Текст книги "История Рима от основания Города"

47. Такова была речь Фурия и Эмилия. Манлий, по моим сведениям, ответил приблизительно следующим образом: «Сенаторы! Раньше народные трибуны имели обыкновение противиться, если просили триумфа. Я им благодарен за то, что они или ради меня, или ради величия совершенных мною подвигов не только своим молчанием одобрили требуемую мною почесть, но и, по-видимому, были готовы, в случае надобности, сделать доклад об этом; противники мои, если так угодно богам, выступают из числа уполномоченных, а этот совет наши предки дали полководцам, чтобы разделить плоды победы и прославить ее. Луций Фурий и Луций Эмилий возбраняют мне сесть на триумфальную колесницу, снимают с моей головы почетный венок: а их-то именно я имел в виду пригласить в свидетели совершенных мною подвигов, если бы трибуны препятствовали мне праздновать триумф. Ничьим лаврам я, конечно, не завидую, сенаторы; однако недавно вы своим влиянием удержали храбрых и честных народных трибунов, когда они хотели помешать триумфу Квинта Фабия Лабеона. Он праздновал триумф, хотя его враги громко заявляли, что он вел не несправедливую войну, но вообще врага не видал в глаза. Я же, столько раз сражавшийся с сотней тысяч самых неустрашимых врагов, вступивший с ними в рукопашный бой, захвативший в плен или перебивший более сорока тысяч человек, взявший штурмом два их лагеря, оставивший всю страну по сю сторону Тавра в более глубоком мире, чем в каком находится Италия, несправедливо лишаюсь не только триумфа, но должен защищаться перед вами, сенаторы, против обвинений уполномоченных, состоявших при мне. Их обвинение, как вы заметили, сенаторы, распадалось на две части; ибо они, во-первых, утверждали, что я не должен был вести войны с галлами и, во-вторых, что я вел ее опрометчиво и неблагоразумно. “Галлы не были нашими врагами, а ты обидел их, когда они жили в мире и исполняли приказания”. Я не намерен требовать от вас, сенаторы, чтобы вы все известное вам о лютости галльского племени вообще и о его ожесточеннейшей ненависти ко всему римскому относили также и к тем галлам, которые обитают в Азии. Судите о них безотносительно к другим, независимо от дурной славы их и от ненависти ко всему племени. О если бы царь Евмен, о если бы все общины Азии присутствовали и вы слушали лучше их жалобы, чем мои обвинения! Отправьте же послов по всем городам Азии и спросите, которое из двух рабств было тяжелее, то ли, от которого они были освобождены удалением Антиоха за Тавр, или то, от которого они были освобождены покорением галлов? Пусть они расскажут, сколько раз опустошали их поля, сколько раз угоняли добычу, когда им едва представлялась возможность выкупать пленных, а до них доходили слухи о приношении человеческих жертв и заклании их детей. Знайте, что ваши союзники платили дань галлам и что и теперь, когда вы освободили их от царского владычества, они продолжали бы платить ее, если бы я мешкал.

48. Чем дальше был бы отброшен Антиох, тем необузданнее галлы господствовали бы в Азии, и все земли по сю сторону Тавра вы прибавили бы к государству галлов, а не к вашему. Но, возразят нам, хотя это действительно так, однако галлы некогда ограбили даже Дельфы[1158]1158
  …галлы некогда ограбили даже Дельфы… – В 279 году до н. э.


