Текст книги "История Рима от основания Города"

7. В то время, когда в Македонии происходили эти события, другой консул Луций Лентул, который остался в Риме, председательствовал в комициях для выбора цензоров. Многие знатные люди искали этой должности, но выбраны были Публий Корнелий Сципион Африканский и Публий Элий Пет [199 г.]. Они с большим единодушием выбрали сенаторов, не подвергнув никого замечанию[1031]1031
  …не подвергнув никого замечанию… – Цензорские «замечания» об отступлении от «добрых нравов» могли и не повлечь юридических последствий, но всегда оказывали влияние на репутацию сенатора.


[Закрыть], сдали на откуп пошлины с привозных товаров в Капуе и Путеолах, а также учредили таможню – на этом месте теперь находится город; туда они приписали 300 колонистов (такое число было назначено сенатом) и продали капуанское поле под Тифатами.

Около того же времени Луций Манлий Ацидин, возвращаясь из Испании победителем, несмотря на противодействие народного трибуна Публия Порция Леки, выпросил у сената право вступить в город с овацией и, въезжая в город как частное лицо, внес в государственную казну тысячу двести фунтов серебра и почти тридцать фунтов золота.

В том же году Гней Бебий Тамфил, который принял провинцию Галлию от бывшего в предыдущем году консула Гая Аврелия, опрометчиво вступил в пределы галлов-инсубров и был окружен почти со всем своим войском неприятелями; он потерял свыше 6700 воинов; такое сильное поражение понесено было в эту войну, которой перестали было уже бояться. Это обстоятельство вызвало из Рима консула Луция Лентула. Явившись в провинцию, находившуюся в сильном смятении, он принял испуганное войско, а претору, высказав много упреков, велел удалиться из провинции и отправиться в Рим, но и сам он ничего замечательного не сделал, будучи отозван в Рим для созыва комиций. Однако и этому препятствовали народные трибуны Марк Фульвий и Маний Курий, не дозволяя Титу Квинкцию Фламинину искать консульства тотчас после квестуры. При этом они говорили, что должностью эдила и претора уже пренебрегают и что знатные люди, ничем не заявив себя, стремятся к консульству без соблюдения постепенности в должностях и, минуя средние, ставят высшие непосредственно за низшими. С Марсова поля спор перешел в сенат. Сенаторы высказались в том смысле, что справедливо предоставить народу выбирать кого ему угодно из лиц, ищущих должность, на которую они по законам имеют право. Трибуны подчинились решению сената. Консулами были избраны Секст Элий Пет и Тит Квинкций Фламинин. Потом происходили комиции для избрания преторов. Избраны были Луций Корнелий Мерула, Марк Клавдий Марцелл, Марк Порций Катон и Гай Гельвий. Катон и Гельвий были плебейскими эдилами. Они повторили Плебейские игры, и по случаю игр устроено было пиршество в честь Юпитера. Равным образом курульные эдилы Гай Валерий Флакк, фламин Юпитера, и Гай Корнелий Цетег с большой пышностью устроили Римские игры. В этом году умерли понтифики Сервий и Гай Сульпиции Гальбы. На место их назначены понтификами Марк Эмилий Лепид и Гней Корнелий Сципион.

8. Когда консулы Секст Элий Пет и Тит Квинкций Фламинин, вступив в должность, председательствовали в сенате на Капитолии, отцы постановили, чтобы консулы путем соглашения или посредством жребия решили вопрос о провинциях Македонии и Италии. Кому из них достанется Македония, тот должен набрать для пополнения легионов 3000 римских воинов и 300 всадников, а также из союзников латинского имени 5000 пехотинцев и 500 всадников. Другому консулу назначено совершенно новое войско. Консулу предыдущего года Луцию Лентулу продлена власть и воспрещено или самому удаляться из провинции, или выводить прежнее войско ранее, чем явится консул с новыми легионами. Консулы бросили жребий относительно провинций: Италия досталась Элию, Македония – Квинкцию. Преторы: Луций Корнелий Мерула получил по жребию городскую претуру, Марк Клавдий – Сицилию, Марк Порций – Сардинию, Гай Гельвий – Галлию. Затем начался набор. Кроме войск для консулов приказано было также набирать воинов для преторов: для Марцелла в Сицилии – 4000 пеших союзников и латинского племени и 300 всадников, для Катона в Сардинию – того же рода 2000 пеших и 200 всадников с тем, чтобы оба претора по прибытии в свои провинции распустили прежних пехотинцев и всадников.

