Текст книги "История Рима от основания Города"

21. Галлы вполне надеялись на недоступность местности с обоих флангов. Поэтому, чтобы загородить дорогу оружием со стороны, обращенной на юг, они послали около 4000 всадников занять холм, который, находясь на расстоянии менее тысячи шагов от их лагеря, господствовал над дорогой; такой мерой они думали загородить путь, как бы устроив форт. Заметив это, римляне приготовились к бою. Впереди знамен, на небольшом расстоянии, шли велиты, Атталовы критские стрелки и пращники, траллы и фракийцы; колонны пехотинцев, поднимаясь в гору, двигались тихим шагом и так держали щиты перед собою, чтобы только прикрываться от метательных снарядов, не рассчитывая, по-видимому, вступать в рукопашный бой. Сражение началось перестрелкой издали. Сперва оно шло с равным успехом, так как галлам помогала их позиция, а римлянам разнообразие и обилие метательных снарядов; но с течением времени борьба становилась уже совершенно неравной. Длинные щиты, впрочем недостаточно широкие для того, чтобы прикрыть громадные их тела, притом еще плоские, плохо защищали галлов. И у них уже не было другого оружия, кроме мечей, от которых не было никакой пользы, потому что враг не вступал в рукопашную битву. Они употребляли в дело неподходящие камни, так как их заранее не заготовили, но брали какие каждому в суете попадали наудачу под руку, и, как люди непривычные, они не могли подкрепить удара ни искусством, ни силой. Вследствие своей неосторожности они были поражаемы со всех сторон стрелами, ядрами и дротиками; ослепленные гневом и страхом, они не знали, что им делать; кроме того, они были застигнуты сражением такого рода, на который они менее всего способны. Ибо как в рукопашной схватке, где можно взаимно получать и наносить раны, раздражение воспламеняет их мужество, так тут, получая раны из засады и издали легкими снарядами и не зная, куда им устремиться в своем слепом порыве, они опрометью бросались, как подстреленные дикие звери, на своих же. Любые их раны были видны, так как галлы сражаются голыми, тела же их дородны и белы, потому что они обнажают их только во время сражения. Таким образом из дородного их тела лилось больше крови, и зияющие раны казались отвратительнее, а черная кровь еще более пачкала их тела. Однако зияющие раны не производят на них большого впечатления; иногда получить в сражении рану, не столько глубокую, сколько широкую при рассеченной коже, считается у них даже более почетным. Если же их жжет незначительная на вид рана от острия стрелы или ядра, засевшего глубоко в мясе, и если при попытке вынуть снаряд его нельзя извлечь, тогда они приходят в бешенство и, стыдясь такого ничтожного, но тем не менее смертельного повреждения, бросаются на землю. Так и в этот раз повсюду валялись они на земле; другие кидались на врагов, причем со всех сторон их пронзали стрелами, а тех, кто подходил близко, велиты рубили своими мечами. Этого рода воины имеют круглый щит в три фута длиною, в правой руке дротики, которыми пользуются издали, и опоясаны испанским мечом; поэтому, если им приходится сражаться врукопашную, то, перенеся дротики в левую руку, они обнажают мечи. Оставалось уже немного галлов. Увидев, что легковооруженные победили их и что наступают знамена легионов, они врассыпную бросились в лагерь. Там уже царствовали страх и суматоха, так как здесь находились вперемежку жены и дети и прочая бессильная толпа. Победители-римляне заняли холмы, оставленные бежавшими врагами.

