианской мысли в те далекия от нас времена. Выходит, что наше поколение считает себя как бы умнее, талантливее и обильнее благодатными дарованиями, нежели великие мужи, носители духа христианскаго, жившие в веках, от нас отдаленных. Если такое самомнение сознательно, то оно преступно, свидетельствует об отступлении от Церкви, хотя пока в мысли; но хочется думать, что больше творится все это безсознательно, как грех неведения, как последствие недостаточнаго воспитания в духе церковности…

В последние годы мутною, ядовитою волною разливается по родной Руси в разных видах неверие и, прежде всего, – неверие в Церковь как живой организм любви, возглавляемый Христом Спасителем – как воплощенною любовью. И это неверие в Церковь проявляется в тех, которые считают себя верующими в Бога. Для них безразлично, как учит о том или другом предмете веры и жизни православная Церковь: они полагают, что в праве иметь о всем свое собственное суждение, не справляясь о том, что скажет святая Церковь. А таких вопросов жизнь современная выдвигает на каждом шагу множество. Вот тому пример: вследствие упадка веры вообще и ослабления как нравов, так и характеров, умножилось число самоубийств.

Убивают себя юноши, убивают себя 90-летние старики. Опустошается душа, расхищают из сердца последние остатки веры, идеализма, стираются последние следы образа Божия, замирает дух, не остается никакой опоры для борьбы с искушением и – человек решает: нет смысла больше жить и страдать, и в озлоблении на все, как мятежник, самовольно уходит из жизни. Такова психология большинства случаев самоубийств. В ея основе лежит неверие в Промысл Божий, хула на благость Божию, отчаяние – смертные грехи. Смертные потому, что не дают места покаянию, убивают дух, удаляют, гонят от человека спасающую Божию благодать. Человек добровольно и всецело отдает себя во власть врага рода человеческаго, врага Божия, преграждает к себе все пути для благодати: как же возможно будет для него воздействие сей благодати? Когда идет речь о спасении, мы должны всегда помнить, что Бог не спасает нас насильно: создать нас без нас Он мог, а спасти нас без нас – не хощет и, без нарушения правды Своей, потому – не может. Необходимо, чтобы человек при исходе из сей жизни имел бы хотя зачатки произволения ко спасению, чтобы, по крайней мере, не отрицал возможности своего спасения, а следовательно – не терял надежды: мы молимся о тех, кто почил в надежде воскресения и жизни вечныя, в ком осталась хотя бы искра надежды на Искупителя мира. Тогда Церковь молится и “о иже во аде держимых”, по слову Василия Великаго. Общий закон спасения выражен в словах: “в чем застану, в том и сужу”, глаголет Господь.

Что сказал я о самоубийцах, то же можно сказать и об отлученных от Церкви еретиках, не примирившихся с Церковию, умерших во вражде с нею, в отлучении от нея. Вне Церкви нет пути к единению со Христом, а следовательно, нет и спасения. Спасаются только живые члены Церкви, живущие ея жизнию, в единении с нею посредством Таинств, наипаче же святейшаго Таинства Причащения Тела и Крови Христа Спасителя, как Он Сам изрек: аще не шесте плоти Сына Человеческаго, ни пиете крове Его, живота не имате в себе. А сие величайшее Таинство существует только в Церкви. И относительно еретиков надо сказать, что если они умерли без примирения с Церковию, если они унесли в душе своей вражду к ней туда, в другой мир, то для них невозможно превратить эту вражду в любовь, потому что вообще для души в загробном мире уже невозможно изменение настроений: какое направление получила душа в сей жизни, в таком она продолжает жить и в загробной. Там живет уже неполный человек, а только душа его, и что преобладало в душе в сей жизни, то продолжает обладать ею и в будущей. Перемена для душ, отошедших из сего мира в другой, возможна лишь по молитвам Церкви, но при том условии, если душа отошла в мире с Церковию, если в произволении усопшаго были зачатки искренняго желания спасения, если он был хотя и немощным, но не совсем мертвым, неотпадшим от целаго тела Церкви.

