Текст книги "История Рима от основания Города"

Консул Гай Сервилий не совершил ничего достопамятного в провинции Этрурии и Галлии – он и туда заходил. Он только освободил отца своего, Га я Сервилия, и Гая Лутация из шестнадцатилетнего рабства, захваченных в плен бойями при деревне Таннета. Он вернулся в Рим с отцом с одной стороны, с Катулом с другой стороны, прославившись скорее как частное лицо, чем как государственный муж. Внесено было предложение к народу не вменять в вину Гаю Корнелию того, что он, не зная, что отец его, занимавший курульную должность, жив, состоял народным трибуном и плебейским эдилом, а это было запрещено законами. Когда это предложение прошло, он вернулся в свою провинцию.

Консулу Гнею Сервилию, находившемуся в Бруттийской области, подчинились Консентия, Ауфуг, Берги, Безидии, Окрикул, Лимфей, Аргентан, Клампетия и многие другие малоизвестные народы, которые видели, что война с пунийцами близится к концу. Тот же консул сразился с Ганнибалом в открытом бою в Кротонской области. Сказание об этом сражении темно: Валерий Антиат утверждает, что тут пало 5000 неприятелей; но это известие такой важности, что приходится признать его или за бессовестную выдумку со стороны Валерия Антиата, или за небрежное упущение со стороны других историков. Достоверно только то, что Ганнибал ничего больше не совершил в Италии, так как и к нему как раз в те же дни, как к Магону, прибыли послы из Карфагена, которые звали его в Африку.

20. Скрежеща зубами, со вздохами, едва сдерживая слезы, выслушал, говорят, Ганнибал слова послов. Когда они изложили ему то, что им было поручено, он сказал: «Теперь уж не обиняками, а открыто зовут меня назад те, которые уже давно пытались удалить меня отсюда, отказывая в подкреплении и деньгах. Итак, победил Ганнибала не народ римский, столько раз битый им и обращенный в бегство, но карфагенский сенат своим противодействием и завистью. И это мое позорное возвращение вызовет не такое ликование и похвальбу со стороны Сципиона, как со стороны Ганнона[991]991
  …со стороны Ганнона… – Ганнон Великий – давний противник Баркидов и враг Ганнибала.


[Закрыть], который за невозможностью найти другие средства погубил наш дом, уничтожив Карфаген».

Так как Ганнибал уже заранее предчувствовал это, то заблаговременно приготовил корабли. Поэтому, разослав под предлогом гарнизонной службы ненужную ему толпу воинов по городам Бруттийской области, которые, хотя и в небольшом числе, но все еще подчинялись его власти, скорее из страха, чем по чувству долга, он с отборными силами своего войска переправился в Африку. Много воинов итальянского происхождения, которые, отказываясь следовать за ним в Африку, укрылись в храме Юноны Лацинии, до тех пор не оскверненном; они были отвратительным образом перебиты в самом храме. Редко, говорят, кто другой, покидая свое отечество, чтобы отправиться в изгнание, уходил таким печальным, как Ганнибал, удаляясь из неприятельской земли. Часто он оглядывался на берега Италии и, обвиняя богов и людей, призывал проклятия на себя и на свою собственную голову за то, что не повел обагренных кровью воинов в Рим после победы при Каннах. Ведь Сципион, рассуждал он, который в должности консула даже не видел ни одного врага-пунийца в Италии, тем не менее осмелился пойти на Карфаген; а он, избив сотню тысяч воинов при Тразименском озере и при Каннах, растратил свои силы около Казилина, Кум и Нолы. Так упрекая и жалуясь, Ганнибал потерял так долго продолжавшееся обладание Италией.

