Текст книги "История Рима от основания Города"

30. Увидя, что войско идет ускоренным шагом по узкой и отлогой дороге, Филопемен посылает всю конницу и вспомогательное войско критян против вражеского караула, поставленного перед лагерем. Эти, заметив, что враг приближается и что они покинуты своими, попробовали сперва отступить в лагерь; потом, когда все войско ахейцев стало приближаться в боевом порядке, то, боясь, как бы их не захватили вместе с лагерем, они пускаются вслед за своей армией, ушедшей значительно вперед. Щитоносцы ахейские тотчас делают нападение на лагерь и расхищают его; остальные продолжают преследование врагов. Путь был такого рода, что по нему едва могло двигаться войско, не тревожимое страхом перед врагом. Но как только началось сражение в арьергарде и страшный крик испуганных воинов донесся с тыла до передних рядов, то они побросали оружие, и каждый, думая только о себе, бежал в лежащие близ дороги леса. Вмиг дорога была загромождена массой оружия, особенно копьями, которые, падая большею частью острием к врагу, преграждали путь, как будто бы набросан был вал. Филопемен приказал вспомогательным войскам по возможности не отставать от врага и преследовать его, полагая, что всадникам бегство будет во всяком случае нелегко, а сам повел тяжелую пехоту по более открытой дороге к реке Еврот. Здесь, расположившись лагерем под вечер, он поджидал легковооруженных воинов, отряженных для преследования врага. Когда они прибыли в первую стражу с известием, что тиран проник в город с немногими воинами, а остальная масса безоружная рассеялась и блуждает по всем горам, Филопемен приказал им подкрепиться. Сам же выбрал из прочей массы войска тех, которые, придя раньше в лагерь, уже подкрепились пищей и небольшим отдыхом, велел им ничего не брать с собой кроме мечей, тотчас выступил с ними и поставил их у обоих ворот, ведущих в Фары и в Барносфен. Он полагал, что этими путями враги будут возвращаться из бегства. И он не обманулся. Ибо, пока еще оставалось несколько дневного света, лакедемоняне стали возвращаться через горы по отдаленным тропинкам; при наступлении же вечера, увидев свет в лагере врагов, они стали держаться насупротив его на скрытых тропинках; миновав его и считая себя уже в безопасности, они спустились на открытые дороги. Тут они повсюду подверглись нападению врага, засевшего в засаде, и были перебиты и взяты в плен в таком множестве, что едва ли спаслась четвертая часть всего войска. Филопемен, заперев тирана в городе, употребил почти все следующие тридцать дней на опустошение полей лаконцев и, ослабив и почти сокрушив силу врага, возвратился домой. Ахейцы приравнивали его славные подвиги с подвигами римского главнокомандующего, а в отношении лакедемонской войны давали ему даже предпочтение.

31. В то время как велась война между ахейцами и тираном, римские послы объезжали города союзников, беспокоясь, что этолийцы уже склонили на сторону Антиоха какую-либо часть граждан. Меньше всего они старались посетить ахейцев, которых они считали достаточно верными вообще, так как они были раздражены против Набиса. Они пошли сперва в Афины, оттуда в Халкиду, потом в Фессалию и, переговорив с фессалийцами в многолюдном собрании, направили свой путь в Деметриаду. Там было назначено собрание магнесийцев. Здесь нужно было держать речь обдуманнее, потому что часть знатных граждан отстранилась от римлян и всецело была на стороне Антиоха и этолийцев. Ведь когда вместе с известием, что Филиппу возвращается его сын-заложник и что отменяется наложенная на него дань, то среди прочих пустых слухов распространилась также молва, что римляне снова отдадут ему и Деметриаду. Во избежание этого Еврилох, главный начальник магнесийцев и некоторые из людей его партии предпочитали, чтобы с прибытием этолийцев и Антиоха произошел полный переворот. Против них нужно было говорить так, чтобы, уничтожая пустой страх у них, не отнять у Филиппа всей надежды и таким образом не оттолкнуть его; на него ведь больше можно было рассчитывать во всех отношениях, чем на магнесийцев. Только о том было упомянуто, что как вся Греция обязана свободой благодеянию римлян, так преимущественно этот город; здесь ведь не только находился македонский гарнизон, но и выстроен был царский дворец, и потому всегда приходилось иметь налицо перед глазами повелителя. Впрочем, это напрасно сделано, если этолийцы приведут Антиоха во дворец Филиппа, и придется иметь нового и неизвестного царя вместо известного и испытанного.

