Текст книги "История Рима от основания Города"

30. В то же самое время Ганнон, префект Магона, посланный из Гадеса с небольшим отрядом африканцев к реке Бетис, соблазняя испанцев платой, вооружил до 4000 молодых людей. Но затем, изгнанный из лагеря Марцием, потеряв бóльшую часть воинов среди смятения при взятии лагеря, а некоторых и во время бегства, когда их поодиночке преследовала неприятельская конница, сам спасся, бежав с немногими.

В то время как это происходило у реки Бетис, Лелий, пройдя пролив, вышел в Океан и подступил с флотом к Картее. Этот город расположен на берегу Океана в том месте, где за проливом начинается открытое море. Сначала надеялись, как раньше было сказано, взять Гадес без боя, путем измены, так как в римский лагерь по собственному побуждению приходили люди с подобным предложением; но прежде чем заговор успел созреть, он был открыт, и, схватив всех заговорщиков, Магон поручил претору Адгербалу отвезти их в Карфаген. Посадив заговорщиков на пентеру и отправив ее вперед, так как она была медленнее на ходу, чем трирема, сам следовал за ней на незначительном расстоянии с восемью триремами. Пентера входила уже в пролив, когда Лелий вышел из картейского порта тоже на пентере, в сопровождении семи трирем, и устремился на Адгербала, рассчитывая на то, что пентера, захваченная быстрым течением пролива, не может вернуться против течения. Пуниец, застигнутый врасплох, некоторое время был в замешательстве и не знал, на что решиться: следовать ли за пентерой или обратить суда свои против неприятеля. Эта медлительность отняла у него возможность уклониться от сражения, так как они были уже на расстоянии полета стрелы и со всех сторон наступали враги; кроме того, морское течение не позволяло им свободно управлять кораблями. И сражение это совсем не походило на морское, так как в нем нельзя было действовать по желанию и не было места ни искусству, ни плану. Единственно естественное волнение пролива управляло всем боем и наталкивало свои и чужие корабли один на другой, причем гребцы напрасно старались грести в противную сторону; и можно было видеть, как убегавшее судно, водоворотом отброшенное назад, попадало в руки победителей, а преследовавшее, попав в поток против течения, обращалось вспять, как бы спасаясь бегством. Во время самого боя один корабль, собираясь нанести носом тяжелый удар неприятельскому судну, поворачивался в сторону и сам получал удар носом другого судна; другой, несшийся на неприятеля сбоку, внезапно поворачивался к нему носом. Когда между триремами происходило сражение с переменным счастьем, где случай играл первую роль, римская пентера, потому ли, что она, имея надлежащий вес, крепче держала свой курс или потому, что, будучи управляема большим числом весел, легче могла совладать с быстротой течения, потопила две триремы, а у одной, промчавшись мимо, отбила с одной стороны все весла; она побила бы и прочие суда, которые догнала, если бы Адгербал не переправился с остальными пятью судами на парусах к берегам Африки.

31. Лелий возвратился победителем в Картею; услыхав о том, что произошло в Гадесе, а именно: что измена открыта и заговорщики отправлены в Карфаген; и увидав, что это обстоятельство разрушило то, в надежде на что они прибыли, он отправил вестников к Луцию Марцию с сообщением о том, что следует возвратиться к главнокомандующему, если только они не желают даром тратить время, бесполезно сидя у Гадеса. Когда Марций изъявил на это свое согласие, они оба, спустя несколько дней, возвратились в Новый Карфаген. С удалением их Магон не только свободно вздохнул, так как прежде на него наводили страх с двух сторон, с моря и с суши, но даже, узнав о возмущении илергетов, получил надежду снова овладеть Испанией и отправил к сенату в Карфаген вестников, чтобы они, изобразив в преувеличенном виде, как бунт граждан в римском лагере, так и измену союзников, постарались убедить карфагенян послать вспомогательные войска, при содействии которых можно было бы вновь восстановить владычество в Испании, перешедшее к ним от предков.

