Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

Мои дневники
1916 год

№ 301
Наше счастье – в обновлении жизни (К Новому году)

Благослови, Господи, венец лета благости Твоея.

С такою молитвою святая Церковь обращается в день Новаго года к Творцу времен и Царю веков, единому безначальному и превечному, Который положил времена и лета в Своей власти и Един ведает, когда кончится самое время и настанет вечность. “Всему свое время и время всякой вещи под небом, – говорит премудрый Соломон. – Время рождаться и время умирать; время насаждать и время вырывать насажденное. Время строить и время разрушать; время плакать и время смеяться. Время искать и время терять; время молчать и время говорить; время любить и время ненавидеть; время войне и время миру” (Эккл. 3, 1–8). Но повторяю, будет, наконец, время, когда и самому времени придет конец. Настанет вечность.

Мы и живем на свете только для того, чтоб приготовиться к вечности. И все, что нас окружает, напоминает нам о том, что ничто не вечно на земле. Подумать только, какия были великия царства: Египет, Вавилон, Ассирия, Рим, Византия – где они? Где, много ли осталось от них памятников их славы, могущества, роскоши и искусства? Да что говорить о древних народах, оглянитесь на современныя царства: в несколько месяцев не стало трудолюбивой Бельгии, истерзана прекрасная Франция, наша Польша, родная нам Сербия, разрушены чудные памятники зодчества вроде Реймскаго собора, уничтожаются с какою-то сатанинской, непонятной для здравомыслящего человека злобою музеи древностей, искусства, а об истреблении, почти поголовном истреблении людей и говорить нечего…. Мы переживаем ужасы, каких, кажется, не было от создания мира, по крайней мере, в истории народов земных ничего не было подобнаго по тем размерам этих ужасов, какие проходят на наших глазах. Не напрасно иные добрые люди говорят: блаженны мертвые, умирающие о Господе: они почивают от трудов своих, они не видят того, что терзает наше сердце; они почили мирным сном и ждут всеобщаго воскресения, ждут трубы архангельской, которая разбудит их в последний день для встречи грядущаго судить живых и мертвых Господа. Они ушли в ту страну, где, по обетованию Церкви, для верующих и в вере и уповании жизни вечныя скончавшихся уже нет ни печали, ни воздыхания. А мы, грешные…. Мы все еще стенаем в юдоли плачевной, все еще обуреваемся волнами не только житейских попечений, но и тяжких бед и напастей и переживаем страшное время, когда смерть, как темная тень, летает над головами близких нам воинов, родных наших братьев, сынов, дорогих наших друзей… И кто знает, что ждет нас в наступающем году? Скоро ли и чем кончится эта ужасная война? Скоро ли Господь снимет с наших подвижников-воинов тяжелый голгофский крест? Скоро ли настанут времена мирныя и нашим братьям-беженцам приведет Бог вернуться на свои пепелища, восстановить родные храмы Божии, устроить свои разоренныя гнезда?..

