Текст книги "История Рима от основания Города"

52. Объехав таким образом Фессалию, он прибыл через Эпир в Орик, откуда намерен был переправиться в Италию. Из Орика все войска были переправлены в Брундизий. Отсюда они шли через всю Италию до города Рима почти с триумфом. Впереди двигалась вереница повозок с добычей, отнятой на войне; она была не меньше самой римской армии. По прибытии их в Рим сенат собрался вне города, чтобы выслушать сообщение Квинкция о его подвигах, и с радостью назначил ему заслуженный триумф. Триумф праздновался три дня. В первый день везли оборонительное и наступательное оружие, медные и мраморные изваяния, которых триумфатор больше отнял у Филиппа, чем взял от государств Греции. Во второй день везли золото и серебро, обработанное, в слитках и в монетах. Серебра в слитках было 43 000 фунтов и обработанного – 270 фунтов; из серебряных вещей много было сосудов разного рода, большею частью чеканных, некоторые изящной работы. Много было также предметов, искусно сделанных из меди, и кроме того десять серебряных щитов. Чеканного серебра было 84 000 аттических монет, называемых тетрадрахмами[1072]1072
  …монет, называемых тетрадрахмами… – Тетрадрахма – монета достоинством в четыре драхмы.


[Закрыть]; в каждой было веса серебра почти три денария. Золота было 3714 фунтов, один щит весь из золота и 14 514 золотых Филипповых монет. В третий день несли 114 золотых венков, составлявших дар государств; затем следовали жертвенные животные, и перед колесницей шло много знатных пленников и заложников, в числе которых был Деметрий, сын царя Филиппа, и лакедемонянин Армен, сын тирана Набиса. Потом сам Квинкций въехал в город. Множество воинов следовало за колесницей, так как все войско было привезено из провинции. Им роздано было по 250 медных ассов на каждого пехотинца, центуриону – вдвое больше, а всаднику – втрое. Тот триумф еще отличали римляне с бритыми головами, освобожденные из рабства.

53. В исходе этого года [194 г.] народный трибун Квинт Элий Туберон, на основании сенатского постановления, предложил плебеям, и плебеи решали, чтобы выведены были две латинские колонии – одна в Бруттий, другая – в Фурийскую область. Для выведения этих колоний избраны были на три года триумвиры, в Бруттийскую область – Квинт Невий, Марк Минуций Руф и Марк Фурий Крассипед; в Фурийскую область – Авл Манлий, Квинт Элий и Луций Апустий. В собранных с этой целью на Капитолий два раза комициях председательствовал городской претор.

В этом году освящено было несколько храмов: один Юноне Матуте[1073]1073
  …один Юноне Матуте… – Юнона Матута – должно быть: Юноне Спасительнице (Соспите), которой и был обещан Корнелием храм. См. XXXII, 30.


[Закрыть] на Овощном рынке, обещанный и отданный с подряда четыре года тому назад консулом Гаем Корнелием в войну с галлами; он же освятил его, когда был цензором; другой храм – Фавну; эдилы Га й Скрибоний и Гней Домиций построили его на штрафные деньги два года тому назад; Гней Домиций освятил его, когда был городским претором. Храм Фортуне Первородной освятил на Квиринальском холме Квинт Марций Ралла, избранный в дуумвиры для этого самого дела; обещал этот храм десять лет тому назад в Пуническую войну консул Публий Семпроний Соф; он же отдал с подряда его постройку, когда был цензором. На Острове дуумвир Гай Сервилий освятил храм Юпитеру; обещан он был шесть лет тому назад в войну с галлами претором Луцием Фурием Пурпуреоном, и им же потом, когда он был консулом, отдана была с подряда постройка его. Таковы события этого года.

54. Консул Публий Сципион возвратился из провинции Галлии для дополнительного выбора консулов. На прошедших консульских комициях избраны были Луций Корнелий Мерула и Квинт Минуций Терм. На следующий день избраны были преторы: Луций Корнелий Сципион, Марк Фульвий Нобилиор, Гай Скрибоний, Марк Валерий Мессала, Луций Порций Лицин и Гай Фламиний. Курульные эдилы Авл Атилий Серран и Луций Скрибоний Либон впервые устроили сценические представления на празднике Мегалесий. Римские игры, данные этими эдилами, сенат в первый раз смотрел с мест, отделенных от народа. Это дало повод к разным разговорам, как и всякое нововведение: одни полагали, что воздано наконец почетнейшему сословию то, что следовало воздать гораздо раньше, а другие толковали, что отнято от достоинства народа все то, что прибавлено к величию отцов, и что все такие различия сословий способствуют уменьшению согласия и равной для всех свободы. До 558 года смотрели-де на игры вперемежку, что же вдруг случилось, отчего отцы не желают более сидеть с плебеями в местах для зрителей? Почему богач гнушается соседа-бедняка? Это неслыханная, высокомерная прихоть, которой не желал и не установил сенат ни одного народа. Говорят, что под конец и сам Сципион Африканский раскаивался, что он устроил это в свое консульство. Так мало встречает одобрения всякое изменение старых обычаев; люди всегда предпочтут оставаться верными во всем старине, за исключением того, что на опыте оказывается совершенно нецелесообразным.

