Текст книги "История Рима от основания Города"

В то время римский народ имел тридцать колоний. Из них двенадцать (посольства всех находились в Риме) объявили консулам, что им неоткуда дать ни воинов, ни денег. То были: Ардея, Непет, Сутрий, Альба, Карсиолы, Сора, Свесса, Цирцеи, Сетия, Калы, Нарния и Интерамна. Пораженные этим необыкновенным обстоятельством, консулы, желая отклонить их от столь ужасного замысла и держась того мнения, что порицанием и упреками они больше достигнут, чем лаской, объявили, что союзники осмелились сказать им то, чего они, консулы, не могут и подумать высказать в сенате, ибо это не уклонение от исполнения обязанностей военной службы, но открытое отпадение от римского народа. Итак, пусть они поспешно возвратятся в свои колонии и, как будто ничего еще не случилось – то были только разговоры, а не самое проявление дерзости, – пусть посоветуются со своими согражданами; пусть напомнят, что они не кампанцы и не тарентинцы, но римляне; от них они произошли и из Рима были посланы в колонии и завоеванные земли для увеличения потомства; чем дети обязаны своим родителям, тем они обязаны римлянам, если только у них есть хотя бы какое-нибудь сознание долга, если есть память о прежней родине. Итак, пусть они снова посоветуются обо всем этом; ибо то, что они теперь так безрассудно замышляют, является изменой Римскому государству, передачею победы Ганнибалу.

Хотя консулы долгое время попеременно произносили подобные речи, все-таки послы оставались непоколебимыми и заявили, что им не о чем сообщить домой, их сенату не о чем новом советоваться, так как нет ни воинов для набора, ни денег на жалованье. Видя их упорство, консулы донесли об этом деле в сенат. Тут сердцами сенаторов овладел такой страх, что весьма многие считали государство погибшим; они полагали, что то же самое сделают другие колонии, то же союзники: все-де согласились предать Рим Ганнибалу.

10. Консулы ободряли и утешали сенат и говорили, что другие колонии останутся верными и будут по-прежнему исполнять свой долг; даже те, которые уклонились от исполнения своих обязанностей, с уважением будут относиться к государству, если только к этим колониям будут посланы посольства, которые сделают им выговор, а не будут прибегать к просьбам. Получив от сената полномочие поступать и действовать так, как они считают полезным для государства, и выведав предварительно о настроении других колоний, консулы призвали послов и спросили их, имеют ли они наготове воинов, согласно договору. От имени восемнадцати колоний Марк Секстилий Фрегеллан ответил, что согласно договору воины готовы и если окажется надобность в большом числе, то они дадут и большее, ревностно исполнят все другие приказания и желания римского народа: для этого-де у них нет недостатка в средствах, а готовность даже в избытке.

Консулы заявили, что, сообразно с заслугами союзников, похвала от них лично, по их мнению, не достаточна, если не выскажут им благодарности в курии все сенаторы, почему и пригласили их следовать за ними в сенат. Сенат приветствовал их самым почетным, насколько то возможно, постановлением и поручил консулам представить их народу и, в числе многих других прекрасных услуг, оказанных им самим и их предкам, также упомянуть и о их недавней заслуге перед Римским государством; даже теперь, после столь многих столетий, не должны оставаться не упомянутыми их имена и не подобает лишать их заслуженной похвалы. То были представители Сигнии, Норбы, Сатикулы, Фрегелл, Луцерии, Венузии, Брундузия, Адрии, Фирма, Аримина и с побережья другого моря – Понтии, Пестума и Кóзы, а из внутренней страны – Беневента, Эзернии, Сполетия, Плацентии и Кремоны. Благодаря поддержке этих колоний устояло тогда государство римского народа, и им была выражена признательность сенатом и народом. О других двенадцати колониях, которые отказались повиноваться, сенат запретил даже упоминать; кроме того, консулам не было разрешено ни отпустить послов, ни удерживать их, ни обращаться к ним с речью. Это наказание, выразившееся в полном молчании, признано было наиболее согласным с достоинством римского народа.

Стараясь заготовить все прочее, что было необходимо для войны, консулы решили вынуть золото, получившееся из пяти процентов взносов[920]920
  …из пяти процентов взносов… – Речь о 5 % с платы за каждого раба, отпущенного на волю; образовавшийся от этих платежей капитал хранился в золотых слитках особо от прочих государственных сумм, и предназначался для крайней необходимости.