Но не будем, братья, унывать! Уныние есть один из смертных грехов. Да и нет причины к безнадежному унынию. Ведь надо твердо помнить, что Бог одного от нас хощет – сыне, говорит Он, даждъ Ми твое сердце! А чтоб отдать Богу свое сердце, надо прежде очистить его слезами покаянными. А у Бога уж такой закон: сердце сокрушенно и смиренно Он никогда не уничижит. Грядущаго ко Мне, говорит Господь наш, не изждену вон. Кто себя всецело предал Богу, того Бог и очистит, и обновит, и соделает новым творением во Христе Иисусе. “Предай себя Богу, как глина горшечнику”, – говаривал один старец, – “и Бог соделает из тебя сосуд благопотребный для благодати Своей”! Не напрасно устами одного невиннаго младенца Дух Божий изрек, что во всей молитве Господней самое главное, самое нужное прошение: да будет воля Твоя, Отче наш! Это прошение совмещает в себе, в сущности, все другия прошения. В самом деле, есть воля Божия на то, чтобы в нас и чрез нас святилось и прославлялось всесвятое имя Божие; есть воля Божия на то, чтоб соделались мы причастниками Царствия Его; хощет Бог питать нас и хлебом насущным, хощет, чтоб мы подражали Его милосердию в прощении ближним нашим, дабы самим нам заслужить прощение от Бога; не хощет Господь вводить нас в непосильное искушение и всегда готов избавить нас от лукаваго – как от отца всякаго лукавства – диавола, так и от всех исчадий его – всех бед и напастей… Итак, хочешь ли себе и родной своей России счастья, мира, всего, чем благословляет Господь любящих Его? – Не мудрствуй много – предай себя всецело воле и водительству Божию и сам исполняй волю Божию, в чем всегда готов тебе помогать Господь Своею благодатию, и ты увидишь, яко благ Господь ко всем ищущим Его и исполняющим святыя заповеди Его. Твое сердце ощутит желанный мир, ты готов будешь понести все скорби, все лишения, если судит сие Господь; а если и все мы, русские люди, пойдем сим путем, то для всех нас, для всей Русской земли начнется новая жизнь, новое счастье. Исчезнет всякая тень уныния, ибо благословит Господь всех нас, всю нашу Русь православную, во всех путях наших, и увенчает победами воинство наше и миром Отечество наше.

Видите, возлюбленные: все зависит от нас, от нашего добраго произволения – обратиться к Господу целым сердцем и взыскать пути Его покаянием и исправлением жизни своей. Повторяю, Господь всегда готов с Своею благодатною помощию, чтоб встретить с распростертыми объятиями, Он ждет нас, как благостный отец встречал блуднаго сына. Надо начать новую жизнь. Мы вступаем в новый год: пусть и жизнь наша начнется по-новому, по-Божьи. Се ныне начах, как говорит песнопевец. “Каждый день полагай начало”, говорят и святые отцы. – Аще падеши – восстани, помни: не тот грешник, кто падает и тотчас же встает, кается, от греха своего отрекается, а тот, кто пал и лежит, не хочет встать, валяется в грязи греха своего и не хочет видеть простертую к нему десницу Божию, зовущую его к покаянию, указующую ему путь спасения в делании заповедей Господних.

Начнем же с новаго года новую жизнь: к этому зовет нас Господь и словом евангельским, и нашею совестию, и самыми бедствиями тяжкой, жестокой войны. Благослови, Господи, венец лета благостию Твоею! Аминь.

№ 302
Нечто о переоценке идейных ценностей

Мы живем в век переоценки всех ценностей. Как будто люди согласились в том, что все, кто жил раньше нас, не умели оценить, как следует, все, что подлежит оценке, а вот теперь люди стали-де умнее и, отвергая прежнюю оценку, все переоценивают по-новому, по-своему. Всем хочется сказать какое-то новое слово, всем хотелось бы показать, что они – не отсталые “ретрограды”, а люди “просвещенные”, с “прогрессивным направлением”. Одно только забывают, чтоб быть оценщиком, надо быть, во-первых, совершенно честным человеком, а во-вторых, – сведущим в той области, к какой относится переоцениваемый предмет. Честный человек не станет оценивать то, в чем малосведущ. Особенно это надо сказать в отношении к печатному слову. Уж если хочешь говорить о чем в печати, то, прежде всего, спроси себя: достаточно ли знаешь, о чем будешь говорить? Если да, то помни еще: надо говорить честно, не искажая чужой мысли, не подменивая авторитетов, говори, как пред Богом.

