Текст книги "История Рима от основания Города"

Отсюда одни бросились к храмам богов принести благодарение, другие домой, чтобы поделиться таким радостным известием с женами и детьми; а сенат, ввиду того что консулы Марк Ливий и Гай Клавдий, сохранив свои войска, истребили неприятельские легионы вместе с вождем, назначил благодарственное молебствие в течение трех дней, о чем объявил претор Гай Гостилий.

Празднество было совершено торжественно, при участии мужчин и женщин: все храмы в течение трех дней были одинаково полны народом; матроны в прекрасной одежде с детьми воссылали богам благодарственные молитвы, без всякого опасения за будущее, как будто война уже была окончена. Вследствие этой победы окрепло и внутреннее состояние государства, так что с этого времени уже смело, как во время мира, граждане начали вступать между собой в сделки: совершались продажи и покупки, давали взаймы деньги и уплачивали долги. Консул Гай Клавдий, возвратившись в свой лагерь, приказал бросить голову Газдрубала, которую он тщательно сохранял и принес сюда, перед неприятельскими аванпостами, показать пленных африканцев как были, связанными, а двух из них, освободив от оков, даже отправил к Ганнибалу передать о том, что произошло. Ганнибал, потрясенный до глубины души таким великим государственным и семейным горем, говорят, сказал, что он узнает судьбу Карфагена. Сняв лагерь, он двинулся; все свои отряды, которые он не мог защищать, так как они были растянуты на огромное пространство, сосредоточил в крайнем углу Италии, в земле бруттийцев; туда же он перевел и всех метапонтинцев, заставив их покинуть свое местожительство, и тех из луканцев, которые были под его властью.

Книга XXVIII

Кельтиберы разбиты Силаном; пунийский вождь уклоняется от битвы (1–2). Взятие Луцием Сципионом Оронгия (3). Удаление римских войск на зимние квартиры. Набег на Африку и победа римского флота над карфагенским (4). Затруднительное положение Филиппа; осада Ореи римлянами и Атталом (5). Взятие Ореи; неудача под Халкидой (6). Филипп спешит на помощь Халкиде, Аттал разоряет город Опунт. Удаление Аттала и отступление римлян; неудача лакедемонского царя Маханида (7). Успокоение Греции (8). Возвращение в Рим консулов и триумф их (9). Выборы должностных лиц на 548 год от основания Рима [206 г. до н. э.] и распределение провинций и военных сил (10). Чудесные знамения; возвращение земледельцев на свои поля; опустошение области Консенции, покорение Лукании (11). Ганнибал бездействует; карфагеняне производят новый набор в Испании (12). Сципион тоже набирает союзных испанцев; удачная стычка с карфагенянами (13). Решительная победа римлян; переход на их сторону испанцев; бегство Газдрубала (14–15). Преследование беглецов; удаление Газдрубала в Африку; Масинисса переходит на сторону римлян; окончательное изгнание карфагенян из Испании (16). Радость в Риме; поездка Сципиона к Сифаку (17–18). Наказание Илитургиса и Кастулона (19–20). Сципион устраивает игры в Новом Карфагене (21). Разгром Астапы; подчинение всей Испании римлянам; осада Гадеса (22–23). Болезнь Сципиона вызывает волнения среди испанцев и в римском лагере под Сукроном (24). Успокоение римских воинов и испанцев (25). Расправа с бунтовщиками из лагеря под Сукроном (26–29). Заговор о передаче Гадеса римлянам раскрыт; столкновение кораблей Лелия с карфагенскими (30). Снятие осады с Гадеса; Сципион решает наказать взбунтовавшихся испанцев (31–32). Поражение испанцев и взятие их лагеря (33). Испанцы изъявили покорность (34). Договор Сципиона с Масиниссой (35). Неудачная попытка Магона овладеть Новым Карфагеном (36). Удаление Магона от Гадеса и сдача их римлянам (37). Прибытие Сципиона в Рим; Сципион выбран в консулы; выбор прочих должностных лиц на 549 год от основания Рима [205 г. до н. э.] (38). Прием сенатом сагунтийского посольства (39). Дебаты в сенате по поводу требования Сципиона назначить ему провинцией Африку (40–45). Сципион набирает добровольцев и отправляется в Сицилию; распоряжения относительно прочих должностных лиц; переправа Магона в Италию (45–46).