[Закрыть], общий оракул человеческого рода, средоточие земного круга, и вследствие этого римский народ не объявил им войны и не вел ее. Я, со своей стороны, всегда держался того мнения, что в вопросе о заботах и наблюдении за событиями, совершающимися в этих землях, существует некоторая разница между тем временем, когда Греция и Азия еще не находились в вашем ведении и под вашей властью, и настоящим, когда вы определили границей Римского государства гору Тавр, когда вы даете государствам свободу и освобождаете от повинностей, когда пределы одних расширяете, других наказываете отнятием области, на некоторых налагаете дань, увеличиваете царства, уменьшаете, дарите, отнимаете, считаете вашей обязанностью заботиться о том, чтобы они пользовались миром на суше и на море. Или если бы Антиох не вывел гарнизонов, пребывавших спокойно в своих укреплениях, то вы не считали бы Азию освобожденной, а если бы войска галлов врассыпную рыскали, то неужели были бы обеспечены царю Евмену пожалованные вами дары, обеспечен общинам мир? Но зачем я привожу такие доказательства, как будто я не застал, но сам сделал галлов врагами? К тебе я обращаюсь, Луций Сципион, унаследовать доблесть которого вместе со счастьем я не напрасно молил бессмертных богов, сделавшись преемником твоей власти, к тебе, Публий Сципион, который, состоя на правах легата, пользовался величием сотоварища как у брата-консула, так и у войска. Известно ли вам, что в войске Антиоха находились легионы галлов; не видели ли вы их в сражении на обоих флангах – ведь они-то, по-видимому, и составляли его главные силы; не сражались ли вы с ними, как с открытыми врагами; не убивали ли их и не брали ли с них военных доспехов? Однако же сенат решил, и народ повелел вести войну с Антиохом, а не с галлами. Но мне сдается, что вместе с тем они постановили и повелели вести ее и против тех, которые находились в числе его военных сил. Кроме Антиоха, с которым Сципион заключил мир и с которым именно, по вашему поручению, должен был состояться союзный договор, все были врагами, кто поднимал оружие против нас за Антиоха. И хотя в этом провинились, главным образом, галлы и некоторые царьки и тираны, я тем не менее с некоторыми заключил мир, заставив их понести наказание за свои проступки, согласно достоинству вашего владычества, а относительно галлов сделал попытку, нельзя ли смягчить их и заставить отрешиться от врожденной им дикости, и только тогда, когда увидел, что они неукротимы и непримиримы, счел необходимым обуздать их силой оружия.

Теперь, оправдавшись в том, что я начал войну, я должен дать отчет в том, как я вел ее. И тут я не отчаивался бы в своем деле, если бы пришлось защищать его не только перед римским, но даже перед карфагенским сенатом, где, как говорят, полководцев распинают на кресте, если они вели войну, хотя и счастливо, но по неправильному плану. Но в государстве, которое, предпринимая и выполняя всякое дело, призывает богов на помощь и потому не позволяет никому поносить то, что одобрили боги, и которое в торжественных формулах, определяющих благодарственное молебствие или триумф, имеет слова: “За то, что хорошо и счастливо вел общественное дело”. Если бы я в таком государстве, не желая и считая крайне надменным гордиться своей доблестью, только требовал за свое счастье и счастье своего войска за победу над таким великим народом без всякой потери воинов воздать бессмертным богам честь и позволить мне взойти с триумфом на Капитолий, откуда я, произнеся надлежащим образом обеты, отправился, то неужели вы отказали бы в этом мне и вместе с тем и бессмертным богам?