Мандоний и Индибилис, возвратившись в свои пределы, некоторое время бездействовали, в нерешительности выжидая сведений о том, чем кончится дело о восстании, веря в возможность получить прощение и себе, если простят заблуждение граждан. После того как разнесся слух о жестоком наказании виновных, они, ожидая и за свое преступление такого же наказания, снова призвали к оружию своих соотечественников и, собрав вспомогательные войска, которыми прежде располагали, с 20 000 пехотинцев и 2500 всадников перешли в область седетанов, где они имели постоянный лагерь в начале восстания.

32. Легко возвратив к себе расположение воинов, как добросовестностью в уплате жалованья одинаково виновным и невиновным, так и кротким видом и разговорами со всеми, Сципион, прежде чем выступить с войском из Нового Карфагена, созвал собрание и здесь, горячо порицая вероломство мятежных царьков, заявил, что он отправляется мстить им за их преступления совсем не с тем настроением, с каким недавно уврачевал заблуждение своих сограждан. Тогда он, как бы разрезывая свои внутренности, с воплем и слезами казнил тридцать человек и тем искупил или неразумие, или вину 8000 человек; теперь же в веселом и бодром настроении он идет бить илергетов: ведь они не родились в одной с ним стране и не связаны никакими узами; единственную связь, которая существовала между ними – узы верности и дружбы, – сами они разорвали своим преступлением.

При взгляде на свое войско, помимо того что он видит кругом себя или граждан, или союзников латинского племени, его трогает и то, что тут нет почти ни одного воина, который не был бы привезен из Италии или его дядей Гнеем Сципином, первым римским полководцем, вступившим в эту провинцию, или его отцом консулом, или им самим; ведь они привыкли к имени и ауспициям Сципионов, он желает отвести их обратно в отечество для получения заслуженного ими триумфа и надеется, что они окажут ему содействие при соискании консульства, как будто бы это касается общего почета их всех.

Относительно же предстоящего похода, то тот, кто считает его войною, забывает о своих собственных подвигах. Право, ему больше беспокойства внушает Магон, который с немногими кораблями убежал на край света, на омываемый волнами Океана остров, чем илергеты, так как там и вождь карфагенян и, какой бы то ни было, все же пунийский гарнизон, здесь же только разбойники и вожди разбойников; в какой мере у них хватает сил опустошать поля соседей, жечь жилища и похищать скот, настолько же они не способны сражаться в правильном боевом порядке: они вступят в бой, скорее полагаясь на быстроту в случае бегства, чем на оружие. Итак, он признал необходимым подавить илергетов прежде удаления своего из провинции не потому, что усматривает оттуда какую-нибудь опасность, или видит там зародыш более значительной войны, но для того, чтобы, во-первых, столь преступная измена не оставалась безнаказанной, и во-вторых, чтобы нельзя было сказать, что в провинции, усмиренной с такой доблестью и счастьем, остался хоть один враг. А потому, с милостивой помощью богов, пусть они последуют за ним не столько для ведения войны, так как предстоит борьба не с равным врагом, сколько для того, чтобы наказать преступных людей.

33. Сказав эту речь, Сципион распустил воинов, приказал им на следующий день быть готовыми к походу и, отправившись в путь, в десять переходов достиг реки Ибер. Затем он перешел реку и на четвертый день стал лагерем в виду неприятелей. Лежавшая перед лагерем равнина была со всех сторон окружена горами. Приказав, с целью разжечь диких варваров, выгнать в эту долину скот, захваченный по большей части на неприятельских полях, Сципион послал для прикрытия стад копейщиков и велел Лелию сделать с конницей нападение из засады, когда копейщики, выбегая вперед, начнут бой с неприятелем. Гора, кстати выступающая вперед, скрыла засаду конницы; сражение немедленно завязалось. Испанцы бросились на стада, увидав их издали, а копейщики ударили на испанцев, занявшихся грабежом. Сначала они навели на них страх стрелами, но потом, набросав стрелы, которые скорее могли разжечь бой, чем решить его, обнажили мечи, и завязался рукопашный бой; успех сражения пеших был бы сомнителен, если бы не подоспела конница. Римские всадники, не только напав с фронта, смяли всех, кто попадался им навстречу, но некоторые из них, сделав обходное движение по подножию холма, бросились на неприятеля с тыла, чтобы отрезать большинству путь к отступлению; и крови было пролито больше, чем это обыкновенно бывает при небольших стычках легковооруженных.