55. В начале года, когда консулами были Луций Корнелий и Квинт Минуций [193 г.], приходили так часто вести о землетрясениях, что людям надоел не только сам факт, но и назначаемые всякий раз по этому поводу обряды очищения. Ибо и сенат не мог собираться, и государственные дела не могли иметь движения, так как консулы заняты были жертвоприношениями и умилостивлением богов. Наконец децемвиры получили приказание обратиться к Книгам, и на основании их ответа назначено было трехдневное молебствие. Римляне, надев венки, молились при всех ложах богов, и было отдано распоряжение, чтобы и в семьях молились в одно время. По решению же сената консулы распорядились, чтобы никто не возвещал о другом землетрясении в тот день, в который назначен был праздник по поводу уже полученного известия о землетрясении. Затем бросили жребий о провинциях сначала консулы, а потом преторы. Корнелию досталась Галлия, Минуцию – Лигурия; из преторов – Гай Скрибоний получил по жребию городскую претуру, Марк Валерий – иноземную, Луций Корнелий – Сицилию, Луций Порций – Сардинию, Гай Фламиний – Ближнюю Испанию, Марк Фульвий – Дальнюю Испанию.

56. В тот год консулы не ожидали никакой войны, но получено было письмо от префекта в Пизе Марка Цинция, в котором сообщалось, что 20 000 вооруженных лигурийцев, составив заговор всего племени по всем местам, сперва опустошили Лунскую область, потом, переступив через пизанскую границу, прошли по всему морскому берегу. Поэтому консул Минуций, которому досталась провинция Лигурия, взошел, по воле сената, на ораторскую кафедру и распорядился, чтобы два городских легиона, набранных в прошедшем году, явились в Арретий спустя десять дней; на место-де их он наберет два городских легиона. В то же время он приказал союзникам и латинам, именно начальникам и легатам тех, которые обязаны были представить воинов, чтобы они пришли к нему на Капитолий. Им Минуций назначил выставить 15 000 пехотинцев и 500 всадников, сообразно с числом молодых людей в каждой общине; потом он приказал им тотчас идти с Капитолия к воротам и немедленно отправиться производить набор, чтобы ускорить дело. Фульвию и Фламинию назначено было по 3000 римских пехотинцев и по 100 всадников для пополнения войска, по 5000 союзников латинского племени и по 200 всадников, и поручено преторам по прибытии в свою провинцию распустить старых воинов. Воины, служившие в городских легионах, в большом числе обращались к народным трибунам, чтобы они разобрали дело тех, которым или кончился срок военной службы, или болезнь мешала продолжать ее; но письмо Тиберия Семпрония положило конец этому разбирательству. В этом письме сообщалось, что пришло 10 000 лигурийцев в область Плацентии, и они опустошили ее убийствами и пожарами до самых стен колонии и до берегов Пада; кроме того, и племя бойев расположено к восстанию. Ввиду этого сенат объявил военное положение и предложил народным трибунам прекратить разбирательство военных дел, мешающее собираться согласно приказу. К этому сенат прибавил еще, чтобы латинские союзники, которые состояли в войске Публия Корнелия и Тиберия Семпрония и уволены были этими консулами, собрались в Этрурию в назначенный консулом Луцием Корнелием день в указанное им место; консул же Луций Корнелий, отправляясь в провинцию, должен, по своему усмотрению, набирать воинов в городах и селах, где он пойдет, вооружать их и вести с собою; ему предоставлено было также право отпускать в отставку тех, кого и когда он захочет.