49. Но, конечно, я сражался в неудобной местности. Итак, скажи, в какой более удобной местности я мог сражаться? Так как враги заняли гору и держались в укрепленном месте, то, разумеется, мне надо было подойти к ним, если я хотел победить их. А что, если бы у них был в этом месте город и они оставались бы за стенами? Конечно, надо было бы штурмовать их. Далее, разве у Фермопил Маний Ацилий сражался с царем Антиохом в удобной местности? Или разве Тит Квинкций не таким же образом сбросил Филиппа с занятых им над рекой Аой горных вершин? Я, по крайней мере, до сих пор не могу понять, каким они воображают себе врага или каким хотят представить его вам. Если выродившимся и изнеженным прелестями Азии, то какая опасность нам угрожала при нападении на него даже в неблагоприятной местности? Если же страшным вследствие его дикости и телесной силы, то неужели вы откажете в триумфе за эту такую великую победу? Сенаторы! Зависть слепа и умеет только отрицать заслуги, умалять почести и награды за них. Прошу, сенаторы, извинить меня только в том случае, если, произнося свою слишком длинную речь, я руководствовался не желанием похвастаться, но необходимостью защищаться против взводимых на меня обвинений. Или разве я мог и во Фракии превратить узкие горные ущелья в широкие, крутые возвышенности в ровные местности и покрытые лесом горы в пашни и устроить так, чтобы фракийские разбойники не скрылись нигде в знакомых им дебрях, чтобы ничего из обоза не было похищено, чтобы ни одно вьючное животное из такой длинной вереницы не было угнано, чтобы никто не был ранен, чтобы не умер от ран Квинт Минуций Терм, храбрый и решительный муж? Они придираются к этому случаю, последствием которого, к несчастью, была потеря такого доблестного гражданина. А о том, что при нападении на нас врагов в неудобной для нас горной и лесистой местности две боевые линии – авангард и арьергард – одновременно окружили войско варваров, застрявшее в нашем обозе, о том, что много тысяч из них в этот самый день и гораздо больше через несколько дней было убито и взято в плен, забыли? Неужели они думают, что вы об этом не услышите, если они сами об этом умолчат, когда свидетелем моей речи все войско? Если бы я в Азии и не обнажал меча, если бы не встречал врага, я все же заслужил бы, как проконсул, триумф за два сражения во Фракии. Однако уже довольно сказано. А за то, что я утруждал вас более длинной речью, чем хотел, прошу у вас, сенаторы, извинения и желал бы получить его».

50. Обвинения в этот день одержали бы верх над защитой, если бы перебранка не затянулась до позднего вечера. Сенат распустили в таком настроении, что, по-видимому, он намерен был отказать в триумфе. На другой день родственники и друзья Гнея Манлия хлопотали изо всех сил, и взяло верх влияние старейших членов сената, утверждавших, что нет примера в истории, чтобы полководец, который, одолев врагов и окончив возложенную на него войну, привел войско обратно, вступил в город без триумфальной колесницы и без лаврового венка, как частный человек, без всякой почести. Такие соображения восторжествовали над недоброжелательством, и большинство постановило триумф.

Возникшая затем борьба с более великим мужем прекратила всякие толки и заставила совершенно забыть об этом споре. Публия Сципиона Африканского, как передает Валерий Антиат, потребовали в суд два Квинта Петилия. Об этом толковал каждый соответственно своему образу мыслей. Одни обвиняли не народных трибунов, но целое государство, которое могло это допустить. Они говорили, что два величайших города земного круга почти в одно и то же время оказались неблагодарными к своим вождям, однако более неблагодарным оказался Рим, потому что Карфаген, будучи побежден, отправил в изгнание побежденного Ганнибала, а здесь победоносный Рим изгоняет победителя Сципиона Африканского. По мнению других, ни один отдельный гражданин не должен настолько выдаваться, чтобы его нельзя было привлечь к законной ответственности. Ничто так не содействует равенству и свободе, как возможность привлекать к суду даже самое могущественное лицо. А что же можно безопасно поручить кому-либо, не говоря уже о высших государственных интересах, если не должно давать отчета в своих действиях? Кто не может сносить равноправия, того справедливо привлекать к суду. Такие происходили разговоры, пока не наступил день суда. И никто другой прежде, даже сам Сципион в качестве консула или цензора, не был сопровождаем на форум более многочисленной толпою всякого рода людей, как подсудимый в этот день. Получив приказание защищаться, он, не упомянув ни одним словом о взводимых на него обвинениях, произнес блистательную речь о своих деяниях, и не подлежало никакому сомнению, что никогда никого не хвалили ни лучше, ни справедливее. Ведь говорил он о своих деяниях с той же энергией и с тем же талантом, с какими их совершил, и слушали его весьма охотно, так как он распространялся о них с целью отвратить опасность, а не с целью самовосхваления.

51. Повторив для подтверждения настоящих обвинений прежние обвинения – насчет роскоши зимней стоянки в Сиракузах, и снова упомянув о бунте в Локрах[1159]1159
  …насчет роскоши зимней стоянки в Сиракузах… упомянув о бунте в Локрах… – См. XXIX, 19 и XXIX, 8.