1. Хотя переход Газдрубала, по-видимому, настолько же облегчил от войны Испанию, насколько возложил тяжесть ее на Италию, однако там внезапно возгорелась новая война, равносильная первой. Положение в Испании римлян и карфагенян в это время было таково: Газдрубал, сын Гисгона, отступил к самому Океану, именно к Гадесу; берег Нашего моря[947]947
  …берег Нашего моря… – Т. е. Средиземного моря. – Примеч. ред.


[Закрыть] и почти вся Восточная Испания была во власти Сципиона и римлян. Так как новый главнокомандующий Ганнон, переправившийся из Африки с новым войском на место Газдрубала Баркида и соединившийся с Магоном, успел в короткое время вооружить большое количество воинов в Кельтиберии, лежащей среди двух морей, то Сципион послал против него Марка Силана не более как с 10 000 пехотинцев и 500 всадников. Силан, идя возможно ускоренным маршем – мешали ему неровности пути и многочисленные долины, запертые лесистыми горами, препятствия, обычные в большей части Испании – опередил не только вестников, но и сам слух о своем прибытии и, руководствуясь указаниями перебежчиков из той же Кельтиберии, подошел к неприятелю. Находясь от него приблизительно на расстоянии десяти тысяч шагов, он узнал от тех же перебежчиков, что по обе стороны пути, которого он держится, находятся два лагеря: налево – лагерь кельтиберов, только что набранных в количестве свыше 9000 человек, а направо – пунийский лагерь. Последний защищен и укреплен аванпостами, ночными караулами, всеми надлежащими мерами предосторожности, в первом же царит распущенность и небрежность, как то свойственно варварам-новобранцам – тем менее боящимся, так как они находятся в своей стране. Полагая, что на этот лагерь следует напасть прежде, Силан приказал войску идти, по возможности держась левой стороны, чтобы его не заметили откуда-нибудь с карфагенских аванпостов, и сам, отправив вперед разведчиков, быстро устремился к врагу.

2. Он был на расстоянии почти трех миль, но никто из неприятелей еще не заметил этого: прикрывали его волнистые места и холмы, поросшие кустарником. Здесь в глубокой и потому скрытой от взоров неприятеля долине он приказывает воинам сделать привал и подкрепить себя пищей. Как только возвратились разведчики, подтверждая слова перебежчиков, тогда, сбросав в кучу ранцы, римляне берутся за оружие и выступают на бой в строгом порядке. Они были замечены неприятелем лишь тогда, когда находились от него на расстоянии тысячи шагов и в лагере сейчас же произошло смятение. При первом же крике и шуме Магон примчался из лагеря во весь опор.

В кельтиберийском войске было 4000 тяжеловооруженных и 200 всадников; этот нормальный легион, в котором и заключалась почти вся сила отряда, Магон расположил в первой шеренге, а остальных – легковооруженных – поместил в резерве. В таком порядке он стал выводить их из лагеря; но едва они выступили из-за вала, как римляне пустили в них дротики. Испанцы присели, избегая залпа неприятельских дротиков, а затем сами вскочили для того, чтобы ответить тем же неприятелю. Когда римляне, сплотившись по обыкновению, приняли этот залп на свои сомкнутые щиты, тогда противники встретились грудь с грудью и начался бой мечами. Но неровность местности сделала бесполезными быстрые движения кельтиберов, в обычае которых было во время сражения перебегать с места на место. Те же самые неровности очень помогали римлянам, привыкшим сражаться на одном месте: только теснины и покрывавшие их заросли разъединяли ряды, и они принуждены были вступать в бой поодиночкеили по два человека, как бы с равными противниками. То, что являлось для врагов препятствием к бегству, в то же время отдавало их в жертву римлянам, как бы связанными. И так как почти все тяжеловооруженные кельтиберы были уже истреблены, то легковооруженные и карфагеняне, пришедшие на помощь из другого лагеря, были напуганы, и римляне начали избивать их. Не более 2000 пехотинцев и вся конница, едва вступив в сражение, бежали с Магоном. Другого главнокомандующего, Ганнона, берут живым в плен вместе с теми воинами, которые пришли последними, когда сражение уже было проиграно. Вся почти конница и старые пехотинцы последовали за бежавшим Магоном и на десятый день прибыли под Гадес к Газдрубалу; кельтиберийское же войско, состоявшее из новобранцев, рассеялось по ближайшим лесам, а оттуда разбежалось по домам.