21. В Рим в одно и то же время пришло известие об отъезде как Магона, так и Ганнибала. Но радость по случаю этого двойного торжества умалило, во-первых, сознание, что вожди, по-видимому, не имели достаточно ни мужества, ни сил задержать врагов, когда это было поручено им сенатом, во-вторых, беспокойство за исход дела, когда вся тяжесть войны пала на одно войско и на одного вождя. В эти же дни пришли сагунтийские послы и привели с собою захваченных с деньгами карфагенян, которые, по заявлению послов, переправились в Испанию для найма вспомогательных войск. Двести пятьдесят фунтов золота и восемьсот фунтов серебра они положили в преддверии курии. Приняв пленных и заключив их в темницу, сенаторы возвратили золото и серебро, причем послам выражена была благодарность, сверх того, даны были подарки и предоставлены в их распоряжение корабли для обратного путешествия в Испанию.

После этого старшие сенаторы завели речь о том, что люди далеко не в такой степени чувствительны к хорошему, как к дурному: они помнят, сколько ужаса и страха произвел переход Ганнибала в Италию. Какие последовали бедствия, сколько было скорби! Увидели лагерь неприятельский со стен города; сколько обетов надавали, как каждый в отдельности, так и все вместе! Сколько раз в собраниях слышались голоса тех, которые, простирая руки к небу, восклицали, да наступит ли когда-нибудь тот день, когда они увидят Италию свободной от врага, цветущей среди благ мира. Наконец, по истечении пятнадцати лет, боги даровали это, а между тем не оказывается никого, кто бы подал голос о необходимости воздать благодарение богам. С такой неблагодарностью люди принимают милость даже в момент получения ее, не говоря уже о том, как мало помнят они о ней, когда она получена раньше! После этого со всех сторон курии раздались голоса, чтобы претор Публий Элий сделал доклад по этому предмету; постановлено было в течение пяти дней совершать молебствия у всех лож и заклать в жертву сто двадцать крупных животных.

Уже отпущен был Лелий и послы Масиниссы, как пришло известие, что послов карфагенских, ехавших к сенату с просьбой о мире, видели в Путеолах, откуда они отправятся сухим путем. Решено было вернуть Гая Лелия, чтобы в его присутствии вести переговоры о мире. Квинт Фульвий Гиллон, легат Сципиона, доставил карфагенян в Рим. Так как им запрещено было входить в город, то квартира отведена была им в Общественной вилле, а аудиенция сената дана в храме Беллоны.

22. Перед сенатом они держали почти такую же речь, как и перед Сципионом, слагая всю ответственность за войну с правительства на Ганнибала; он, говорили они, без разрешения сената перешел не только Альпы, но и Ибер, и по собственному усмотрению начал войну не только с римлянами, но еще раньше и с сагунтийцами; у сената же и народа карфагенского, если смотреть на дело справедливо, договор с римлянами до сих пор остается ненарушенным. Поэтому им поручено просить только о том, чтобы дозволено было оставаться при условиях мира, заключенного в последний раз с Гаем Лутацием. Когда претор, по установившемуся обычаю, предоставил сенаторам право предлагать послам вопросы, какие кому угодно, и старейшие из сенаторов, принимавшие участие в заключении договора, стали предлагать – одни одни, другие другие вопросы, послы же, ссылаясь на свой возраст – почти все они были молодые люди, – отвечали, что они ничего не помнят, тогда со всех сторон курии раздались голоса, что, по свойственному пунийцам коварству, эти люди выбраны просить возобновления прежнего мира, о котором они даже и не помнят.

