Текст книги "«Козни врагов наших сокруши...»: Дневники"

№ 195
Живы ли мы?
(Мое доброе слово верующим интеллигентам)

Часто приходится слышать от людей верующих, да и самому повторять: тяжелое время! вера гаснет в сердцах, зло надвигается отовсюду, а отпора ему нет, жить тяжело!

Все это – безспорная истина. Но ведь надо же поискать и причину этого тяжелаго положения. В самом деле: ужели оно так безвыходно, что остается только в отчаянии сложить руки и ждать общей погибели?

На одну из многих причин, хотя, может быть, и не главную, мне и хотелось бы указать… Прошу только выслушать меня без всякаго предубеждения: ведь я буду говорить с людьми верующими, а кто в Бога не верует, тот и не читай этих строк.

После моего возвращения с Афона меня со всех сторон засыпали вопросами: что? как? почему?..

Отвечаю: подождите немного, не спешите: напечатаю свой доклад Святейшему Синоду – узнаете, в чем дело; только, ради Бога, не верьте газетам: так много в них лжи, клеветы, извращения фактов и всего дела, что трудно вам разобраться.

Появился мой отчет. Кто прочитал его – успокоился, если только верил мне, не считал меня лжецом. Иной, правда, высказывал еще недоумения, но они касались не сущности дела, а отношения к нему нашей печати. Но это уже другой вопрос…

Но большинство интеллигенции (опять говорю только о верующих) доселе не знает о существовании моего доклада и продолжает, опираясь на старыя газетныя сплетни, допрашивать меня: что там вы наделали? что делает наше посольство?..

– Да вы читали мой отчет?

– Где? Какой отчет?

– Напечатан в “Церковных Ведомостях”, “Москосковских Ведомостях”, “Колоколе”, в моем “Троицком Слове”, во всех 60-ти “Епархиальных Ведомостях”, в некоторых патриотических газетах, честно относящихся к вопросам церковной жизни.

– Признаться, не читал. А вот в “Речи”, в “Биржевке”, в “Русском слове”… пишут то и то…

Что на это скажешь?..

Ведь, всеконечно, иудейския и иудействующия газеты, да и наши лжепатриотические “Дымы”, “Гражданины” и им подобные органы, пропитанные какою-то непонятною ненавистью к правящей церковной власти, к ея представителям, не станут печатать моего отчета. Вот вырвать из него несколько строк, исказить их, окрасить в желаемый цвет – это они, пожалуй, сделают еще, а проще всего – замолчат. Та к откуда же вы, верующие интеллигенты, можете знать истину о том, что творится в церковной жизни, когда не хотите в руки брать наших газет, когда – стыдно сказать – не знаете об их существовании? Что нам делать с вами, как осведомлять вас о том, что как будто интересует вас?.. Уж не рассылать ли вам всем по адрес-календарю свои статьи, все то, что, по нашему мнению, должно бы вас интересовать из нашей церковной жизни? Кажется, готовы бы мы и это сделать, по мере сил и средств наших, да будете ли читать-то? Простите: плохо верится этому. В беседе личной вы как будто интересуетесь, а когда скажешь вам: прочтите, ну, положим, в “Церк. Вед.” или хотя бы в моем “Тр. Слове”: там я подробно все изложил, – слышишь вопрос: “Троицкое Слово”? Что это за издание? Никогда не слышал! Вы бы напечатали свою статью хоть в “Новом Времени”: все бы прочитали… Но что вы поделаете с этим газетным барином, с “Новым Временем”, когда туда не всякаго из нас, даже архиереев, пускают? Об органах, находящихся в руках жидов и их приспешников всякаго рода, – нечего и говорить: там готовы насмеяться над нами, наклеветать на нас, а напечатать наше слово – ни-ни, ни за что!! Ужели это вам неизвестно, верующие русские люди?

