Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

IX

Иеромонах Венедикт

13 августа скончался в пустыне Святаго Параклита иеромонах Венедикт. В мире именовался Василий Сахаров, сын священника Тамбовской губернии. По окончании курса в духовной семинарии он сначала поступил в учителя, но потом соблазнился светской жизнью, перешел в Москву и там дошел до нищеты. Безвыходное положение напомнило ему евангельскую притчу о блудном сыне, в его совести прозвучал голос: колико наемником отца моего избывают хлебы, аз же гладом гиблю: востав иду к Отцу моему небесному (Лк. 15, 17), и он решил поступить в монастырь. В Лавре ему указали пустынь Святаго Параклита, как место удобное для спасения, и он пошел туда пешком, не имея ни гроша в кармане. На пути к Гефсиманскому скиту какой-то добрый человек подал ему серебряный рубль, и это благодеяние так его тронуло, что он всю жизнь потом молитвенно поминал благодетеля. Принятый в пустынь, он с усердием проходил все послушания, был канонархом и, наконец, был удостоен священнаго сана. Прожил там 20 лет; под старость Господь посетил его болезнями: ноги и живот опухли, появилась на ногах слоновая кожа; в гололедицу раз упал на правую руку и вывихнул кисть, которая срослась неправильно, покривился спинной хребет, и стал он уродом… Но чреды священнослужения не оставлял до последняго изнеможения. Года за два до смерти его разбил паралич, так что в церковь его возили на саночках. Каждую седмицу причащался он святых Таин, раза два соборовался, наконец, совсем слег в постель, но ум его был чист и речь ясная. Приставили к нему монаха Дорофея для услужения. В первых числах августа Дорофей приносит ему пищу, а он говорит: “Отец Дорофей, подними меня, мне самому не стать, да поди за духовником: причастить бы меня”. Его причастили и, по его желанию, прочитали ему отходную. Простившись потом с братией, он слабым голосом сказал: “Пришел конец моей временной жизни и мне уже не встать”. Это были его последния слова: язык отнялся, и в таком положении он был восемь дней. Все время лежал с закрытыми глазами и правою рукою благословлял подходивших к нему, узнавая их. 13 августа он мирно отошел к Отцу небесному, к Которому стремилась душа в самом начале иноческаго подвига.

Поведал о себе монах Дорофей: “Признаюсь, что я имел некое осудительное сомнение о жительстве старца о. Венедикта; когда же во время отпевания подошел, поклонился гробу до земли и мысленно просил у почившаго прощения, а затем с чувством любви к нему и осуждения себя поцеловал его клобук и руку, то ту же минуту почувствовал облегчение на душе и успокоение в совести. И припомнилось мне, что старец никогда не роптал на свои болезни, никого не обвинял, но за все благодарил Бога, считая и болезни свои за милости Божии. Со слезами говаривал он: “Слава Богу за все, по грехам моим этого еще мало. Когда я был в миру, то хаживал на совет нечестивых, бывал на путях грешных, сиживал и на седалищах губителей”…

И почувствовалось мне, что человек и по смерти может, по изволению Божию, некиим таинственным образом входить в общение с живущими на земле”.

Так заключил свой рассказ о. Дорофей. Старец Венедикт скончался на 63-м году жизни.