Весьма кстати одержанная победа положила конец не столько уже разгоревшейся войне, сколько той войне, которая возникла бы, если бы карфагенянам дана была возможность, подняв племя кельтиберов, призвать к оружию и другие народы. Поэтому Сципион, милостиво похвалив Силана и надеясь положить конец войне, если он сам не промедлит и тем не затянет ее, быстро направился против Газдрубала в крайние пределы Испании, чтобы нанести последний удар остаткам войны. Пуниец стоял в это время в Бетике, чтобы держать в повиновении союзников, но вдруг он выступил в поход и устремился к самому Океану, к Гадесу, не обычным маршем, а будто убегая. Но полагая, что, пока он будет держать все войско вместе, внимание неприятелей будет обращено исключительно на него, и прежде чем переправиться через пролив в Гадес, он разделил все войско по разным городам, с тем чтобы эти отряды, защищая оружием стены, сами прикрывались этими стенами.

3. Как только Сципион заметил, что приходится вести войну в разных местах и что обходить с войском отдельные города требует не столько сильного, сколько продолжительного напряжения, повернул назад. Однако, чтобы не уступать неприятелям этой области, он послал для осады богатейшего в тех местах города – варвары называют его Оронгий – своего брата Луция Сципиона с 10 000 пехотинцев и 1000 всадников. Город этот расположен в пределах испанского племени месессов, в плодородной местности; жители добывают также серебро. Город этот служил Газдрубалу укрепленным пунктом, откуда он предпринимал набеги против народов, живущих внутри страны.

Расположившись лагерем вблизи города, прежде чем обнести его валом, Сципион отправил к городским воротам людей, которые, разговаривая с жителями, постарались бы разузнать их настроение и склоняли бы их изведать дружбу римлян, а не их силу. Не получив никакого миролюбивого ответа, он окружил город рвом и двойным валом и разделил войско на три части так, чтобы одна непрерывно вела осаду, в то время как две другие будут отдыхать. Когда первая часть начала свою атаку, то произошло весьма упорное сражение, исход которого был сомнителен; нелегко было под градом сыпавшихся дротиков подойти к стенам города или приставить к ним лестницы; даже тех, кто успевал пододвинуть лестницу, или сталкивали рогатками, нарочно для этого приготовленными, или набрасывали на них сверху железные крючья, так что они рисковали быть зацепленными и вытащенными на стену. Лишь только Сципион заметил, что вследствие чрезмерной малочисленности его войска битва становится равной и что враг имеет уже то преимущество, что сражается со стены, отозвал обратно первую часть войска, а две остальные одновременно двинул на город. Этот маневр навел такой страх на врага, утомленного уже сражением с первым отрядом, что горожане, покинув стены, вдруг бежали, а карфагенский гарнизон, опасаясь, что город предан, покинул свои посты и собрался в одно место. Затем городских жителей обуял страх, как бы неприятель, в случае вступления в город, не стал избивать повсюду всех встречных, не разбирая, будь то испанец или карфагенянин. И внезапно открыв ворота, они толпою ринулись из города, прикрывая себя щитами, чтобы не пострадать от стрел, пускаемых издали, и показывая пустые правые руки, чтобы было видно, что они бросили мечи; неизвестно почему, – потому ли, что неприятели издали плохо это рассмотрели или они заподозрили какую-нибудь хитрость, но только на бегущих сделано было нападение, словно на врагов, и били их, как строевое войско. Через те же ворота римляне вошли в город. Ворота ломали и рубили секирами и топорами и в других частях города, и по мере того как всадники попадали в город, они, исполняя приказ, во весь опор мчались занять форум; к коннице был присоединен также отряд триариев. Легионеры захватили остальные части города. Из попадавших им навстречу они никого не грабили и не убивали, кроме тех, которые защищались с оружием в руках. Все карфагеняне и около 300 человек из городских жителей, именно те, которые заперли ворота, были отданы под стражу, остальным был возвращен их родной город и их имущество. При осаде этого города неприятелей пало около 2000, а римлян не более 90 человек.