– А кто знает о ваших изданиях, – слышу я в ответ: – кто слыхал о каком-то “Троицком Слове”, кто читает скворцовский “Колокол”?

– Да, вот о “Троицком Слове” я говорю вам: всего стоит 1 рубль в год, за 50 номеров, и есть у меня небольшая семья читателей, тысяч пять, которые не ленятся посылать этот рубль в редакцию (говорю: не ленятся, ибо у кого же из “интеллигентов” рубля не найдется?), а что касается “скворцовскаго” “Колокола”, то – простите: это пренебрежительное прилагательное показывает только ваше предубеждение против газеты, основанное на постоянных клеветах на нее со стороны читаемых вами “Биржевок”, “Речей” и прочей иудейской челяди. Правда, кто без греха, особенно в ежедневной спешной газетной работе; может делать промахи и “Колокол”, но все же это орган, заслуживающий благодарности со стороны православных русских людей: в нем сотрудничает до 15-ти иерархов, почтенные профессора духовных академий, многие протоиереи и церковные деятели, нимало не стыдясь, а за честь почитая подписывать в этой газете свои имена… А вот вы как будто стыдитесь в руки взять эту газету… Что ж? “Биржевка” или “Вечернее Время”, с их сотрудниками из расстриг или прогнанных со службы “профессоров”, в ваших глазах осведомленнее и авторитетнее “скворцовской” газеты?..

Но пусть “Колокол” – неважная газета; нас, православных русских людей на Руси наберется не один миллион: почему же не создадим мы своей хорошей православной газеты ежедневной? Не стыдно ли нам, что жиды сумели захватить в свои поганыя руки сотни наших газет, а мы не можем поддержать – не говорю уже новую создать – а хотя бы поддержать одну уже существующую газетку?! Ведь все и дело в том, что при ничтожных средствах трудно поставить газету так хорошо, как бы хотелось.

Впрочем, пожалуй скажут, что я рекламирую “скворцовскую” газету. Ну, давайте же издавать свою церковную газету! Надо сознаться, что газета стала потребностью современнаго интеллигентнаго человека, как чашка утренняго чая или кофе, как… для курящих папироска. И вот встает русский человек, садится за чай и берет… жидовскую газету… И ныне, и завтра, и так изо дня в день впитывает он в себя, незаметно для самого себя, яд отрицания, яд вражды ко всему родному, святому, церковному, невольно перевоспитывает себя, подменивает свое миросозерцание, свои понятия, воззрения, а затем и – свои сочувствия, склонности. Проходят годы; и если бы человек вздумал в добрую минуту оглянуться на самого себя, сравнить себя в настоящий момент с тем, чем он был десятки лет назад, в отношении к Церкви, к церковной власти, к народным идеалам, то себя не узнал бы… А ведь казалось бы, да и наше самосознание говорит, что душа – не то, что тело: она всегда должна быть одна и та же, все, что она скопляет в жизни: знание, опыты, наблюдения – все это “благоприобретенное” должно бы ею усвояться разумно, не изменяя ея самой, не подменивая нашего “я”… Наше “я” должно бы быть хозяином в том, что приходит к нему извне, разбираться в том, что доставляет ему и наблюдение, и чтение, и опыт… Доброе усвоять, худое отбрасывать. Не позволять вторгающимся в душу недобрым впечатлениям хозяйничать, порабощать душу, а выпроваживать вон этих непрошенных гостей. А если можно, то и двери пред ними затворять поплотней, – т. е., вовсе в руки не брать этих пахучих газет, журналов и книг. Надо оберегать свою душу от этой нечисти.