57. После того как консулы произвели набор и уехали в свои провинции, Тит Квинкций потребовал, чтобы сенат выслушал то, что он сам решил с десятью уполномоченными, и если ему угодно, утвердил это своей санкцией; это они сделают с большей легкостью, если выслушают речи послов, явившихся из всей Греции, большей части Азии и от царей. Эти посольства были введены в сенат Гаем Скрибонием, городским претором, и всем им дан был благосклонный ответ. Так как с Антиохом был особенно длинный спор, то разбирательство его предоставлено было десяти уполномоченным, часть которых была или в Азии, или в Лисимахии, у царя. Титу Квинкцию поручено было, пригласив их, выслушать речи послов царя и дать им ответ, согласный с достоинством и интересами римского народа. Менипп и Гегесианакт стояли во главе царского посольства. Из них Менипп сказал, что он не понимает, что неясного заключается в его посольстве, когда он прибыл просто просить дружбы и заключить союз. Есть-де три рода договоров, которыми государства и цари заключают дружбу между собою: один, когда предписываются условия побежденным на войне; и в самом деле, когда все передано тому, кто имеет перевес на войне, то ему и предоставляется полное право решить, что должны удержать из этого побежденные и какое они должны понести наказание; другой род, если равные друг другу на войне противники заключают мир и дружбу на одинаковых условиях; тогда требуется и дается удовлетворение по взаимному соглашению, и если в обладании чем-либо произошло какое-нибудь расстройство, то все это приводится в порядок или на основании прежнего права, или согласно с обоюдными выгодами; третий род, если те, которые никогда не были врагами, сходятся, чтобы заключить дружбу между собою путем союзного договора; они не предписывают и не получают условий, потому что это свойственно только победителю и побежденному. Так как Антиох находится в этом последнем положении, то ему, Мениппу, удивительно, что римляне считают себя вправе предписывать ему условия, какие из городов Азии должны быть свободными и независимыми и какие должны платить дань; удивительно ему и то, что римляне запрещают вступать в некоторые города царским гарнизонам и царю. Так нужно заключать мир с Филиппом – врагом, а не союзный договор с Антиохом – другом.

58. На это Квинкций возразил: «Так как вам угодно выражаться точно и перечислять различные роды заключения дружбы, то я также поставлю два условия, вне которых – возвестите царю – нет никакой возможности заключить дружбу с римским народом; одно, если Антиох не желает, чтобы мы заботились и пеклись о городах Азии, то и сам он должен так же точно держать себя подальше от всей Европы; другое, если он не ограничивается пределами Азии, а переходит в Европу, то и римляне должны иметь право и поддерживать с государствами Азии ту дружбу, которая уже существует, и приобретать себе еще новую». «Это возмутительно даже и слышать, – сказал Гегесианакт, – чтобы Антиох отстранен был от городов Фракии и Херсонеса, которые его прадед Селевк приобрел с величайшей славой, победив на войне и убив в битве царя Лисимаха, и оставил ему в наследство; и Антиох с равной славой снова отнял те же города оружием после того, как они завоеваны были фракийцами, и так как они отчасти опустели, как, например, Лисимахия, то он призвал назад жителей и населил эти города, а те, которые пришли в упадок от разрушения и пожаров, он снова отстроил с большими затратами. Итак, какое сходство имеет удаление Антиоха из тех владений, которые он так приобрел и так возвратил себе, с тем, чтобы римляне не касались Азии, которая им никогда не принадлежала? Антиох стремится к дружбе с римлянами, но с тем, чтобы получение ее служило к славе его, а не к позору». На это Квинкций отвечал: «Так как дело сводится у нас теперь к рассуждению о честном, что одно только или, по крайней мере, первое должно быть принимаемо в расчет первым народом в мире и таким великим царем, то что же наконец является честнее, желание ли сделать свободными все греческие города, где бы они ни были, или желание поработить их и принудить платить дань? Если Антиох считает для себя почетным вновь обратить в рабство те города, которыми владел его прадед по праву войны и которые дед и отец его никогда не считали за свои, то и римский народ считает долгом своей чести и твердости не покидать взятой на себя защиты свободы греков. Как он освободил Грецию от Филиппа, так он намерен освободить и от Антиоха греческие города Азии. Ибо колонии посланы в Эолиду и Ионию не в рабство царям, а для увеличения потомства и для распространения древнейшего народа по всей земле».

59. Так как Гегесианакт был в смущении и не мог не признаться, что более почетно выставлять на вид, как предлог, дело свободы, чем дело рабства, то Публий Сульпиций, старейший из уполномоченных, сказал: «Оставим-ка околичности; выбирайте одно из двух условий, которые сейчас так ясно предложены Квинкцием, или откажитесь от труда вести переговоры о дружбе». «Но мы не хотим, – возразил Менипп, – и не можем ни о чем договариваться, что служило бы к уменьшению владычества Антиоха».