X

Иеромонах Иннокентий

4 декабря 1912 года в лаврской больнице скончался иеромонах пустыни Святаго Параклита Иннокентий. В пустынку он убежал от городскаго соблазна и от ухаживания за ним женскаго пола. Лет тридцать он был уставщиком в пустыни. На нем, Божиим попущением, исполнились слова Господа: не судите, да не судимы будете, и другое мудрое изречение: за что осудишь ближняго, за то и сам осужден будешь. Не раз он осуждал слабых собратий: однажды, на пути в Лавру, он встретил охмелевшаго монаха и подумал про себя: “Вишь – нарезался, да разве можно монаху так напиваться? Ведь этим люди соблазняются и монашество посрамляется”. Ему и в голову не пришло, что он тяжко согрешил, и он остался спокойным в своей совести. Но вот, Божиим попущением и вражеским искушением, он сам стал увлекаться пьянственною страстью. Постепенно она обратилась у него в запой. и много раз приходилось ему самому пьяненьким возвращаться домой из Лавры или Киновии по той дорожке, на которой он встретил пьяненькаго монаха и осудил… По два, по три дня иногда он скрывался в Киновии или в Лавре; возвратившись же домой в пустынь, горько оплакивал свое падение, затворялся в келье, по нескольку дней наказывал себя тем, что сидел на квасе и хлебе, и, когда оправившись, приходил в церковь, то у всех просил прощения. Тогда-то познал он свой грех, грех осуждения ближняго, и горько раскаивался в нем. За то своим страданием от болезни запоя стяжал он великую добродетель неосуждения, которая у св. отцев именуется Без труда спасением. Зная это, некоторые братия иногда начинали в его присутствии разговор осудительный о ком-нибудь, чтобы испытать: как он отнесется к сему? Но он благоразумно уклонялся, выставляя на вид свою страсть. Только, бывало, и услышишь: “На то есть начальство, оно лучше нас знает. Я сам неисправен”. Недели за две до смерти он ушел в лаврскую больницу, пособоровался, через день причащался св. Таин. Утром в день смерти, я зашел к нему пред ранней литургией; он сидел на постели и, по-видимому, читал на память последование ко св. причащению. Я положил ему на плечо руку и беседовал с ним. Под рукой я чувствовал, что, казалось, можно было пересчитать его косточки: так он иссох от болезни. Спросил я о молитве Иисусовой, зная, что он был делателем сего священнаго упражнения: “Как ти, отче, молитва Иисусова?” Он, показывая на свое чело, сказал: “Умом только”. В утешение я сказал ему: “И за это, батюшка, Бога благодарите, а когда еще ослабеете, то имейте только память Божию и довольно с вас”. После ранней обедни причастили его св. Таин; тут пришли его друзья проститься с ним и предложили ему прочитать отходную. Он согласился и внимательно слушал. Потом попросил поднять его с койки и посадить в кресло. Он посидел немного, с особенной приятностью взглянул в последний раз на св. Лавру (чрез окно), улыбнулся и стал кончаться. И так мирно, в начале поздней обедни он предал дух свой Богу. Пустынная братия взяла тело его для отпевания и погребения в родную ему обитель Святаго Параклита. На нем повторилось сказание Пролога под 30 марта. Когда он был еще здоров, один брат, видя его выпившим, спросил его: “Отче, ужели вы не боитесь внезапной смерти? Ведь в таком состоянии можно умереть”. Он ответил: “Ах, брат, боюсь и молюсь Господу Богу, чтобы избавил сего: ведь Он может в один миг исправить меня, может и наказать. Прошу постоянно великомученицу Варвару, да избавит меня от внезапныя смерти”. И он умер в день святой великомученицы Варвары…

В ночь 39-го дня после его смерти один брат пустыни видел во сне о. Иннокентия как бы живаго. “Как вам?” – спросил его брат. Он ответил довольно ясно: “Ничего, хорошо за молитвы Церкви. Трудно было проходить мытарства, да ведь и всем так придется. Там, как на суде, за каждый рубль, за каждаго таракана раздавленнаго спрашивают”. – “А где же вы теперь? Вместе с братией?” “Нет, – говорит, – нас человек пять”…

После его смерти, при разборе его келейных пожитков, между книг нашлось много листков и записочек, им самим писанных. Тут были разныя молитвы и воззвания к Богу в чувстве покаяния, смирения и самоукорения. Из этого можно видеть, в каком настроении духа он находился, борясь со своею страстию…

XI

Два друга воина

Полковник и фельдфебель вместе служили Царю земному, вместе защищали Отечество во дни Севастопольской осады, вместе послужили и Царю Небесному в монашеском жительстве в пустыни Святаго Параклита. Полковник Николай Иванович Степанов на царской службе учил воинов страху Божию, воодушевлял упованием на Бога, особенно советовал им изучать на память псалом 90-й.