После этого консулы ввели в сенат послов царя Аттала. Сообщив, что царь поддерживает предприятия римлян своим флотом и войсками на суше и на море и что он с готовностью и беспрекословно исполнял до настоящего времени приказания римских консулов, они выразили опасение, что царь Антиох не позволит ему далее поступать таким образом, ибо он напал на царство Аттала, пользуясь беззащитностью его с суши и с моря. Поэтому Аттал просит сенаторов, если они желают пользоваться его флотом и его помощью в Македонской войне, послать ему отряд для защиты его царства, в противном же случае дозволить ему самому возвратиться с флотом и остальными войсками для защиты своих владений. Сенат так приказал ответить послам: сенату приятно, что Аттал помогал флотом и другими войсками римским полководцам; но сами они не пошлют помощи Атталу против Антиоха, союзника и друга римского народа, однако и не будут удерживать вспомогательные войска Аттала дольше, чем это будет удобно ему; римский народ всегда пользовался чужой помощью по усмотрению помогающего; и начало и конец помощи находится во власти тех, которые желают своим могуществом помочь римлянам; но они отправят к Антиоху послов сообщить, что римский народ пользуется помощью Аттала, его флотом и воинами против общего врага Филиппа; поэтому сенату будет понятно, если он не будет нападать на царство Аттала и прекратит войну: справедливость требует, чтобы союзные и дружественные римскому народу цари сохраняли также и между собою мир.

9. После того как консул Тит Квинкций произвел набор так, что взял почти только тех воинов, которые служили в Испании или в Африке – то были воины испытанной храбрости, – и спешил отправиться в провинции, его задержали в Риме известия о знамениях и предотвращении их. Молния ударила в общественную дорогу в Вейях, а также в форум и храм Юпитера в Ланувии, в храм Геркулеса в Ардее, в Капуе – в стену, башни и храм, называемый Белым; в Арретии небо казалось пылающим; в Велитрах осела земля на пространстве трех югеров, образовав огромную впадину; в Свессе Аврункской, как извещали, родился ягненок с двумя головами, а в Синуэссе – поросенок с человечьей головой. По поводу этих предзнаменований назначено было однодневное молебствие; консулы совершили религиозные обряды и по умилостивлении богов отправились в свои провинции. Элий отправился с претором Гельвием в Галлию; принятое от Луция Лентула войско, которое он должен был распустить, он передал претору, сам имея в виду вести войну при помощи новых легионов, которые он привел с собой. Впрочем, он не сделал ничего достопамятного.

Другой консул, Тит Квинкций, переправившись из Брундизия с большей поспешностью, чем имели обыкновение делать прежние консулы, с 8000 пехотинцев и 800 всадников занял Коркиру. От Коркиры на пентере он переправился на ближайший берег Эпира и большими переходами направился в римский лагерь. Отсюда он отпустил Виллия и, прождав несколько дней, пока к нему стягивались войска с Коркиры, назначил военный совет, чтобы решить, сделать ли попытку прямо прорваться через лагерь неприятелей или, даже не пробуя взяться за такое трудное и опасное предприятие, вступить через пределы дассаретиев и Линк в Македонию, сделав безопасный обход. Последнее мнение взяло бы перевес, если бы Квинкций не побоялся, уйдя слишком далеко от моря, выпустить из рук неприятеля и таким образом провести без успеха все лето, если царь захочет защищать себя в пустынных и лесистых местах, как он это делал раньше. Итак, во что бы то ни стало решено было напасть на неприятеля на этой самой, до такой степени неудобной, позиции; впрочем, скорее хотели это сделать, чем достаточно ясно представляли себе, как это выполнить.