[Закрыть], возникшем из-за Племиния, народные трибуны обвиняли подсудимого во взяточничестве больше на основании подозрений, чем опираясь на доказательства. Они говорили, что взятый в плен сын его был возвращен ему без выкупа и что во всех прочих отношениях Антиох оказывал такие почести Сципиону, как будто от него одного зависели мир и война с римлянами. В провинции он был для консула диктатором, а не легатом; и отправился он туда не за чем-нибудь другим, а за тем, чтобы давно уже существующее убеждение в Испании, Галлии, Сицилии и Африке стало ясным и для Греции, Азии и всех восточных царей и народов, а именно: что один он – глава и опора римского владычества, что под сенью Сципиона укрывается государство, владычествующее над вселенной, что его мановение заменяет постановления сената и повеления народа. Против человека, недоступного для позора, стараются возбудить зависть, что было в их власти. Так как речи продолжались до ночи, то был назначен другой срок для разбирательства. Когда он настал, то трибуны на рассвете расселись на ораторской кафедре на форуме. Подсудимый, вызванный в суд, подошел в сопровождении большой толпы друзей и клиентов через средину собрания к кафедре и, после того как водворилось молчание, сказал: «Народные трибуны и вы, квириты! Сегодня годовщина того дня, когда я удачно и счастливо сражался в открытом бою с Ганнибалом и карфагенянами. А потому уместно сегодня оставить всякие тяжбы и ссоры, и отсюда я немедленно отправлюсь на Капитолий поклониться Юпитеру Всеблагому Всемогущему, Юноне, Минерве и прочим богам, охраняющим Капитолий и Крепость, и поблагодарю их за то, что они, как в этот день, так и часто в других случаях дали мне ум и способность отлично исполнить общественное дело. И кому из вас удобно, квириты, пойдите также со мной и молите богов о том, чтобы у вас были вожди, подобные мне. Об этом молите их лишь в случае, если с семнадцатилетнего возраста до старости моей оказываемые вами почести всегда опережали мой возраст, а я превосходил ваши почести своими подвигами». От ораторской кафедры он направился на Капитолий. В то же время отвернулось от обвинителей и все собрание и последовало за Сципионом, так что наконец даже писцы и курьеры покинули трибунов и с ними не оставалось никого, кроме сопровождавших их рабов и глашатая, не перестававшего вызывать с трибунала подсудимого. Сципион же в сопровождении римского народа обошел все храмы богов не только на Капитолии, но и по всему городу. Вследствие расположения к нему граждан и признания истинного его величия этот день был почти торжественнее, чем тот, когда он вступил в город, празднуя триумф над царем Сифаком и карфагенянами.

52. Этот день засиял для Сципиона последним светлым днем. Предвидя в будущем ненависть и борьбу с трибунами, он, после того как разбирательство было отложено на более продолжительный срок, удалился в свое литернское имение, с твердым намерением не являться в суд для своей защиты. Он был по природе слишком благородного образа мыслей и привык к слишком высокому положению для того, чтобы уметь быть подсудимым и снизойти к смирению тех, которым приходится защищаться. Когда настал день и начали вызывать его, несмотря на то что он отсутствовал, Луций Сципион привел в оправдание его неявки болезнь. Трибуны, потребовавшие его в суд, не принимали этого извинения и обвиняли его в том, что он не явился на суд вследствие той же надменности, вследствие которой он оставил суд, народных трибунов и народное собрание и вследствие которой он праздновал триумф над римским народом в сопровождении граждан, лишенных им права и свободы произнести приговор над ним, влача их за собой словно пленных, и увел на Капитолий от народных трибунов. «Итак, вот вам, – продолжали они, – награда за ваше безрассудство! Тот, под предводительством и руководством которого вы нас оставили, сам оставил вас, и мы с каждым днем все больше теряем мужество: семнадцать лет тому назад, когда он стоял во главе войска и флота, мы осмелились послать в Сицилию народных трибунов и эдила, с целью схватить его и привезти в Рим, а теперь за ним же, как за частным лицом, не осмеливаемся послать, чтобы его вывести из его усадьбы для привлечения к суду». Народные трибуны, к которым Луций Сципион апеллировал, постановили так: если он извиняется болезнью, то они решили принять это оправдание, и их товарищи должны назначить другой срок для разбирательства дела. В то время был народным трибуном Тиберий Семпроний Гракх, находившийся в ссоре с Публием Сципионом. Когда он не позволил вписать свое имя в декрете товарищей и все ожидали более сурового решения, он постановил следующее: так как Луций Сципион извинял неявку брата болезнью, то он считает это объяснение удовлетворительным. Он не позволит обвинять Публия Сципиона до возвращения его в Рим; и даже тогда, если он обратится к его помощи, он освободит его от необходимости защищаться перед судом. Публий Сципион своими подвигами и почестями, оказанными ему римским народом по воле богов и с согласия людей, достиг такого высокого положения, что не столько для него самого, сколько для римского народа позорно, если он будет стоять в качестве подсудимого у кафедры и слушать издевательства молодых людей.