По окончании службы фельдфебель Петр Павлов получил пенсию и поступил в послушники в пустынь Святаго Параклита, а полковник получил место смотрителя детскаго приюта в Москве. Часто навещал полковник своего друга-пустынника и наконец сам переселился туда же. Прежде всех приходил он в церковь и выходил после всех; нередко лицо его орошалось слезами во время молитвы. Из получаемой им пенсии (91 руб. 40 коп. в месяц) он 40 р. отдавал игумену, а остальныя немедля же раздавал кому приходилось: “Очень хорошо жить без денег, – говаривал он благодушно, – с деньгами трудно управляться с собой”. Плохую келью, данную ему вначале, он не хотел переменить на лучшую, которую предлагал ему игумен. Спал в гробе, в котором и был погребен. Он так полюбил обитель, что называл ее не иначе, как “земным раем”, а братий называл ангелами. И зиму и лето ходил он без теплой одежды: в будни в подряснике, а в праздники в мундире, надевая в торжественные дни и знаки отличия. Замечательно, что когда в церкви читали “Помилуй мя, Боже”, он стоял с особым умилением, а иногда и на коленах. Спросили его: почему псалом 50-й его так трогает? Он отвечал: “Когда я был еще отроком, у нас в доме случился пожар, меня разбудили, и я, вскочив с постели, бросился на колени и стал читать этот псалом. Об этом после мне говорили родители, вот этот случай мне и вспоминается при чтении псалма 50-го”. К концу жизни у него усилилась одышка, он стал изнемогать. Часто причащался святых Таин, но собороваться не решался. Но вот в ночь пред самою смертью он призывает духовника и иеродиакона и просит их пособоровать. “Лежу я, – говорил он, – с закрытыми глазами, потом открываю и вижу пред собою собор Пресвятыя Богородицы со множеством святых, а справа – преподобный Сергий. Подумал я, что это – галлюцинация, и закрыл глаза. Чрез несколько времени опять открываю и вижу то же самое. Так делал несколько раз. Думаю, значит мне надо пособороваться и послал за вами. Тогда и видение кончилось”. Во время утрени его пособоровали, а после литургии причастили. Он со всеми простился и, сказав: “Слава Богу за все!”, – тихо предал Богу свою душу. Это было 3 июля 1909 года, на 76-м году жизни почившаго. Положили его в том гробе, в котором он спал, и на могиле поставили крест, им же самим сделанный с простою надписью: “Послушник Николай”.

Остался теперь один старец фельдфебель Петр Павлович, уже почти потерявший зрение. Усердно посещал он храм Божий, да и возвратившись из храма не спешил отдыхать по немощи старческой, а долго, бывало, стоит у аналоя, исполняя свое келейное правило, которое выучил наизусть. Видя его усердие к делу спасения, о. игумен тайно постриг его в мантию с именем Павла. И вырыл о. Павел себе могилу на кладбище в пол аршина глубины и каждый день ходил к ней размышлять о смерти. Умилительно было видеть убеленнаго сединами старца, который с обнаженной головой, опершись на палочку, стоит над могилой и покачивает головой… На два года пережил он своего полковника, каждый день приготовляясь к смерти. В последний день жизни он так ослабел, что его сочли умершим, стали опрятывать тело его, но когда повернули, старец открыл глаза, отдышался и сказал: “Ах, я ныне кажется еще не причащался: позовите, пожалуйста, духовника”. Духовник пришел, причастил его, и он тут же скончался на 85-м году жизни. Особую любовь имел он к священным изображениям: найдет брошенную кем-либо картиночку с таким изображением, приберет или сожжет, только бы лики святых не были попираемы ногами. Похоронили его в той могиле, которую начал он сам себе готовить…

XII

Мир иноков – иной мир

Кто не поскучал прочитать эти “Страницы из современнаго Патерика”, как назвал я рукопись инока, до конца, тот, думаю, согласится со мною, что мир иноков, мир монастырский – иной мир в сравнении с миром внешним, житейским. Присмотритесь только и вдумайтесь: как мирно, спокойно, будто домой, к Отцу Небесному готовятся к смерти и старцы, и юноши в святой обители! Я привел только несколько выдержек из рукописи; можно было бы и еще привести, но опасаюсь утомить читателя некоторым однообразием рассказов. Вот, например, заболел молодой монах пустыни Параклита Памфил черной оспой; он уже знает, что не встать ему от болезни, приготовился к смерти святыми Таинствами причащения и елеосвящения, а его настроение вовсе не похоже на умирающаго: “Слава Богу, – твердит он, – очень хорошо поболеть-то!” Его постригают в мантию, он даже не может смотреть в книгу, ибо глаза его закрыты сплошными струпьями оспы; он повторяет обеты за своим евангельским отцом, но душою он ликует. Его спрашивают на другой день пострижения: “Как себя чувствуешь, отец Памфил? – Очень, батюшка, хорошо, очень радостно, весело, все бы так быть – и умереть не страшно”. Иноки, добре пожившие в обители своей, не боятся смерти: они сами готовят себе все потребное к погребению, некоторые, с благословения старца или отца духовнаго, приготовляют себе и гроб, а иногда, как выше сказано, и могилу. Я знал старца, который обычно имел у себя в келье гроб для себя, но когда кто-либо из его друзей умирал раньше его, то он отдавал покойнику свой гроб, а себе готовил новый.