10. Сорок дней они просидели в виду неприятеля, не сделав никакой попытки. После этого через народ эпирский была подана надежда Филиппу на заключение мира. На состоявшемся собрании выбраны были для выполнения этого плана претор Павсаний и начальник конницы Александр, и они привели консула и царя для переговоров в то место, где река Аой всего более суживается. Сущность требований римского консула состояла в следующем: царь должен вывести из общин гарнизоны, возвратить вещи, которые сохранились, тем, поля и города которых он опустошил, и произвести справедливую оценку всего прочего. Филипп ответил, что положение разных общин различно. Из них он готов возвратить те, которые сам он захватил, но он не откажется, как от наследственного и законного владения, от тех общин, которые переданы ему предками. Если те города, с которыми у него была война, жалуются на какие-нибудь бедствия войны, то он готов прибегнуть к третейскому суду любого из народов, с которыми у тех и других заключен мир. Консул ответил, что для этого вовсе не требуется ни посредника, ни судьи, потому что кому не очевидно, что причинил обиду тот, который первым сделал вооруженное нападение, и что Филипп, не будучи никем вызван на войну, сам первый употребил насилие против всех. Затем, когда шли переговоры о том, какие общины следует освободить, консул первой из всех назвал Фессалию. На это царь так рассердился, что закричал: «Какое, Тит Квинкций, более тяжелое требование ты мог бы предъявить, победив меня?», и с этими словами он убежал с места, где происходили переговоры. При этом они едва удержались от того, чтобы не пустить друг в друга хотя бы метательными дротиками, так как их разделяла река. На следующий день произошло много незначительных сражений, сначала вылазками с аванпостов на равнине, достаточно открытой для этого; потом, когда царские отряды стали удаляться в узкие и утесистые места, римляне, увлеченные желанием сражаться, и туда проникли. В пользу их были и порядок, и военная дисциплина, и род вооружения, удобный для защиты тела. В пользу неприятеля были местность, катапульты и баллисты, расположенные на всех почти скалах, как бы на стенах. После того как с той и другой стороны многие были ранены и даже несколько человек пало, как в настоящем сражении, ночь положила конец битве.

11. В то время как дело находилось в таком положении, приводят к консулу какого-то пастуха, который был послан Харопом, эпирским начальником. Пастух говорит, что в том лесу, который теперь занят лагерем царя, он обыкновенно пас стада и что ему известны все проходы и тропинки этих гор; если консулу угодно послать с ним несколько человек, то он проведет их довольно ровной и удобной дорогой и поставит над головой неприятеля. Услышав это сообщение, консул посылает к Харопу расспросить, следует ли, по его мнению, вполне доверять пастуху в таком важном деле. Хароп поручил передать, что следует верить в такой мере, чтобы быть в своей власти, а не во власти проводника. Так как у консула было больше желание верить, чем смелости, и так как дух его был полон и радости, и страха, то побуждаемый авторитетом Харопа, он решился испытать поданную ему надежду; а чтобы не возбудить в царе подозрения, следующие два дня он не переставал вызывать неприятеля на сражение, расположив со всех сторон войска и заменяя утомленных воинов новыми. Затем он передает военному трибуну 4000 отборных пехотинцев и 300 всадников и приказывает вести всадников, пока дозволит местность; когда же они дойдут до непроходимых для конницы мест, то коней было велено оставить на какой-нибудь равнине, а пехоте – идти там, где указывает проводник. Как только, согласно обещанию, они будут над головами неприятелей, пусть дадут знак дымом и не поднимают крика раньше, чем по ответному его сигналу можно будет думать, что битва началась. Он приказывает совершать путь ночью (случайно всю ночь тогда светила луна), а днем есть и спать; надавав проводнику всевозможных обещаний, если он сдержит свое слово, он, однако, передает его связанным военному трибуну. Отпустив таким образом это войско, консул еще усерднее наступает со всех сторон и захватывает неприятельские аванпосты.