53. К своему постановлению он присовокупил речь, преисполненную негодованием: «Неужели, трибуны, у ваших ног будет стоять Сципион, покоритель Африки? Для того ли он разбил наголову в Испании четырех знаменитейших пунийских полководцев и четыре их армии? Для того ли взял в плен Сифака, совершенно одолел Ганнибала, сделал Карфаген нашим данником, отбросил Антиоха – Луций Сципион сделал соучастником этой славы своего брата – за Тавр, чтобы стать жертвой двух Петилиев и чтобы вы, трибуны, победой над Публием Африканским добивались победного венка? Неужели знаменитые мужи, несмотря на все свои заслуги и оказанные им вами же почести, никогда не достигнут безопасного и как бы священного убежища, где бы их старость могла успокоиться, если и не пользуясь общим уважением, то, по крайней мере, не подвергаясь оскорблениям?» Постановление его и присоединенная к нему речь произвели впечатление не только на всех присутствующих, но даже и на самих обвинителей, и они заявили, что они обдумают, чего требуют от них их право и долг. Затем, когда народное собрание было распущено, открылось заседание сената. Тут все сословие сенаторов, преимущественно же лица консульского звания и люди пожилые, очень благодарили Тиберия Гракха за то, что он общественное дело поставил выше личной вражды, Петилиев же осыпали упреками за то, что они хотели приобрести известность ненавистью к другим и добивались победой над Сципионом собственных лавров. С этих пор перестали говорить о деле Сципиона. Он провел свою жизнь в Литерне, не тоскуя по Риму. Рассказывают, что, умирая в деревне, он велел похоронить себя там же и там же воздвигнуть себе памятник, чтобы погребение его не состоялось в неблагодарном отечестве. Замечательный муж! Однако более замечателен он своими доблестями на военном поприще, чем в мирное время; притом первая половина жизни его была славнее, чем последняя, потому что в юности он постоянно вел войны, а с наступлением старости и слава его подвигов увяла, и не было пищи для проявления его гения. Что значит в сравнении с первым консульством второе, если даже прибавить цензуру? Что значит служба в звании легата в Азии, бесполезная вследствие болезни и обесславленная, с одной стороны, несчастным приключением с его сыном, а с другой, после возвращения, необходимостью явиться на суд или, избегая его, вместе с тем удалиться из отечества? Но он один стяжал необычайную славу окончания Пунической войны, самой значительной и опасной, что вели римляне.