На следующий день Квинкций ввел в сенат все посольства Греции и Азии, чтобы они знали, с каким расположением относится к государствам Греции римский народ и с каким Антиох, и изложил требования царя и свои. Они должны возвестить своим государствам, что римский народ с такой же храбростью и верностью, с какой отстаивал их свободу от Филиппа, будет защищать их и от Антиоха, если он не удалится из Европы. Тогда Менипп начал умолять и Квинкция и отцов, чтобы они не спешили с решением, постановив которое они могут взволновать весь мир; пусть возьмут и себе и дадут царю время для размышления; когда сообщены будут ему условия, царь подумает и выпросит что-нибудь или сделает какие-нибудь уступки для сохранения мира. Так все дело было отложено. Постановлено было отправить к царю тех же послов, которые были у него прежде в Лисимахии: Публия Сульпиция, Публия Виллия и Публия Элия.

60. Едва только они уехали, как послы из Карфагена принесли известие, что Антиох несомненно готовится к войне при содействии Ганнибала, и заронили в душе римлян беспокойство, чтобы вместе с тем не возгоралась и война с пунийцами. Ганнибал бежал из отечества, прибыл к Антиоху, как выше было сказано, и пользовался у царя великими почестями по той только причине, что царю, долго уже обдумывавшему план войны с римлянами, никто другой не мог быть более подходящим собеседником о таком предмете. Мнение Ганнибала было всегда одно и то же, что войну дóлжно вести в Италии: Италия-де доставит иноземному врагу и провиант и воинов; а если там все будет спокойно и римскому народу возможно будет с боевыми силами Италии вести войну вне Италии, то никакой царь и никакой народ не в состоянии бороться с римлянами. Ганнибал требовал себе 100 крытых кораблей, 10 000 пехотинцев и 1000 всадников. С этим флотом он двинется сначала в Африку; он в высшей степени уверен, что может и карфагенян склонить к восстанию; если же они не решатся, то он возбудит войну против римлян в какой-либо части Италии. Царь должен переправиться в Европу со всеми прочими военными силами и держать войско в какой-либо части Греции, но не переправляться, а быть наготове переправиться: этого достаточно будет для вида и для слуха о войне.

61. Склонив царя к этому мнению, Ганнибал думал, что нужно заранее подготовить к тому же умы своих земляков, но не осмелился писать им, чтобы как-нибудь случайно письмо не было перехвачено и не выдало тайны предприятия. Поэтому, найдя в Эфесе некоего Аристона из Тира и испытавши его ловкость на мелких услугах, он отправляет его с поручением в Карфаген, отчасти осыпав его подарками, отчасти прельстив его надеждою на награды, на что и сам царь дал свое согласие. Ганнибал называет ему имена тех соотечественников, с которыми Аристон должен был повидаться, и дает ему даже тайные знаки, по которым они несомненно узнают, что это он, Ганнибал, дал ему поручение. Когда этот Аристон появился в Карфагене, то враги Ганнибала так же скоро, как и его друзья, узнали о причине его прибытия. Сначала эта новость была предметом разговора в товарищеских кружках и на пирах, потом некоторые объявили в сенате, что изгнание Ганнибала совершено без какой-либо выгоды, если он и в отсутствии может затевать беспорядки и, возмущая умы людей, нарушать спокойствие государства; и некто-де тириец Аристон прибыл с поручениями от Ганнибала и от царя Антиоха; известные люди ежедневно ведут с ним тайные переговоры и втихомолку затевают что-то такое, что скоро разоблачится на погибель всех. Все воскликнули, что нужно позвать Аристона и спросить, зачем он приехал, и, если он не скажет, отправить его с послами в Рим: достаточно-де уже понесено наказаний за безрассудство одного человека; отдельные личности могут заблуждаться на свой собственный страх, но государство должно быть чисто не только от вины, но даже и от слуха о войне. Позванный Аристон оправдывался и выставлял, как самое сильное средство защиты, тот факт, что он не принес никому никаких писем; впрочем, он не мог достаточно объяснить причины своего приезда и в том особенно затруднялся, что его уличали в переговорах только с людьми партии Баркидов. Тут поднялся спор: одни приказывали сейчас же арестовать Аристона и заключить его под стражу, как шпиона, другие утверждали, что нет причины поднимать тревогу; дурной пример будет, если они ни с того, ни с сего будут хватать иноземцев; то же может случиться с карфагенянами и в Тире, и других торговых местах, куда они часто ездят. Дело было отложено в тот день. Аристон, прибегнув к пунийской хитрости среди пунийцев, повесил при наступлении вечера исписанные дощечки на самом людном месте – над местом ежедневных заседаний правительственных лиц; сам же в начале третьей стражи сел на корабль и бежал. На следующий день, когда суфеты открыли заседание для судопроизводства, то увидали дощечки и велели их снять и прочитать. Написано было, что Аристон лично ни к кому не имел поручений, но он имел поручение ко всему государству в лице старейшин, – так карфагеняне называли сенат. Так как обвинение было объявлено касающимся вообще всех, то над отдельными лицами произведено было не особенно строгое следствие. Однако решено было послать в Рим послов донести консулам и сенату об этом деле и вместе с тем пожаловаться на обиды со стороны Масиниссы.