Таковы общия основания для суждения о том, можно ли молиться за души самоубийц и еретиков. Но относительно самоубийц святый Тимофей, епископ Александрийский, на вопрос: “Аще кто, будучи вне себя, подымет на себя руки или повержет себя с высоты, за таковаго должно ли быти приношение (литургия) или нет?” – отвечает: “О таковом священнослужитель должен разсудити, подлинно ли будучи вне ума соделал сие. Ибо часто близкие к пострадавшему от самого себя, желая достигнута, да будет приношение и молитва за него, неправ дуют и глаголют, яко был вне себя. Может же быти, яко соделал сие от обиды человеческия, или по иному какому случаю, от малодушия: и о таковом не подобает быти приношению, ибо есть самоубийца. Посему священнослужитель непременно должен со всяким тщанием испытывати, да не подпадет осуждению”. Вот единственное исключение, допускающее молитву церковную за самоубийц! Человек совершил страшное преступление в состоянии невменяемости: ясно, что нельзя его строго и судить за это. Бог, в неисповедимых путях Своего промысла, попустил такое несчастие, такое насилие со стороны врага рода человеческаго в отношении к человеку, лишенному разума: Бог пусть и будет единственным его судиею… Церковь, в смирении склоняясь пред непостижимыми судьбами Божиими, предает сего человека в руце милосердия Божия как лишеннаго возможности бороться с насилием диавольским. Впрочем, повторяю: в каждом отдельном случае вопрос о том, можно ли допускать церковное поминовение самоубийцы, должна решать церковная власть, которая и берет на себя ответственность пред Богом за разрешение или запрещение такого поминовения. И это представляет тяжелое бремя для каждаго епископа. Самоубийства участились в последнее время до крайности, особенно среди молодежи. Полагаться на решение врачей, нередко и в Бога не верующих и принадлежащих к исповеданиям, не признающим молитвы за умерших вообще, нельзя: ведь, такие врачи вовсе не обязаны входить в суждение по существу с духовной точки зрения о том, был ли самоубийца в состоянии остраго помешательства и вне ума в момент совершения преступления; их забота, хотя несколько, успокоить живых скорбящих родственников покойника, и вот обычно они все самоубийства с легким сердцем приписывают острому помешательству. А в глухом, отдаленном от епархиальнаго города углу этот вопрос приходится решать местному священнику, у котораго иногда и мужества недостает отказать в христианском погребении и поминовении самоубийцы ввиду возможных жалоб архиерею за отказ в этом со стороны родственников покойника. Ведь в наше время миряне забывают совсем церковное правило о подчинении своего смышления авторитету своего пастыря и духовнаго отца: они смотрят на него просто как на требоисправителя, который обязан непременно, без всяких рассуждений, исполнить их требование. Забывают известное еще в Ветхом Завете правило: послушание выше поста и молитвы, выше приношений и жертв. Когда им напоминают о церковных правилах, они обычно ссылаются на бывшие примеры разрешения и больше не хотят рассуждать… И совесть священника нередко насилуется мирянами, и священник, вопреки совести, во избежание жалоб и дознаний, исполняет их требование. Невольно думаешь: как же наша жизнь далеко уклонилась от того пути, какой ей указуется Церковию! Ведь выходит, что родственники самоубийцы как будто насильно, вопреки воле Самого Господа, Который управляет Церковию и чрез иерархию указует ей правила жизни, хотят – да будет позволено так выразиться – втолкнуть несчастнаго в Царство Небесное!.. И особенно это надо сказать о панихидах по еретикам и богохульникам: тут уже бывает прямое кощунство, превращение молитвы церковной в какое-то насилие над Церковию, издевательство над ея служителями. Так было в отношении Толстого, так теперь творится в отношении другого богохульника – Шевченко, так постоянно творится неверами-интеллигентами в отношении разных хулителей Церкви, ея врагов, если только они носили имена христианския… Но относительно еретиков святая Церковь не допускает даже и таких исключений, какия бывают в отношении к самоубийцам: раз еретик или богохульник умер не примирившимся с Церковию, умер в отлучении от нея – Церковь не может допустить и молитвы о нем. Ересь есть духовное самоубийство, а о мертвом члене, отсеченном от целаго тела Церкви, безполезно и заботиться, безполезно и молиться.