22. Примерно в это же время Луций Манлий и Гай Гельвий, поднимаясь, пока было возможно, по склонам холмов и дойдя до непроходимых мест, повернули к той части горы, где она единственно была удобопроходима, и начали оба в небольшом расстоянии друг от друга, как бы условившись, следовать за отрядом консула. Сперва они были необходимостью принуждены к тому, с чего лучше всего было начать: ведь в такой гористой местности резервы часто приносят существенную пользу, так как, если случайно передовой отряд опрокинут, они прикрывают смятых и со свежими силами вступают в бой. После того как первые знамена легионов достигли холмов, занятых легковооруженными, консул приказал воинам немного перевести дух и отдохнуть; вместе с тем он указал им на разбросанные по холмам тела галлов и спросил: если уже легковооруженные дали такое сражение, то чего должно ожидать от легионов, чего от их надлежащего вооружения, чего от доблести храбрейших воинов. Им надо взять лагерь, в котором враг, загнанный туда легковооруженными, трепещет. Однако он приказал идти впереди легковооруженным, которые то самое время, пока стояло войско, не провели праздно, но собирали по холмам стрелы, чтобы иметь достаточное количество метательных снарядов. Уже римляне приближались к лагерю, и галлы стояли перед валом с оружием в руках, боясь, что укрепления слишком мало будут защищать их. Затем их осыпали всякого рода метательными снарядами; и так как чем больше их было и чем плотнее они стояли, тем меньше снарядов падало бесполезно. Галлы вмиг были загнаны в укрепления, оставив только сильные посты у самых входов в ворота. Загнанную в лагерь толпу обстреливали громадным количеством метательных снарядов, и их крик, смешанный с воплями жен и детей, указывал, что многие были ранены. В тех, которые, стоя на своем посту, загораживали ворота, передовые воины легионов бросили свои копья. Однако они не столько ранили галлов, сколько, пробивая щиты, многих сцепляли и спутывали друг с другом. И они дольше не смогли выдержать нападения римлян.

23. Когда ворота уже были отперты, то галлы, прежде чем победители ворвались, бросились бежать из лагеря во все стороны. Они без оглядки бежали по дорогам и по непроходимым местам; никакие крутые обрывы, никакие скалы не удерживали их; ничего, кроме врага, они не боялись. Поэтому большинство лишились жизни, сорвавшись с громадной вышины и изувечившись. Взяв лагерь, консул удержал воинов от разграбления его и от захвата добычи; он приказал каждому преследовать, по мере сил, пораженного врага, теснить его и увеличивать его ужас. Тут подоспел и второй отряд с Луцием Манлием. Им он также не позволил вступить в лагерь, а послал их тотчас преследовать врагов. Вскоре сам он также последовал за ними, поручив охрану пленных военным трибунам и считая войну оконченной, если, при таком страхе врагов, будет убито и взято в плен как можно большее количество их. По выступлении консула прибыл Гай Гельвий с третьим отрядом. Он не мог удержать своих от разграбления лагеря, так что добыча досталась по величайшей несправедливости судьбы тем, которые не принимали участия в битве. Всадники долго стояли спокойно, не зная ни о сражении, ни о победе своих; затем и они, насколько возможно было подниматься в гору на лошадях, преследовали около подошвы горы рассеявшихся в бегстве галлов, избивали их или же брали в плен. Число убитых не легко было определить, потому что бегство и резня происходили на большом пространстве, по всем извилинам гор, и многие упали с непроходимых скал в долины громадной глубины, а другие были перебиты в лесах и кустарниках. Клавдий, по словам которого на горе Олимп происходили два сражения, сообщает, что было убито около 40 000 человек; по свидетельству же Валерия Антиата, который обыкновенно гораздо меньше соблюдает меру в преувеличении чисел, их было не более 10 000. Число пленных простиралось без всякого сомнения до 40 000 по той причине, что галлы вели с собой толпу людей всякого пола и возраста, похожих скорее на переселенцев, чем на отправляющихся на войну. Консул сжег в одной куче оружие врагов, приказал всем снести в одно место остальную добычу и одну часть ее, которую следовало сдать в государственную казну, распродал, а другую тщательно разделил между воинами так, чтобы каждому досталась, по возможности, равная доля. Он также похвалил всех в собрании и наградил каждого по заслугам, а более всех Аттала, при величайшем одобрении со стороны всех остальных, ибо этот юноша обнаруживал во всех трудах и опасностях как необыкновенные доблесть и усердие, так и скромность.