Высшего сановника магнесийцы называют магнетархом; таким был в то время Еврилох. Опираясь на эту власть, Еврилох говорил, что он и магнесийцы не могут скрывать, какой слух распространился о возвращении Деметриады Филиппу; чтобы помешать этому, магнесийцы должны испробовать все меры и на все отважиться. В пылу речи неосторожность завела его слишком далеко, и он высказал, что и теперь Деметриада свободна только по виду, а в действительности все делается по мановению римлян. При этих словах произошел ропот в разделившейся толпе, так как одни соглашались, а другие негодовали, что Еврилох осмелился сказать это; что же касается Квинкция, то он до того воспылал гневом, что, простирая руки к небу, призывал богов в свидетели неблагодарности и вероломства магнесийцев. Когда все были испуганы этими словами, Зенон, один из знатных граждан, пользовавшийся большим авторитетом как по причине своего благопристойного образа жизни, так и потому, что он всегда был, несомненно, на стороне римлян, со слезами на глазах умолял Квинкция и других послов не приписывать безумия одного человека всему государству. Всякий-де беснуется на свою собственную голову. Магнесийцы обязаны Титу Квинкцию и римскому народу не только свободой, но и всем, что людям свято и дорого; никто не может ничего просить у бессмертных богов, чего бы магнесийцы не получили от римлян; и они скорее в ярости отдадут себя на растерзание, чем нарушат дружественный союз с римлянами.

32. За этой речью последовали просьбы народа. Еврилох бежал из собрания потаенными путями к воротам, а оттуда тотчас в Этолию. Теперь уже этолийцы с каждым днем все больше и больше обнаруживали свое отпадение, в это же самое время как раз возвратился Фоант, представитель народа, которого они посылали к Антиоху, и привез с собою оттуда Мениппа, царского посла. Прежде чем им назначено было собрание, они прожужжали всем уши рассказами о морских и сухопутных войсках: идет-де огромная масса пехотинцев и всадников, из Индии вытребованы слоны и, что важнее всего, везут так много золота (чем особенно думали они подействовать на народную толпу), что можно купить самих римлян. Было ясно, какое впечатление эта речь должна произвести в собрании, так как римским послам доносилось все, – и то, что Менипп с Фоантом пришли, и то, что они делали. И хотя надежда была уже почти потеряна, однако Квинкцию казалось не лишним присутствие в том собрании некоторых послов-союзников, которые бы напомнили этолийцам о римском союзе и осмелились сказать свободное слово против царского посла. Особенно казались пригодными для этого афиняне вследствие важного значения своего государства и вследствие древности союза с этолийцами. Квинкций просил их отправить послов на Всеэтолийское собрание.

Фоант первый доложил в этом собрании о результатах своего посольства. После него допущен был Менипп и сказал, что всем жителям Греции и Азии лучше всего было бы, если бы Антиох имел возможность приступить к делу в то время, когда силы Филиппа были еще целы. Каждый тогда владел бы своею собственностью, и не попало бы все во власть и в распоряжение римлян. «И сейчас, – сказал он, – если только вы твердо доведете до конца решения, как их начали, Антиох, с помощью богов и в союзе с этолийцами, в состоянии будет снова привести в прежнее прекрасное положение расшатанные дела Греции. А такое положение состоит в свободе, которая держится своими собственными силами, а не зависит от чужого произвола». Афиняне, которым первым после царского посольства дано было позволение высказать свое мнение, не сказав ни слова о царе, напомнили только этолийцам о союзе с римлянами и о заслугах Тита Квинкция перед целой Грецией и предостерегали их – не погубить безрассудно Грецию излишней поспешностью своих решений. Пылкие и смелые решения приятны на первый взгляд, но при выполнении тяжелы, а по результату печальны. Римские послы, и в числе их Тит Квинкций, находятся недалеко оттуда; пока еще у них все цело, пусть они лучше на словах разберут спорные вопросы, чем вооружают Еввропу и Азию на гибельную войну.