4. Взятие этого города обрадовало не только непосредственных участников дела, но также главнокомандующего и остальное войско; и прибытие их в лагерь представляло блестящую картину, так как им предшествовала огромная толпа пленных. Восхвалив своего брата в самых почетных выражениях, именно приравняв завоевание Оронгия с совершенным им самим завоеванием Нового Карфагена, Сципион отвел все свои войска в Ближнюю Испанию, ввиду наступления зимы, которая не позволяла ни сделать попытку взять Гадес, ни преследовать войско Газдрубала, рассеянное по всей провинции; затем, распустив легионы на зимние квартиры и отправив брата своего Луция Сципиона с неприятельским главнокомандующим Ганноном и прочими знатными пленниками в Рим, сам он отправился в Тарракон.

В том же году римский флот, под предводительством проконсула Марка Валерия Левина, переправился из Сицилии в Африку, и на большом пространстве были произведены опустошения в области Утики и Карфагена. Даже в крайних пределах карфагенян около самых стен Утики была захвачена добыча. На обратном пути в Сицилию он встретил карфагенский флот, состоявший из 70 военных кораблей. Из них 17 было захвачено римлянами, 4 потоплено в открытом море, а остатки флота рассеяны и обращены в бегство. Победив на суше и на море, проконсул возвратился в Лилибей с огромной добычей всякого рода. Затем, так как неприятельский флот был прогнан, плавание по морю было безопасно, и в Рим привезли большие запасы хлеба.

5. В начале того лета, в которое произошли вышеописанные события, проконсул Публий Сульпиций и царь Аттал, перезимовав, как сказано было выше, на Эгине, переправились отсюда с соединенным флотом, состоявшим из 25 пентер римлян и 35 – царя, на Лемнос. Со своей стороны и Филипп, чтобы быть готовым противодействовать всякого рода попыткам со стороны неприятеля захватить его врасплох на море или на суше, спустился сам к морю в Деметриаду, а войску назначил день, в который оно должно собраться в Ларису. Когда разнесся слух о прибытии царя, со всех сторон сошлись в Деметриаду посольства союзников. Ибо, под влиянием союза с римлянами и по прибытии Аттала, этолийцы подняли головы и принялись опустошать владения своих соседей. И не только акарнанцы, беотийцы и жители Эвбеи были в большом страхе, но также и ахейцы, на которых, помимо войны с этолийцами, наводил ужас тиран Лакедемона Маханид, расположившись лагерем вблизи пределов аргивян. Все эти народы просили у царя помощи, указывая на опасности, угрожавшие с суши и с моря городам каждого из них. Даже из собственных владений царя доходили тревожные вести: Скердилед и Плеврат восстали, а из фракийских племен особенно меды собирались сделать набег на ближайшую часть Македонии, когда царь будет занят какою-нибудь войною в отдаленных странах. Беотийцы и народы внутренней Греции сообщили, что этолийцы загораживают рвом и валом Фермопильский проход там, где путь идет через ущелье, чтобы не дать возможности Филиппу пройти для обороны союзнических городов.

Столько тревожных известий не могли не взволновать даже беспечного вождя. Царь отпустил посольства, обещая всем городам помощь, насколько позволят время и обстоятельства. В данную же минуту он послал вооруженный отряд в помощь городу на остров Пепарет[948]948
  …на остров Пепарет… – Пепарет – остров (совр. Скопелос) в Эгейском море у берегов Фессалии.


[Закрыть], что являлось неотложной необходимостью, так как оттуда получено было изветие, что Аттал, переправившись с флотом из Лемноса, опустошил все окрестности города. Полифанта он послал с небольшим отрядом в Беотию; равным образом Мениппа, одного из царских вождей, отправил в Халкиду с 1000 пельтастов (пельта весьма похожа на кетру) [949]949
  …с 1000 пельтастов (пельта весьма похожа на кетру). – Пельта – небольшой, обычно круглый легкий щит, употреблявшийся фракийцами, а позже и греками; как и кетры (римские щиты подобного типа), ее делали, вероятно, из кожи.