24. Оставалась еще непочатая война с тектосагами. Отправившись против них, консул через три перехода достиг Анкиры, славного в тех местах города, от которого неприятели отстояли немного более чем на десять тысяч шагов. Когда здесь стояли продолжительное время лагерем, одна пленница совершила замечательный подвиг. В числе многих пленных содержалась под стражей жена царька Ортиагонта, женщина выдающейся красоты. Начальником этой стражи был центурион, человек сладострастный и корыстолюбивый к добыче. Он сначала пытался подействовать на ее сердце; но увидев, что душа ее питает отвращение к добровольному прелюбодеянию, он причинил насилие над телом, находившимся по воле судьбы в плену. Затем, чтобы смягчить ее негодование из-за оскорбления, он подал женщине надежду на возвращение к своим, но и то не даром, как влюбленный, а выговорил себе определенную сумму золота; чтобы не иметь никого из своих сообщником, он позволил ей самой послать одного из пленных, кого она хочет, вестником к своим, а затем назначил вблизи реки место, куда должны прийти в следующую ночь не более двух родственников пленницы с золотом, чтобы принять ее. Случайно находился под тем же караулом раб той самой женщины. Его при наступлении сумерек, как вестника, центурион вывел за караульные посты. В следующую ночь пришли к назначенному месту и два родственника женщины и центурион с пленницей. Когда ему тут показывали золото, которое должно было составлять аттический талант – такую сумму он выговорил себе, – женщина на своем языке приказала им обнажить мечи и убить взвешивавшего золото центуриона. Отрубленную голову убитого, завернутую в платье, она сама принесла к мужу Ортиагонту, который с Олимпа бежал домой. Прежде чем обнять его, она бросила к его ногам голову центуриона. Когда тот с удивлением спросил, чья это голова и что значит этот вовсе не женский поступок, она призналась мужу в нанесенном ее телу насилии и в мщении за оскорбленное насильственным образом целомудрие; как передают, благодаря беспорочности и строгости своей остальной жизни она до своей кончины сохранила славу этого достойного матроны подвига.

25. К Анкире в лагерь прибыли к консулу послы тектосагов с просьбой не двигаться от Анкиры, не переговорив предварительно с их царями; они заявляли, что предпочтут всякие условия мира войне. Итак, на следующий день назначены были время и место, которое находилось, как казалось, приблизительно на средине между лагерем галлов и Анкирой. Когда в назначенное время явился туда консул под охраной 500 всадников и, не увидев там ни одного галла, возвратился в лагерь, то те же послы снова явились, извиняясь, что цари не могут прийти вследствие встретившихся религиозных препятствий, и говоря, что явятся старейшины народа, с которыми можно точно так же покончить дело. Консул ответил, что он тоже пошлет Аттала. На эти переговоры явились с обеих сторон. Аттал взял с собою для охраны 300 всадников, и об условиях мира велись переговоры. Так как за отсутствием вождей дела нельзя было довести до конца, то условились, чтобы консул и цари имели свидание на следующий день в том же месте. Медлительность галлов имела целью, во-первых, протянуть время, пока они не отправят по ту сторону реки Галис с женами и детьми имущество, которое не хотели подвергать опасности, а во-вторых, устроить засаду самому консулу, который не достаточно остерегался обмана во время переговоров. Для этой цели они выбрали из всего числа 1000 всадников испытанной смелости. И хитрость удалась бы им, если бы судьба не постояла за международное право, которое собирались нарушить. Отряженные за фуражом и дровами римляне пошли в ту сторону, где должны были происходить переговоры. Военные трибуны считали это более безопасным, потому что и самый конвой консула мог им послужить прикрытием, будучи противопоставлен неприятелю. Однако они выставили несколько ближе к лагерю собственно для себя и другой пикет в 600 всадников. Когда консул отправился из лагеря вследствие уверения Аттала, что цари прибудут и дело можно кончить, и, проехав около пяти тысяч шагов под прикрытием того же отряда всадников, как и прежде, был уже недалеко от условленного места, он вдруг увидел, что галлы скачут во весь опор, намереваясь напасть на него. Он остановил отряд, приказал всадникам приготовить оружие и собраться с духом, вступил в сражение и сначала с твердостью выдерживал его и не двигался назад. Затем, уступая численному превосходству, он начал мало-помалу подаваться назад, не нарушая строя. Наконец, когда уже представлялось больше опасности в мешканьи, чем защиты в сохранении рядов, все бросились бежать во все стороны. Тут-то галлы начали преследовать рассеявшихся и убивать их; и бóльшая часть погибла бы, если бы не подоспели на выручку 600 всадников, служивших прикрытием для фуражиров. Услыхав издали тревожный крик своих, они привели в порядок оружие и коней и со свежими силами возобновили проигранное уже сражение. Поэтому счастье тотчас повернулось, и страх перешел с побежденных на победителей. И галлы были опрокинуты первым натиском; с полей сбегались фуражиры, и римляне всюду попадались навстречу галлам, так что им даже бежать нельзя было безопасно и легко, так как римляне на свежих лошадях преследовали усталых. Поэтому только немногие спаслись бегством; никто не был взят в плен; гораздо бóльшая часть искупила смертью вероломное нарушение переговоров. На следующий день римляне, пылая гневом, дошли со всеми военными силами до врагов.