23. Затем, по удалении послов из курии, начался опрос мнений. Марк Ливий полагал, что следует вызвать консула Гая Сервилия, как находившегося ближе, чтобы в его присутствии вести переговоры о мире: так как не может подлежать обсуждению дело более важное, чем настоящее, то он признает не вполне соответствующим достоинству римского народа рассматривать его в отсутствии одного и тем более обоих консулов. Квинт Метелл, бывший три года тому назад консулом и диктатором, высказал следующее мнение: Публий Сципион истреблением армии и опустошением полей поставил неприятеля в необходимость молить о мире; о цели, с которой домогаются мира, никто не может судить вернее того, кто ведет войну перед воротами Карфагена; только по совету Сципиона, а не кого-либо другого, следует согласиться на мир или же отвергнуть его. Марк Валерий Левин, бывший два раза консулом, доказывал, что прибыли соглядатаи, а не послы, почему следует приказать им удалиться из Италии и под стражей проводить их до самых кораблей, Сципиону же написать, чтобы он не прекращал военных действий. Лелий и Фульвий добавили к этому, что и Сципион питал надежду на заключение мира лишь в том случае, если Ганнибал и Магон не будут отозваны из Италии; карфагеняне будут всячески лицемерить, дожидаясь этих вождей с их войсками, а потом, забыв обо всех богах и всех недавно заключенных договорах, будут продолжать войну. Ввиду этого заявления скорее согласились с мнением Левина. Послы были отпущены, не добившись мира и почти не получив ответа.

24. В то самое время консул Гней Сервилий, не сомневаясь, что слава успокоения Италии принадлежит ему, преследуя Ганнибала, как будто бы именно он его изгнал, переправился в Сицилию с намерением переехать оттуда в Африку. Как только слух о его намерении распространился в Риме, сенаторы высказались за то, чтобы претор написал консулу, что, по мнению сената, ему следует вернуться в Рим. Затем, когда претор начал говорить, что консул не обратит внимания на его письмо, то назначенный именно для этого диктатором Публий Сульпиций по праву высшей власти отозвал консула назад в Италию. Остальную часть года диктатор вместе с начальником конницы Марком Сервилием объезжал италийские города, которые отпали во время войны, и старался определить степень виновности каждого из них.

Во время перемирия переправились из Сардинии в Африку под прикрытием 20 быстроходных кораблей 100 транспортных судов с провиантом; их послал претор Публий Лентул, воспользовавшись тем, что море было спокойно и не представляло опасностей со стороны неприятеля. Не так повезло Гнею Октавию, переправлявшемуся из Сицилии с 200 транспортными и 30 военными кораблями. Когда, после благополучного плавания, он почти уже видел берег Африки, ветер сначала стих, а затем, сменившись африканским ветром, привел в беспорядок корабли и разбросал их в разные стороны. Сам Октавий с быстроходными кораблями, борясь с встречным волнением, благодаря неимоверным усилиям гребцов, достиг Аполлонова мыса.

Бóльшую часть транспортных судов отнесло к Эгимуру – остров этот, на расстоянии тридцати миль от Карфагена, замыкает со стороны открытого моря залив, при котором расположен этот город, – а другие суда отнесло к Теплым Водам[992]992
  …к Теплым Водам… – Теплые Воды расположены на восточном берегу залива (в его менее широкой южной части), Карфаген и Тунет – на западной.


[Закрыть], лежащим против самого города. Все это происходило в виду Карфагена. Поэтому весь город сбежался на форум: магистраты созывали сенат, народ в преддверии курии шумно требовал не терять из вида и не упускать из рук такой добычи. В то время как некоторые выставляли на вид обязательства, налагаемые просьбой о мире и перемирием – а срок его еще не истек, – в этом почти смешанном совещании сената и народа решено было, чтобы Газдрубал с флотом в 50 кораблей переправился на Эгимур и оттуда собрал римские корабли, рассеянные по всему берегу и гаваням. Покинутые бежавшими моряками транспортные суда сначала от Эгимура, а затем от Вод за кормы приведены были в Карфаген.