12. Между тем, на третий день римляне подали знак дымом, что они достигли вершины горы, к которой стремились, и заняли ее. Консул, разделив войско на три части, подходит с главными силами серединой долины, а фланги посылает к лагерю справа и слева; с не меньшей быстротой также выходят навстречу и неприятели. И пока они, увлекаясь желанием сразиться, выдвинулись вперед укреплений и дрались там, на стороне римских воинов, благодаря их храбрости, умению сражаться и роду оружия, был значительный перевес. После же того как царские войска, потеряв много ранеными и убитыми, начали отступать в места укрепленные или защищенные природой, опасность обратилась на римлян, неосторожно зашедших в неровные места и в неудобные для отступления теснины. И им не выйти бы оттуда безнаказанно, если бы раздавшиеся с тыла сначала крик, а потом и начавшаяся битва не лишили напуганных неожиданностью царских воинов рассудка. Одна часть неприятелей обратилась в бегство, другая, оставшись на месте не вследствие храбрости, а скорее по неимению куда бежать, была окружена неприятелем, теснившим и с фронта, и с тыла. Все войско могло бы быть уничтожено, если бы победители преследовали бегущих; но коннице препятствовали теснины и неровность местности, а пехоте – тяжесть оружия. Сначала царь со своим войском бежал врассыпную и без оглядки; потом, пробежав расстояние в пять миль и предположив, что неприятель не может его преследовать вследствие неудобства местности, как и было на самом деле, он остановился на каком-то холме и разослал своих воинов по всем горным хребтам и долинам собирать рассеявшихся. Потеряв не более 2000 человек, вся остальная толпа, как бы по данному знаку, собралась вместе и громадным отрядом направилась в Фессалию. Пока было безопасно, римляне преследовали неприятелей, убивая их и грабя убитых. Расхитили они и царский лагерь, в который, даже оставленный защитниками, трудно было проникнуть; и в эту ночь римляне остались в своем лагере.

13. На следующий же день консул начал преследовать неприятеля между самыми теснинами, где, извиваясь по долине, течет река. В первый день царь дошел до лагеря Пирра. Место, которое так называется, находится в Трифилии, в земле молоссов. На следующий день он достиг гор Линкон, – то был громадный переход для войска, но страх заставлял спешить. Эти горы находятся в Эпире между Македонией и Фессалией. Сторона их, обращенная к Фессалии, находится на востоке, со стороны же Македонии – на севере. Они покрыты дремучими лесами, а на вершине горного хребта находятся обширные равнины и неиссякаемые источники воды. Там царь, простояв лагерем несколько дней, был в нерешительности, удалиться ли немедленно в свое царство или лучше зайти сначала в Фессалию. Он решил спуститься со своим отрядом в Фессалию и кратчайшим путем направился в Трикку, затем быстро прошел встречавшиеся ему на пути города; людей, которые могли следовать за ним, он брал с собою, а города сжигал; владельцам дозволялось брать из своих вещей, что можно было, остальное делалось добычей воинов. Словом, от врагов они не могли потерпеть ничего худшего, чем терпели от союзников. Это было тяжело и для Филиппа, но из страны, которая должна была скоро сделаться достоянием врагов, он желал вырвать, по крайней мере, тела союзников. Таким образом опустошены были города Факий, Иресии, Евгидрий, Эретрия и Палефарсал. На Феры он двинулся, но не был туда впущен, и так как требовалось время, если бы он пожелал завоевать их, а времени между тем не было, то он оставил это предприятие и перешел в Македонию, тем более что распространилась молва о приближении и этолийцев, которые, услыхав о сражении, происшедшем около реки Аой, сперва опустошили местности, лежавшие около Сперхий и Макры Комы[1032]1032
  …около Сперхий и Макры Комы… – Сперхии – город в долине Сперхея. Макра Кома (греч. «большая деревня») – городок в Локриде близ фессалийской границы.