26. Два дня консул употребил для личного исследования свойств горы, чтобы ничего не оставалось неизвестным. На третий день, совершив ауспиции и принеся затем жертвы, он разделил войско на четыре части и выступил так, чтобы две части повести посередине горы, а остальные две направить с боков против флангов галлов. Отборное войско врагов – тектосаги и трокмы – занимали середину боевой линии в количестве 50 000 человек; конницу, в количестве 10 000 человек, спешили вследствие того, что на неровной скалистой местности нельзя было воспользоваться лошадьми, и поставили ее на правом фланге. Каппадокийцы Ариарата и вспомогательное войско Морзия[1148]1148
  …войско Морзия… – Морзий (Морз) – царь Пафлагонии, государства на южном побережье Черного моря, между Вифинией и Понтом.


[Закрыть] составляли на левом фланге почти 4000 человек. Консул поставил, как и при горе Олимп, в первой боевой линии легковооруженных и позаботился о том, чтобы было под рукой такое же большое количество метательных снарядов всякого рода. Когда сошлись, то все с обеих сторон было такое же, как и в первом сражении, исключая мужества, которое у победителей вследствие успеха увеличилось, а у неприятелей пало: ибо, хотя они сами и не были побеждены, однако считали поражение соплеменников своим собственным. Поэтому и дело, начатое одинаковым образом, одинаково и кончилось. Брошенные легкие метательные снаряды, словно облако, покрыли строй галлов. И никто не смел выбежать вперед из рядов, чтоб не обнажить со всех сторон для ударов своего тела, оставаясь же спокойно на месте, они получали тем больше ран, чем плотнее стояли, так как враги стреляли словно в мишень. Консул полагал, что все тотчас обратятся в бегство, если, пришедши уже и так в замешательство, увидят знамена легионов, а потому, приказав отступить в ряды велитам и прочим вспомогательным войскам, двинул вперед линию легионов.

27. Галлы, напуганные воспоминанием о поражении толостобогиев, влача торчащие в теле стрелы и утомленные стоянием и ранами, не выдержали даже первого натиска и крика римлян. Они побежали по направлению к лагерю, но только немногие спаслись за укрепления. Бóльшая часть понеслась мимо, влево и вправо, и бежала куда глаза глядят. Победители преследовали их до лагеря и поражали с тыла; затем из жадности к добыче они замешкались в лагере, и дальнейшее преследование прекратилось. На флангах галлы дольше держались, потому что до них дошли позднее; впрочем, и они не выдержали даже первого залпа метательных снарядов. Так как консул не мог отвлечь от разграбления вторгнувшихся в лагерь воинов, то тотчас послал тех, которые находились на флангах, преследовать врагов. Хотя они и гнались за врагом на большом расстоянии, однако убили во время бегства – ведь сражения почти не было – не более 8000 человек; остальные переправились через реку Галис. Большая часть римлян эту ночь осталась в лагере врагов; остальных консул увел обратно в свой лагерь. На следующий день он осмотрел пленных и добычу; размеры ее соответствовали тому, что мог накопить самый жадный до грабежа народ, господствуя силою оружия в продолжение многих лет над всей страной, лежащей по сю сторону Тавра. Когда галлы, рассеявшиеся повсюду в бегстве, собрались в одно место, то, будучи большею частью ранеными или безоружными и лишившись всего, они отправили к консулу уполномоченных просить мира. Манлий приказал им явиться в Эфес; сам он – была уже средина осени – спешил удалиться из холодных мест вследствие близости Тавра и повел победоносное войско обратно на зимние квартиры на берегу моря.

28. Во время этих событий в Азии в прочих провинциях все было спокойно. В Риме цензоры Тит Квинкций Фламиний и Марк Клавдий Марцелл прочитали список сенаторов. Первым в сенате оказался в третий раз Публий Сципион Африканский. Только четырех пропустили, из которых ни один не исправлял курульной должности. При смотре всадников цензоры были тоже весьма снисходительны. Они отдали с подряда постройку стены у Капитолия над Эквимелием и мощение булыжником дороги от Капенских ворот до храма Марса. Кампанцы спросили сенат, где они подлежат переписи[1149]1149
  Кампанцы спросили сенат, где они подлежат переписи. – Те кампанские граждане, которые были согнаны со своих мест (XXVI, 34) и расселены по Италии.