Впрочем, несчастный исход этого сражения скорее вызвал у варваров ожесточение, чем ослабил их мужество, а потому, чтобы не показать себя побежденными, они на рассвете следующего дня выступили на поле сражения. Узкая, как ранее было сказано, долина не вмещала всех войск. В боевую линию стали почти две трети пехоты неприятеля и вся его конница; остальную пехоту они расположили по откосу холма. Сципион, считая тесноту места благоприятной для себя, так как, по-видимому, бой в тесном месте представлял более удобств для римских воинов, чем для испанских, и так как неприятельское войско было заведено в такое место, которое не вмещало всей его массы, придумал еще следующий новый прием. Сообразив, что и сам он в таком тесном месте не может подкрепить фланги конницей, да и неприятельская конница, будучи выведена в долину вместе с пехотой, не может принести врагу никакой пользы, приказал Лелию провести свою кругом по холмам самыми скрытыми путями и отделить, насколько можно, сражение конницы от сражения пехоты, сам же все свои пешие силы обратил на неприятеля. Во фронте он поставил четыре когорты, так как шире развернуть строя он не мог.

Ни минуты не медля, он вступил в сражение, чтобы самим боем отнять у неприятеля возможность видеть переход конницы по холмам. И действительно, неприятели тогда только заметили, что они окружены, когда с тыла услыхали шум конного сражения. Таким образом завязались два сражения: вдоль равнины сражались два пеших войска и два конных, потому что теснота места не позволяла соединенного сражения тех и других. Так как ни пехота испанцев, ни конница не могли оказать помощи друг другу, и пехоту, опрометчиво бросившуюся в долину, в надежде на поддержку конницы, избивали, а окруженная конница не могла сопротивляться ни с фронта пешему войску – ибо испанская пехота была уже истреблена, – ни с тыла конному, то они тоже все до одного были перебиты, хотя долгое время защищались, поставив лошадей в круг, и из сражавшихся в долине неприятельских пехотинцев и всадников не уцелело ни одного. Третья часть неприятельской пехоты, которая стояла на холме скорее для того, чтобы безопасно смотреть на бой, чем для того, чтобы принять в нем участие, имела достаточно времени и места, чтобы спастись бегством. Вместе с ними бежали также и царьки, ускользнув во время переполоха прежде, чем вся линия испанцев была окружена.

34. В тот же день был взят испанский лагерь со всей находившейся в нем добычей и, кроме того, почти с 3000 человек; римлян и союзников пало в этом бою до 1200 человек, а ранено более 3000. Победа стоила бы меньше крови, если бы сражение происходило в месте, более открытом и удобном для бегства.

Отказавшись от своих воинственных замыслов и, при таком печальном положении, не видя для себя никакого более надежного выхода, как обратиться к испытанной верности и милосердию Сципиона, Индибилис посылает к нему своего брата Мандония. Пав к ногам Сципиона, он обвинял во всем роковое ослепление того времени, когда, как бы вследствие какой-то гибельной заразы, впали в безумие не только илергеты и лацетаны, но и римский лагерь. Теперь же он, Мандоний, брат его и прочие соотечественники находятся в таком положении, что должны или отдать Публию Сципиону уже раз сохраненную им жизнь[959]959
  …уже раз сохраненную им жизнь… – См. XXVII, 17.