25. Еще не вернулись послы из Рима, еще не было известно, каково мнение сената о войне или о мире, еще не истек и срок перемирия. Сципион, считая этот оскорбительный поступок тем более возмутительным, что те, которые добивались мира и перемирия, сами же нарушили последнее и уничтожили всякую надежду на мир, – немедленно же отправляет в Карфаген послов: Луция Бебия, Луция Сергия и Луция Фабия. Так как они едва не подверглись оскорблению со стороны сбежавшейся толпы, а вследствие этого и обратный свой путь считали не вполне безопасным, то обратились к магистратам, остановившим насилие, с просьбой отправить суда для их охраны. Даны были две триремы, которые, достигнув реки Баград, откуда был виден римский лагерь, вернулись обратно в Карфаген. Пунийский флот имел тогда стоянку под Утикой. Отсюда три квадриремы – то ли по приказанию, тайно посланному из Карфагена, то ли же потому, что Газдрубал, командовавший флотом, сам, без всякого вероломства со стороны государства, отважился на это коварное дело – неожиданно с открытого моря напали на римскую пентеру, когда та огибала мыс. Но при быстроте ее хода они не могли нанести ей удара носом, равным образом как моряки с неприятельских кораблей, которые были ниже, не могли перепрыгнуть на более высокий корабль, защищаемый к тому же с отменной энергией, пока было достаточно метательного оружия. Когда же стал ощущаться недостаток в этом оружии, тогда пентеру могла спасти только близость материка и толпа воинов, высыпавшая на берег из лагеря. Разогнав ее ударами весел и изо всех сил пустив на берег, плывшие, хотя испортили корабль, но зато сами спаслись невредимыми. Когда таким образом одним за другим преступлением явно было нарушено перемирие, Лелий и Фабий прибыли из Рима с карфагенскими послами. Объявив послам, что, хотя карфагеняне нарушили не только обязательства, налагаемые перемирием, но в лице послов оскорбили и международное право, он все-таки не совершит по отношению к ним ничего такого, что было бы недостойно обычаям римского народа и несогласно с его собственными правилами, Сципион отпустил их и стал готовиться к войне.

Когда Ганнибал приближался уже к материку, одному из моряков приказано было взобраться на мачту и посмотреть оттуда, какого направления они держатся; сообщение моряка, что нос корабля обращен к разрушенной могиле, Ганнибал принял за дурное предзнаменование, а потому, приказав кормчему миновать это место, он причалил к Лептису и высадил здесь войска.

26. Таковы события, происшедшие в этом году в Африке; последующие переходят уже на тот год, когда в отправление консульских обязанностей вступили Марк Сервилий Гемин, бывший в то время начальником конницы, и Тиберий Клавдий Нерон [202 г.]. Впрочем, в конце предыдущего года прибыли из Греции послы от союзных городов с жалобой на опустошение их полей царскими гарнизонами, а также и на то, что послы, отправившиеся в Македонию с требованием удовлетворения, не были допущены к царю Филиппу; вместе с тем они сообщили, что, по слухам, переправились в Африку 4000 воинов под начальством Сопатра на помощь карфагенянам, и одновременно послана туда значительная сумма денег. Ввиду этого сенат признал необходимым отправить послов к царю, объявить ему, что подобные действия, по мнению сената, не согласны с договором. Посланы были Гай Теренций Варрон, Гай Мамилий и Марк Аврелий; им предоставлены были три пентеры.

Год этот [203 г.] памятен страшным пожаром, от которого выгорел дотла Публициев спуск, большими наводнениями, а также дешевизной хлеба, которая объясняется не только тем, что благодаря миру вся Италия была открыта, но еще и тем, что громадное количество хлеба было доставлено из Испании. Весь этот хлеб курульные эдилы Марк Валерий Фальтон и Марк Фабий Бутеон распределили по кварталам для продажи народу по четыре асса за меру.

В том же году умер Квинт Фабий Максим – в преклонном возрасте, если только верно, что он был шестьдесят лет авгуром, как свидетельствуют некоторые историки. Несомненно только, что муж этот был достоин такого почетного прозвища даже и в том случае, если бы оно принадлежало ему первому. Отца он превзошел почестями, с дедом сравнялся. Более многочисленными победами и более важными сражениями прославился дед его Рулл; но со всеми ими можно поставить рядом одного противника – Ганнибала. Однако же он был скорее осторожен, чем предприимчив; и хотя трудно решить, по врожденному ли характеру он был медлителен, или же этого требовали особенности войны, которую тогда вели, но – во всяком случае – нет ничего более верного, как то, что один человек своей медлительностью спас нам государство, как говорит Энний. В авгуры на его место был посвящен сын его Квинт Фабий Максим, а в понтифики на его же место – он носил два жреческих сана – Сервий Сульпиций Гальба.