33. Народная масса, жадная до новшеств, вся была на стороне Антиоха и держалась того мнения, что римлян не следует даже допускать в собрание. Однако преимущественно старейшие из знатных лиц достигли своим влиянием того, что для римлян назначено было собрание. Когда афиняне донесли об этом решении, то Квинкций признал нужным идти в Этолию, с той мыслью, что он или добьется какого-нибудь результата, или все люди будут свидетелями, что виновники войны – этолийцы, а римляне будут вести войну на законном основании и почти по принуждению.

Прибыв туда, Квинкций повел речь в собрании от самого начала возникновения союза этолийцев с римлянами, говорил о том, как часто они нарушали верность союзу; потом коснулся слегка права государств, о которых существует сомнение. Однако, если этолийцы считают какие-нибудь свои претензии справедливыми, то насколько лучше послать послов в Рим, – хотят ли они обсудить дело с сенатом или обратиться к нему с просьбой, – чем заставлять римский народ сражаться с Антиохом из-за подстрекательства этолийцев, не без великого потрясения рода человеческого и на погибель Греции. И никто не почувствует вреда этой войны прежде, чем те, которые разожгли ее. Так тщетно, как бы пророчески, грозил римлянин.

После этого выслушаны были при всеобщем одобрении Фоант и прочие приверженцы той же партии; они достигли того, что, даже не откладывая собрания, не дождавшись и отъезда римлян, собрание приняло решение призвать Антиоха для освобождения Греции и для решения спора между этолийцами и римлянами. К этому до такой степени надменному решению Дамокрит, претор их, сделал еще от себя особенно обидную прибавку, а именно: когда Квинкций требовал от него это самое постановление, то он, не устрашившись величия этого мужа, объявил, что ему, Дамокриту, нужно заботиться в настоящую минуту о другом, более настоятельном деле, а решение и ответ он вскоре даст ему в Италии, ставши лагерем на берегу Тибра. Вот какое безумие овладело тогда этолийским народом и его правителями!

34. Квинкций и послы возвратились в Коринф. Этолийцы же, следя потом за каждым известием об Антиохе, сами по себе ничего не предпринимали и спокойно, по-видимому, ожидали прибытия царя. После удаления римлян они не созвали собрания всего народа, но старались только действовать через апоклетов (так называют они высший совет, состоящий из избранных мужей), каким бы образом распространить восстание в Греции. Всем было известно, что в государствах знатные и все вообще благонамеренные люди стоят за союз с римлянами и довольны настоящим положением, а толпа и те, дела которых не соответствовали их желаниям, хотят всеобщего переворота. Этолийцы приняли в один день решение, обнаружившее не только дерзкое, но даже бесстыдное мечтание их: они решили завладеть Деметриадой, Халкидой и Лакедемоном. В каждый город послан был особый знатный человек. Фоант – в Халкиду, Алексамен – в Лакедемон, Диокл – в Деметрхаду. Последнему помогал изгнанник Еврилох, о бегстве которого и о причине бегства было сказано выше; помогал же он потому, что иначе никак не мог надеяться возвратиться в свое отечество. Убежденные письмами Еврилоха родственники, друзья и приверженцы той же партии привели его детей и супругу в траурной одежде на площадь и, держа знаки умоляющих[1082]1082
  …держа знаки умоляющих… – Т. е. масличные ветви, обвитые шерстяными лентами.