[Закрыть], если он того желает, или, если они будут вторично помилованы им, то, дважды будучи обязаны жизнью одному и тому же человеку, они должны посвятить эту жизнь ему навеки. Прежде, не испытав его милосердия, они надеялись на правоту своего дела, а теперь, напротив, всю свою надежду они исключительно полагают на милосердие победителя, а не на сущность дела.

У римлян издревле было в обычае: тот народ, с которым не заключена была дружба ни путем договора, ни на равных условиях, принимать под свое покровительство, как умиротворенный, только тогда, когда он выдаст все божеское и человеческое, когда получены заложники, отнято оружие и расставлены по городам вооруженные отряды. Осыпав в длинной речи упреками бывшего налицо Мандония и отсутствовавшего Индибилиса, Сципион прибавил, что они бесспорно погубили себя своим собственным вероломством, но, благодаря милости его и римского народа, им будет дарована жизнь. Но он не отнимет у них оружия, не будет требовать заложников, так как такие залоги нужны тем, кто боится восстания. Он оставляет им детей, оставляет оружие и тем освобождает их сердца от страха; и если они вздумают отпасть, то он сурово расправится не с невинными заложниками, а с ними самими, и покарает не безоружного, но вооруженного врага. Так как они испытали то и другое, то он предоставляет на их выбор, предпочитают ли они иметь в римлянах друзей или врагов. С таким назиданием Мандоний был отпущен, причем было только заявлено требование на такую сумму денег, которой хватило бы на выдачу жалованья воинам. Отправив вперед Марция в Дальнюю Испанию и отослав Силана в Тарракон, сам Сципион обождал несколько дней, пока илергеты заплатили требуемую сумму денег, а затем с легковооруженным отрядом настиг Марция, когда тот уже приближался к Океану.

35. Еще прежде начатые переговоры с Масиниссой все откладывались по тем или другим причинам, так как Нумидиец, во что бы то ни стало, желал сойтись с самим Сципионом и освятить верность союза, пожав его правую руку; вот это-то и было тогда для Сципиона основанием, побудившим его предпринять столь длинное и трудное путешествие. Масинисса, который был в то время в Гадесе, извещенный Марцием о приближении Сципиона, ссылаясь на то, что лошади, запертые на острове, становятся негодными и что их присутствие вызывает недостаток во всем необходимом и для других, и для них самих, к тому же и всадники слабеют от бездействия, добился от Магона разрешения переправиться на континент для опустошения ближайших земель Испании. Перейдя туда, он посылает вперед трех нумидийских старейшин, чтобы назначить место и время свидания. Двух из них Сципион должен удержать в качестве заложников, третьего же отослать обратно с тем, чтобы он привел Масиниссу в назначенное место; таким образом, они явились на свидание с небольшой свитой. Уже раньше слава о военных подвигах Сципиона внушила Нумидийцу удивление к этому мужу, и он представлял себе также и наружность его величественной и прекрасной. Но еще большим благоговением проникся он при виде его. Действительно, помимо дарованной ему самой природой величавости, в Сципионе поражали длинные волосы и вся его осанка, не прикрашенная нарядами, но приличная истинному мужу и воину, и возраст его в полном расцвете сил, которым как бы возродившаяся после болезни юность придавала блеск и полноту.

Почти пораженный при самой встрече, Нумидиец благодарил Сципиона за освобождение своего племянника. Он уверял его, что с того времени искал случая встретиться с ним, и вот, когда наконец, по милости богов, представился подобный случай, он не упустил его. Он-де сгорает желанием служить ему и римскому народу с таким усердием, что решительно ни один иностранец не будет в состоянии больше заботиться о римских интересах. В Испании, стране чужой и ему неизвестной, он имел меньше средств доказать это, хотя давно уже того желал; в той же стране, в которой он родился и воспитан в надежде занять престол своего отца, он легко это докажет. Если только римляне пошлют в Африку полководцем того же самого Сципиона, то он имеет достаточно основания надеяться, что дни Карфагена сочтены. С удовольствием смотрел на него и слушал его Сципион, так как знал, что Масинисса был душою всей неприятельской конницы, и в самом юноше все говорило о его великом духе. Обменявшись обещаниями, Сципион отправился обратно в Тарракон; Масинисса же, опустошив соседние поля с согласия римлян, чтобы не казалось, что он без всякого основания переправился на материк, возвратился в Гадес.