[Закрыть], которое сберегалось в неприкосновенном казнохранилище[921]921
  …в неприкосновенном казнохранилище… – Имеется в виду неприкосновенный резервный фонд римского народа. – Примеч. ред.


[Закрыть] на случай крайней нужды. Было взято до 4000 фунтов золота; да него было дано по 500 фунтов консулам, проконсулам Марку Марцеллу и Публию Сульпицию и претору Луцию Ветурию, которому по жребию досталась провинция Галлия. Кроме того, консулу Фабию было дано особо 100 фунтов, которые он должен был доставить в тарентинскую крепость; остальное золото было употреблено на поставку с подряда за наличные деньги одежды для войска, сражавшегося в Испании к славе своей и своего вождя.

11. Решено было также до отъезда консулов из Рима предотвратить исполнение чудесных знамений. На Альбанской горе молния ударила в статую Юпитера и в дерево, находившееся недалеко от храма, у Остии – в озеро, в Капуе – в стену и храм Фортуны, в Синуэссе – в стену и ворота; во все эти места ударила молния. Некоторые также утверждали, что вода Альбанского озера имела кровавый цвет. Кроме того, в Риме, внутри храма Счастливого случая[922]922
  …внутри храма Счастливого случая… – Храм (или два храма) богини Счастливого случая был сооружен, по преданию, Сервием Туллием за Тибром на Портовой дороге. Там же в начале III века до н. э. был поставлен еще один храм той же богини консулом 293 года до н. э. Спурием Карвилием по обету (см. X, 46).


[Закрыть], упало само собою с головы на руку этой богини изображение, находившееся на короне; в Приверне, как было достоверно известно, заговорил бык; коршун, в то время как площадь была полна народу, влетел в лавку; в Синуэссе родился сомнительного – между мужчиной и женщиной – пола ребенок, таких обычно простой народ называет андрогинами[923]923
  …называет андрогинами… – Собств. «мужеженщина», гермафродит; появление такого существа считалось особенно дурным знамением.


[Закрыть], так как греческий язык с большею легкостью соединяет слова; далее, шел молочный дождь, и родился ребенок с головой слона. Эти знамения были искуплены принесением в жертву крупных животных, и у всех лож богов было назначено на один день всенародное молебствие и покаянная молитва; было также постановлено, чтобы претор Гай Гостилий обещал и устроил игры в честь Аполлона, как они были обещаны и устроены в течение последних лет.

В эти дни консул Квинт Фульвий председательствовал и в комициях для избрания цензоров. Были избраны в цензоры Марк Корнелий Цетег и Публий Семпроний Тудитан – оба не бывшие еще консулами. С утверждения отцов было сделано предложение плебеям, которые и решили, чтобы эти цензоры отдали в аренду Кампанскую равнину. Выбор сенаторов задержало пререкание между цензорами относительно избрания главы сената. Право выбора принадлежало Семпронию; но Корнелий утверждал, что в данном случае нужно следовать обычаю, переданному предками, чтобы избирался главою сената тот, кто из оставшихся в живых раньше всех был цензором. Таковым был Тит Манлий Торкват. Семпроний же, напротив, настаивал, что кому боги дали жребий выбирать, тому же они дали и право свободного выбора; он-де сделает это по своему собственному усмотрению и выберет Квинта Фабия Максима, который был в то время первым человеком Римского государства, как он может это доказать, основываясь даже на суждении о нем Ганнибала. После долгих пререканий, с согласия товарища, Квинт Фабий Максим был избран Семпронием главою сената. Затем происходил выбор остальных членов сената, причем восемь человек были обойдены, в числе их и Марк Цецилий Метелл, пользовавшийся дурной репутацией за совет покинуть Италию, данный после поражения при Каннах; это же обстоятельство имело силу при замечаниях по отношению к всадникам. Но было весьма немного таких лиц, которых коснулся этот позор; у всех же тех, которые служили всадниками в Сицилии в каннских легионах, а таких было много, – были отняты лошади. Это наказание еще усиливалось продолжительностью времени: предыдущие походы, которые они совершали на лошадях, полученных от государства, не должны считаться: они должны были сделать по десять походов на своих собственных лошадях. Кроме того, цензоры разыскали большое число лиц, которые должны были служить в коннице, а всех тех, кому в начале войны было семнадцать лет и не служили в военной службе, зачислили в разряд эрариев. Затем они отдали с подряда починку всех зданий около форума, которые были истреблены пожаром, а именно: семь лавок, мясной ряд и Царский атрий.