[Закрыть], пришли в многолюдное собрание и заклинали всех и каждого не допускать, чтобы невинный без судебного приговора состарился в изгнании. Сострадание тронуло простодушных людей, а дурных и мятежных увлекла надежда произвести замешательство, пользуясь этолийским восстанием: каждый подавал свой голос за возвращение Еврилоха из изгнания. После этих предварительных мер Диокл выступил со всей конницей (он был тогда начальником конницы) под видом возвращения изгнанника-друга и, пройдя в один день и в одну ночь огромный путь, остановился в шести тысячах шагов от города, а на рассвете выступил с тремя отборными отрядами, приказав остальной массе конницы следовать за ним. Приближаясь к воротам, он велел всем соскочить с коней и вести их за поводья, не соблюдая порядка, совсем как путешественники, так что казалось, что это были скорее спутники начальника, чем отряд конницы. Оставив один отряд у ворот, чтобы следующая сзади конница не могла быть отрезана, Диокл отвел Еврилоха домой, держа его за руку. Они шли посреди города через форум, причем множество встречных поздравляли его. Вскоре весь город наполнился всадниками, и они стали занимать удобные места; потом посланы были по домам люди умертвить вождей противной партии. Так Деметриада попала в руки этолийцев.

35. В Лакедемоне нужно было не совершить насилие над городом, а захватить хитростью тирана; были уверены, что после того, как римляне лишили его приморских городов, а ахейцы загнали его еще за стены Лакедемона, то всякий, кто раньше убьет его, тот получит у лакедемонян благодарность за все. Этолийцы имели основание послать к тирану людей, потому что он приставал с просьбами о вспомогательном войске, так как он взялся за оружие по их совету. Алексамену даны были 1000 человек пехотинцев и 30 всадников, избранных из молодежи. В тайном собрании народа, о котором выше было сказано, претор Дамокрит объявляет им, чтобы они не считали, что они посланы теперь для войны с ахейцами или для какого-либо предприятия, о котором каждый из них, может быть, думает. Какое решение примет вдруг Алексамен, сообразно с обстоятельствами, то они должны быть готовы беспрекословно исполнить, хотя бы оно было неожиданно, безрассудно, дерзко: они должны так отнестись к этому, как если бы знали, что они посланы из дому исключительно только с этой целью.

Алексамен, таким образом, пришел к тирану с людьми, которые были так заранее настроены, и тотчас по своему приходу внушил ему надежду: Антиох-де уже переправился в Европу, скоро он будет в Греции и наполнит земли и моря оружием и людьми; римляне увидят, что они имеют дело не с Филиппом; конницу, пехоту и корабли его нет возможности сосчитать; боевые ряды слонов положат конец войне одним своим видом. Этолийцы готовы со всеми своими войсками идти в Лакедемон, когда обстоятельства потребуют, но они хотели показать царю, при самом его прибытии, большое количество вооруженных. Со своей стороны и Набису нужно действовать так, чтобы не позволять войску, которое он имеет, слабеть дома от безделья, но следует вывести его и заставлять исполнять под оружием воинские движения, и в то же время оживлять дух воинов и упражнять их тела; от привычки труд будет легче, а ласка и благосклонность вождя может сделать его даже приятным.