36. Потеряв возможность осуществить в Испании те предприятия, надежду на которые оживило в нем сначала восстание воинов, а затем отпадение Индибилиса, Магон готовился переправиться в Африку, но в это время ему сообщено было из Карфагена повеление сената переправить в Италию флот, который стоял у него в Гадесе, наняв там возможно больше галльской и лигурийской молодежи, соединиться с Ганнибалом и не допускать ослабления войны, начатой с величайшей стремительностью, но с большим еще счастьем. На этот предмет Магону были привезены деньги и из Карфагена, да и сам он взыскал, сколько мог, от жителей Гадеса, ограбив не только их государственную казну, но даже и храмы, и заставив всех частных лиц сносить на площадь золото и серебро.

Плывя мимо берега Испании, Магон высадил недалеко от Нового Карфагена воинов и опустошил ближайшие поля, а затем стал на якорь со своим флотом вблизи города. Здесь, продержав днем воинов на кораблях, ночью он высадил их на берег и повел к той части стены, с которой Карфаген ранее был взят римлянами, полагая, что город защищен недостаточно сильным гарнизоном и что некоторые из горожан произведут волнение в надежде на переворот. Но прибежавшие с полей перепуганные вестники одновременно сообщили об опустошениях, о бегстве поселян и о приходе неприятелей; вместе с тем днем виден был флот, и было ясно, что место стоянки недаром выбрано перед городом. Поэтому, готовые к бою и в полном вооружении, горожане держались у ворот, обращенных к болоту и морю.

Лишь только неприятели – толпа, состоявшая из воинов вперемешку с моряками – врассыпную подступили к городским стенам с больше с шумом, чем силою, как вдруг открылись ворота, римляне с криком бросились из них и, приведя в замешательство врагов, которые при первом же натиске и залпе стрел обратились в бегство, преследовали их до самого берега и перебили многих из них. И если бы растерявшихся карфагенян не приняли приставшие к берегу корабли, то от этого бегства и боя не осталось бы в живых ни одного человека. На самих кораблях также царило смятение: боясь замешкаться, убирали лестницы и рубили якорные канаты, чтобы неприятели не ворвались вместе с бегущими. Многие позорно погибли, плывя к кораблям, не видя во мраке, куда стремиться или чего избегать. На следующий день, когда флот поспешно отплыл обратно к Океану, откуда он прибыл, между городской стеной и берегом было найдено до 800 трупов и до 2000 всякого оружия.

37. Магон, возвратившись к Гадесу, куда его не пустили, причалил с флотом к Кимбиям – местечку, находящемуся недалеко от Гадеса. Отправляя в город послов с жалобой на то, что перед ним, союзником и другом, были закрыты ворота, причем горожане оправдывались тем, что это произошло вследствие стечения народа, враждебно настроенного против карфагенян за произведенные кое-где сходившими с кораблей воинами грабежи, он выманил для переговоров их суфетов[960]960
  …их суфетов… – Суфет – высшая должность в Карфагене (и других пунийских городах). Их избирали по двое на год (как римских консулов или дуумвиров в городах Италии). – Примеч. ред.


[Закрыть] (представители высшей власти у карфагенян) с квестером и, истерзав их ударами плетей, приказал распять на крестах. Отсюда Магон направился с флотом к острову Питиусе[961]961
  …к острову Питиусе… – Питиуса – то же, Эбус (ныне Ибица). – Примеч. ред.