Надо еще и то сказать: слишком не бережливы мы на время. Еще в старой грамматике Востокова мы учили: “Время драгоценно; ничем его не замените; худо – не беречь его; употреблять его на зло – еще хуже”. Приходится ныне напоминать эти азбучныя истины современному интеллигенту, особенно когда идет речь о чтении. Читают все, что подсунут изобретательные авторы и редакторы – из “текущей литературы”, читают как новинку, лишь бы читаемое щекотало чувство пытливости или – питало ту или другую страсть. А взять в руки хорошую, особенно духовно-нравственную книгу – все недосужно: так и вся жизнь пройдет – не соберутся прочитать! А жизнь течет и течет, дни за днями, годы за годами, смотришь – уже надвигается и старость… С каким багажом пойдем туда, откуда нет возврата? Добрых дел нет; покаяния не приносим; молитва молчит; а душа полна газетнаго мусора… Страшная пустота, и отсюда – томление духа!

Я говорю с верующими и потому напоминаю о грядущей развязке, о неизбежной катастрофе в личной жизни каждаго. Но и в настоящей земной жизни потеря времени невознаградима. Англичане говорят: “время – деньги”. Нет, его не купишь ни за какия деньги. Вчерашняго дня не вернешь. А между тем, пустое чтение газет страшно засоряет душу, приучает ум к верхоглядству, легкомыслию, непростительной самоуверенности, рассеянности, делает неспособным к серьезному труду, сосредоточенности и напряжению мысли, – кто из нас не знает сего по опыту? Знаем, и однако же – как только встанем с постели, сядем за чай – так подавай газету, да еще не одну…

А в наше время это вдвойне стало опасно: враги Церкви и государства от лично подметили эту нашу слабость и пользуются ею, чтоб отравлять нас тем ядом, о коем я говорил выше. И ведь вот что больно: они принимают все меры, чтобы мы не могли иметь под рукою противоядия. Нынешнее лето пришлось мне два раза пересечь Россию с севера на юг и обратно по разным железным дорогам, и что же? Нарочно на всех узловых станциях спрашивал газеты патриотическаго направления и нигде – ни одного номера ни “Колокола”, ни “Моск. Вед.”, ни “Русскаго Знамени”: даже мальчишки-продавцы будто стыдятся этих названий! Зато “Речи”, “Рус. Слова”, разных “Утр” – таскают целыя кипы. Замечательно, что когда я спрашивал “Моск. Вед.”, то на нескольких станциях мне подсовывали “Русския Вед.”. А на мое замечание, зачем меня обманывают, – отвечали: “Да ведь и эти в Москве издаются!” Это, конечно, не случайность: это – бойкот порядочных изданий, это – заговор против русскаго человека, это – намеренное отравление его ядом современных мудрований. И никому из нас дела до того нет! Никто не пожалуется на это кому следует; на против: спокойно дают деньги продавцам и берут себе порцию яда, именуемаго газетою, и читают, хотя иногда и отплевываются, как от плохой папироски. И это – все, не исключая самых добрых патриотов: “Что же делать, если другой газеты не найдешь?”… Вот и весь наш протест!

Иногда приходит на мысль: да живы ли мы? Не умерли ли? Не бродит ли вместо нас по Русской земле одна тень наша? В самом деле: если правда, что мы еще живые русские православные люди, люди, в Бога верующие и Русь свою любящие, то как объяснить это равнодушие наше ко всему, что творится вокруг нас, это непростительное непротивление злу, нас же отравляющему? Я не об одних газетах говорю: присмотритесь к жизни общественной; где вы, русские православные люди?! Киев посылает в Государственную Думу лютеранина: не стыдно ли всей Руси из-за этого выбора? Не нашлось, видите ли, в колыбели русскаго Православия, в матери городов русских, человека православнаго! Москва избирает себе в головы католика: этого еще недоставало для сердца православной России! Всюду почти верховодит инородец, инославец, а если и русский по имени, то хуже всякаго инородца! О том, верует ли человек в Бога, ныне при разных выборах и не спрашивают! А уж о Православии не смеют и вопроса ставить… Правду сказал мне недавно один мудрый святитель: “Не обманываем ли мы, пастыри, сами себя, когда считаем паству свою миллионами? Посмотришь поближе, – язычество и неверие в интеллигенции, язычество и суеверие в простом народе: где же христианство? Много ли среди нас христиан?” Другой сказал: “Меня больше всего страшит это, – сказал бы я – какое-то академическое отношение русских людей к тому, что переживает ныне Россия. “Истинно русские” люди немало говорят, читают умныя лекции о задачах и идеалах “правых” сообществ и, в то же время, ссорятся между собою на радость врагам, а дела, настоящаго дела, не видно, как будто дело делать – не их забота… Мертвеем мы, умираем!”…