Так и было в доброе старое время. А ныне повелось не так. Ныне берут мысль, подлежащую модной переоценке и принадлежащую авторитету великаго мыслителя и гениальнаго учителя мудрости, и, сознавая, что с таким авторитетом им не под силу бороться, что он еще достаточно силен в умах даже наших современников, что восставать против него значило бы подвергать себя опасности известнаго маленькаго существа, что вздумало оскорблять слона, – эту мысль приписывают маленькому человеку, как будто это – его мысль, а с ним уж нечего церемониться: его можно и осмеять, и окритиковать, и таким образом подорвать доверие, если не к великому авторитету, о коем обычно умалчивается, а к мысли, им высказанной; ведь цель все равно будет достигнута; эта мысль, как мысль маленькаго человека, будет искажена, подвергнута злой критике, лишена доверия, отброшена, как старая ветошь… Явление печальное и не делает чести нашему “просвещенному прогрессивному” времени.

На эти мысли навел меня г. В. Рязанский (известный псевдоним) в “Колоколе”, передающий свою беседу с “московским канонистом”, присяжным поверенным Н. Д. Кузнецовым. По словам г. Рязанскаго, г. Кузнецов будто бы сказал: “Мы никогда не забудем, как в 1909 году (не 9, а 8-м), на миссионерском съезде в Киеве член его архиепископ Никон, бывший тогда вологодским епархиальным архиереем, прочел лекцию. (Лекции я не читал, а вел устную беседу). В ней была проведена мысль, что человеческая, земная жизнь должна служить отражением небесной. (Моя тема беседы была об основном начале христианской жизнедеятельности по православному воззрению). На небе, как старался разъяснить почтенный лектор, оказывается строй самодержавный, а потому этот последний непременно должен быть и на земле. (Было сказано только, что именно такой строй можно считать наиболее соответствующим идеалу власти). Ссылка архиепископа Никона на небесный порядок для оправдания известнаго политическая строя (только политическаго строя, а не народнаго идеала?) на земле казалась нам тем большим соблазном для многих, что другой архиерей (г. Рязанский называет его, но я не хочу пятнать имя собрата) старался доказать, что на небе господствует как раз не самодержавная идея, а конституционная, и потому конституция в России оправдывалась бы высшей небесной жизнью”.

Ясно, что и г. Кузнецов, и г. Рязанский приписывают мне высокую честь указания на небесный идеал самодержавной власти. Но пусть простят мне почтенные публицисты, если я скажу откровенно: не верю я, чтоб они забыли, что я не свои мысли тогда высказывал, а прямо назвал великаго святителя, мужа мудрости и разума, совета и духовнаго рассуждения – Московскаго митрополита Филарета. А чтобы их читатели не впали в заблуждение и не подумали, что мне принадлежит такая, по моему убеждению, высокая мысль, приведу точныя слова премудраго Филарета: пусть с ними, а не со мною считаются упомянутые выше публицисты, пусть и читатели знают, кого обвиняют они в “понижении вселенскаго церковнаго сознания”, в коем видят “опасность для русской церковной жизни”. И тот и другой настолько учены и просвещены, что, конечно, знают государственное учение Филарета, а следовательно, позволительно думать, что намеренно умалчивают о нем, приписывая мне мысли великаго святителя, чтоб легче было убедить читателей, что эти мысли – политиканство… Нужно ли спрашивать: честно ли это?..

Вот что говорит митрополит Филарет: “Бог, по образу Своего небеснаго единоначалия, устроил на земле Царя; по образу Своего вседержительства – Царя само державнаго; по образу своего царства непреходящаго, продолжающагося от века и до века – Царя наследственная. О, если бы – восклицает святитель, – все цари земные довольно внимали своему небесному достоинству и к положенным на них чертам образа небеснаго верно присоединяли требуемыя от них богоподобную правду и благость, небесную недремлемость, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О, если бы все народы довольно разумели небесное достоинство Царя и устроение царства земнаго по образу небесному и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, – благоговением и любовию к Царю, смиренным послушанием его законам и повелениям, и взаимным согласием и единодушием удаляли от себя все, чему нет образа на небесах, – превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия!.. Все царства земныя были бы достойным преддверием Царства Небеснаго. Россия! ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. Держи, еже имаьии, да никто же приимет венца твоего!” (Апок. 3, 11).