62. Когда Масинисса заметил, что карфагеняне пользуются дурной славой и живут друг с другом в раздоре, так как представители демократической партии стали подозрительны сенату вследствие переговоров с Аристоном, а сенат стал подозрителен народу по причине доноса того же Аристона, то царь, думая, что теперь настал удобный случай нанести обиду карфагенянам, опустошил приморскую их область и заставил некоторые города, уплачивавшие подать карфагенянам, платить дань ему. Они называют эту местность Эмпориями: это побережье Малого Сирта; почва здесь плодородна; единственный находящийся тут город Лептис ежедневно платил карфагенянам по одному таланту подати. Масинисса поступал тогда враждебно со всей этой страною и отчасти возбудил сомнение, кому она принадлежит, к его ли царству или карфагенянам. И так как он узнал, что карфагеняне пойдут в Рим оправдываться в своей вине и жаловаться на него, то он также послал в Рим послов, чтобы усилить подозрения и вступить в спор о праве на получение дани. Сначала выслушано было сообщение карфагенян о пришельце из Тира; рассказ этот возбудил в отцах заботу, как бы не пришлось воевать разом с Антиохом и пунийцами. Особенно увеличивало вину карфагенян то подозрение, что они не стерегли ни самого Аристона, которого решено было арестовать и послать в Рим, ни его корабль. Потом начался разбор дела с царскими послами о спорной области. Карфагеняне защищали свое дело, ссылаясь на право границ, потому что спорная область лежала внутри пределов, назначенных Публием Сципионом, победителем их, как земля, которая должна быть подвластна карфагенянам, и на признание царя, который, преследуя некоего Афтира, бежавшего из его царства и рыскавшего с отрядом нумидийцев около города Кирены, просил у них разрешения пройти через эту самую область, как несомненно принадлежащую карфагенянам. Нумидийцы, напротив, доказывали, что карфагеняне выдумывают и определение границ Сципионом, и если кто хочет узнать истинное происхождение права, то какая собственно область принадлежит в Африке карфагенянам? Пришельцам из милости дано было столько места для укрепления города, сколько могло быть покрыто разрезанной на ремни шкурой быка. Все, где одни вышли за пределы Бурсы[1074]1074
  …за пределы Бурсы… – Бурса (или Бирса – холм, на котором стояла карфагенская цитадель), по-гречески «шкура».


[Закрыть], своего места жительства, они приобрели силою и несправедливостью. И относительно той области, о которой идет спор, карфагеняне не могут доказать не только того, что они всегда владели ею с самого начала, но даже и того, что они владели ею долгое время. Смотря по обстоятельствам, то карфагеняне, то нумидийские цари захватывали право, и всегда владел тот, кто брал перевес оружием. Пусть римляне оставят дело в том же положении, в каком оно было прежде, чем карфагеняне стали врагами римлян, а царь нумидийцев сделался союзником и другом их, и не мешают владеть этой землей тому, кто сильнее. Решено было ответить послам той и другой стороны, что римляне пошлют в Африку уполномоченных разобрать дело между народом карфагенским и царем на самом месте. Посланы были Публий Сципион Африканский, Гай Корнелий Цетег и Марк Минуций Руф. Выслушав и расследовав дело, они оставили все под сомнением, не склонившись ни на ту, ни на другую сторону. По своей ли воле они так сделали или им так поручено было сенатом, неизвестно; кажется только, что было сообразно с обстоятельствами оставить спор нерешенным. В самом деле, коли не так, то один Сципион кивком головы мог решить спор, как человек, знакомый с положением, и как человек, пользующийся авторитетом за многочисленные услуги, оказанные обоим народам.