[Закрыть]. Постановили, что они подлежат переписи в Риме. В этом году были громадные новоднения. Тибр двенадцать раз затоплял Марсово поле и низменности города.

Когда консул Гней Манлий окончил в Азии войну с галлами, другой консул, Марк Фульвий, покорив этолийцев, переправился в Кефаллению и послал по общинам острова спросить, предпочитают ли онисдаться римлянам или испытать военное счастье. Страх так сильно подействовал на все общины, что они не отказались от сдачи. Затем эти бедные народы представили, соответственно своим силам, потребованное число заложников <…>, а Крании, Палы и Самы по двадцать. Неожиданно блеснул луч надежды на мир в Кефаллении, как вдруг одна община, а именно Сама, неизвестно, по какой причине, отложилась. Они говорили, что боялись, как бы римляне не заставили их выселиться вследствие выгодного местоположения их города. Впрочем, не достаточно известно, сами ли они вообразили себе этот страх и вследствие неосновательного опасения нарушили мир или действительно у римлян была речь об этом и она дошла до них; но, как бы то ни было, только они вдруг заперли ворота, после того как уже дали заложников, и не хотели, даже несмотря на просьбы своих – их консул послал под стены для того, чтобы возбудить у родителей и соотечественников сострадание, – отказаться от своего предприятия. Затем, когда не получалось никаких миролюбивых ответов, начали штурмовать город. У консула после осады Амбракии все метательные и осадные машины уже были перевезены, и воины неутомимо оканчивали все необходимые осадные работы. Поэтому к двум пунктам были придвинуты тараны и начали потрясать стену.

29. Но и горожане также ничего не упустили из виду, что могло бы препятствовать осадным работам или врагам. Величайшее сопротивление, однако, они оказывали двумя средствами. Во-первых, они вместо разрушенной стены постоянно воздвигали изнутри новую стену одинаковой крепости, а во-вторых, они внезапно делали вылазки то на осадные работы врагов, то на сторожевые пикеты; и в этих стычках они большею частью одерживали верх. Чтобы обуздать их, натолкнулись на одно средство, не особенно заслуживающее того, чтобы упомянуть о нем: вызвали сотню пращников из Эгия, Патр и Дим. По какому-то народному обычаю, они с детства упражнялись в том, что бросали пращой в открытое море кругловатые камни, какими, вперемежку с песком, обыкновенно покрыт морской берег. Вследствие этого они этим оружием бросали на большее расстояние и попадали более метко и крепко, чем балеарские пращники; притом ремень их пращи не простой, как у пращей балеарцев и других народов, но тройной, густопрошитый и потому упругий; сделано это затем, чтобы ядро во время бросания не сдвигалось, как это случилось бы, если бы ремень был слабый, но чтобы оно, держась во время размаха крепко в ремне, вылетало, как будто с тетивы. Привыкши с большого расстояния пробивать круги небольшого размера, они не только ранили врагов в голову, но и во всякую часть лица, которую намечали себе целью. Эти пращи мешали осажденным делать такие частые и смелые вылазки, так что они даже со стен просили ахейцев на короткое время отойти и спокойно смотреть, как жители Самы будут сражаться с римскими сторожевыми пикетами. Четыре месяца Сама выдерживала осаду. Но так как из небольшого числа их ежедневно некоторые были убиваемы или получали раны, а остальные были утомлены и телом и духом, то римляне ночью, перейдя через стену, проникли на площадь через крепость, называемую Кинеатидой, – сам город спускается к морю и обращен на запад. Поняв, что часть города взята врагами, жители с женами и детьми укрылись в большей крепости. Там они на следующий день сдались, их город был разграблен и все они были проданы в рабство.