[Закрыть], лежащему от материка приблизительно в ста милях и населенному тогда карфагенянами. Поэтому флот принят был дружественно и не только охотно снабжен съестными припасами, но для пополнения его доставили молодых людей и оружие. Полагаясь на них, пунийский вождь переправился к Балеарским островам, находившимся отсюда в пятидесяти милях. Балеарских островов два: один из них больше и богаче оружием и мужами; там есть и гавань, где Магон – как раз был уже конец осени – надеялся с удобством прозимовать. Но флот его был встречен так неприязненно, как будто бы на этом острове жили римляне. В употреблении у них, главным образом, и теперь, а тогда исключительно было одно оружие – пращи, и решительно ни один человек из другого племени не дошел до такого искусства в употреблении этого оружия, каким отличаются балеарцы перед всеми остальными. Поэтому они пустили такую массу камней, сыпавшихся подобно чрезвычайно частому граду, на приближавшийся уже к острову флот, что неприятели, не осмелившись вступить в гавань, повернули корабли в открытое море. Отсюда они переправились на меньший из Балеарских островов, почва которого была плодородна, но по силе мужей и оружия он уступал первому. И вот, сойдя с кораблей, выше гавани, в укрепленном месте они располагаются лагерем. Овладев без боя городом и островом, набрав здесь 2000 человек вспомогательного войска и отправив их в Карфаген, они вытащили на берег корабли на зимовку. После удаления Магона от берегов жители города Гадеса сдались римлянам.

38. Вот что было совершено в Испании под личным предводительством и главным начальством Публия Сципиона. Сам он, передав управление провинцией Луцию Лентулу и Луцию Манлию Ацидину, с десятью кораблями возвратился в Рим и в заседании сената, происходившем за чертою города в храме Беллоны, дал отчет о своих действиях в Испании: сколько раз он победил врагов в открытом поле, сколько неприятельских городов взял штурмом, какие племена подчинил римскому народу. По его словам, он шел в Испанию против четырех главнокомандующих, против четырех победоносных войск и не оставил ни одного карфагенянина в этих землях. Скорее была сделана попытка, можно ли за эти подвиги надеяться на триумф, чем высказано настойчивое требование, так как было известно, что до того времени никто не получал триумфа, кто вел войну, не занимая высшей государственной должности. По закрытии заседания сената он вступил в город и внес в государственную казну 14 342 фунта серебра и большое количество чеканной монеты.

Затем Луций Ветурий Филон председательствовал в комициях для избрания консулов, и все центурии с большим жаром провозгласили консулом Публия Сципиона. В товарищи ему дают Луция Лициния Краса, верховного понтифика. Между прочим рассказывают о том, что никогда за эту войну не было большего наплыва народа на комициях, чем в данном случае. Сходились со всех сторон не только для того, чтобы подавать голоса, но и для того, чтобы взглянуть на Сципиона; толпа стекалась в его дом и на Капитолий, когда он приносил в жертву сотню быков, обещанных им в Испании Юпитеру. Все твердо верили в то, что, как Гай Лутаций окончил предшествовавшую Пуническую войну, так и Публий Корнелий положит конец настоящей, и как изгнал он карфагенян из всей Испании, так же изгонит их и из Италии, и уже назначали ему в управление провинцию Африку, как будто бы в Италии война была окончена. Затем происходили комиции для избрания преторов. Избраны были двое, бывшие тогда плебейскими эдилами, – Спурий Лукреций и Гней Октавий, и из частных лиц Гней Сервилий Цепион и Луций Эмилий Пап.

Когда на четырнадцатый год Пунической войны [205 г.] вступили в должность консулы Публий Корнелий Сципион и Публий Лициний Красс, им назначены были провинции: Сицилия – Сципиону, без жребия, с согласия его товарища, так как забота о священнодействиях удерживала верховного понтифика в Италии, а Крассу – Бруттий. Затем по жребию были распределены провинции между преторами. Городская претура досталась Гнею Сервилию, Ариминий – так называли Галлию – Спурию Лукрецию, Сицилия – Луцию Эмилию и Гнею Октавию – Сардиния.