Простительно было такое “академическое” отношение к положению дел на Руси тогда, когда темныя силы не выходили наружу, не работали так открыто, так энергично для разрушения Церкви и Отечества нашего. Теперь – совсем иное дело. На наших глазах ведется подкоп под все основные устои нашей Руси православной; мы не можем не видеть, как постепенно, но и настойчиво, постоянно, камушек за камушком, песчинку за песчинкой извлекают из под основания Руси, как подменивают, перевоспитывают миросозерцание нашего народа, как отравляют ум и сердце его разлагающими учениями социализма, атеизма и прочих жидами изобретенных “измов”… Если мы живы, если еще не отпали, как мертвые члены, от живого народнаго тела, то ужели не чувствуем боли от всего этого? Да кто же, как не мы, мыслящая часть народа, должны и чувствовать, и сознавать, и целым сердцем искать выхода из такого положения, искать спасения для народа и для себя, стоять во главе народа и руководить им? Не пастыри только, но всякий преданный Церкви, любящий Родину-мать, должен болеть их болезнями, страдать сердцем их страданиями, а не ограничиваться академическими рассуждениями: такия рассуждения только обличали бы нас, что мы стоим где-то в сторонке и не живем одною жизнью с Русью, а смотрим на нее, как на нечто для нас внешнее, постороннее… И если мы ничего не придумываем, ничего не делаем для спасения народа, то что же может придумать сам народ, котораго всячески сводят с исторических путей, уводят подальше от Церкви, сбивают с толку, отравляют сектами, недоверием к власти, пьянством, хулиганством (поблажая этим порокам безнаказанностью)? Было время, когда не тронуто было религиозное миросозерцание народа, и тогда среди народа росли и в иную трудную минуту выходили Минины, а ныне их что-то не видно…

Вот и думается: если бы мы были живы, то поменьше говорили бы, а побольше делали.

Если бы были живы, то понимали бы всю опасность переживаемаго времени для нашего народа, для Церкви нашей, для Отечества.

Если бы были живы, то теснее объединялись бы, прощали бы друг другу некоторое разномыслие, ценили бы друг в друге то, что дорого, исправляли бы друг друга не сарказмами, не безсердечной критикой (оставим эти средства нашим врагам!), а спокойным словом любви и взаимнаго братскаго вразумления.

Если бы были живы, то давно бы была у нас своя церковная хорошая ежедневная газета, которая освещала бы с православной точки зрения все явления современной жизни: церковной, общественной, государственной и отвечала бы на запросы этой жизни твердо, ясно и спокойно-авторитетно…

Если бы мы были живы, то не посмели бы продавцы отказывать нам в правой газете, не смели бы обманывать нас, предлагая либеральный листок вместо хорошей газеты только потому, что и этот листок издается в Москве…

Если бы мы были живы, то и в Государственной Думе, в Государственном Совете, да и во всех государственных и общественных учреждениях большинство состояло бы из русских православных людей, и вся жизнь государственная шла бы по намеченным нашею историей, нашими мудрыми предками путям.

Но что говорить о том, чего не видишь? Если действительность резко противоречит мечтам?