Вот то, на что сослался я в моей Киевской беседе. Как видит читатель, царство земное, по учению святителя Филарета, глубоко обоснованному на слове Божием, устрояется по образу небесному, царское самодержавие – по образу Божия вседержительства, и царь, и подданные его должны отражать черты образа небеснаго… Странно после этого, что гг. Рязанскому и Кузнецову мои слова показались чем-то новым и повели якобы к “большому соблазну”.

Великий святитель Филарет пророческим взором своим как бы предвидел наше время, наши “соблазны” и смуту мыслей и вещал вдохновенно: “Когда темнеет на дворе, усиливают свет в доме. Россия! Береги и возжигай сильнее твой домашний свет, потому что за пределами твоими, по слову пророческому, тьма покрывает землю и мрак на языки… Шатаишася языцы и людие поучишася тщетным. Перестав утверждать государственныя постановления на слове и власти Того, Кем царие царствуют, они уже не умели ни чтить, ни хранить царей. Престолы там стали не тверды; народы объюродели. Не то, чтоб уж совсем не стало разумевающих: но дерзновенное безумие взяло верх и попирает малодушную мудрость, не укрепившую себя премудростию Божией. Из мысли о народе выработали идола и не хотят понять той очевидности, что для столь огромнаго идола не достанет никаких жертв. Мечтают пожать мир, когда сеют мятеж: не возлюбив свободно повиноваться законной и благотворной власти Царя, принуждены раболепствовать пред дикою силою своевольных скопищ. Так твердая земля превращается там в волнующееся море народов, которое частию поглощает уже, частию грозит поглотить учреждения, законы, порядок, общественное доверие, довольство, безопасность”.

Приводить ли дальнейшия златыя слова великаго иерарха? Можно ли в наше время повторить их со всею ободряющею их силою?

“Но благословен Запрещающий морю Для вас (русских людей) еще слышен в событиях Его глас: до сего дойдеши и не прейдеши. Крепкая благочестием и самодержавием Россия стоит твердо”…

Можно только молиться: Утверди нас, Господи, на камени заповедей Твоих, ибо возмутилось страстей море и грозит той скале, о которой говорил великий Филарет..

Странную претензию заявляет г. Скворцов в своем “Колоколе”. По его мнению, выходит, что С. Синоду не следовало открывать своего “Прих. Листка” потому, что существует “добровольный полуофициоз” (читай – самозваный) “Колокол” и с открытием “Прих. Листка” его “издательская касса лишилась чувствительной подписной суммы”.

Но кто же давал право “Колоколу” считать себя полуофициозом С. Синода? Да и сам он не открещивался ли от такого названия, когда левыя газеты называли его официозом Синода? Что же касается иудея Рубинштейна, он не просто член, а директор Русско-французского банка, следовательно, важное лицо в банке. Слышится попрек и в том, что я употребил слово “жид”. Но почему не употреблять этого слова, когда оно не только имеет право гражданства у всех народов Запада, но и в нашем славянском Евангелии? Да и “Колокол” до несчастнаго займа в жидовском банке нередко употреблял это слово. Я спросил бы г. Скворцова, что значит его фраза в письме ко мне, что он “безповоротно разочаровался в старом режиме”?

№ 303
Дорогия строки из писем святителя Феофана Затворника

Есть имена, особенно близкия православному русскому сердцу: каждая строка из письма такого человека – нам дорога, как памятник отшедшаго к Богу мудраго и любвеобильнаго наставника в духовной жизни, как бы его отголосок из того, другого мира, куда он ушел.