Прошу иметь в виду, что я беру выписки из рукописи, повествующей преимущественно об иноках пустыни Святаго Параклита: это потому, что автор много лет жил в сей пустыни. Но это вовсе не значит, что и в других обителях нет тех же поучительных проявлений духовной жизни, какия отмечает автор. Есть они, знаю по родной мне Лавре преподобнаго Сергия, есть и в других обителях на святой Руси; только сами иноки, как я уже сказал, стараются сокрыть их в своем смирении, а их собратия, которые, по примеру моего автора, могли бы записать, не делают этого отчасти потому, что подобныя явления не считают чем-то сверхъестественным, заслуживающим записи, запротоколивания; отчасти по своему малограмотству, отчасти же – и сие скажу прежде всего о себе самом – по лености и некоторому нерадению. Услышишь рассказ о собрате, в Бозе почившем, иногда до слез умилишься, а записать его – да все недосужно, а там и забудешь… Впрочем, кое-что мои читатели найдут в “Душеполезном Чтении” прошлых годов и отчасти в моих же дневниках также за минувшие годы, а также в моей книжке: “Чем жива русская православная душа?”

Ныне стараются всю жизнедеятельность православнаго христианина свести, по примеру инославных христиан, к внешнему доброделанию, да притом еще так, чтоб это доброделание было видно другим, чтобы другие могли оценить его. А о внутреннем делании стараются забыть, как будто его вовсе нет. Но Господь сказал: царствие Божие внутри вас есть и берется оно с усилием. И есть великая наука, наука из наук – внутренний подвиг, миру незримый и потому миром не ценимый. И если теперь интересуются люди умные какими-нибудь йогами Индии, говорят и пишут о “сверхсознании” и “подсознании”, то как бы не заинтересоваться им своим родным “искусством из искусств” – подвигом внутренняго очищения от страстей при помощи Божией благодати? Хотя бы задумались над тем: почему это такие старцы, как Макарий и Амвросий и прочие подвижники Оптинские, привлекали к себе сердца многих тысяч людей? Как это они зажигали в сердцах и веру, и надежду на Бога, и иногда творили прямо чудеса духовнаго обновления человека? В чем их сила? Да вот именно в деятельном прохождении великой науки духовнаго самоочищения, а это, как некое благоухание духовное, привлекало и доселе привлекает верующия души, ищущия спасения. Смотрите: и в пустынь Параклита, почти безвестную по газетам, идут искать душевнаго мира и спасения, идут не только ищущие уединения, решившиеся быть монахами, но и миряне, вроде полковника Степанова, и обретают то, что ищут. Церковь Божия живет, Дух Божий управляет сердцами, дело Христово совершается на земле, слово Христово исполняется: всяк ищай обретает и толкущему отверзаются двери царствия Божия.

Для нас, живущих среди мира, волнуемаго напастей бурею, особенно дорого знать и верить, что наша святая Православная Церковь имеет постоянное свидетельство пребывания в ней Духа Божия, что мы на корабле, ведомом Великим Кормчим, тогда как вне нашей Церкви лишены этой крепкой веры и упования. То же утешительное свидетельство истины наших православных упований имеем мы и в непрестающих в нашей Церкви чудесах Божиих, совершаемых у святынь нашей Церкви: святых мощей угодников Божиих и у чудотворных икон, особенно икон нашей небесной Заступницы рода христианскаго, Матери Божией.

Лишь бы мы были верны заветам Церкви, а Церковь устроит наше спасение во славу своего Божественнаго Основателя и Главы, Господа нашего Иисуса Христа. И не только вечное спасение, но и земное наше странствование благословит, и мир умирит, и во всем благопоспешит яже ко благу и спасению нашему. Буди, буди!

Я кончил свои “Странички из современнаго патерика”, когда нашел в своих бумагах подлинное письмо незабвеннаго мудреца-святителя Московскаго, митрополита Филарета к некоему “Превосходительству” (к сожалению, не видно – к кому) следующаго содержания:

“Ваше Превосходительство, Милостивый Государь!