[Закрыть]. К ним присоединено было 500 агрианов для того, чтобы они были в состоянии защитить все части острова. Сам Филипп отправился в Скотусу и туда же велел перевести македонские войска из-под Ларисы. Сюда пришло известие о том, что у этолийцев назначено собрание в Гераклее и что царь Аттал прибудет туда для обсуждения общего плана войны. Чтобы внезапным своим появлением расстроить это собрание, Филипп, делая большие переходы, поспешил в Гераклею. Но пришел он уже по закрытии собрания; однако он опустошил поля, покрытые почти созревшим хлебом, преимущественно у энианцев по берегам залива, и отвел свои войска обратно в Скотусу. Оставив здесь все войско, он отступил в Деметриаду с одной царской когортой[950]950
  …с одной царской когортой. – Царская когорта (греч. «ила») – иначе гетайры, часть македонской конницы, состоявшая из знатных воинов и подчиненная непосредственно царю.


[Закрыть]. Затем, чтобы иметь возможность предупреждать все движения неприятеля, он послал в Фокиду, Эвбею и Пепарет людей выбрать возвышенные места, с которых бы можно было видеть разложенные на них сигнальные огни. Сам же царь на горе Тизей[951]951
  …на горе Тизей… – Тизей – гора (около 600 м) в Фессалии на южной оконечности полуострова. Была видна из Деметриады через Пагасейский (Деметриадский) залив и сама отлично подходила для обозрения далеких окрестностей.


[Закрыть], вершина которой возвышается над окрестностями на огромную высоту, соорудил сторожевую башню, для того чтобы по зажженным вдали сигнальным огням в одну минуту узнавать, где неприятель замышляет какое-либо движение.

Римский главнокомандующий и царь Аттал от Пепарета переправились в Никею, оттуда отослали свой флот к эвбейскому городу Орею, который является первым из городов Эвбеи на левой стороне, если плыть от Деметриадского залива по направлению к Халкиде и Еврипу. Аттал и Сульпиций согласились между собой так, чтобы римляне осадили город с моря, а царские войска – с суши.

6. Через четыре дня, после того как флот пристал у берегов, началась осада города. Эти же четыре дня прошли в тайных переговорах с Платором, которому Филипп вверил начальство над городом. В городе было две крепости: одна возвышалась над морем, а другая находилась посреди города; из последней был проход через подземелье к морю, замыкавшийся со стороны моря пятиярусной башней, служившей крепким оплотом городу. Здесь прежде всего и завязалось самое упорное сражение, так как и башня была снабжена всякого рода метательными снарядами, и с судов были сняты метательные орудия и осадные машины для штурма этой башни. Когда этим боем было отвлечено общее внимание, Платор впустил в ворота прилегавшей к морю крепости римлян, и он в одну минуту был занят. Горожане были сбиты оттуда в средину города и устремились к другой крепости; но и там уже были поставлены воины, чтобы поспешно запереть перед ними ворота; запертых таким образом горожан на пространстве между двумя крепостями частью избили, частью взяли в плен. Македонский отряд, сплотившись под стеной крепости, стоял неподвижно, не обратившись в беспорядочное бегство и не вступив в упорное сражение. Испросив для них у Сульпиция помилование, Платор посадил их на суда у города Деметрия, в Фтиотиде, а сам возвратился к Атталу.

Возгордившись таким легким успехом в Орее, Сульципий устремился оттуда с победоносным флотом в Халкиду, но исход этого предприятия совсем не оправдал его надежд. Море, с обеих сторон открытое, здесь сужается и на первый взгляд представляется двойной бухтой с двумя выходами – трудно найти другую стоянку, более опасную для флота. С очень высоких гор, окаймляющих оба берега, внезапно налетают бурные вихри, да и в самом проливе Еврипа приливы и отливы бывают не по семь раз в день и не в определенные часы, как гласит о том молва[952]952
  …да и в самом проливе Еврипа приливы и отливы бывают не по семь раз в день и не в определенные часы, как гласит о том молва… – О семикратной смене течений в Еврипе можно прочесть у Страбона, Плиния, Цицерона, однако нерегулярность ее вошла в поговорку: «Нет ничего здравого и несомненного ни среди вещей, ни среди суждений… все решительно катится то вверх, то вниз, точно воды Еврипа…» (Платон, Федон, 90с). В действительности настоящие приливы и отливы были регулярными (четыре раза в сутки), а нерегулярное движение воды обусловливали ветры. – Примеч. ред.