Заседание сената происходило на Капитолии. Здесь, по докладу Публия Сципиона, состоялось постановление сената, чтобы игры, обещанные им во время военного бунта в Испании, были отпразднованы на те деньги, которые сам он внес в государственную казну.

39. Затем он приказал ввести в сенат сагунтийских послов, из которых старший держал такую речь: «Хотя, сенаторы, нет бедствий выше тех, которые мы претерпели, чтобы до конца доказать вам свою верность, все же ваши заслуги и заслуги ваших полководцев по отношению к нам так велики, что мы не досадуем за испытанные нами несчастья. Из-за нас вы предприняли войну и, предприняв, четырнадцатый год ведете ее так упорно, что часто и сами доходили до критического положения, и доводили до него карфагенян. В то время как в Италии у вас была такая жестокая война и с таким врагом, как Ганнибал, вы отправили в Испанию консула с войском, как бы для того чтобы собрать останки от постигшего нас крушения. Публий и Гней Корнелии, со времени своего прибытия в провинцию, не упускали ни одной минуты, чтобы делать все благоприятное для нас и вредное для врагов наших. Уже прежде всего они возвратили нам наш город; затем, разослав по всей Испании людей разыскивать наших сограждан, проданных в рабство, они возвратили их из рабства к свободе. Когда дело уже было близко к тому, чтобы нам переменить свое самое жалкое существование на желанную судьбу, оба ваши полководца, Публий и Гней Корнелии, погибли, повергнув в большую печаль нас, чем вас. Тогда-то нам казалось, что мы возвращены из разных мест на старое пепелище лишь для того, чтобы снова погибнуть и вторично видеть разрушение своего родного города. Чтобы погубить нас, вовсе не нужно было ни полководца, ни войска карфагенского; с нами могут легко справиться турдулы, исконные враги наши, которые были причиною и первого нашего несчастья; но вдруг, сверх всякого ожидания, вы послали нам вот этого Публия Сципиона, и мы считаем себя счастливейшими из всех сагунтийцев, так как видим его, всю нашу надежду и спасение, провозглашенным консулом и можем возвестить согражданам, что видели это. Когда в Испании он овладевал многими городами ваших врагов, он всегда из числа пленных выбирал сагунтийцев и отправлял их обратно на родину; наконец Турдетании, до того враждебной нам, что Сагунт не мог бы существовать, пока это племя было цело, нанес войною такой удар, что не только нам – да не навлечем мы ненависти этим словом! – но даже нашим потомкам нечего их бояться. Мы видим разрушенным город тех людей, в угоду которым Ганнибал разрушил Сагунт; с их земель мы получаем подать, которая приятна нам не столько по приносимой ею выгоде, сколько потому, что удовлетворяет нашу жажду мщения. Принести благодарность за все эти благодеяния, а бóльших мы не могли бы ни ждать, ни желать от бессмертных богов, и послал нас, десять послов, сагунтийский сенат и народ; а вместе с тем поздравить вас, что за эти десять лет вы с большим успехом вели свои дела в Испании и в Италии: покорив Испанию оружием, вы владеете ей не до реки Ибер, но до крайних пределов, омываемых Океаном, и в Италии вы оставили Пунийцу только столько места, сколько охватывает вал его лагеря. Нам приказано не только вознести благодарность за это Юпитеру Всеблагому Всемогущему, охранителю Капитолия, но также, если вы позволите, принести на Капитолий в память победы вот этот дар – золотую корону. Мы просим у вас позволения на это и просим о том, чтобы вы, если соизволите, вашим решением утвердили и увековечили те блага, которые доставили нам ваши главнокомандующие».