Таков был незабвенный подвижник-затворник епископ Феофан. Прошло уже более двух десятков лет, а в духовных изданиях и ныне еще появляются его драгоценныя письма, и чем-то сердечным, родным, задушевным веет от этого, почти неизменнаго начала каждаго письма: “Милость Божия буди с вами!” Искреннее спасибо тем, кто сохранил для нас его дорогия строки, чего бы оне не касались; будто встречаешь живого старца-святителя, когда увидишь в оглавлении той или другой книжки: “Письма Епископа Феофана” к тому-то.

Недавно вышла как отдельный оттиск из “Трудов Киевской Духовной Академии”, книжка протоиерея отца И. Королькова: “Преосвященный Феофан, бывший Епископ Владимирский, и полковник С. А. Первухин в их взаимной переписке”. Особенность этой переписки, по справедливому замечанию о. издателя, заключается, в том, что Епископ Феофан не только преподавал С. А. Первухину советы по разным вопросам, но и сам спрашивал у него мнения по вопросам аскетическаго характера, придавая значение его суждениям. Это – непреложное свидетельство о его глубоком смирении и готовности отсечь свое смышление даже пред мирянином и чрез него узнать истинный путь Божий. Умилительно, например, читать эти строки великаго подвижника-затворника: “Скажите мне, пожалуйста, как молиться. Совсем весь толк в этом потерял… То будто нечто, то совсем никуда негоже. Может быть, книжное дело мешает… но ведь надо же что-нибудь делать? Расскажите, пожалуйста, как быть?”

В другом письме святитель говорит: “Вы не все сказали. Мне хотелось еще слышать вашу мысль о молитве. Я понимаю молитву чувства, которая и внимание сковывает единым, и благоговейную теплоту дает; но не умею в толк взять, что есть духовная молитва?.. Вообще же я очень скуден опытами духовными, – сознается великий подвижник-святитель (!) – И молитва моя обычно идет дурно… Все уходит ум в пустомыслие. Никак не сладишь. Как его ни тяни, никак не присадишь на место. Вы как думаете?” Как поучительно это смиренное мнение о своем духовном опыте в деле молитвы Епископа Феофана, особенно в наши дни, когда иной, только что надевший на себя рясу монах, уже мнит себя учителем молитвеннаго делания, пишет целыя книги о предмете, коего и краем перста не касался, и в духе гордыни дерзает осуждать не только святителя-затворника, но и всю церковную власть за мнимую ересь, сам будучи близок к ереси!.. Печальное знамение времени, скорбное явление, свидетельствующее об удалении от животворнаго духа смирения Христова даже тех, которые должны бы идти впереди других!

Тем же духом смирения и вместе неисчерпаемаго благодушия веет и от письма, коим ответил преосвященный Феофан на желание Первухина поселиться близ Вышенской пустыни, чтобы постоянно пользоваться личною беседою с святителем: “Что вы намерены около меня поселиться, не могу одобрить. Самый худой делаете вы выбор. Соблазнов от моей дурной и нерадивой жизни не оберетесь. Речи иногда-таки бывают сносныя, а уж дела – Боже упаси! Я затем и в пустыню ушел, чтобы не разорять душ христианских своею дурнотою и чтоб не ведущих меня хоть словом попользовать, в чаянии, не сжалится ли ради того надо мною Господь и не даст ли хоть под конец жизни дух покаяния в очищение грехов моих – и великих, и безчисленных”.