О рукописи, мне сообщенной, желал бы я лично и обстоятельно сообщить вам мои мысли, но, не находя вскоре времени, возвращаю оную при сем.

Убедительно прошу первую статью о ските и его жителях не подвергать гласности напечатания.

Мирские люди боятся обнаружения пороков: монахи гораздо больше боятся похвалы их добродетелям, и разглашение их подвигов может заставить их бежать от места, где сие случилось бы. Сочинитель, надеюсь, не захочет гнать из спокойнаго места невинных людей.

Кроме сего, есть в статье то, чего не одобрит обыкновенная цензура. При случае объясню обстоятельнее.

Призывая благословение Божие, с истинным почтением и преданностию пребываю Вашего Превосходительства покорнейший слуга Филарет, Митрополит Московский.

Мая 2,1848”.

Вот, между прочим, причина, объясняющая ту скудость сведений относительно современнаго подвижничества у нас на Руси, о коей я упомянул выше. Не в духе монаха говорить о своих добродетелях – это противно его душе, это страшно вредит его духовному преуспеянию, и он готов скрыться от самого себя, только бы не уведала шуйца его, что творит десница его. И эту “сопрятанность”, эту сокровенность чтут и берегут все, кто около подвижника, не выносят наружу его подвигов, пока Господь не позовет его в горний мир. Но до того времени, как я говорил уже, многое и забывается, и приходится по крохам собирать оставшияся крупицы его подвигов, как плод его духовной сокровенной жизни. А в полноте своей она ведома только Богу…

Радость сеятеля

Слава Богу, доброе слово – что доброе семя: когда падает на добрую почву, то приносит и добрый плод. И этот плод радует сердце сеятеля. Но ведь сеет человек, а возращивает Бог, а потому сеятель и должен все приписывать Богу и благодарить Его, что не отверг его малаго труда.

Приглашал я своих читателей вместо табаку и разных безделушек посылать нашим христолюбивым воинам книжки духовнаго содержания, начиная с свята-го Евангелия и кончая разными брошюрками и листками духовнаго содержания. И спасибо добрым людям: откликнулись и доселе откликаются на мое приглашение. Один добрый человек уже два раза присылал по тысяче рублей – пред праздниками Рождества Христова и Святой Пасхи; особенно меня тронуло пожертвование учеников духовнаго училища, собравших из своих грошей, даваемых им родителями на булку, несколько десятков рублей и приславших в редакцию “Троицкаго Слова” на “красное яичко” воинам в виде “Троицких листков” и книжек. Теперь получил я 86 руб. 20 кои. при таком письме: “Покорнейше просим редакцию “Троицких Листков” собранныя нашим причтом деньги 75 р. 70 к., во время двухдневнаго крестнаго хода по селу и с молебнами, непрерывно по 18 часов в день, употребить на духовную пищу слова Божия нашим милым воинам – чудо-богатырям, находящимся в окопах; и еще примите нашу трудовую жертву собранную нами, попечителями по селу, 10 руб. 50 коп. на это святое дело. Это считаем мы дороже табаку, папирос и разных безделушек. О получении сих денег просим нас уведомить… Церковные попечители села Удельной Маяти, Никол. Уезда, Самарской губ. – Евлампий Тихонов Фадеев и Виктор Степанов Каштанов, а за них неграмотных, по их личной просьбе, и за себя расписался Василий Т. Пахомов”.

Спасибо вам, православные, за вашу любовь, за то, что знаете: в чем больше всего нуждается православная русская душа, что укрепляет дух нашего воина христолюбиваго, и питаете его тем, что ценит он дороже всего…

№ 330–333
Церковный предания и митрополит Филарет об успении Богоматери

I

Из всех праздников в честь Пресвятыя Владычицы нашей Богородицы праздник Ея славнаго Успения есть наиболее торжественный; в Ея успении открылась неизреченная слава Ея как Матери Жизнодавца и в преславном преставлении Ея на небо Она возвеличена превыше Херувимов и Серафимов. Вот почему святая Церковь почитает благопотребным приготовить чад своих к достойному празднованию сего события особым двухнедельным постом, а в дивных высокохудожественных песнопениях своих на этот праздник устами лучших своих поэтов-песнотворцев, святых друзей – Иоанна Дамаскина и Космы Маиумскаго – прославляет Матерь Божию яко воскресшую от мертвых силою Сына и Бога Своего.