30. Устроив дела в Кефаллении и оставив гарнизон в Саме, консул переправился в Пелопоннес, куда его уже давно приглашали, в особенности, эгийцы и лакедемоняне. В Эгии с самого возникновения Ахейского союза всегда назначались народные собрания, вследствие ли значения города или вследствие удобства местоположения его. В этом году [189 г.] в первый раз Филопемен пытался нарушить этот обычай и намеревался предложить закон, чтобы собрания происходили по очереди по всем общинам, принадлежащим к Ахейскому союзу. И когда перед самым приездом консула дамиурги, высшие правительственные лица, приглашали ахейцев в Эгию, то Филопемен, бывший тогда претором, назначил собрание в Аргосе. Так как было очевидно, что почти все соберутся туда, то и консул явился в Аргос, хотя и сочувствовал эгийцам. Когда здесь начались прения, и он видел, что дело проиграно, то отказался от своего намерения. Затем лакедемоняне обратили его внимание на свои распри. Это государство тревожили, главным образом, изгнанники: большая часть их жила на берегу Лаконики, в приморских крепостях и городах, которые все были отняты у лакедемонян. Последние были недовольны этим, а потому ночью напали на приморскую деревню по имени Лас и внезапно заняли ее для того, чтобы иметь где-нибудь свободный доступ к морю на случай, если бы им пришлось когда-нибудь отправить послов в Рим или куда-нибудь в другое место, и чтобы вместе с тем иметь торговый порт и место для хранения необходимых иноземных товаров. Жители деревни и бывшие там изгнанники были сначала напуганы неожиданным происшествием; затем, на рассвете, они собрались и без особенного сопротивления прогнали лакедемонян. Однако страх распространился по всему морскому берегу и все крепостцы, деревни и изгнанники, имевшие там место жительства, отправили сообща послов к ахейцам.

31. Претор Филопемен, который уже с самого начала сочувствовал делу изгнанников и всегда советовал ахейцам уменьшить могущество и влияние лакедемонян, назначил собрание, чтобы выслушать жалобы послов, и по его докладу состоялось следующее постановление. Так как Тит Квинкций и римляне передали под покровительство и на попечение ахейцам крепостцы и деревни лакедемонского побережья и так как лакедемоняне не должны, согласно договору, нападать на них, а между тем на деревню Лас было сделано ими нападение и там была пролита кровь, то следует считать договор нарушенным, если не будут выданы ахейцам виновники и соучастники этого дела. Чтобы потребовать выдачи их, были тотчас отправлены послы в Лакедемон. Это приказание показалось лакедемонянам настолько надменным и возмутительным, что, будь положение государства таково, как в старину, они, несомненно, тотчас взялись бы за оружие; больше же всего их тревожило опасение, как бы Филопемен не передал их лакедемонским изгнанникам, что он уже давно замышлял, если они, раз исполнив первые приказания, наденут ярмо на свою шею. Итак, вне себя от гнева, они убили тридцать человек из той партии, которая принимала какое-либо участие в планах Филопемена и изгнанников, и постановили отказаться от Ахейского союза и немедленно отправить послов в Кефаллению передать Лакедемон консулу Марку Фульвию и римлянам и просить его прибыть в Пелопоннес, чтобы принять город Лакедемон под покровительство и в подданство римского народа.

32. Когда послы доложили об этом ахейцам, то с согласия всех государств, принадлежавших к этому союзу, была объявлена лакедемонянам война. Только зима помешала начать ее тотчас. Однако небольшими набегами, походившими скорее на разбойнические грабежи, чем на военные действия, их пределы опустошались не только с суши, но и с моря на кораблях. Эти смуты привели консула в Пелопоннес и по его приказанию было назначено в Элиде собрание, на которое для разбирательства дела были приглашены и лакедемоняне. Здесь произошли не только большие прения, но и перебранка, которой консул положил конец одним лишь объявлением, чтобы они воздержались от войны до тех пор, пока не пошлют в Рим послов к сенату. На остальные пункты он давал неопределенные ответы вследствие довольно сильного желания приобрести популярность благоволением к той и другой партии. Обе враждующие стороны отправили послов в Рим. Лакедемонские изгнанники также возложили свое дело и свое посольство на ахейцев. Диофан и Ликорт, оба мегаполитянина, стояли во главе ахейского посольства. Расходясь в своих политических взглядах, они и тогда держали совершенно противоположные друг другу речи. Диофан предоставлял решение всех вопросов сенату, полагая, что он лучше всего уладит спор между ахейцами и лакедемонянами. Ликорт же, согласно инструкциям Филопемена, требовал, чтобы ахейцам было позволено, согласно договору и их законам, приводить в исполнение свои постановления и чтобы римляне обеспечили им во всей целости ту свободу, виновниками которой они сами являются. Ахейский народ тогда пользовался у римлян большим уважением; однако решено было ничего не менять в положении лакедемонян. Впрочем римский ответ был настолько запутанный, что и ахейцы понимали, что им относительно лакедемонян все дозволено, и лакедемоняне толковали его так, что с ахейцами не во всем согласились. Этим правом ахейцы воспользовались неумеренно и надменно.