12. Исполнив все, что следовало сделать в Риме, консулы отправились на театр военных действий. Первым отправился в Капую Фульвий; спустя несколько дней за ним последовал Фабий. Он убедительно просил и своего товарища, и Марцелла – последнего письменно – задерживать жестокими нападениями Ганнибала, пока он сам будет осаждать Тарент: если-де он отнимет этот город у врага, оттесненного отовсюду, не имеющего, где ему остановиться и на что надеяться, то у него не будет основания и оставаться дольше в Италии. Кроме того, он послал вестника в Регий к начальнику гарнизона, оставленного там консулом Левином против бруттийцев (там были 8000 человек, переведенных туда, как выше сказано[924]924
  …там были 8000 человек, переведенных туда, как выше сказано… – См. XXVI, 40; к упомянутым там 4000 Ливий, очевидно, причисляет перебежчиков, и таким образом составляется число 8000.


[Закрыть], из Агафирны в Сицилии и привыкшие жить грабежом; к ним присоединены были бруттийские перебежчики из тамошней страны, не уступавшие им в отваге и, в случае необходимости, готовые решиться на все). Этот отряд он приказал прежде всего вести для опустошения Бруттия, а затем для осады города Кавлонии. Выполнив это приказание не только усердно, но даже с жадностью, они, ограбив и прогнав земледельцев, с большим рвением приступили к осаде города.

Марцелл, отчасти побужденный письмом консула, отчасти потому, что, по его убеждению, не было ни одного римского полководца, равного Ганнибалу, кроме него, при первой возможности найти достаточно корма на полях, выступил с зимних квартир и повстречался с Ганнибалом у Канузия. Пуниец старался склонить жителей этого города к отпадению, но, услыхав о приближении Марцелла, ушел оттуда. Местность была открытая, без всяких потаенных мест, удобных для засад; поэтому он и начал отступать оттуда в гористые места. Марцелл по пятам преследовал его, располагался лагерем возле лагеря врагов и, наконец укрепившись, выводил легионы, чтобы дать сражение. Вступая в незначительные схватки и пуская в дело всадников небольшими отрядами и пращников из пехоты, Ганнибал не считал нужным отважиться на решительное сражение. Однако он вынужден был вступить в битву, от которой уклонялся.

Ночью он ушел вперед, но Марцелл настиг его на ровном и открытом месте; в то время как тот хотел расположиться лагерем, он мешал работам, постоянно нападая со всех сторон на воздвигавших укрепления воинов. Таким образом армии сошлись и вступили в бой со всеми силами. Но ночь уже наступала, войска разошлись, оставив победу нерешенной; лагери, на незначительном расстоянии друг от друга, были поспешно укреплены до наступления ночи. На следующий день с рассветом Марцелл вывел войска в боевом порядке, и Ганнибал не отказался от сражения; он многоречиво убеждал своих воинов, помня о Тразименском озере и Каннах, сокрушить наглость неприятеля, который теснит их и преследует, не дает спокойно ни идти, ни расположиться лагерем, ни перевести дух и осмотреться; ежедневно они принуждены видеть в одно и то же время и восход солнца, и римское войско на полях; если хоть из одного сражения он уйдет не без потери крови, то после этого будет вести войну тише и не с таким рвением.

Разгоряченные этими словами ободрения и вместе с тем раздраженные наглостью врагов, ежедневно наступавших на них и не дававших покоя, воины с ожесточением вступили в бой. Сражение продолжалось более двух часов; затем со стороны римлян начали отступать правое крыло и отборное войско[925]925
  …и отборное войско. – Обыкновенно ¹/3 конницы и ¹/3 часть пехоты отделяли на случай крайности; здесь речь идет о пехоте.


[Закрыть]. Как только заметил это Марцелл, он выдвинул восемнадцатый легион в первую шеренгу. Но в то время как одни в беспорядке отступали, а другие подходили на помощь медленно, все войско пришло в замешательство, затем совершенно было расстроено, страх пересилил стыд, и оно обратилось в бегство. Во время сражения и бегства пало до 2700 человек римских граждан и союзников, в том числе четыре римских центуриона и два военных трибуна – Марк Лициций и Марк Гельвий; римляне потеряли четыре знамени того фланга, который первым обратился в бегство, и два знамени легиона, подошедшего на помощь отступавшим.