[Закрыть], но различно, подобно течению ветра, направляющемуся то туда, то сюда, как поток, низвергающийся с крутой горы. Поэтому кораблям там нет покоя ни днем ни ночью. Столь опасная бухта дала пристанище римскому флоту; вместе с тем и город, прикрытый с одной стороны морем, а с суши превосходно укрепленный и защищен сильным гарнизоном, но главном образом благодаря неподкупной верности начальников и старейшин (которая была ненадежна и непостоянна у орейцев) представлял собою непреодолимую твердыню. Как в деле, предпринятом наудачу, римский вождь поступил уже в том отношении благоразумно, что, усмотрев все эти затруднения и не желая напрасно тратить время, отказался от своего предприятия и направил отсюда свой флот к Кину, в Локриде; это торговая пристань Опунта, находящегося от морского берега на расстоянии тысячи шагов.

7. Хотя сигнальные огни со стороны Орея послужили Филиппу первым предостережением, но вследствие коварства Платора они были зажжены позже, чем следовало; вместе с тем Филиппу нелегко было с флотом приблизиться к острову, так как его морские силы далеко не были равны силам врага; поэтому вследствие его нерешительности дело было проиграно; на помощь Халкиде Филипп проворно устремился, как только заметил условленный сигнал; хотя этот город находится на том же острове, но отделен от материка весьма узким проливом, через который перекинут мост, и подойти к городу поэтому легче с суши, чем с моря. Итак, Филипп, вытеснив гарнизон и рассеяв этолийцев, засевших в Фермопильском ущелье, отправился из Деметриады в Скотусу и, выступив отсюда в третью стражу, загнал испуганных неприятелей в Гераклею, а сам за сутки успел дойти до фокидской Элатии, сделав более шестидесяти миль. Почти в тот же самый день царь Аттал, захватив город опунтиев, стал грабить его: эту добычу уступил царю Сульпиций потому, что за несколько дней до того римские воины разграбили Орей без участия царских войск. Когда римский флот удалился к Орею, Аттал, не зная о приближении Филиппа, тратил время, вымогая деньги от местных старейшин; и появление Филиппа было до того неожиданно, что Аттала можно было бы захватить врасплох, если бы несколько критян, вышедших за фуражом, не зашли случайно довольно далеко от города и не приметили издали неприятельского войска. Аттал с безоружным и не успевшим сомкнуть своих рядов войском бросился в беспорядочном бегстве на берег к флоту; в то время как они старались отчалить, подошел Филипп и произвел переполох среди морского экипажа также и с суши. Отсюда он возвратился в Опунт, обвиняя богов и людей в том, что у него почти из рук вырвали счастливый случай одержать такую блестящую победу. Под влиянием того же гнева, он упрекал и жителей Опунта за то, что они, увидев неприятеля, тотчас же сдались ему почти добровольно, хотя могли затянуть осаду до его прихода.

Уладив дела в Опунте, Филипп отправился в Троний. Аттал сначала пошел в Орей, но, получив известие, что вифинский царь Прусий проник в пределы его царства, бросил все и даже войну с этолийцами и переправился в Азию. Так же точно и Сульпиций отступил с флотом в Эгине, откуда он вышел в начале весны. Так же легко Филипп взял Троний, как перед этим Аттал – Опунт. Этот город был населен беглецами из Фив Фтиотийских. Когда их родной город был взят Филиппом и они прибегли к покровительству этолийцев, последние дали им для заселения место, где прежде находился город, опустошенный и покинутый жителями в предыдущую войну с тем же самым Филиппом. Взяв, таким образом, снова Троний, он двинулся к Титронию и Друмии, небольшим и малоизвестным городам Дориды, и овладел ими. Оттуда прибыл в Элатию, где приказал ждать себя послам Птоломея и родосцев. В то время как здесь разрешался вопрос об окончании этолийской войны, так как эти послы незадолго перед тем принимали участие в собрании римлян и этолийцев, бывшем в Гераклее, пришло известие, что Маханид собирается напасть на элейцев, которые в то время были заняты приготовлениями к торжественному празднованию Олимпийских игр. Считая необходимым предупредить этот план Маханида, царь отпустил послов с благосклонным ответом такого рода, что, не будучи виновником этой войны, он точно так же не будет мешать и заключению мира, если только он может состояться на справедливых и почетных условиях. С легким отрядом Филипп отправился через Беотию в Мегару, оттуда в Коринф, а сделав здесь запас провианта, двинулся в Флиунт и Феней. И только по прибытии в Герею он узнал, что Маханид, напуганный слухом о его приближении, убежал в Лакедемон. Тогда Филипп отправился в Эгий на собрание ахейцев, надеясь вместе с тем найти там карфагенский флот, который он пригласил для того, чтобы иметь также какую-нибудь силу и на море. Между тем за несколько дней до того карфагеняне направились к Оксеям[953]953
  …к Оксеям… – Оксеи – группа небольших островов близ устья р. Ахелой (т. е. на юго-западной оконечности акарнанского (и этолийского) побережья).