[Закрыть], потом перешли в Фессалию и при первом натиске овладели Кименами и Ангеями. От Метрополя они были отражены собравшимися для охраны стен гражданами в то время, как опустошали поля. Затем, напав на Каллиферу, они выдержали тверже подобное же нападение горожан: загнав делавших вылазку за стены, удовольствовались этой победой и, не имея никакой надежды завоевать этот город, удалились. Затем они захватывают и разграбляют селения Тевма и Келафара, Ахарры же сдались сами. Ксинии вследствие подобного же страха были покинуты жителями. Эта толпа, изгнанная из своей земли, попадается навстречу гарнизону, отправленному к Тавмакам для более безопасной доставки хлеба. Нестройная и безоружная толпа, соединенная с совершенно неспособными к войне, была уничтожена вооруженными. Покинутые Ксинии были разграблены; затем этолийцы берут Киферу, крепость, господствующую над Долопией. Это в продолжение немногих дней быстро сделано было этолийцами; ни Аминандр, ни афаманы не остались спокойными при слухе об успешной битве, данной римлянами.

14. Впрочем, Аминандр, мало полагаясь на своих воинов, выпросил у консула небольшой отряд и во время похода на Гомфы сразу взял приступом город Феку, расположенный между Гомфами и узким проходом, отделяющим Фессалию от Афамании. Затем он напал на Гомфы и, после нескольких дней упорной защиты города, когда он уже приставил лестницы к стенам, принудил наконец этой мерой его сдаться. Сдача Гомфов навела великий ужас на фессалийцев: сдались последовательно жители Аргент, Фериния, Тимара, Лигин, Стримона и Лампса, а также и других соседних незначительных крепостей.

Между тем афаманы и этолийцы, освободившись от страха перед македонянами, извлекают из чужой победы себе выгоду, а Фессалия, не зная, кого считать врагом, кого союзником, подвергается опустошению одновременно со стороны трех войск. В это время консул перешел в пределы Эпира ущельем, которое оставил открытым бежавший неприятель. Он хорошо знал, на чьей стороне эпирцы, за исключением их начальника Хоропа, однако, видя, что, стараясь дать удовлетворение, они тщательно исполняют его приказания, оценивает их более на основании настоящего поведения, чем на основании прежнего, и этой самой легкостью прощения привлекает их расположение на будущее время. Затем, послав приказание на Коркиру, чтобы грузовые суда явились в Амбракийский залив, сам он двинулся вперед небольшими переходами и на четвертый день расположился лагерем на горе Керкетий; туда же он вызвал Аминандра с вспомогательными войсками, не столько нуждаясь в его силах, сколько для того, чтобы иметь проводников в Фессалию. С той же целью приняты были во вспомогательные войска в качестве добровольцев весьма многие из эпирцев.

15. Первым городом Фессалии, подвергшимся его нападению, был город Фалория; гарнизон его состоял из 2000 македонян, которые сначала весьма упорно сопротивлялись, сколько их могли защищать оружие и стены, но беспрерывная осада, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью, сломила стойкость македонян: консул полагал, что если первые же фессалийцы не выдержат натиска римлян, то и настроение всех остальных будет зависеть от этого. По взятии Фалории явились послы от Метрополя и Киерия передать ему свои города. Им была дана пощада, а Фалория сожжена и разграблена. Затем он идет в Эгиний. Увидев, что это место даже при небольшом гарнизоне остается в безопасности и почти неприступно, он бросил несколько стрел в ближайший сторожевой пост и повернул в страну Гомфов. Затем он спустился в фессалийские поля; так как поля эпирцев он щадил, то у войска совершенно уже не было съестных припасов; поэтому, узнав прежде, в Левкаду ли приплыли транспортные суда или в Амбракийский залив, он стал посылать по очереди когорты за хлебом в Амбракию. От Гомфов в Амбракии есть дорога, хоть затруднительная и неудобная, зато очень короткая. Итак, за несколько дней провиант был перевезен с моря, и лагерь наполнился всевозможными припасами. Оттуда он направился в Атрак, находившийся почти в десяти милях от Ларисы. Жители его ведут свое происхождение из Перребии; город расположен при реке Пеней. При первом появлении римлян фессалийцы нисколько не испугались. Филипп же, не смея сам проникнуть в Фессалию, расположил свой лагерь в Темпейской долине[1033]1033
  …в Темпейской долине… – Темпейская долина – узкая восьмикилометровая долина, через которую реку Пеней пробивает себе путь к побережью. Через нее проходила важнейшая дорога между Фессалией и Македонией.