После этого воинов стали часто выводить за город в поле к реке Еврот. Телохранители тирана становились почти в середине боевого строя; тиран много-много с тремя всадниками, в числе которых большею частью находился Алексамен, разъезжал перед знаменами и обозревал края флангов. На правом фланге стояли этолийцы, как те, которые уже прежде составляли вспомогательный отряд тирана, так и та тысяча, которая пришла с Алексаменом. Алексамен взял себе за правило то объезжать с тираном немногие ряды и указывать ему на то, что, по его мнению, было полезно, то скакать на коне на правый фланг к своим и потом тотчас возвращаться к тирану, как бы отдавши нужное приказание. Но в день, который он назначил для исполнения своего замысла, он поездил немного с тираном, потом удалился к своим и так сказал всадникам, посланными с ним из дому: «Юноши! Настало время действовать и отважиться на то, что приказано вам мужественно исполнить под моим предводительством. Будьте тверды духом и телом, чтобы никто не задумался исполнить то, что я буду делать на его глазах. Кто замедлит и станет мне на пути со своим решением, тот пусть знает, что нет ему возврата на родину!» Трепет охватил всех, и они вспомнили, с какими поручениями они вышли из дому. Тиран ехал с левого фланга. Алексамен велит всадникам преклонить копья и смотреть на него; сам он старается сохранить спокойствие духа, смущенного мыслью о таком ужасном деле. Приблизившись к тирану, Алексамен нападает на него и, пронзив коня, повергает Набиса на землю; лежащего на земле пронзают всадники. Много ударов тщетно нанесли они по панцирю, наконец попали в незащищенную часть тела, и тот испустил дух, прежде чем из середины строя подоспели к нему на помощь.

36. Алексамен скорым шагом двинулся со всеми этолийцами занять царский дворец. Телохранители, на глазах которых совершалось убийство, сначала пришли в ужас; потом, увидев, что отряд этолийцев удаляется, они бегут к покинутому телу тирана, и защитники жизни и мстители за его смерть превратились в толпу зрителей. И никто не тронулся бы, если бы тотчас было положено оружие, созван народ в собрание и произнесена сообразная с обстоятельствами речь, и если бы затем этолийцы держались под оружием в большом числе, не обижая никого. Но, как и должно было случиться с коварно задуманным планом, все вышло так, чтобы ускорить гибель злодеев. Предводитель заперся в царском дворце, день и ночь занимался разыскиванием сокровищ тирана; этолийцы, желавшие казаться освободителями, обратились к грабежу, как будто бы они завоевали город. С одной стороны, возмутительность факта, с другой – презрение к малочисленности этолийцев придало мужество лакедемонянам для того, чтобы соединиться вместе. Одни говорили, что нужно прогнать этолийцев и возвратить свободу, которая у них похищена в то самое время, когда она, по-видимому, восстанавливалась; другие говорили, что нужно избрать для вида кого-либо из царского рода, чтобы он стоял во главе движения. Был тогда из этого рода Лаконик, еще мальчик, который воспитывался с детьми тирана; лакедемоняне сажают его на лошадь и, взявшись за оружие, избивают этолийцев, рыскавших по городу. Потом они нападают на царский дворец и убивают Алексамена, сопротивлявшегося с немногими людьми. Этолийцы, собравшиеся около Халкиойка (это был медный храм Афины), были перебиты. Немногие, побросав оружие, убежали частью в Тегею, частью в Мегалополь. Там они схвачены были властями и проданы в рабство.

37. Филопемен, услышав об убийстве тирана, отправился в Лакедемон. Найдя там все в страхе и смятении, созвал знатных граждан, произнес речь, какую должен был сказать Алексамен, и присоединил лакедемонян к Ахейскому союзу тем еще легче, что к тому же времени случайно прибыл Авл Атилий к Гитию с 24 пентерами.

В те же дни Фоант в отношении Халкиды отнюдь не имел того же счастья, с каким занята была Деметриада Еврилохом. Ему помогали Евтимид, знатный муж, который, после прибытия Тита Квинкция и послов, изгнан был из Халкиды благодаря могуществу людей, стоявших за союз с римлянами, и негоциант Геродор из Киоса, который по причине своих богатств пользовался большим влиянием в Халкиде, и хотя подготовлены были к измене лица, принадлежавшие к партии Евтимида. Евтимид отправился из Афин, которые он избрал местом жительства, сперва в Фивы, и отсюда в Салганеи, Геродор же – к Тронию. Недалеко оттуда, в Малийском заливе, Фоант имел 2000 человек пехоты, 200 всадников и до 30 легких транспортных судов. Геродор получил приказание переправить их с 600 человек пехоты на остров Аталанту, чтобы оттуда перейти в Халкиду, как скоро он заметит, что пехота уже приближается к Авлиде и Еврипу; сам же Фоант вел прочие войска в Халкиду быстро, как мог, преимущественно ночными переходами.