13. По возвращении в лагерь Марцелл обратился к воинам с такой резкой и суровой речью, что слова разгневанного полководца были для них прискорбнее, чем несчастное сражение, продолжавшееся целый день. «Хвала и благодарение бессмертным богам, – сказал он, – что, при таком положении дел, победоносный враг, в то время как вы в таком ужасе лезли на вал и в ворота, не напал на самый лагерь: конечно, вы покинули бы его под влиянием того же страха, вследствие которого проиграли битву. Что это за нерешительность, что за страх? Как вы вдруг могли забыть, кто вы и с кем сражаетесь? Ведь это те же самые враги, побеждая и преследуя которых вы провели прошлое лето, которых вы, во время их бегства днем и ночью, настигали днем, которым вы не давали покоя, тревожа их легкими стычками, которым еще вчера вы не дали ни идти, ни расположиться лагерем. Но я оставляю то, чем вы можете хвалиться; я упомяну только о том, что так же должно вас стыдить и в чем вы должны раскаиваться: ведь вчера вы прекратили битву, не уступив в храбрости неприятелю. Что же принесла эта ночь, что принес этот день? Уменьшились ли за это время ваши войска, или увеличились их войска? Право, мне кажется, что я говорю не с моим войском и не с римскими воинами, – только тела и оружие те же; или разве увидел бы враг ваши спины, если бы вы имели тот же самый дух? Разве он унес бы знамя хоть у какой-нибудь когорты или манипула? До сих пор он хвастался избиением римских легионов; в сегодняшний день вы первые доставили ему славу, что он обратил римское войско в бегство».

После этого поднялся крик, чтобы он простил их за то, что произошло в этот день: пусть он испытает, когда только пожелает, мужество своих воинов. «Я испытаю, воины, вашу храбрость, – сказал он, – и завтра же поведу вас в битву с тем, чтобы вы, как победители, а не как побежденные, получили просимое вами прощение». Когортам, потерявшим знамена, он приказал дать для пищи ячменя, а центурионов манипулов, у которых были отняты знамена, он поставил с обнаженными мечами и без пояса; вместе с тем он сделал распоряжение, чтобы на следующий день все – и всадники, и пехотинцы – явились вооруженными.

После этого собрание было распущено; все сознавали, что они справедливо и по заслугам подверглись этим упрекам, что в тот день в войске римлян не было ни одного мужа, исключая полководца, которому должно дать удовлетворение или смертью, или блистательной победой. На следующий день, согласно приказанию, они явились в полном вооружении. Полководец похвалил их и объявил, что тех воинов, которые первыми обратились в бегство, и те когорты, которые потеряли знамена, он выведет в первую шеренгу; вместе с тем он объявляет, что все они должны сразиться и победить, – каждый в отдельности и все вместе они должны употребить все силы, чтобы известие о вчерашнем бегстве пришло в Рим не прежде известия о сегодняшней победе. После этого им приказано было подкрепиться пищей, чтобы они не ослабели, если сражение затянется слишком долго. Когда было сказано и сделано все, что могло воодушевить воинов, они в боевом порядке выступают на поле сражения.