Особенною глубиною мысли отличаются те письма, в коих святитель говорит о безтелесности ангелов и души человеческой, в опровержение мыслей епископа Игнатия Брянчанинова. “Мысли о форме души и ангелов лучше бы отложить в сторону. Лучше уж так говорить: они – дух, а как они есть – не ведаю. Рассуждениями о форме затемняется мысль о духовности. Дух, имеющий протяженную форму, предельность, очертание, подлежащий трем измерениям – в длину, ширину и высоту, – что за дух? Трехмерное протяжение мыслимо ли без частей разделяемых? И мыслим ли дух делимый? Следовательно, эти понятия несочетаваемы в одном и том же существе. Если дух, то не протяжен, и если протяженно что, то не дух”. Затем, приведя указания на святых отцев, которых святитель подробно уже разбирал в своей книжке: “Душа и ангел – не тело, а дух”, он говорит: “Остается решить, как они являются в протяженной форме и действуют на вещественные предметы? Лучшее решение, как им Бог определил, так и действуют, так и являются. Беда у нас одна – привычка все оформлять. О чем ни стань рассуждать, все вставляется в форму. И о Боге рассуждать не можем безформно, как ни толкуем себе, что этому не следует быть. Тут мы с собою ничего не поделаем. Остается одно, властно повелеть себе – не смей пространственной формности переносить в мир духовный. Хотя не можешь совершенно отрешиться от этой формности при размышлении даже о духовном мире и даже о Боге, но верь, что там эта категория не приложима”.

Положив это правило “указом”, святитель сознается однако же, что “трудно представить душу или ангела иначе, нежели как они являются… Спросите: кто, рассуждая об них, не воображает их такими? И я это всегда делаю, верно, и вы, и все другие. Признаюсь, мне часто приходит на мысль – не уступить ли тем, которые придают душе и ангелам оболочку тонко-вещественную? Тогда все недоумения относительно формы порешатся сами собою. Естество души и ангелов будет дух, сознательная, свободно-разумная сила, а оболочка эфирная будет придаток к сему естеству, приданный ради необходимости их являться и действовать среди вещественного мира. И св. Максим Исповедник, порицая считавших душу и ангела телом, говорит однако же: иное дело иметь тело, и иное быть телом. Он будто говорит, что ангел не тело, а имеет тело, по крайней мере, не порицает такой мысли. А я той мысли, что если уж не можем отрешиться от формы при представлении души и ангела, то гораздо рациональнее будет признать их облеченными в тонкое некое тело, нежели признавать их духом и вместе с тем допускать и доказывать, что они имеют и форму протяженную по своей природе, ибо в последнем противоречие себе, а в первом ничего сего нет”.

Святитель, видимо, глубоко вдумывался в вопрос о безтелесности духов, взвешивал все, что собрал в своих писаниях по этому вопросу преосвященный Игнатий и, нет сомнения, если бы последний дожил до того, что писал первый, то они оба сошлись бы в этом вопросе на подобном решении, какое только что приведено нами из письма епископа Феофана. Подходя к такому решению очень осторожно и “ус-тупая” в вопросе о некоем “тонком теле”, какое имеют духи для воздействия на мир вещественный, епископ Феофан рассуждает: “Мы не можем ни о чем мыслить без значка, без черты какой-либо, означающей и отличающей мыслимый предмет. На самые отвлеченные идеальные предметы мысль кладет значок и под сим значком их представляет. Даже когда о Боге мыслит и свойствах Его, то же она делает”.

Как эти суждения было бы полезно принять к руководству тем афонитам, к которым, несомненно, относится строгое правило св. Григория Богослова: “Как больному глазами нельзя смотреть на солнце, так и неученому в богословских науках нельзя и учить о новых догматах”. Я разумею имебожников, которые – увы! – дерзнули и самого святителя Феофана обвинять в искажении св. отцев и упорно обвиняют как Вселенских Патриархов, так и наш Св. Синод чуть ли не в ереси…

Есть в письмах строки, очень характерный для самого святителя и поучительныя для мирян, внимающих своему спасению. Так в одном письме он говорит: “Я совсем не жил среди молвы житейской. Все один да один. Потому совсем не могу судить, насколько смутительны шум и гам житейский и как держать душу свою прямо при них. – Когда я жил в Питере, помню, хаживал к Бурачку[85]85
  Бурачек Степан Онисимович, издатель “Маяка”.