33. Филопемену срок должности был продлен и на следующий год. При наступлении весны он приказал войску собраться и расположился лагерем в пределах лакедемонян; затем отправил послов требовать выдачи виновников отложения и обещать, что в случае исполнения этого требования не только государство будет пользоваться миром, но и выданные лица ничего не потерпят без судебного разбирательства. Вследствие страха все молчали, а те, выдачи которых Филопемен поименно потребовал, обещали сами прибыть, так как послы дали честное слово, что они не подвергнутся никакому насилию, не получив возможности оправдаться. С ними отправились и другие знатные люди, как в качестве защитников частных лиц, так и потому, что дело, по их мнению, касалось всего государства. До сих пор ахейцы никогда не приводили с собою лакедемонских изгнанников в пределы лакедемонян, потому что, по-видимому, ничто не могло в такой степени лишить их расположения граждан; тогда же первые ряды почти всего войска состояли из изгнанников. Последние густой толпой побежали навстречу подходившим к воротам лагеря лакедемонянам. Сначала они задевали их бранью, а затем, когда началась перебранка и страсти разыгрались, самые отчаянные из изгнанников напали на лакедемонян. Когда последние призывали в свидетели богов и ссылались на данное им послами честное слово, то и послы, и претор отстраняли толпу, защищали лакедемонян и удерживали некоторых, пытавшихся уже наложить на них оковы. Вследствие поднявшегося шума толпа все росла. Ахейцы также сбегались, сначала как зрители; затем, когда изгнанники кричали о том, сколько они перетерпели, просили о помощи и вместе с тем уверяли, что им никогда более не представится такого случая, если упустят этот; что договор, объявленный ненарушимым на Капитолии, в Олимпии и в Афинском Акрополе, нарушен ими; что, прежде чем обязаться новым договором, нужно наказать виновных. Возбужденная такими словами толпа, по призыву одного, закричавшего: «Бей их!», начала бросать камнями. И таким образом скованные во время суматохи семнадцать человек были убиты. На следующий день были схвачены шестьдесят три человека, которых претор защитил от насилия, не потому, что он желал их спасти, а потому, что не желал, чтобы они погибли без судебного разбирательства; их бросили на произвол разъяренной толпы и, после сказанных ими в свое оправдание нескольких слов, которых, однако, не слушали, всех осудили и казнили.

34. Когда таким образом был наведен страх на лакедемонян, то им приказали, во-первых, разрушить свои стены; затем удалить из страны лакедемонян все иноземные вспомогательные войска, которые несли у тиранов военную службу за плату; потом выслать из города к определенному дню рабов, получивших свободу от тиранов (а таких было большое количество); ахейцам предоставить право оставшихся схватить, увести и продать; отменить закон и учреждения Ликурга и принять законы и установления ахейцев; таким образом они-де будут принадлежать к одному с ними целому и легче будет устанавливаться соглашение с ними по всем делам. Лакедемоняне с величайшей готовностью разрушили стены, но ничто их так не огорчило, как возвращение изгнанников. Постановление о возвращении их состоялось на общем собрании ахейцев в Тегее. И когда было доложено, что иноземные вспомогательные войска распущены, а приписанные к лакедемонянам – так назывались отпущенные на волю тиранами – удалились из города и разорялись по деревням, то постановили, чтобы претор, прежде чем распустить войско, отправился с отрядом налегке, схватил такого рода людей и продал их, как военную добычу. Много их было схвачено и продано. На вырученные деньги был восстановлен с позволения ахейцев портик в Мегалополе, разрушенный лакедемонянами. Бельбинская область[1150]1150
  Бельбинская область… – Бельбина – один из городов Триполи; XXXV, 27.


[Закрыть], несправедливо захваченная лакедемонскими тиранами, была возвращена той же общине, на основании старинного постановления ахейцев, состоявшегося в царствование Филиппа[1151]1151
  …в царствование Филиппа… – Имеется в виду Филипп II (359–336 до н. э.), отец Александра Македонского.


[Закрыть], сына Аминта. Всеми этими мерами лакедемонское государство было обессилено и находилось долгое время в зависимости от ахейцев. Однако ничто так не повредило им, как отмена Ликургова государственного устройства, с которым они свыклись на протяжении восьмисот лет.