Римские игры повторены были в продолжение одного дня, а Плебейские – целиком три раза эдилами Марком Секстием Сабином и Гнеем Тремелием Флакком. Оба они были избраны преторами и вместе с ними Гай Ливий Салинатор и Гай Аврелий Котта. Председательствовал ли в комициях этого года консул Гай Сервилий или же назначенный им диктатор Публий Сульпиций, так как самого его задержали производившиеся на основании сенатского постановления дознания в Этрурии о заговоре вожаков, это достоверно неизвестно, ввиду разногласия историков.

27. В начале нового года [202 г.] Марк Сервилий и Тиберий Клавдий, созвав сенат в Капитолии, сделали доклад о провинциях. Оба они, желая получить Африку, хотели, чтобы был брошен жребий относительно Италии и Африки. Впрочем, по настоянию главным образом Квинта Метелла, их притязаний на Африку не отвергли, но и не удовлетворили. Консулам приказано было снестись с народными трибунами, не угодно ли им спросить народ относительно того, кому он желает поручить ведение войны в Африке. Все трибы приказали вести войну Публию Сципиону. Тем не мене консулы, руководствуясь постановлением сената, подвергли жребию и провинцию Африку. Она досталась Тиберию Клавдию, причем он должен был переправиться туда с флотом в 50 кораблей – все пентеры – и пользоваться там теми же полномочиями, что и Сципион; Марк Сервилий получил по жребию Этрурию. В той же провинции продлена была власть и Гаю Сервилию на случай, если бы сенату угодно было, чтобы консул оставался в Риме.

Что же касается преторов, то Марк Секстий получил по жребию Галлию, причем Публий Квинктилий Вар должен был передать ему провинцию с двумя легионами, Гай Ливий – Бруттийскую область с двумя легионами, которыми в предыдущем году командовал проконсул Публий Семпроний. Гней Тремеллий получил Сицилию с двумя легионами от Публия Виллия Таппула, претора предыдущего года. Виллий же в звании пропретора должен был защищать побережье Сицилии с 20 военными кораблями и 1000 воинов; Марк Помпоний на остальных 10 кораблях должен был доставить в Рим 1500 воинов. Гаю Аврелию Котте досталась городская претура. Прочим продлен был срок командования прежними войсками в тех провинциях, которые они занимали. Силы, защищавшие государство, не превышали в тот год 16 легионов. Чтобы начать и совершить все, пользуясь благоволением богов, консулам предложено было: до отправления на войну отпраздновать те игры и принести те большие жертвы, которые в консульство Марка Клавдия Марцелла и Тита Квинкция [208 г.] обещал диктатор Тит Манлий, если государство в течение пяти лет останется в том же положении. В течение четырех дней происходили игры в цирке, и принесены были жертвы тем богам, которым они были обещаны.