Наша святая Русь особенно чтит этот великий праздник. Сколько храмов, даже соборных по городам посвящено Успению Приснодевы Богоматери! В великой церкви Киево-Печерской Лавры с благоговением чтится икона Ея Успения, по преданию, Ею Самою врученная созидателям храма при их отправлении в Россию из Царяграда. Есть и другия иконы Богоматери, Ея Успения, прославленныя чудесами, в числе коих есть в Московском Успенском соборе благоговейно чтимая икона, написанная чудотворцем Петром, митрополитом Всероссийским. Все это свидетельствует о глубоком уважении к древнему церковному преданию об обстоятельствах сего события в жизни Богоматери, – о том, что православная Церковь приемлет это предание с такою же уверенностию в его истинности, как например, приемлет и предание об обстоятельствах Ея рождения, об Ея родителях и под. Вот почему с тяжелым чувством прочитал я, да, вероятно, и не я один, статью о. протоиерея Стефана Остроумова в “Отдыхе Христианина” за минувший год “О мнениях в области богословия”, в которой он, полемизируя со мною, сводит древнее предание, послужившее канвою для праздника Успения Богоматери, к простому “частному мнению” – не больше того. Как “частное мнение”, это предание, по его, о. Остроумова, мнению, вовсе не обязательно для всех православно верующих: хочешь – верь преданию, не хочешь – не верь; это ни мало не повредит твоему православию. Но, позвольте, Церковь есть союз любви: не больно ли будет мне, если мой брат, мой ближний, в праздник Успения Владычицы нашей Богородицы, скажет мне: да ведь это только “частное мнение”, будто Она так преселилась к Своему Сыну и Богу, как говорят Четьи-Минеи и песни церковныя, а может быть дело было и вовсе не так – умерла просто, как и все праведники, и конец… Вот почему, когда в “Отдыхе” появилась первая статья о. Остроумова, с недоверием коснувшаяся предания об успении Богоматери, я поставил ему прямой вопрос: “Правда ли, что он не считает фактом церковное предание о вознесении с телом Богоматери? Ужели он думает, что это только “благочестивое мнение?” Как же нам быть с праздником Успения Ея? И где же мощи Ея? Если о. протоиерей верует вместе с Церковию, что “в молитвах Неусыпающую гроб и смерть не удержали”, то пусть скажет это открыто: иначе мы вправе думать, что он не верит сему церковному преданию. Ведь это сугубый соблазн со стороны о. протоиерея”. Что я был вправе поставить ему такой вопрос, это подтвердили и мои читатели: я получил несколько скорбных писем по этому поводу и лично слышал одобрение моему запросу, обращенному к о. Остроумову.

И вот о. Остроумов печатает в том же журнале статью в 17 страниц, в которой все же от прямого ответа на мой вопрос уклоняется: он всячески старается расшатать доверие к преданию; из смысла всех его доводов выходит, что предание не заслуживает веры, но прямо сказать этого он не хочет. Да и для чего ему это? Довольно подорвать доверие, и тогда предание само собою в глазах читателей обратится в легенду, может быть, и благочестивую, но едва ли достоверную. Перечитайте все его доводы, и вывод будет именно такой. Понятно, что о. протоиерей – не мирянин, что ему неловко так прямо и ответить на мой вопрос: да, я считаю это предание только “частным мнением” – кому-то пришло на мысль, что, вероятно, Матерь Божия скончалась как-нибудь не так, как прочие смертные, при Ея кончине должно быть вот то и то… Вот это мнение кто-то и облек в легенду, внес его в писания, приписываемыя св. Дионисию Ареопагиту, а потом приняли “мнение” за факт, составили каноны, стихиры, написали проповеди, установили праздник; довольно сомнительная легенда, на основании вымышленных фактов, облечена в одежду поэзии, поэма – превратилась в исторический факт, тогда как научныя исследования приводят как будто к тому выводу, что верить этой легенде не следует…

Правда, о. Остроумов не говорит этого. Но еще бы он, протоиерей православной Церкви, сказал, что в предании нет ни зерна исторической истины: ведь это был бы, действительно, соблазн для православных, в простоте сердца верующих церковным преданиям. И о. протоиерей предпочел отвлечь мое внимание от возможности такого соблазна на другие соблазны… в области церковнаго управления! Ему хотелось бы, чтобы я, оставив защиту церковных преданий, пустился, подобно священнику В. Востокову, в обличение “невежественных проходимцев”, “безумных монахов”, “распутных крестьян”, которые “имеют такое значение в делах Церкви, какого не имели в самыя мрачныя времена”. Не правда ли, не дурной отвод от поставленнаго ему в упор вопроса: верит ли он церковному преданию об успении Богоматери? Оставьте-де меня в покое, верю я или не верю – не ваше дело; лучше вот займитесь-ка “распутными крестьянами” да разными “проходимцами”…