О, как бы я был рад убедиться, что я ошибаюсь, написав эти строки, что мы, т. е., все те православные русские люди, которые называют себя “правыми”, еще способны дать дружный отпор нашим общим врагам, способны отбить у них захваченные ими позиции и помочь несчастному народу, сбиваемому с историческаго, Богом ему указаннаго пути, вернуться на этот путь и пойти к своему великому назначению! Как бы мне хотелось громко крикнуть на всю Русь Православную:

– Человек, кто жив? – Отзовися!..

Только не словом: слов довольно, а делом, делом любви к Церкви Православной, нашей матери благодатной, делом любви к Родине многострадальной, делом любви к народу, смущаемому в своей совести, делом любви к Царю – Помазаннику Божию…

№ 196–197
Смиренномудрие Православия

I

В святоотеческих писаниях, как в мало разработанных алмазных копях, часто встречаются такие чудные бриллианты, что глядишь на них – не налюбуешься, вдумываешься в глубокий смысл этих, воистину, духоносных изречений и – не надивишься их чистоте, истинности и жизненности…

Вот одно из таких изречений, записанное тысячу триста лет назад, на Богошественном Синае, но имеющее особенную ценность для нашего времени. Как будто великий авва Иоанн, автор дивной “Лествицы, возводящей на небо”, нарочно записал его для нас, отдаленных его духовных потомков и учеников. Внимайте, православные люди!

“Невозможно пламени происходить от снега; еще более невозможно быть смиренномудрию в иноверном или еретике. Исправление сие (то есть качество, добродетель) принадлежит одним православным, благочестивым и уже очищенным” (“Лествица”, сл. XXV, гл. 33).

Дивное слово! Святая истина!

Само собою понятно, что святый Лествичник под словом “смиренномудрие” разумеет не смиреннолукавствие, какое свойственно неправославным, равно и под словом “православные” разумеет не тех, кто числится таковым только по метрикам. “Смирение, говорит он, есть безыменная благодать души, имя которой тем только известно, кои познали ее собственным опытом”; это не есть особая добродетель; это – общее свойство всех добродетелей, совершаемых православным христианином; это – аромат, которым благоухает душа православнаго и все его деяния; это – постоянное настроение его, воспитываемое им в себе, по заповеди Господа: научитеся от Мене, яко кроток есмь, и смирен сердцем (Мф. 11, 29); это – христоподражательное свойство христианской души, сообщаемое ей благодатию Христовою и привлекающее к ней сию благодать. А область воздействия благодати спасающей есть святая Церковь с ея богоустановленными Таинствами, ея постоянным общением с Церковию небесною и с Самим Главою ея – Господом Иисусом Христом в святейшем Таинстве Евхаристии. Посему наше святое Православие носит в себе, как существенный нравственный признак своего божественнаго происхождения и чистоты – христоподражательное смиренномудрие.

Недавно вышла книга г. Ю. Колемина: “Римский духовный цезаризм”. С удовольствием прочитал я это произведение православнаго мирянина, вступившаго в единоборство с ученым папистом Пальмиери. На всех пунктах православный самоучка-богослов разбивает своего противника православным понятием о Церкви, как о живом теле Христа, как об организме любви, объемлющем всех спасаемых во Христе, – везде отнимает у него почву из-под ног и остается неуязвим со стороны ученаго паписта. Да, Церковь есть живой организм любви, вся покрывающей, вся оскудевающая в нас восполняющей, ибо Глава ея – сама воплощенная Любовь. Но в порядке нравственных понятий смиренномудрие есть матерь самой любви, ея основа, первая ступень к совершенству и к любви в лествице блаженств евангельских. Сама воплощенная Любовь глаголет: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Гд е нет смирения, там нет места для любви. Только смиренным дается благодать истинной любви. Рим все свое миросозерцание построил на началах права, и притом языческаго, а холодное право не уживается с приснопламенеющею любовью. Гд е проявляет себя одно право, там открывается дверь гордыне, а где возносит голову гордыня, там нет и тени любви.