38. По изгнании Евтимида высшая власть в Халкиде была в руках Микитиона и Ксеноклида. Сами ли по себе они заподозрили или им было донесено, но только сначала они испугались и единственную надежду на спасение полагали в бегстве; потом, когда они успокоились от страха и увидали, что грозит измена и предательство не только отечеству, но и союзу с римлянами, то придумали следующий план.

Как раз в то время был в Эретрии годовой праздник Амаринфской Дианы, в котором принимали участие не только туземцы, но и каристийцы. Микитион и Ксеноклид отправили туда послов просить эретрийцев и каристийцев сжалиться над их положением, так как они родились на том же острове, и не упускать из вида союза с римлянами. Они не должны позволить, чтобы Халкида попала в руки этолийцев; завладев Халкидой, этолийцы завладеют Эвбеей; тяжелые властители были македоняне, но еще гораздо менее можно будет выносить этолийцев. Преимущественно уважение к римлянам подействовало на города (Эретрий и Карист), так как недавно они убедились в их храбрости на войне и в их справедливости и добродушии в победе. Поэтому оба города вооружили и послали весь цвет своей молодежи. Граждане, передав им оборону стен Халкиды, сами со всеми своими боевыми силами перешли через Еврип и расположились лагерем при Салганеях. Оттуда они отправили к этолийцам сперва герольда, потом послов спросить, что халкидяне сказали или сделали, почему этолийцы, их союзники и друзья, пришли осаждать их; Фоант, предводитель этолийцев, отвечал, что они пришли не для того, чтобы осаждать их, но чтобы освободить от римлян; что они, халкидяне, заключены теперь в оковы более блестящие, но гораздо более тяжелые, чем тогда, когда в их крепости был македонский гарнизон. Халкидяне, напротив, утверждали, что они не состоят ни у кого в рабстве и не нуждаются ни в чьей помощи. После таких переговоров послы удалились к своим, а Фоант и этолийцы возвратились домой, так как они всю свою надежду возлагали на неожиданное нападение, но вовсе не были достаточно сильны для открытой войны и для осады города, укрепленного с суши и с моря. Евтимид, услыхав, что лагерь его земляков стоит при Салганеях и что этолийцы удалились, также возвратился из Фив в Афины. Геродор, тщетно прождав несколько дней в величайшем напряжении сигнала из Аталанты, послал дозорное судно узнать, что за причина замедления, и увидя, что союзники отказались от предприятия, направился обратно в Троний, откуда прибыл.

39. Квинкций также, услыхав об этом, поплыл из Коринфа с кораблями и встретился в халкидском Еврипе с царем Евменом. Решено было, чтобы царь Евмен оставил 500 воинов для защиты Халкиды, а сам шел в Афины. Квинкций направился в Деметриаду, куда он и ехал, с той мыслью, что освобождение Халкиды не останется без влияния на магнесийцев и заставит их снова искать союза с римлянами. Чтобы оказать людям своей партии некоторую поддержку, Квинкций написал Евному, претору фессалийцев, чтобы он вооружил молодежь; а чтобы испытать настроение умов в Деметриаде, он послал туда наперед Виллия, собираясь взяться за предприятие только в том случае, если какая-нибудь партия расположена будет обратиться снова к прежнему союзу. Виллий приехал на пентере ко входу в гавань. Когда высыпала туда вся толпа магнесийцев, Виллий спросил, предпочитают ли они, чтобы он пришел к ним как к врагам или как к друзьям. Магнетарх Еврилох отвечал, что он пришел к друзьям; но пусть он не въезжает в гавань и позволит магнесийцам жить в согласии и свободе, а не возмущает толпу под видом переговоров. После этого начался спор вместо разговора, так как римлянин бранил магнесийцев за неблагодарность и предсказывал им предстоящие бедствия, толпа, напротив, шумела, обвиняя то сенат, то Квинкция. Таким образом, Виллий возвратился к Квинкцию без всякого успеха; а Квинкций послал вестника к претору, чтобы он шел снова с войском домой, и возвратился сам в Коринф с кораблями.