Нет, о. протоиерей, ведь так делают только раскольники наши да сектанты: разбитые в одном пункте своих заблуждений – хватаются за другой; а мы доведем свой спор до конца. Я поставил вам вопрос, вот вы и дайте мне прямой ответ. Вы приводите ряд доводов в пользу той мысли, что сказание об успении Богоматери не есть общецерковное предание, а только “частное мнение”; приходится делать вывод, из этих доводов, но было бы надежнее, если бы вы сделали это сами. Ведь вот вы сделали же вывод из моих статей: “Истина нам не дорога, но дорога форма, внешняя связь народа с Церковью, одежда веры, а не самая вера, не жизнь по вере”… Но я совсем не согласен с таким вашим выводом из моих статей: я просто приемлю предание церковное об успении Богоматери, приемлю купно с св. Димитрием Ростовским, с нашим великим учителем Церкви митрополитом Филаретом, со всею нашею православною Церковию, которая чтит Успение Богоматери великим праздником, имеет множество храмов, сему празднику посвященных, воспевает священныя песни, в коих прославляются как факты, не только Ея кончина, но и необретение тела во гробе, и явление Ея Апостолам на третий день. Вот это, приемлемое учреждением праздника Церковию предание для меня и, думаю, для всех православно верующих есть истина, которая нам дорога, но которую вы, о. протоиерей, колеблете своими недостаточно обоснованными суждениями; это не форма, не “одежда веры”, как вы выражаетесь, а дорогая нашему сердцу святыня веры, свято хранимая от веков древних. Ведь если бы предание в данном случае было только “частным мнением”, как вы утверждаете, то зачем Церковь установила праздник, да еще такой торжественный в честь Успения Богоматери? Зачем приняла песнопения, прославляющия факт Ея воскресения, на деле не бывший? Богоматерь умерла, как и все смертные, погребена, место Ея погребения известно всем христианам, но вот странно: никто, никогда ни слова не говорит на протяжении веков об Ея мощах, тогда как почитание мощей идет от первых веков христианства; известны мощи многих апостолов, а о мощах Матери Божией нигде, никогда, ни в каких памятниках древнехристианской литературы ни слова… Не есть ли это доказательство, что и говорить о них не было повода: их не было, Богоматерь, как и говорит нам предание, в третий день по своей кончине силою Сына и Бога Ея воскрешена и взята в небесныя селения. В праздник Успения Церковь и прославляет это событие. Верующие и не задумываются, приемлют верою, что так и было. И вдруг им доказывают, что это предание есть только “частное мнение”, что, следовательно, верить ему не обязательно, следовательно, можно думать, что и факта, прославляемаго Церковию, не было, что это… но я не дерзаю произнести слово, которое было бы оскорбительным для матери-Церкви, но которое само напрашивается из сказаннаго. А между тем соблазн, посеянный вами, о. протоиерей, уже дал свой плод: большая светская газета обрадовалась случаю бросить мне обвинение в “глубоком соблазне в России и заграницей”, назвав нас вместе с архиепископом Антонием Харьковским, для большаго соблазна, считающими себя “передовыми богословами”, и упрекнуть “в скудости познаний и незнании духа и основ своей православной веры”. А ея читатели, разные полуинтеллигенты, без сомнения, пришли к заключению, что предание о празднике Успения есть вымысел, а отсюда недалеко до заключения, что в нашей православной Церкви таких вымыслов и немало…

Вот почему я долгом считаю хотя кратко пересмотреть доводы о. Остроумова, по его мнению, ослабляющие достоверность предания. Буду следовать за ними в порядке, как они приводятся в статье о. протоиерея.

Первый довод. “Верование в воскресение и вознесение Богоматери неразрывно связано с праздником Успения Ея и только с одним этим праздником. В остальных праздниках Богоматери и во всем широком круге песнопений Ей, в канонах, догматиках, богородичных, тропарях, в древнейшем акафисте Благовещения, верование в воскресение и вознесение Богоматери не отразилось, не оставило следа”.