[Закрыть], и по мере того как то или другое место подвергалось нападению неприятеля, посылал туда при случае подкрепления.

16. В то же почти время, когда в первый раз консул в теснинах Эпира стал лагерем против Филиппа, брат консула Луций Квинкций, которому сенат поручил заботу о флоте и управление приморской страной, с двумя пентерами переехал на Коркиру. Узнав, что флот оттуда удалился, и не считая возможным медлить, он нагнал его у острова Замы. Отпустив Гая Ливия, своего предшественника, он медленно поплыл к Малее, ведя большею частью на буксире корабли, следовавшие за ним с провиантом. Из Малеи же, приказав прочим как можно скорее следовать за ним, сам с тремя легкими пентерами ушел вперед в Пирей и принял там карабли, оставленные легатом Луцием Апустием для защиты Афин. В то же время из Азии отправилось два флота, один, состоявший из 24 пентер, с царем Атталом, другой – родосский, состоявший из 20 крытых кораблей, под начальством Агесимброта. Соединившись около острова Андроса, эти флоты переправились к Эвбее, отделенной от него небольшим проливом. Сначала они опустошили поля каристийцев, потом, когда город Карист оказался защищенным наскоро посланным из Халкиды гарнизоном, они подступили к Эретрии. Туда же, услыхав о прибытии царя Аттала, приплыл с кораблями, находившимися в Пирее, и Луций Квинкций, отдав приказание, чтобы все корабли его флота, по мере прибытия, направлялись к Эвбее. Эретрия подвергалась сильнейшей осаде, так как корабли трех соединенных флотов везли с собою всякого рода метательные орудия и машины для разрушения городов, а окрестности доставляли обильный материал для возведения новых укреплений. Сначала жители усердно защищали стены; затем, будучи утомлены, а некоторые изранены, и видя, что часть стены усилиями неприятеля разрушена, склонились к сдаче. Но гарнизон состоял из македонян, которых они боялись не менее, чем римлян, да и царский префект Филокл извещал их из Халкиды, что если они выдержат осаду, то он явится к ним на помощь своевременно. Эта надежда, соединенная со страхом, принуждала их оставаться в выжидательном положении дольше, чем они желали и чем могли. Затем, получив известие, что Филокл разбит и в страхе убежал назад в Халкиду, они тотчас послали к Атталу послов просить его милости и покровительства. Надеясь на заключение мира, они с меньшей тщательностью исполняли военные обязанности и ставили вооруженные посты только в той части стены, где она была разрушена, оставляя без внимания остальное. В это время Квинкций, сделав нападение ночью с той стороны, с которой всего менее его можно было ожидать, при помощи лестниц взял город. Вся толпа граждан с женами и детьми бежала в крепость, но потом сдалась. Денег – золота и серебра было тут не очень много; зато найдены были статуи, старинные художественные картины и подобного рода украшения в большем количестве, чем можно было ожидать, судя по величине города и прочим его богатствам.

17. Затем снова приступили к осаде Кариста; еще до высадки войска на берег с кораблей все жители, оставив город, сбежались в крепость. Отсюда отправили послов просить у римлян снисхождения: горожанам немедленно дарована была жизнь и свобода; за каждого же македонянина назначен был выкуп в триста монет[1034]1034
  …в триста монет… – Нумм – «монета»; одно из специальных значений – сестерций («полтретья», т. е. монета достоинством в два с половиной асса).