14. Когда Ганнибал получил известие об этом, то сказал: «Без сомнения, мы имеем дело с таким врагом, который не может примириться ни со счастьем, ни с неудачей: в случае победы он жестоко теснит побежденных, в случае поражения он возобновляет сражение с победителями». Затем он приказал дать сигнал и вывел войско. С обеих сторон сражение велось с гораздо большим ожесточением, чем накануне: карфагеняне старались всеми силами удержать за собой вчерашнюю славу, римляне – смыть вчерашний позор. Со стороны римлян в первой шеренге сражались левый фланг, когорты, потерявшие знамена, и двадцатый легион, расположенный на правом фланге. Легаты Луций Корнелий Лентул и Га й Клавдий Нерон командовали флангами, а Марцелл своим личным присутствием и словами ободрения поддерживал центр. Со стороны Ганнибала первую боевую линию занимали испанцы, которые составляли силу всего войска. Так как сражение долгое время оставалось нерешительным, то Ганнибал приказал выдвинуть вперед слонов, рассчитывая, не произведет ли это обстоятельство какой-нибудь паники и смятения среди врагов. Действительно, вначале они внесли беспорядок среди знамен и рядов и, частью смяв, частью разогнав стоявших вблизи, обнажили с одной стороны боевую линию; бегство приняло бы более широкие размеры, если бы Гай Децим Флав, военный трибун, выхватив знамя первого манипула, не приказал следовать за собой всем его воинам. Он повел их туда, где столпившиеся животные производили особенно сильное смятение, и приказал бросить в них дротики. Все дротики попали в цель, так как нетрудно на близком расстоянии попасть в таких громадин, когда при этом слоны стояли в куче. Хотя не все они были ранены, однако те, в теле которых засели дротики, обратились в бегство и увлекли за собой и остальных – слоны животные ненадежные. Тогда уже не один манипул, но каждый воин в отдельности, кто только мог настичь стадо убегавших слонов, бросал в них дротики. С большой стремительностью бросились животные на своих и причинили им больше вреда, чем незадолго перед тем неприятелям, так как на испуганное животное страх действует сильнее, чем управление сидящего на нем вожака. На приведенное в замешательство бегством животных войско двинулись в атаку римские пехотинцы и, после незначительного сопротивления, принудили расстроенных и перепуганных врагов отступить. Тогда Марцелл посылает конницу в погоню за бегущими, и преследование прекратилось только тогда, когда они, объятые ужасом, были загнаны в лагерь. Помимо всего прочего, что произвело панику и беспорядок среди врагов, еще два слона пали в самых воротах, и воины принуждены были стремиться в лагерь через ров и вал; тут произошло особенно сильное избиение врагов: их пало до 8000 человек и 5 слонов. Но и для римлян эта победа не обошлась без потерь: из двух легионов пало почти 1700 человек и погибло более 1300 союзников; кроме того, среди граждан и союзников было очень много раненых. В следующую ночь Ганнибал снял лагерь. Марцелл хотел его преследовать, но этому помешало большое число раненых.

15. Лазутчики, посланные вслед за уходившим войском, на следующий день донесли, что Ганнибал направился в землю бруттийцев.

Около того же времени гирпины, луканцы и жители Вольцей, выдав гарнизоны Ганнибала, находившиеся в их городах, сдались консулу Квинту Фульвию. Они были приняты консулом милостиво и только получили словесный выговор за свое прежнее заблуждение; бруттийцам была подана надежда на подобную милость, когда от них прибыли к консулу братья Вибий и Пакций, знатнейшие лица этого племени, с просьбой принять и их покорность на тех же условиях, которые были предложены луканцам.

Консул Квинт Фабий приступом взял город Мандурию[926]926
  …взял город Мандурию… – Мандурия – город в Калабрии на юго-востоке от Тарента.


[Закрыть] в земле саллентинов; здесь он захватил до 3000 пленных и значительное количество другой добычи. Отсюда он двинулся к Таренту и расположился лагерем у самого входа в гавань. Корабли, которыми Ливий пользовался для обеспечения доставки продовольствия, он нагрузил частью машинами и другими осадными орудиями, частью метательными орудиями, камнями и всякими другими снарядами того же рода. Он вооружил также транспортные суда – не только те, которые ходят на веслах – с тем, чтобы одни моряки подвозили к стенам машины и лестницы, а другие поражали издали с кораблей защитников стен. Эти последние корабли были снабжены и вооружены всем необходимым для нападения на город с открытого моря: море же было совершенно свободно от карфагенского флота, передвинувшегося к Коркире, так как Филипп готовился напасть на этолийцев. Между тем осаждавшие в земле бруттийцев Кавлон, при приближении Ганнибала, чтобы не быть захваченными врасплох, удалились на холм, защищавший от нападения в данную минуту, но не пригодный ни на что другое.

Незначительное обстоятельство помогло Фабию во время осады Тарента выполнить весьма важное дело. У тарентинцев был отряд бруттийцев, поставленный к ним Ганнибалом. Начальник этого отряда был без памяти влюблен в девушку, брат которой служил в войске консула Фабия. Уведомленный письмом своей сестры о ее новом знакомстве с богатым и пользующимся большим почетом между своими соотечественниками иностранцем, юноша возымел надежду, что через свою сестру он может побудить ее возлюбленного к чему угодно, и о своей надежде сообщил консулу. Последнему это соображение показалось основательным, и он дал разрешение молодому человеку отправиться в качестве перебежчика в Тарент. Сблизившись через сестру с начальником отряда, он сначала скрытно постарался познакомиться с его образом мыслей, а затем, достаточно узнав его легкомыслие, при помощи женских ласк убедил его предать римлянам пост, вверенный его охране. Условившись о времени и способе приведения в исполнение задуманного плана, воин, выпущенный ночью из города, пробравшись незаметно между караулами, сообщает консулу, что им сделано и относительно чего достигнуто соглашение.