40. Сплетение событий, происходивших в Греции, с событиями, происходившими в Риме, отвлекло мой рассказ в сторону не потому, чтобы стоило описывать их, но потому, что они были причиной войны с Антиохом.

После избрания консулов на будущий год [191 г.], – отсюда я уклонился в сторону, – консулы Луций Квинкций и Гней Домиций уехали в свои провинции, Квинкций в Лигурию, а Домиций к бойям. Бойи успокоились, и даже сенат их с детьми и начальники с конницей – всего 1500 человек – сдались консулу. Другой консул на обширном пространстве опустошил землю лигурийцев и завоевал несколько крепостей, отчего не только приобретена была всякого рода добыча вместе с пленниками, но и отобрано несколько граждан и союзников, которые были во власти врагов.

В этом же году, на основании сенатского постановления и по постановлению плебеев, выведена была колония в Вибону. Отправилось туда 3700 человек пехотинцев и 300 всадников; их вывели триумвиры Квинт Невий, Марк Минуций и Марк Фурий Крассипед. Каждому пехотинцу дано было по пятнадцать югеров земли, всаднику – вдвое больше. В последнее время эта земля принадлежала бруттиям, а бруттии взяли ее у греков.

Рим в это же время поразили два величайших бедствия; одно было продолжительным, но менее тяжким: происходило колебание земли тридцать восемь дней. В продолжение стольких же дней среди беспокойства и боязни справляли праздники; три дня по этому поводу совершаемо было молебствие. Другое бедствие вызывало не пустой страх, но было настоящим разорением для многих людей: начавшийся на Бычьем рынке пожар день и ночь истреблял здания, обращенные к Тибру, и сгорели все лавки с товарами большой ценности.

41. Год уже почти был на исходе, и с каждым днем слухи о войне с Антиохом все больше и больше усиливались, и возрастала забота отцов; поэтому начали хлопотать о распределении провинций между должностными лицами, чтобы все они могли как следует подготовиться. Решено было, чтобы консулам назначена была Италия и та провинция, куда сенат заблагорассудит послать их – все знали, что уже начинается война с царем Антиохом.

Кому достанется этот последний жребий, тот должен был получить 4000 пехоты из римских граждан и 300 всадников и 6000 союзников латинского племени с 400 всадников. Консул Луций Квинкций получил приказание произвести этот набор, чтобы ничто не мешало новому консулу тотчас ехать туда, куда сенату благоугодно будет послать его. Сделано было также постановление о преторских провинциях: первому по жребию выпадали две обязанности: городское судопроизводство и судопроизводство между гражданами и иноземцами; второму – Бруттий; третьему – флот, чтобы плыть туда, куда прикажет сенат; четвертому – Сицилия; пятому – Сардиния; шестому – Дальняя Испания. Кроме того, приказано было консулу Луцию Квинкцию набрать два новых легиона римских граждан и 20 000 пехоты и 800 всадников из союзников латинского племени. Это войско назначено было тому претору, которому достанется провинция Бруттий.

В этом году [192 г.] освящено было два храма Юпитера на Капитолии: один храм был выстроен по обету Луция Фурия Пурпуреона, когда он был претором в галльскую войну, а другой – когда он был консулом. Освятил их дуумвир Квинт Марций Ралла.

Над ростовщиками в этом году произнесено было много строгих судебных приговоров, причем частных лиц обвиняли курульные эдилы Марк Тукций и Публий Юний Брут. На штрафы с осужденных поставлена была на Капитолии позолоченная квадрига и в святилище Юпитера вверху фронтона часовни выставлены двенадцать позолоченных щитов; те же эдилы устроили портик за воротами Трех Близнецов в Лесном ряду.