[Закрыть], и притом с условием, чтобы они удалились, сдав оружие. Выкупленные за эту сумму, они безоружными переправились в Беотию. Таким образом, флот, взяв в продолжение нескольких дней два знаменитых города Эвбеи, обогнул аттический мыс Суний и направился в Кенхреи, торговый порт коринфян.

Между тем консул, сверх всякого чаяния, вел очень продолжительную и затруднительную осаду, и неприятели оказывали сопротивление там, где его менее всего можно было ждать. Он полагал, что весь труд будет состоять в разрушении стены; если же открыт будет доступ в город вооруженным, то произойдет бегство и избиение неприятелей, как обыкновенно бывает во взятых городах. Между тем, когда часть стены была разрушена таранами и вооруженные проникли в город через эти самые бреши, то именно тут-то и начались как бы новые и непочатые труды. Македоняне, которых было много в гарнизоне, и притом люди отборные, считали даже выдающейся славой, если они защитят город не стенами, а оружием и личной храбростью. Они сомкнулись и образовали непроницаемый строй, поставив несколько шеренг одну за другой, и как только заметили, что римляне проникают через бреши, погнали их по неудобному и затруднительному для отступления месту. Это обстоятельство очень огорчило консула: он полагал, что этот позор касается не просто замедления во взятии этого одного города, но и исхода всей войны, весьма часто зависящего от самых незначительных обстоятельств. Итак, он приказал очистить место, загроможденное обломками полуразрушенной стены, двинул вперед огромной вышины башню в несколько этажей, заключавшую в себе громадное количество вооруженных, и начал высылать одну за другой когорты под знаменами, пробуя, не удастся ли им прорвать силою клин македонян, называемый у них фалангой. Но отверстие в разрушенной стене было не широко, а род оружия и битва были удобнее для неприятеля. Когда, тесно сплотившись, македоняне выдвинули перед собой копья громадной длины, и римляне, безуспешно пустив дротики в эту как бы «черепаху», образовавшуюся из тесно сомкнутых щитов, обнажили мечи, то они не в состоянии были ни вступить врукопашную, ни сломать находящиеся перед ними копья неприятелей, а если которое-нибудь из них и удавалось обрубить или сломать, то сами древки, обломки которых были остры, между остриями целых копий заполняли как бы вал; при этом остававшаяся все еще не разрушенной часть стены прикрывала обе стороны фаланги, и не было достаточно обширного пространства ни для отступления, ни для атаки, а это обстоятельство обыкновенно приводит в замешательство ряды фаланги. Для ободрения македонян присоединилось еще и случайное обстоятельство: когда двигали башню по насыпи, мало утрамбованной, то одно колесо завязло в очень глубокой колее, а вследствие этого башня так наклонилась, что показалась неприятелям падающей, а в стоящих на ней вооруженных вселила безумный страх.

18. Не имея ни в чем успеха, консул весьма неохотно допускал сравнение рода воинов и вооружения, а вместе с тем не видел надежды на скорое завоевание города и смысла оставаться зимовать вдали от моря и в местностях, опустошенных бедствиями войны. Итак, прекратив осаду, за неимением на всем прибрежье Акарнании и Этолии ни одной гавани, в которой могли бы поместиться и все грузовые суда, доставлявшие провиант войску, и которая могла бы дать кров для зимовки легионов, он признал за наиболее удобную по своему положению Антикиру в Фокиде, обращенную к Коринфскому заливу. Этот город был недалеко от Фессалии и от местонахождения неприятелей, прямо перед ним был Пелопоннес, отделенный небольшим пространством моря, в тылу – Этолия и Акарнания, а по сторонам – Локрида и Беотия. В Фокиде при первом же приступе он взял без сражения город Фанотею. Антикира также оказала малое сопротивление. Затем были взяты Амбрис и Гиамполь. Давлиду, расположенную на возвышенном холме, нельзя было взять ни при помощи лестниц, ни посредством осадных сооружений. Но римляне начали тревожить метательными орудиями находившихся в гарнизоне воинов, а выманив их на вылазки, попеременно то убегали, то преследовали и этими незначительными и безрезультатными стычками довели их до такой степени небрежности и презрения, что однажды вмешались в толпу, возвращавшуюся в город, и вторглись в ворота. И другие незначительные крепости в Фокиде покорились им более из страха, чем были взяты оружием. Однако Элатия заперла ворота и, по-видимому, не думала впустить в стены ни полководца, ни римское войско, если их не принудят к тому силою.