54. Со смертью Сципиона Африканского возросло мужество врагов его. Во главе их стоял Марк Порций Катон, который и при жизни его имел обыкновение злословить его величие. Предполагают, что по его наущению Петилии еще при жизни Сципиона Африканского взялись за дело и после смерти его обнародовали законопроект, гласивший следующее: «Желаете ли и повелеваете ли вы, квириты, чтобы относительно тех денег, которые получены, похищены и собраны контрибуциями с царя Антиоха и с находящихся под его властью, и о том, сколько из этих денег не было сдано в государственную казну, представлено было сенату городским претором Сервием Сульпицием, чтобы он спросил, кому из нынешних преторов сенат желает поручить расследование?» Против этого законопроекта сначала протестовали Квинт и Луций Муммии. Они считали справедливым, чтобы сенат, как это водилось всегда раньше, производил следствие относительно не внесенных в казну денег. Петилии жаловались на аристократию и на неограниченное влияние Сципионов в сенате. Бывший консул Луций Фурий Пурпуреон, состоявший в числе десяти уполномоченных в Азии, нападая на своего врага Гнея Манлия, полагал, что вопрос следует поставить шире, не только о тех деньгах, которые были получены от Антиоха, но и о тех, какие были получены от других царей и народов. Луций Сципион, который, как было очевидно, будет говорить не столько против законопроекта, сколько в собственную защиту, тоже выступил против этого законопроекта. Он жаловался на то, что только после смерти его храбрейшего и знаменитейшего брата Публия Африканского возник этот законопроект; не удовольствовались-де тем, что лишили Публия Африканского после смерти похвального слова с кафедры, его надо еще обвинить. Карфагеняне удовольствовались изгнанием Ганнибала, а римский народ не может удовлетвориться даже смертью Публия Сципиона, но домогается поругать славу самого усопшего и принести сверх того в жертву ненависти в придачу и брата его. Марк Катон говорил за законопроект – его речь «О деньгах царя Антиоха» еще существует – и своим влиянием отклонил трибунов Муммиев от сопротивления законопроекту. Поэтому, когда последние отказались от своего протеста, то все трибы приняли законопроект согласно предложению.

55. Затем на запрос Сервия Сульпиция, на кого хотят возложить производство следствия по Петилиеву закону, отцы назначили Квинта Теренция Куллеона. Этот претор был такой друг семейства Корнелиев, что те, по свидетельству которых Публий Сципион умер и был похоронен в Риме (существует и такое предание), повествуют, что он, как во время триумфа, так и во время похоронной процессии шел в шапке впереди катафалка и у Капенских ворот[1160]1160
  …повествуют, что он, как во время триумфа, так и во время похоронной процессии шел в шапке впереди катафалка и у Капенских ворот… – См. XXX, 45. У Капенских ворот находилась фамильная усыпальница Сципионов.


[Закрыть] угощал провожавших тело усопшего вином с медом за то, что он в числе других пленных в Африке был освобожден из рук врагов Сципионом. Или же Куллеон был такой заклятый враг Сципиона, что именно за свою сильную вражду был выбран для ведения следствия противниками Сципионов. Как бы то ни было, но у этого или слишком благосклонного, или неблагосклонного претора Луций Сципион сделался немедленно подсудимым. Вместе с тем была подана и принята жалоба на его легатов Авла и Луция Гостилиев Катонов и квестора Гая Фурия Акулеона и, чтобы казалось, что все опорочили себя соучастием в казнокрадстве, также на двух писцов и одного служителя. Луций Гостилий, писцы и служитель были оправданы до суда над Сципионом, а Сципион, легат Авл Гостилий и Гай Фурий были осуждены: за то, чтобы дать Антиоху более выгодный мир, Сципион-де получил на 6000 фунтов золота, 480 фунтов серебра больше, чем сдал в государственную казну; Авл Гостилий – 80 фунтов золота, 403 фунта серебра и квестор Фурий – 130 фунтов золота и 200 фунтов серебра. Эти суммы золота и серебра я нахожу у Валерия Антиата. Относительно Луция Сципиона я, право, хотел бы лучше предположить ошибку переписчика в количестве золота и серебра, чем ложное сообщение писателя. Ведь правдоподобнее, что количество фунтов серебра было больше, чем золота, и что пеня была определена скорее в 4 миллиона сестерциев, чем в 24 миллиона; это тем вероятнее, что и от самого Публия Сципиона, как передают, потребовали в сенате отчет именно в таковой сумме и что он, приказав брату Луцию принести книгу с этим счетом, разорвал ее собственными руками на глазах сенаторов, негодуя на то, что от него требуют отчета в четырех миллионах сестерциев, когда он внес в казну 200 миллионов. С той же самоуверенностью, говорят, он потребовал ключи, когда квесторы не смели вопреки закона вынуть из государственного казначейства денег, и сказал, что он отопрет государственное казначейство, так как-де благодаря ему оно запирается.