Сенат ответил сагунтийским послам, что как разрушение, так и восстановление Сагунта для всех народов будет доказательством соблюдения союзнической верности обеими сторонами. Римские предводители правильно, в порядке и согласно с волею сената, восстановили Сагунт и освободили от рабства сагунтийских граждан, и равным образом все прочие милости оказаны им согласно воле сената; они позволяют им возложить дар на Капитолий. Затем приказывают предоставить им квартиру и содержание на государственный счет и дать в подарок на каждого не менее десяти тысяч медных ассов. После того были введены в сенат и выслушаны остальные посольства. По просьбе сагунтийцев позволить им осмотреть Италию в тех пределах, где это может быть сделано безопасно, им дали проводников и разослали по городам письма, чтобы испанцам оказывали дружественный прием. Тогда сделан был доклад о государственных делах, о наборе войск и о разделе провинций.

40. Когда среди народа ходил слух, что Африка, как новая провинция, предназначается без жребия Публию Сципиону, сам он, уже не удовлетворяясь заурядной славой, говорил, что он провозглашен консулом не только для ведения войны, но и для окончания ее, и что этого нельзя иначе достигнуть, как только самому переправиться с войском в Африку, и если сенат будет противиться, то он будет действовать в этом духе через народ. Это его намерение совсем не понравилось влиятельнейшим из отцов, причем, однако, они, из страха или из желания пользоваться расположением народа, не решались громко высказывать свое неодобрение.

Только Квинт Фабий Максим, когда спросили его мнение, сказал так: «Я знаю, многим из вас, сенаторы, кажется, что сегодня идет вопрос о деле решенном и что напрасно будет держать речь тот, кто станет высказывать свой взгляд относительно провинции Африки, точно вопрос о ней открыт.

Я же прежде всего не понимаю того, каким образом провинцию Африку уже наверное можно считать за отважным и предприимчивым консулом, когда на этот год ни сенат не высказался за включение ее в число провинций, и не последовало на то приказания со стороны народа. Затем, если это решено, то, по моему мнению, неправильно поступает консул, когда, предлагая на рассмотрение уже решенный вопрос, насмехается над сенатом, а не только над каждым отдельно сенатором, который подает мнение по данному вопросу в свою очередь.

Не уверен, что если я буду говорить против тех, которые стоят за поспешную переправу в Африку, то мне придется выслушать два упрека. Один – во врожденной мне медлительности, которую пусть, пожалуй, называет молодежь боязнью и бездеятельностью, лишь бы только все признавали, что до сих пор всегда планы других оказывались на первый взгляд более блестящими, а в результате мои оказывались лучшими. Другой упрек – в недоброжелательстве и зависти к возрастающей с каждым днем славе храбрейшего консула. Если от подозрения в этом не освобождает меня ни прошедшая моя жизнь и мой характер, ни диктатура с пятью консульствами[962]962
  …с пятью консульствами… – В 233, 228, 215, 214 и 209 годах до н. э.


[Закрыть], и столь громкая слава, которую я стяжал, как воин и как гражданин, что я уже скорее близок к пресыщению, чем к потребности в ней, то пусть, по крайней мере, освободят меня от него мои лета. Какое, в самом деле, соперничество может быть у меня с ним, когда он даже сыну моему не ровесник? В бытность мою диктатором, когда я был еще в расцвете сил, во время величайших моих успехов, никто не слыхал меня протестующим ни в сенате, ни перед народом против того, что со мною сравняли во власти – дело до сих пор неслыханное – не дававшего мне покоя начальника конницы; я предпочитал достигнуть цели делом, а не словом, именно – чтобы тот, который, по приговору других, был уравнен со мною, вскоре сам сознался в моем превосходстве над ним. Тем менее я, прошедший уже путь своих почетных обязанностей, могу ставить себе задачей борьбу и соревнование с юношей в полном расцвете его славы: разумеется, для того, чтобы мне, утомленному уже жизнью, а не только деятельностью, назначили провинцией Африку, если в том будет отказано ему. С той славою, которую я стяжал себе, должно мне жить и умереть. Я помешал Ганнибалу в победе, с тем чтобы и победить его могли вы, силы которых теперь в полном расцвете.