Орган любви есть сердце, а сама любовь есть смирение сердца. Кто не способен смириться, тот не способен и любить. Я скажу больше: тот не способен восприять в свое существо великую святыню – самый дух Православия как истиннаго христианства, ибо, воистину, “исправление сие принадлежит только православным”, и притом “живущим благочестиво”, в своей жизни осуществляющим идеалы Православия и даже – “уже очищенным”, победившим в самих себе страсти или же, по крайней мере, всеми силами стремящимся к такой победе. Позволю себе пополнить раскрытие понятия о Православии, сделанное г. Колеминым, подчеркнув в нем именно этот существеннейший признак – смиренномудрие. Конечно, и латинские богословы могут сказать, что и у них смирение – на первом плане, ибо где безусловное, слепое послушание авторитету, там нельзя же отрицать и доли смирения. Но в том-то и разница, что там смирение мертвое, рабское, внешнее, подневольное, а в Православии оно живое, деятельное, внутреннее, свободное, как атмосфера жизни, как дыхание всех объединяющей любви Христовой. Если нужен авторитет, то он имеется и у нас налицо: это – сама Церковь, Христом возглавляемая. Любя ее беззаветно, мы смиренно склоняемся пред ея авторитетом, ибо знаем, что она – наша любящая мать и непорочная невеста Христова, она нас не обманет. Мы потому и веруем в нее (верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь), что для нашего ограниченнаго разума в ней так много непостижимаго, а ея Глава – Сам Бог всесовершенный, ее одушевляет Сам Дух животворящий, Дух истины и жизни Податель. И в этой нашей вере в Церковь, в самом основании сей веры, лежит все тот же дух смирения, ибо вера и есть, по ея проявлению в нашей духовной жизнедеятельности, смирение нашего разума пред Божиим всеведением, причем, сей разум рукою смирения восприемлет от Божия всеведения святыя истины веры и, не испытуя ему недоведомаго, слагает их в сокровищницу сердца, как драгоценные самоцветные камни среди камней, так сказать, искусственных, то есть, знаний, добываемых нами посредством наук или опытом жизни.