56. Передают много других противоречивых известий, в особенности о последних днях жизни Сципиона, о процессе над ним, о смерти, похоронах и гробнице, так что я не знаю, с каким преданием, с какими писателями мне согласиться. Нет согласия и относительно обвинителя: одни сообщают, что Марк Невий, другие – что Петилии привлекли его к суду; нет согласия относительно времени, когда он был привлечен к суду, относительно года смерти, относительно места, где умер или был похоронен: одни говорят, что он умер и похоронен в Риме, другие – в Литерне. В том и другом месте показывают его памятник и статую. В Литерне было его надгробие, и на нем была поставлена статуя, которую разбила буря и которую мы сами недавно видели. В Риме перед Капенскими воротами на надгробии Сципионов тоже стоят три статуи: две из которых, как говорят, Публия и Луция Сципионов, а третья поэта Квинта Энния[1161]1161
  …поэта Квинта Энния. – Квинт Энний (239–169 до н. э.) пользовался уважением многих знатных лиц, особенно Сципионов, в склепе которых, по некоторым известиям, погребен его прах.


[Закрыть]. И не только между историками существует разногласие, но даже и речи Публия Сципиона и Тиберия Гракха противоречат друг другу, если только те речи, которые выдаются за принадлежащие им, действительно принадлежат им самим. В заглавии речи Публия Сципиона приводится имя народного трибуна Марка Невия, но в самой речи имя обвинителя не встречается: то он называется бездельником, то балагуром. Точно так же и в речи Гракха вовсе не упоминается о Петилиях, как об обвинителях Публия Африканского, а равно и о привлечении его к суду. Надо бы сочинить совершенно другой рассказ, чтобы найти согласие с речью Гракха: необходимо было бы следовать тем писателям, которые передают, что во время обвинения и осуждения Луция Сципиона из-за полученных от царя денег Публий Африканский находился в Этрурии в качестве легата; когда дошел туда слух о несчастии брата, то он, отказавшись от должности легата, поспешил в Рим. Узнав, что брата его ведут в темницу, он отправился от ворот прямо на форум, оттолкнул от брата курьера, и, когда сами трибуны хотели задержать его, он больше из любви к брату, чем согласно с законами, и против них употребил силу. Вследствие этого именно и жалуется сам Гракх, что частное лицо уничтожило власть трибунов и, наконец обещая Луцию Сципиону свою помощь, прибавляет, что менее прискорбный пример, если кажется, что народный трибун, а не частное лицо восторжествовало над властью трибунов и общественным делом. Но за этот единственный необузданный и несправедливый поступок он пенял на Луция Сципиона так, что, порицая его за такую измену самому себе, вознаградил его за настоящее осуждение увеличенной похвалой его прежней умеренности и воздержности. Именно он говорил, что Сципион когда-то упрекал народ за желание сделать его бессменным консулом и диктатором; что он не позволил поставить ему статуи на Комиции, у кафедры, в курии, на Капитолии и в часовне Юпитера; что он не допустил постановления, чтобы его изображение в триумфальном украшении выносили из храма Юпитера Всеблагого Всемогущего.

57. Все это, будь оно сказано даже в похвальном слове, свидетельствовало бы о громадном величии духа, ограничивающего собственные почести согласно положению, подобающему гражданину свободного государства, а тут, упрекая его, признает это и враг его. Засвидетельствовано, что за этим Гракхом была замужем младшая из двух его дочерей[1162]1162
  …младшая из двух его дочерей… – Знаменитая Корнелия, впоследствии мать знаменитых народных трибунов Тиберия и Гая Гракхов.