28. Между тем со дня на день росли одновременно надежда и беспокойство, и в умах царила неуверенность, радоваться ли тому, что Ганнибал, покидая на шестнадцатый год Италию, предоставил народу римскому свободное обладание ею, или скорее бояться того, что он переправился в Африку с невредимым войском: переменилось ведь место, а не опасность; не даром же недавно скончавшийся провозвестник этой такой великой борьбы Квинт Фабий Максим предсказывал обыкновенно, что Ганнибал в своей земле будет более грозным врагом, чем в чужой. И Сципиону придется иметь дело не с Сифаком, царем грубых варваров, для которого обыкновенно набирал войско полумаркитант Статорий, не с тестем его Газдрубалом, трусливейшим полководцем, и не с беспорядочными войсками, наскоро набранными из полувооруженной толпы поселян, но с Ганнибалом, родившимся чуть ли не в палатке своего отца, храбрейшего вождя, вскормленным и воспитанным среди оружия, который некогда, будучи мальчиком, стал воином, а едва вступив в юношеский возраст, – главнокомандующим, который состарился среди побед и наполнил памятниками своих великих подвигов Испанию, Галлию, Италию – от Альп до пролива. Он предводительствует войском, считающим столько же лет службы, сколько он, закаленным перенесением таких невзгод, что кажется невероятным, как люди могут переносить их, тысячу раз обагренным римской кровью, несущим доспехи, взятые не только с воинов, но даже с главнокомандующих. Много встретит Сципион в строю воинов, убивших собственноручно римских преторов, военачальников, консулов, украшенных венками за взятие стен и валов, рыскавших по взятым римским лагерям, по взятым городам. В настоящее время у магистратов римского народа нет столько пучков, сколько может выставить перед собой Ганнибал, взяв их у убитых главнокомандующих.

Мысленно представляя себе эти ужасы, римляне сами увеличивали свои тревоги и страх; привыкши видеть войну собственными глазами в разных концах Италии, мало надеясь на скорый конец ее, теперь все сверх того с напряженным вниманием смотрели на Сципиона и Ганнибала, вождей, как бы предназначенных для окончательного боя. Даже те, которые вполне были уверены в Сципионе и надеялись на победу, по мере приближения ее, предавались все большей и большей тревоге. Точно такое же настроение господствовало в умах карфагенян: они то раскаивались в том, что просили мира, взирая на Ганнибала и величие его подвигов; то боялись Сципиона, вождя, как бы судьбою предназначенного погубить их, вспоминая, что они дважды разбиты в битве, что взят в плен Сифак, что они выгнаны из Испании и из Италии, и все это совершено благодаря доблести и планам этого одного человека.

29. Уже Ганнибал прибыл в Гадрумет и назначил воинам несколько дней отдыха после морской качки; оттуда он вызван был тревожными известиями, что окрестности Карфагена заняты вооруженными отрядами, и ускоренными переходами устремился в Заму. Зама находится на расстоянии пяти дней пути от Карфагена. Когда посланные отсюда вперед лазутчики были захвачены римскими караульными и приведены к Сципиону, то он, передав их военным трибунам и приказав им безбоязненно осмотреть все, велел обвести их кругом по лагерю, где они захотят; спросив их затем, вполне ли удалось им все рассмотреть, он дал им провожатых и отпустил назад к Ганнибалу.

Никакие известия не радовали Ганнибала (ему ведь случайно в тот самый день было сообщено и о прибытии Масиниссы с 6000 пехоты и 4000 конницы), но особенно он был поражен самоуверенностью и дерзостью врага, имеющей, конечно, свое серьезное основание. Итак, будучи сам причиной войны и уничтожив своим прибытием как заключенное перемирие, так и надежду на договор, он, однако, понимал, что можно добиться более безобидных условий, если просить мира до поражения, чем понесши поражение, а потому послал к Сципиону вестника, прося, чтобы он дал ему возможность переговорить с ним. Сделал ли он это по собственному побуждению или на основании решения сената, я не имею основания утверждать ни того ни другого. Валерий Антиат рассказывает, что Ганнибал, будучи побежден Сципионом в первом сражении и потеряв в нем 12 000 убитыми и 1700 взятыми в плен, явился к Сципиону в лагерь в качестве посла с 10 другими послами.

Во всяком случае Сципион не отказался от переговоров, и оба вождя согласно условию двинули вперед лагери, чтобы устроить встречу с более близкого расстояния. Сципион остановился недалеко от города Нараггары, на месте, удобном как во всех других отношениях, так и потому, что можно было доставать воду, не выходя за черту полета римских дротиков; Ганнибал на расстоянии четырех миль оттуда занял холм, безопасный и удобный во всех других отношениях, но только воду приходилось брать издалека. Посередине между лагерями было выбрано место, видное отовсюду, чтобы невозможны были никакие засады.