[Закрыть], а отсюда устремились в акарнанскую гавань, услыхав, что Аттал и римляне отплыли от Орея, и опасаясь, что последние идут на них и захватят их в Рионе (так называется самое узкое место Коринфского залива).

8. Филипп печалился и беспокоился тем, что куда бы он не спешил явиться, он ни в одном случае не поспел вовремя, и судьба, издеваясь над быстротой его действий, всякий раз перед его глазами вырывала у него все. Однако на собрании, скрывая свою досаду, призывая в свидетели богов и людей, он самоуверенно утверждал, что везде и всегда он был наготове, устремляясь с возможною скоростью туда, где только раздавалось бряцание неприятельского оружия. Но едва ли можно решить вопрос о том, что было сильнее в этой войне, его ли отвага или склонность неприятелей к бегству: так ускользнули из его рук – у Опунта Аттал, Сульпиций у Халкиды и на самых последних днях Маханид. Но бегство не всегда приносит счастье, и нельзя считать трудной ту войну, где победа несомненна при первой же встрече с неприятелем. Сами враги сознают, что они ему не равны по силам, а это первое дело; вскоре он одержит и несомненную победу, и исход битвы для неприятелей будет так же плох, как их надежды.

С удовольствием слушали союзники царя. Потом Филипп возвратил ахейцам Герею и Трифилию[954]954
  …возвратил ахейцам Герею и Трифилию… – Герея – город в Западной Аркадии на правом берегу р. Алфея, на дороге в Олимпию. В 219–218 годах до н. э. Герея была завоевана Филиппом и с тех пор оставалась в его руках. Трифилия – область вдоль западного побережья Пелопоннеса между реками Алфей и Неда, холмистая песчаная местность почти без гаваней. Здесь находилось почитаемое святилище Посейдона. Около 245 года до н. э. была завоевана Элидой; зимой 219/218 года – Филиппом. – Примеч. ред.


[Закрыть], а Алиферу – мегалополитанам, так как они убедительно доказали, что она принадлежала к их области. После того, получив от ахейцев три квадриремы и столько же бирем, царь переправился в Антикиру. Отплыв с семью пентерами и более чем с двадцатью мелкими судами, которые ранее были посланы им в Коринфский залив для соединения с карфагенским флотом, он высадился у этолийского города Эрифрам, что подле Евпалия. Но скрыть своих действий от этолийцев ему не удалось: все бывшие на полях и в ближайших крепостцах Потидании и Аполлонии бежали в леса и горы; скот же, которого они второпях не могли угнать с собой, был захвачен неприятелем и согнан на суда. С ним и с остальной добычей царь послал в Эгий ахейского претора Никия и, отправившись в Коринф, велел вести оттуда пешие войска сухим путем через Беотию. Сам же он двинулся с флотом от Кенхрей вдоль берегов Аттики за мыс Суний[955]955
  …за мыс Суний… – Мыс Суний – юго-восточная оконечность Аттики.