[Закрыть] по Невскому, задавая себе, не принести ни к нему, ни от него домой никакого впечатления от того, что встречалось на Невском, а вы знаете, что это за толкотня?! – Иногда это удавалось. Бывают состояния, что человек видя не видит, слыша не слышит оттого что войдет вниманием в иной предмет… Вот сию вещицу надо вам устроить у себя дома, т. е. в сердце. Тогда из пушек пали – и то не слышно. Архимед-язычник – и в вещи не первой важности вошел так глубоко вниманием, что его враги застали углубленным после взятия города, которое без большаго шума не могло быть”.

Невольно вспоминается, что когда святитель был в Москве для совета с врачами по случаю болезни своих глаз, то приказывал афонцам Пантелеимоновскаго подворья, у коих останавливался, чтобы не сопровождали его по городу, а если нужно проводить, по незнанию улиц, то провожатый должен был идти позади, поодаль от него. Иноки так и полагали, что он и в путном шествии бывает погружен в молитву или богомыслие. Об этом с глубоким почтением к святителю-подвижнику тогда же передавали мне афонские иноки, жившие тогда в Москве.

Для богослова интересно прочитать мнение епископа Феофана о значении духовных видений: “Видения, пишет он, не суть представление духовнаго мира, как оно есть в действительности, а только назначаются для того, чтобы дать вкусить сладость онаго века и тем очистить вкус души – к духовному и дать ей ощущать горечь всех сластей земных, человеческих, не исключая и тех, кои носят имя невинных удовольствий”. “Форма не выражает существа тамошних вещей, говорит он в другом письме, ибо они не похожи на наши, и видения не для того даются, чтобы дать познание, а сердце оторвать от земли. Потому – форму надо в сторону, а все отдавать этой единой цели”. Святитель спрашивает Первухина: что он думает по сему вопросу? Впрочем, в другом месте оговаривается: “Речь о видениях уж не лучше ли оставить? Грешным куда лезть на такую высоту? Я припомнил подобный случай в Скитском околотке. Там старец один в подобном случае сказал: ну, монахи полезли на небо звезды считать и забыли про грехи, кои следует оплакивать”…

В заключение приведем здесь поучительную выдержку о времени празднования Новаго года: “О времени Новаго года что спорить? От этой минуты, в которую читаете сии строки, до соответственной ей минуты следующаго года – ровно год пройдет и прошел уже с подобной минуты прошлаго года. И извольте признать сию минуту началом Новаго года, и как всякая минута такого же свойства, то всякую минуту и празднуйте Новый год! Есть у святых Божиих мысль, что началом своей жизни должно считать минуту пробуждения страха Божия и решимости угождать Ему. Это есть настоящее начало новаго лета. Потом иные учат: каждый день начинай, а иные – каждую минуту начинай, т. е. жизнь-то по Богу. Следовательно, каждая минута и да будет для нас началом новолетия духовнаго… чтоб, непрестанно обновляясь, расти в обновлении жизни по Богу в правде и преподобии истины… А эти гражданские счеты – как себе хотят, так и пусть считают”.

Не приводим уже известнаго любителям слова Божия мнения святителя Феофана о переводе Священнаго Писания Ветхаго Завета на русский язык: он крепко держался мысли, что не следует переводить с еврейскаго, что греческий перевод 70-ти для нас важнее еврейскаго подлинника.

Вообще письма святителя Феофана к разным лицам всякаго общественнаго положения и звания составляют неиссякаемый источник назидания и читаются с таким захватывающим интересом, что нельзя не поблагодарить всех, кто тщательно сберег их и теперь дает возможность любителям духовнаго чтения ими пользоваться. Особенно надо поблагодарить Афонский Пантелеимоновский монастырь за полное издание не только всех его писем (в 8 выпусках, с указателем к ним[86]86
  Каждый выпуск 75 к. Адрес: Москва, Никольская ул., часовня великомученика Пантелеймона.


[Закрыть]), но и всего, что вышло из-под пера великаго труженика-писателя о духовной жизни.