30. Удалив на одинаковое расстояние воинов, сошлись – каждый с одним переводчиком – величайшие вожди не только своего времени, но и всех предшествовавших веков, равные любому царю или главнокомандующему всех народов. Смотря один на другого, проникнутые взаимным удивлением, они некоторое время молчали. Затем Ганнибал начал говорить первым:

«Если так решила судьба, чтобы я, сам завязав войну с римлянами и столько раз почти державший в руках победу, сам же явился просить мира, то я радуюсь, что жребий выпал мне просить его именно у тебя. И для тебя, среди многих других отличий, не последней похвалой послужит то, что тебе уступил Ганнибал, которому боги даровали победу над столькими римскими главнокомандующими, и что ты положил конец этой войне, замечательной большим числом ваших поражений, чем наших; надо же было судьбе допустить и такую насмешку, чтобы, взявшись за оружие в консульство твоего отца и с этим же римским главнокомандующим впервые сразившись, я теперь безоружным пришел к его сыну просить мира. Конечно, лучше всего было бы, если бы боги вложили нашим отцам мысль, чтобы вы довольствовались господством над Италией, а мы над Африкой: ведь и для вас Сицилия и Сардиния не представляют достаточного вознаграждения за потерю стольких флотов, стольких армий, стольких и таких выдающихся вождей; но прошедшее можно скорее порицать, чем исправить его. Пожелав чужого, мы сражаемся за свое, и не только вы видели войну в Италии, а мы в Африке, но и вы почти у ворот своих и на стенах видели вражеские знамена и оружие, а мы из Карфагена слышим шум в римском лагере. Итак, переговоры о мире начинаются, когда вы находитесь в лучшем положении, а это то, чего мы наиболее гнушались, а вы наиболее желали. Начинаем их мы, вожди, для которых в высшей степени важно заключение мира, и наши государства утвердят все, что бы мы ни решили. Нам нужно только настроение, не исключающее спокойного обсуждения. Что касается до меня, возвращающегося стариком на родину, откуда я уехал мальчиком, то мои годы, мои удачи и неудачи так уже воспитали меня, что я предпочитаю следовать руководству рассудка, а не счастья; но я опасаюсь твоей молодости и постоянного счастья, свойств, более располагающих к надменности, чем это нужно для спокойного обсуждения. Нелегко принимает в соображение неведомые превратности случая тот, кого судьба никогда не обманывала. Чем я был при Тразименском озере и при Каннах, тем сегодня являешься ты. Судьба никогда не изменяла тебе, когда ты с величайшей отвагой затевал всякие предприятия, получив верховную власть в возрасте, едва годном для военной службы. Ты мстил за смерть отца и дяди, и самое несчастье вашего дома послужило тебе к достижению необыкновенной славы в высшей степени доблестного и почтительного человека; ты вернул потерянную Испанию, прогнав оттуда четыре пунийских войска; будучи выбран консулом, ты переправился в Африку, в то время как у других не хватало мужества защищать Италию; уничтожив здесь два войска, взяв и спалив до тла в один час два лагеря, захватив в плен могущественнейшего царя Сифака, отняв столько городов его области и столько городов нашего государства, ты лишил меня обладания Италией, где я безвыходно находился шестнадцать лет. Естественно, твой дух предпочитает победу миру. Я знаю это настроение, более побуждающее к высокому, чем к полезному; и мне некогда улыбалось такое же счастье. Итак, если бы в счастье боги давали и здравый ум, то мы принимали бы в соображение не только то, что случилось, но и то, что может случиться. Если ты забудешь обо всех других, то я являюсь достаточным примером всякого рода непостоянства счастья. Тот, которого ты недавно видел[993]993
  …недавно видел… – В 211 году до н. э.