Что же из этого следует? Ужели то, что предание не заслуживает веры? Стало быть, Церковь, сей столп и утверждение истины, погрешила, учредив праздник Успения и приняв потом все песнопения в честь его в свое богослужебное употребление? Стало быть, она сама введена и своих чад ввела в заблуждение? Не наоборот ли: не грешно ли не верить тому, чему она, очевидно, верит? Ужели святые отцы, учреждая сей праздник, так и не подумали о том, что делают? Принимая в состав церковных служб песнопения, полныя подробностей, так и не задумались: да справедливо ли самое предание то, на основании коего составители песнопений прославляют Матерь Божию? И угодно ли будет Ей, Матери Света, такое прославление, в коем, может быть, кроется простой вымысел? А что в других песнопениях нет упоминания об обстоятельствах преставления Матери Божией, то ведь большинство этих песнопений принадлежит тем же авторам: исчерпав событие успения Богоматери в песнопениях на праздник Успения, они не имели надобности и повода поминать о нем в других песнопениях, а другие песнописцы не писали на успение, потому и не говорят в своих творениях об этом событии. Было бы также особенно странно требовать упоминания о событиях успения в акафисте Благовещению. В высшей степени странна ссылка на слово митрополита Филарета Московскаго, который будто бы говорит, что “это название (Успения) пробуждает мысль не о торжестве и славе, но о смерти”. Буквально такого выражения у святителя Филарета во всех его 16-ти словах на праздник Успения – нет. Он говорит только, что “святая Церковь хотела избежать наименования смерти, говоря о Матери Жизни”, и что “наименование сна для означения смерти заимствовано ею из уст Спасителя: Лазарь друг наш у спа, сказал Он Апостолам, когда по силе Своего всеведения возвещал им о постигшей Лазаря смерти, находясь вдали от места его кончины. Видно, что это был новый язык: потому что Апостолы не поняли его, и Господь нашел нужным перевести Свое изречение на их обыкновенный язык: Лазарь умре. О торжестве и славе, как видите, в словах святителя нет и помину. Как относился великий святитель Филарет к преданию об обстоятельствах успения Богоматери, я скажу дальше; теперь же замечу только, что о. протоиерей тщательно замалчивает все 16 слов Филарета на этот праздник и, конечно, потому, что они своим содержанием совершенно опровергают все, что о. Остроумов говорит против предания. Тщательно замалчивает о. Остроумов и тот факт, что святитель Филарет не только устроил при Троицкой Сергиевой Лавре Гефсиманский скит и в нем храм, посвященный воскресению Богоматери, но озаботился переводом с греческаго и чинопоследования, совершаемаго в Иерусалимской Гефсимании на третий день после Успения Богоматери (17 августа) и установил в своей Гефсимании подобный же праздник воскресения Матери Божией, празднуемый и поныне. Обо всем этом о. протоиерей и не подумал. А следовало бы… Ведь вот пользуется же о. протоиерей “Начертанием церковно-библейской истории митрополита Филарета”, чтобы доказать, что сочинения Дионисия Ареопагита признаются неподлинными не только обыкновенными историками, но и “самим Филаретом”: почему бы не разобрать и то, что говорит в своих словах и беседах на Успение Богоматери великий святитель Московский? Но это было не в интересах о. протоиерея. А мы ему скажем: свое “Начертание” Филарет писал еще в молодости, будучи архимандритом, а слова на протяжении всего святительскаго служения; если тут встречается некое противоречие, то уж, конечно, надобно отдать предпочтение святителю старцу пред архимандритом, еще только начинавшим свою ученую деятельность. А вернее, что противоречия тут и нет: в “Начертании” Филарет говорит вообще о сочинениях, приписываемых Дионисию Ареопагиту, в коих нечто сохранилось и, действительно, принадлежавшее сему апостольскому мужу, и святитель Филарет считал вот эти сказания об успении Богоматери подлинными и широко пользуется ими в своих словах. Нельзя же, в самом деле, допустить и мысли о том, чтобы святитель-мудрец забыл, что он писал в “Начертании”, или же намеренно утверждал достоверность сказаний, которыя сам же считал неподлинными. Это было бы оскорблением памяти благоговейно чтимаго иерарха не только Российской, но и Вселенской Православной Церкви. Поэтому лучше бы о. Остроумову вовсе не упоминать о том, что говорится в “Начертании”.