Есть еще одна сторона вопроса о молитве за еретиков и самоубийц, которую обыкновенно упускают из виду, хотя она едва ли не важнее всех теоретических суждений, которыя, может быть, в самой основе-то своей на нее и опираются. Это сторона, так сказать, мистическая. Помнить надо: что такое Церковь в своей сущности? По учению великаго Апостола Павла, она есть живое тело Христа Спасителя, коего Он Сам и есть Глава, а все верующие – члены, так сказать – живые клеточки сего великаго организма любви, одушевляемаго Духом Божиим; молитва, по выражению покойнаго А. С. Хомякова, есть кровь Церкви, своим обращением привлекающая благодатныя силы к обновлению всего организма. Она есть и дыхание любви, объединяющей всех верующих со Христом и во Христе. Любовь движет молитву, приводит ее в действие. Любовь приводит в соприкосновение душу молящагося с душою того, за кого он молится. Но сие соприкосновение бывает целительно для последняго только тогда, когда он еще не умер для тела Христова, когда он составляет еще живую клеточку сего тела, то есть не потерял общения со Христом; хотя он и болеет, хотя и не очищен от греховной нечистоты, но ушел отсюда с верою в молитвы Церкви, с надеждою воскресения во Христе. Тогда молитва любви, восходя к Искупителю мира, несет от Него исцеляющую благодать душе почившаго, благодать, изливаемую любовию Христовой к тому, кто не потерял еще веры в искупительную силу крови, пролиянной за него на кресте. Такая молитва и Господу угодна как жертва любви за почившаго, и для молящагося полезна, как животворяще дело его любви, как исполнение заповеди Господней. Такая молитва сливается с молитвою всей Церкви, становится уже молитвою самой Церкви, молитвою – дерзну сказать – Самого Господа, яко Ходатая Новаго Завета, яко Главы Церкви. Соединенная с Таинством Евхаристии, она проникает на небеса и отверзает двери милосердия Божия к почившим в вере нашим братиям и кровию Господа омывает их грехи. Отмый, Господи, грехи зде поминавшихся кровию Твоею честною, молитвами святых Твоих, молится Церковь, когда опускаются частицы, вынутыя за живых и умерших, в кровь Господню. Теперь примените сию мысль к тому несчастному, кто как еретик отпал от Церкви, мертв для нея в качестве члена или же отсечен от Церкви невидимым судом Божиим за смертный грех отчаяния, в каком он умер, как самоубийца. Может ли принести пользу такому, уже мертвому, члену Церкви, уже отсеченному от нея, молитва за него, хотя бы это была молитва всей Церкви? Конечно, не может. И причина тому не вне сего несчастнаго, а в нем самом, в том настроении, в каком он перешел в другую жизнь. Это – настроение упорнаго сопротивления Богу и святой Церкви. Он сам не хочет себе спасения: не восхоте благословения и удалится от него, как сказано в Писании. А перемена настроения, как я уже сказал выше, там, в другом мире, невозможна, если не было зачатка такой перемены в сей жизни. Бог насильно не спасает. Это – первое. Второе: невыносим свет для глаз болеющих. Невыносимо приближение к Богу для души, умершей в грехе нераскаянном. Кто знает? Может быть, наша молитва о человеке, умершем в состоянии ожесточения, будет только еще больше тревожить и усиливать в нем враждебныя чувства к Богу… По крайней мере, относительно злых духов известно, что и сих отверженцев Господь готов был бы принять, но они сами того не желают в ожесточении своей гордыни. Посему вместо пользы молитва за того, кто ушел отсюда в нераскаянном грехе отчаяния и хулы на Бога, может и ему принести вред, и тому, кто за него молится.

Вред такому молитвеннику возможен еще и с другой стороны. Молитва не есть простое словесное ходатайство за другаго, как это иногда бывает между людьми. Нет. Когда мы молимся за ближняго, молимся не языком только, не словами, а и сердцем, то воспринимаем память о душе его в свою душу, в свое сердце; воспринимаем, по любви к нему, и те скорби, те грехи, какими он отягощен, и уже как бы от своего лица вознося их ко Господу, умоляем Его благость о помиловании или ниспослании ему спасающей благодати. Чем сердечнее и искреннее такая молитва, тем большую милость Господню она может низвести душе того, за кого молимся. И чем ближе нам человек этот, чем больше питаем к нему чувства любви, тем сердечнее бывает и молитва наша о нем. И если он жил на земле благочестиво и богоугодно, то, воспоминая в молитве его душу, тесно соприкасаясь, объединяясь с нею, мы незаметно делаемся как бы причастниками и той благодати, какая присуща была этой душе при жизни на земле, и тем добрым свойствам, коими она была украшена. Посему-то молитва за почивших праведных людей весьма душеполезна и для нас самих спасительна. Не столько они получают от нас пользы, сколько мы воспринимаем от них духовной отрады и утешения. Над нами сбывается слово Писания: молитва его в недро его возвратится. С одной стороны, при одном простом воспоминании о лице, известном нам доброю жизнию, наша благоговейная мысль о нем уже услаждается красотою его духовнаго облика; с другой – он видит любовь нашу к себе и, конечно, в долгу у нас не остается: он, так сказать, показует Богу любовь нашу и, по любви своей к нам, приносит Богу теплую, чистую свою молитву за нас.