Я указал на авторитет Церкви. К сожалению, самое понятие о Церкви в среде именующих себя ея сынами не одинаково. Одни – простецы, при слове “Церковь”, прежде всего вспоминают храм Божий, а когда им пастырь говорит, что Церковь православная учит тому-то, начинают смутно – скорее чувствовать сердцем, чем догадываться умом, что это не просто стены храма, а что-то иное, высшее, их уму недоступное, но сердцу родное, и – именно младенчески веруют в Церковь. Другие, коих коснулась европейская цивилизация, под влиянием западных неправославных взглядов, склонны разуметь под словом “Церковь” почти только иерархию, а иные, наоборот, безразлично и народ верующий и самую иерархию, не придавая последней особаго значения. Первое понятие неясно, неопределенно, но его недостаточество покрывается смирением веры в Церковь как Божественное учреждение. Остальные два, как истекающия из западнаго миросозерцания, не могут быть признаны православными. Г. Колемин, вслед за Хомяковым, определяет Церковь, как организм любви, как живое таинственное тело Господа Иисуса Христа. Это согласно с учением Апостола Павла о Церкви. Церковь, как живой организм, объединяет в себе всех спасаемых во Христе, от первозданнаго Адама до последняго христианина, который примет святое крещение, быть может, в последний день мира, в день пришествия Христова. Они вообще объединяются верою, а в Новом Завете – иерархией, или священноначалием, и Таинствами, наипаче же Таинством Тела и Крови Господней: един Хлеб – едино Тело есмы мнози, говорит св. Апостол, вси бо от единаго хлеба причащаемся. И кто хочет не на словах, а на деле быть живым членом сего спасительнаго организма любви, тот прежде всего должен помнить 9-й член Символа веры: верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Слово верую говорит больше, чем слова, “знаю, убежден, понимаю и принимаю”. Верую значит: безусловно приемлю, как истину, хотя и не вполне умом понимаю; доверяюсь всецело авторитету чистой истины, содержимой и возвещаемой Церковию. Верую в Церковь, потому что верую в невидимую очами телесными Главу ея – Господа Иисуса, потому что невидимы телесными очами все члены ея, уже к Богу отшедше, в Церкви небесной пребывающие. Верую, что святая Церковь, в полноте своей, непогрешима, ибо ея Глава – Христос Спаситель греху непричастен и заблуждаться не может. Верую, что когда есть нужда раскрыть ту или другую сторону истины учения Христова для немоществующих чад Церкви, Христос не допустит Своей Церкви, в ея полноте, впасть в ересь. Среди тех, кому Он вверил по преемству от Апостолов хранить чистоту учения Своего, заповедав прочим повиноваться им: слушаяй вас Мене слушает, и отметаяйся вас Мене отметается, – среди пастырей и учителей Церкви, облеченных благодатию священства и руководимых сею благодатию, у Него всегда есть носители и провозвестители чистой истины Его учения, отсекающие свое смышление пред разумом Его Церкви, открывающие ум и сердце свое пред Ним с готовностию исполнить святую волю Его, хотя бы для сего и душу свою положить подобало. “Выходит, – говорит г. Колемин, – что, по латинскому взгляду, в недрах Церкви якобы существует такая отдельная часть, такая корпорация, которая называется “Церковь учащая” и которая, имея по социально-иерархическому положению юридическую монополию веры и благодати, осуществляет эту монополию суверенным учительством. И сие “учительство” выражается в законодательстве по вопросам веры, т. е. в суверенном объявлении догматов веры”. Это, конечно, учение латинское, где все сводится к “юридической” точке зрения, “к монополии”, “суверенитету”. “Ничего православнаго в этом нет”, – говорит г. Колемин. В такой юридической постановке, конечно, нет. Но как в живом теле есть “око”, “ухо”, “руки”, “ноги”, так и в теле Церкви Христовой, по слову Апостола Павла, есть различныя “служения”, и Господь поставляет в ней пастырей и учителей, и мы веруем, что благодать хиротонии не бывает в них тщетна. Апостол говорит, что Господь поставляет их именно в созидание тела Церкви Своей, в назидание, в поучение, в руководительство чадам Церкви. Под их водительством должна “возрастать” Церковь Божия, как нива Христова, как здание Божие. Выясняя смысл слова: “Церковь учащая”, г. Колемин говорит: “Мы признаем это слово, поскольку “Церковь учащая” относится к специальным обязанностям словеснаго учительства, помощи душевной для ищущих благого совета и христианскаго подвига. Этим высоким обязанностям посвящают себя пастыри”. И тут же, в примечании, оговаривается, что тут речь идет “не о благодати рукоположения на совершение Таинств, ни о законном управлении богопоставленными пастырями Церковью Христовой на земле”. “Но если бы светское лицо хотело следовать этому примеру и если бы оно хотело таким образом жертвовать собою на служение другим, то и для него этот путь открыт”. Конечно, в семье родители должны учить своих детей вере и благочестию; конечно, то же должны делать и наставники в школах; конечно, каждый верующий во имя любви должен, если может, помогать спасению ближняго добрым советом, научением, вразумлением.