19. Во время осады Элатии у консула явилась надежда на более блестящее дело, а именно – отклонить ахейцев от союза с царем и привлечь их к дружбе с римлянами. Ахейцы изгнали Киклиада, главу партии, расположенной к Филиппу, а Аристен, желавший соединить свой народ с римлянами, стал претором. Римский флот с Атталом и родосцами стоял в Кенреях, и с общего согласия все они готовились к осаде Коринфа. Итак, он признал за лучшее, прежде чем приступить к этому предприятию, отправить послов к ахейцам с обещанием, если они отпадут от царя на сторону римлян, снова присоединить Коринф к древнему Ахейскому союзу. По совету консула послы к ахейцам были отправлены от брата его Луция Квинкция, от Аттала, родосцев и афинян. Собрание для них назначено было в Сикионе. Настроение среди ахейцев было весьма различно: их страшил лакедемонский царь Набис, враг опасный и постоянный; страшили их и вооруженные силы римлян; со стороны македонян они были связаны и прежними, и новыми благодеяниями; к самому царю они относились подозрительно за его жестокость и вероломство: не делая заключения на основании того, как он действовал по отношению к ним в то время, они видели, что по окончании войны он будет еще более суровым деспотом. И не только они не знали, что каждому высказывать в сенате своего государства или в общих собраниях племени, но даже, размышляя про себя, не вполне давали себе отчет, чего им желать или к чему стремиться. К этим до такой степени колебавшимся людям были приведены послы, и им предоставлено было слово. Сначала говорил римский посол Луций Кальпурний, затем послы царя Аттала, после них родосские; затем дано было слово послам Филиппа; последними были выслушаны афинские послы, чтобы они могли опровергнуть речи македонян. Они едва ли не сильнее всех нападали на царя, так как никто более их и так жестоко не пострадал от него. Это собрание было распущено около заката солнца, после того как день прошел в беспрерывном выслушивании речей стольких послов.

20. На следующий день созывается собрание. Когда, по обычаю греков, начальники через глашатая предоставили право всякому желающему высказать мнение, никто не выступал, долго длилось молчание и собравшиеся только посматривали друг на друга. И нет ничего удивительного, если люди, становившиеся некоторым образом в тупик, размышляя про себя о таких противоречивых обстоятельствах, еще более сбиты были с толку произносимыми целый день речами, в которых высказывались и объяснялись затруднения в ту и другую сторону. Наконец претор ахейцев Аристен, чтоб не распустить собрание без единого слова, сказал: «Ахейцы! Где те споры, за которыми вы едва удерживались от рукопашной на пирушках и сходках, когда случайно заходила речь о Филиппе и римлянах? Теперь в собрании, назначенном для решения этого одного вопроса, выслушав речи послов той и другой стороны, вы онемели, когда должностные лица докладывают вам, когда глашатай вызывает вас подать совет. Если не забота об общем благе, то неужели даже симпатии, склоняющие вас к той или другой партии, не могут вызвать никого из вас на слово? Особенно, когда среди вас нет никого до такой степени тупоумного, который бы не понимал, что теперь, прежде чем мы на что-нибудь решимся, представляется случай высказаться и дать совет, чего кто желал бы, и что считает за лучшее; когда же решение состоится, тогда придется всем, даже и тем, которые прежде были противоположного мнения, защищать его, как хорошее и полезное». Это увещание претора не только никого не вызвало высказаться, но даже не возбудило ни малейшего шума или шепота в таком большом собрании, состоявшем из стольких народов.