[Закрыть], старшая – без сомнения – была выдана отцом замуж за Публия Корнелия Назику. Но подлежит сомнению, была ли она помолвлена и вышла замуж после смерти отца, или верно другое предание. Согласно ему, Гракх, когда Луция Сципиона вели в темницу и никто из товарищей не хотел за него заступиться, поклялся, что между ним и Сципионами существует по-прежнему вражда и что он ничего не делает ради снискания себе благодарности, но что он не потерпит, чтобы в ту темницу, куда, как он видел, Публий Африканский вел царей и полководцев врагов, был отведен брат его. Сенаторы, которые в этот день случайно обедали на Капитолии, все поднялись и просили Публия Африканского помолвить тут же, во время обеда, дочь с Гракхом. Когда таким образом во время общественного празднества совершена была по религиозным обрядам эта помолвка, то Сципион, возвратившись домой, сказал супруге Эмилии, что помолвил младшую дочь. Когда та, негодуя по-женски из-за того, что с ней даже и не посоветовались относительно родной дочери, прибавила, что матери дóлжно бы сообщать о таком намерении, если бы даже дочь отдавали за Тиберия Гракха, то Сципион, обрадовавшись такому единодушному суждению, отвечал, что за него-то она и помолвлена. Это следовало сообщить о таком великом муже, как бы ни были различны мнения и письменные памятники.

58. По окончании судебного следствия претором Квинтом Теренцием Гостилий и Фурий были осуждены и в тот же день представили городским квесторам поручителей; Сципиона же, так как он утверждал, что все деньги, какие получил, находятся в государственной казне и что у него нет никаких общественных денег, повели было в темницу. Тут Публий Сципион Назика обратился к помощи трибунов и сказал речь, в которой распространялся о действительных славных подвигах не только рода Корнелиев вообще, но и в особенности своей фамилии: отцами его и Публия Африканского и Луция Сципиона, которого ведут в темницу, были Гней и Публий Сципионы, знаменитейшие мужи. Оба они, в продолжение нескольких лет сражаясь со многими карфагенскими и испанскими полководцами и армиями, увеличили в Испании славу римского народа не только войной, но и тем, что представили народам примеры римской умеренности и верности и, наконец, встретили смерть за отечество на поле брани. Хотя их потомки могли бы удовольствоваться поддержанием их славы, однако Публий Африканский настолько превзошел славу своих предков, что заставил верить в свое происхождение не от человеческой крови, но от божественной. Луция Сципиона, о котором идет речь – чтобы не упоминать о деяниях, совершенных им в Испании и в Африке в качестве легата своего брата, – сенат признал, как консула, достойным того, чтобы поручить ему без жребия провинции Азии и ведение войны с царем Антиохом, и брат признал достойным того, чтобы сопровождать его в Азию в качестве легата после двух консульств, цензуры и триумфа. Чтобы величие и блеск легата не затмили здесь славы консула, случилось так, что в тот день, когда Луций Сципион, скрестив знамена, у Магнесии победил Антиоха, Публий Сципион лежал больным в Элее на расстоянии нескольких дней пути. Это войско Антиоха было не меньше Ганнибалова, с которым сражались в Африке. В числе многих других полководцев царя находился тот же Ганнибал[1163]1163
  В числе многих других полководцев царя находился тот же Ганнибал… – Ср., однако, XXXVII, 41. Среди Антиоховых военачальников, участвовавших в битве при Магнесии, он не упомянут.


[Закрыть], который был главнокомандующим в Пуническую войну. Что же касается войны, то она была ведена так, что никто не может даже и на счастье жаловаться. Зато ставят Сципиону в вину мир; говорят, он продал его. Здесь обвинение касается вместе и десяти уполномоченных, по совету которых был заключен мир. Хотя некоторые из десяти уполномоченных выступили обвинителями Гнея Манлия, но они своим обвинением не только не могли доказать вины, но даже не могли замедлить его триумфа.