У нас даже есть целый класс мирян, поучающих вере и догматам веры: это – миряне-миссионеры. В этом смысле, конечно, “вся Церковь Христова есть Церковь учащая”, как говорит г. Колемин. Но это положение требует оговорки. Все это “учительство” мирян, по идее церковности, должно проходить не иначе, как под руководством Богом поставленных пастырей Церкви, с их благословения, по их указаниям, хотя бы в уважении к благодати хиротонии, коей сила не ограничивается только “совершением Таинств и управлением”, но, несомненно, простирается и на их учительскую деятельность, яко преемников апостольскаго служения. А затем миряне учительствующие должны сие делать и во имя христианскаго смирения пред авторитетом Церкви, служителями коей являются носители священнаго сана. Возможно, конечно, что иной мирянин понимает догматы веры глубже иного пастыря, благодатию священства облеченнаго; но ведь в общем-то порядке, даже и помимо благодати хиротонии, пастыри Церкви ближе стоят к источникам вероучения, подготовляются в особых школах, всю жизнь свою посвящают святому делу учения веры – по идее пастырства это безспорно: ведь кто же больше отвечает за чистоту догматов веры, как не пастыри? От самочиния в деле учительства веры происходят ныне все ереси. Нельзя предоставить без всякаго надзора право учительства всякому, кто именует себя православным. Если бы все православные были люди идеальные, смиренные, достаточно сведущие в учении своей веры, тогда еще можно было бы снисходительно смотреть на их учительство; но в наше-то время, когда волки постоянно надевают одежды овчия, когда среди самих именуемых не мало еретичествующих, возможно ли пастырям смотреть спокойно, как расхищается их стадо? Г. Колемин говорит, что епископы и вообще пастыри являются только “свидетелями веры” своих паств. Но если паства-то вся заразится каким-либо лжеучением, то ужели, например на соборе, пастырь должен свидетельствовать веру своей еретичествующей пасты? Нет, охрана чистоты догматов веры, составляя обязанность всей Церкви, в частности, в отношении к отдельным паствам, лежит, главным образом, на пастыре их. Я счел полезным сделать эти оговорки к книге г. Колемина, ввиду той опасности, какая грозит нам от утверждения, без всяких оговорок, будто каждый член Церкви имеет право учительства…

II

Обращаюсь к главному предмету, о коем говорит книга г. Колемина.

Папист, коего ум пропитан юридическими началами, непременно требует и в области догматов веры строго логических построений, до йоты определенных, поставленных на то место, какое укажет ему его схоластически настроенный ум. А поелику богооткровенныя истины веры далеко не укладываются в эти рационалистическия рамки, то он и создал себе авторитет в лице папы, который требует безусловно принимать, как непогрешимую истину, все то, что он признает за истину. В сущности, он хочет уложить все истины веры в рамки знания, не давая места самой вере. Таким образом является горделивое поползновение объять умом необъятное. Но это, как я сказал, ему не удается, и вот он заставляет верующих насилием – авторитетом – веровать чему? во что? Веровать уже не в Святую Соборную и Апостольскую Церковь, а – в папу, в его авторитет, без котораго будто бы нет авторитета и Церкви.

Страшно за человека, который берет на себя, – нет, надо сказать сильнее – похищает у Церкви, у Самого Христа, вечной Главы Церкви, Его Божественный авторитет! Как будто недостаточно, по крайней мере для Церкви земной, сей Главы и необходима еще видимая глава – папа! Да ведь одна мысль об этом есть уже оскорбление Христа, есть акт неверия и вместе страшной гордыни человеческой! Напрасно паписты читают слова Символа: верую во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь; им следовало бы читать: верую во единаго папу… Ибо, как ни странно это: желая олицетворить Церковь, они насильно заставляют веровать в авторитет папы, поставляя сей авторитет на место авторитета Церкви, и получается вера в папу…

Та к наказана горделивая попытка ума человеческаго заменить веру знанием, смирение пред авторитетом Церкви как живой носительницы и провозвестницы истины Божией, руководимой Духом Божиим, – безусловным, слепым преклонением пред авторитетом грешнаго человека. Невольно приходят на память слова Писания: “Запинаяй премудрых в коварстве их… Солга неправда себе… “ Невольно просится на уста жестокое слово, не есть ли это уже идолопоклонство?..

Папист говорит: где же у вас окончательное решение вопросов веры? У нас, католиков, папа окончательно решает: где истина? А у вас?