[Закрыть] и прибыл в Халкиду, плывя почти между неприятельскими флотилиями. Он похвалил жителей за их верность и доблесть, так как ни угрозы, ни обещания не поколебали их стойкости, и посоветовал им и на будущее время так же твердо держаться союза с ним, если они желают разделить судьбу его, а не орейцев и опунтийев. Из Халкиды он отплыл в Орей, вверив управление этим городом и охрану его тем из старейшин, которые по взятии города предпочли бежать, а не предаться римлянам, а сам переправился из Эвбеи в Деметриаду, откуда он выступил в начале кампании для подачи помощи союзникам. Затем, совершив в Кассандре закладку ста военных кораблей и набрав для их постройки огромное число корабельных мастеров, он вернулся в свое царство, с намерением предпринять войну против дарданов, так как удаление Аттала и своевременно оказанная Филиппом помощь его союзникам, находившимся в затруднительном положении, содействовали успокоению Греции.

9. В конце того лета, когда произошли в Греции эти события, Квинт Фабий, сын Максима, явился в Рим к сенату послом от консула Марка Ливия с известием, что консул находит достаточным для защиты Галлии присутствия Луция Порция с его легионами и потому считает возможным для себя удалиться оттуда и взять с собою вверенное ему войско; тогда отцы повелели возвратиться не только Марку Ливию, но и его товарищу Гаю Клавдию. Постановление сената относительно их различалось только тем, что предписано было только Марку Ливию привести войско обратно, а легионам Нерона оставаться в провинции для противодействия замыслам Ганнибала. Обменявшись письмами, консулы согласились между собой, сохраняя единодушие, с каким действовали они в интересах отечества, одновременно прибыть к стенам столицы, хотя шли с противоположных сторон: кто первый из них прибудет в Пренесту, тот должен дожидаться там товарища. Случилось так, что оба консула прибыли в Пренесту в один и тот же день. Отправив отсюда предварительно указ о том, чтобы через три дня сенат в полном составе собрался в храме богини Беллоны, они подступили к стенам столицы, в то время как весь народ высыпал им навстречу. Все граждане, окружив консулов, не только восторженно их приветствовали, но каждый желал пожать победоносные их руки; при этом одни их поздравляли, другие же выражали свою признательность за то, что, благодаря их усердию, спасено отечество. Затем консулы, по обычаю всех главнокомандующих, изложили сенату о своих деяниях и потребовали за отважное и счастливое руководство военными действиями воздать благодарность бессмертным богам и разрешить им самим с триумфом вступить в город. Сенат ответил, что он конечно согласен выполнить их требования из благодарности: сначала к богам за их благодеяния, а после богов и к консулам за их заслуги. И вот когда назначено было молебствие от имени обоих консулов и обоим им разрешен триумф, то они, не желая, ввиду единодушных их действий на войне, отдельно праздновать триумф, условились между собой так: так как сражение происходило в провинции Марка Ливия и в день сражения право ауспиций принадлежало ему и так как войско Ливия приведено обратно в Рим, а войско же Нерона двинуть из провинции было нельзя, то Марк Ливий должен вступить в город в сопровождении воинов на колеснице, запряженной четверкою лошадей, а Гай Клавдий должен въехать верхом на коне, без воинов.

Столь дружное празднование триумфа увеличило славу обоих консулов, но особенно того, который превосходил своего товарища заслугою, но уступил в почете. Этот всадник, говорил народ, в шесть дней промчался по Италии из конца в конец, и в тот день, когда Ганнибал был в полной уверенности, что Нерон стоит лагерем против него в Апулии, он со всем войском сражался против Газдрубала в Галлии; таким образом один консул защитил две части Италии против двух неприятельских вождей, против двух главнокомандующих, противопоставив одному свой военный гений, другому – свою грудь. Одного-де имени Нерона было достаточно, чтобы удержать Ганнибала в лагере. А чем иным Газдрубал был подавлен и уничтожен, как не его приходом? А потому пусть один консул шествует на высокой триумфальной колеснице, запряженной несколькими лошадьми, если он того желает; истинный виновник триумфа едет по городу верхом на коне, и даже если бы Нерон шел пешком, он останется навсегда в их памяти, благодаря славе, приобретенной им на этой войне, и благодаря той славе, которую он стяжал себе равнодушием к почестям триумфа. Такие речи толпы, устремившей свои взоры на Нерона, раздавались вслед ему вплоть до Капитолия.