42. В то время как римляне сосредоточили все свое внимание на приготовлении к новой войне, Антиох также не бездействовал. Три города задерживали его: Смирна, Александрия Троадская и Лампсак. Он не мог до сих пор ни завоевать их силою, ни склонить к дружбе мирными предложениями и, между тем переправляясь в Европу, не хотел оставлять их в тылу. Задерживало его также и размышление относительно Ганнибала. И прежде всего задерживали его некрытые корабли, которые он хотел послать с Ганнибалом в Африку; потом поднят был вопрос, нужно ли его вообще посылать. Особенно интриговал этолиец Фоант, который, вызвав полный беспорядок в Греции, доносил, что Деметриада в их власти, и такими же ложными сообщениями, какими взволновал умы многих в Греции, рассказывая о царе и преувеличивая на словах его боевые силы, он воспламенил надежду и в самом царе, говоря, что все призывают Антиоха в своих молитвах и что, как только покажется царский флот, произойдет огромное стечение народа на берег. Этот-то Фоант осмелился поколебать почти уже принятое царем решение о Ганнибале, высказывая то мнение, что не нужно отнимать часть кораблей от царского флота и что если бы и дóлжно было послать корабли, то следует поставить начальником над этим флотом кого угодно, только не Ганнибала. Он-де изгнанник и пуниец, которому ежедневно может принести тысячу новых планов или его несчастная судьба, или его склад ума. И даже та самая военная слава, которая всех склоняет на сторону Ганнибала, как приданое невесты, слишком велика для царского военоначальника. Царь должен привлекать к себе взоры всех; царь должен являться единственным полководцем, единственным главнокомандующим! Если Ганнибал потеряет флот или войско, то урон будет такой же, как если бы они потеряны были по вине другого; если же случится удача, то это будет служить к славе Ганнибала, а не Антиоха; а если им даровано будет счастье победить римлян во всей войне, то какая надежда на то, что Ганнибал согласится жить под властью царя, что он будет подчиняться только ему одному, когда он не подчинился своему отечеству? Не так он вел себя с юности, когда он в мечтах мысленно обнимал владычество над вселенной, чтобы можно было думать, что в старости он станет переносить над собою господина. Царю вовсе не нужен Ганнибал как предводитель; им можно пользоваться для войны, как спутником и советником; умеренная услуга от такого ума не будет ни тяжела, ни бесполезна; но если желать высшего, то это будет слишком тяжело как для дающего, так и для получающего.

43. Никакие люди не склонны так к зависти, как те, ум которых не равен их происхождению и положению, так как они ненавидят чужую доблесть и чужое превосходство. Тотчас отброшен был план послать Ганнибала, единственная разумная мысль в начале войны. Возгордившись преимущественно отпадением Деметриады от римлян к этолийцам, Антиох решил не откладывать дальше похода в Грецию. Прежде чем сняться с якоря, он взошел с моря в Илион, чтобы принести жертву Минерве. Потом, возвратившись к флоту, он отправляется в путь с 40 крытыми и с 60 некрытыми кораблями; за ними следовали 200 транспортных судов со съестными припасами всякого рода и другими предметами, необходимыми для войны. Сперва царь направил путь к острову Имбросу; оттуда он переправился в Скиат; здесь он собрал корабли, рассеяшиеся в открытом море, и пристал к твердой земле сперва при Птелее. Тут вышли к нему навстречу из Деметриады магнетарх Еврилох и знатные магнесийцы; радуясь этой многолюдной встрече, Антиох на следующий день вступил с флотом в городскую гавань; недалеко оттуда он высадил войска на берег. Было же у него 10 000 пехоты, 500 всадников, 6 слонов, войско, едва ли достаточное для того, чтобы занять незащищенную Грецию, не говоря уже о том, чтобы выдержать войну с римлянами.