[Закрыть] стоявшим со своим лагерем между Аниеном и вашим городом, ведущим войско и почти уже восходящим на римские стены, того ты видишь здесь: потерявший двух братьев, храбрейших мужей, славнейших полководцев, я под стенами почти осажденного моего родного города, просящий освободить свое отечество от того, чем сам угрожал вашему.

Всякому счастью, чем оно больше, тем менее следует верить. Ввиду того, что твое положение благоприятно, наше же сомнительно, для тебя почетно и славно даровать мир, для нас же не столько почетно, сколько необходимо просить его. Лучше и безопаснее верный мир, чем имеющаяся в виду победа: первый в твоих руках, а вторая – в руках богов. Не подвергай риску счастье стольких лет; представь себе мысленно не только твои силы, но и могущество судьбы и переменчивое военное счастье. С обеих сторон будет оружие, с обеих сторон люди: нигде менее, чем в войне, исход не соответствует надежде. К той славе, которую ты уже можешь иметь, даровав мир, ты не столько прибавишь, в случае победы, сколько отнимешь от нее, в случае неудачи. Счастье одного часа может низвергнуть одновременно славу приобретенную и ту, на которую была надежда. При заключении мира все будет в твоей власти, Публий Корнелий, а в другом случае придется довольствоваться той судьбой, какую дадут боги. Некогда в этой же самой стране Марк Атилий был бы одним из немногих примеров счастья и доблести, если бы, будучи победителем, даровал нашим отцам мир, когда они просили его; но, не устанавливая меры счастью, не сдерживая судьбы, горячившейся подобно не взнузданному коню, он тем позорнее пал, чем выше поднялся.

Конечно, условия мира диктует тот, кто дает его, а не тот, кто просит; но, может быть, мы заслужили того, чтобы нам самим выпросить себе наказание; мы не отказываемся признать вашим все, из-за чего началась война, – Сицилию, Сардинию, Испанию и все острова, находящиеся между Африкой и Италией. Мы же, карфагеняне, ограничившись берегами Африки, готовы видеть вас господами даже в чужих пределах, на суше и на море, так как это угодно богам. Я не отрицаю, что верность пунийская подозрительна для вас вследствие того, что недавно мы не вполне искренно просили мира и не дождались заключения его. Но в вопросе об уверенности, что мир не будет нарушен, весьма важно, Сципион, кто просит его. Насколько мне известно, и ваши отцы отказались от мира в значительной степени потому, что посольство было не достаточно почтенно: я, Ганнибал, прошу мира; а я не просил бы его, если бы не считал полезным, и вследствие этой именно пользы, из-за которой я просил его, я буду охранять его. И подобно тому, как, начав войну, я принимал меры, чтобы никто не был недоволен ею, пока сами боги не стали завидовать, так точно я постараюсь, чтобы никто не тяготился добытым мною миром».

31. На эту речь римский главнокомандующий отвечал приблизительно так: «Я не обманывался, Ганнибал, относительно того, что в расчете на твое прибытие карфагеняне нарушили верность заключенному перемирию и уничтожили надежду на мир; ты и сам признаешь это, так как из прежних условий мира устраняешь все, кроме того, что уже давно находится в нашей власти. Но как ты заботишься о том, чтобы твои сограждане чувствовали, какое бремя ты снял с них, так я должен стараться, чтобы, устранив из мирных условий те пункты, на которые они тогда были согласны, они не получили их в награду за свое вероломство. Потеряв право на прежние условия, вы еще просите, чтобы коварство послужило вам на пользу. Не отцы наши первыми затеяли войну из-за Сицилии, и не мы из-за Испании: в первом случае опасность союзных нам мамертинцев, а во втором – гибель Сагунта вынудили нас на святую и законную войну; что вы вызвали нас, признаешь и ты сам, и свидетели боги, которые первой войны дали конец, согласный с божескими и человеческими законами, и настоящей дают и дадут такой же.