Дав в первую стражу сигнал тем, которые находились в крепости, и тем, которые охраняли гавань, Фабий обогнул гавань и тайно расположился в засаде с той стороны города, которая обращена на восток. Затем одновременно раздались сигналы с крепости, из гавани и с кораблей, которые пристали сюда со стороны моря; умышленно раздается со всех сторон боевой крик, поднимается страшная тревога с той стороны, где меньше всего было опасности. Между тем консул сдерживал своих воинов, соблюдая полную тишину. Итак, Демократ, бывший прежде начальником флота и случайно командовавший отрядом, расположенным в этом месте, заметил, что вокруг него все спокойно, а в других частях города царит шум и раздаются крики о взятии города; поэтому, боясь, как бы консул, воспользовавшись его медлительностью, не сделал с которой-нибудь стороны приступа и не произвел нападения, он перевел свой отряд к той части крепости, откуда раздавался наиболее ужасный шум. Отчасти соображаясь со временем, отчасти вследствие самой тишины, так как там, где немного раньше враги шумели, возбуждая друг друга и призывая к оружию, теперь не было слышно никакого звука, – Фабий пришел к заключению, что караулы сняты, и приказал нести лестницы к той части стены, где, по указанию виновника измены, занимал караулы отряд бруттийцев. Здесь прежде всего римляне овладели стеной, при помощи пропустивших их бруттийцев, и проникли в город; затем были разломаны и ближайшие ворота, чтобы сделать нападение с большим отрядом. Далее, около времени рассвета, римляне, подняв крик, достигли форума, не встретив ни одного вооруженного; здесь только со всех сторон они обратили против себя всех сражавшихся и у крепости, и у пристани.

16. При входе на форум завязалась хотя и ожесточенная, но неупорная битва: тарентинцы не могли равняться с римлянами ни мужеством, ни вооружением, ни военным искусством, ни крепостью и силой телесной. Поэтому, бросив только дротики, они обратились в бегство и, не вступив еще в рукопашный бой, рассеялись по знакомым им улицам города в свои дома и дома своих друзей. Из вождей пали Никон и Демократ, храбро сражаясь. Филемен, виновник перехода жителей на сторону Ганнибала, пришпорив коня ускакал с поля сражения; но скоро лошадь узнали, когда она без всадника блуждала по городу, тела же его нигде не нашли: общее мнение было таково, что он бросился с лошади в открытый колодец. Карфалон, начальник пунийского гарнизона, положил оружие и шел к консулу, намереваясь напомнить о дружеских отношениях отцов, но был убит попавшимся навстречу воином. Повсюду происходит избиение как карфагенян, так и тарентинцев, без различия – вооруженных и безоружных. Много также было убито и бруттийцев – или по ошибке, или вследствие давнишней к ним ненависти, или же для уничтожения молвы об измене, чтобы казалось, что Тарент взят вооруженной силой. По прекращении избиения воины разбежались по городу для грабежа. Говорят, было захвачено 30 000 рабов, огромное количество серебра в изделиях и монетах, 83 000 фунтов золота, статуй и картин столько, что число их почти равнялось числу художественных произведений в Сиракузах. Однако Фабий более великодушно, чем Марцелл, отказался от добычи такого рода и на вопрос писца[927]927
  …на вопрос писца… – Имеется в виду писец квестора, который должен был принять поступавшее в римскую казну имущество.


[Закрыть], как он желает распорядиться относительно больших статуй – то были статуи богов, и каждое божество, сохраняя свои отличительные черты, изображено сражающимся, – приказал оставить тарентинцам разгневавшихся на них богов. Затем стена, отделявшая город от крепости, была разрушена и разбросана.

Между тем осаждавшие Кавлонию сдались Ганнибалу. Получив известие об осаде Тарента, он днем и ночью усиленным маршем спешил туда на помощь, но, услыхав о взятии города, сказал: «И римляне имеют своего Ганнибала: та же хитрость, при помощи которой мы взяли Тарент, отняла его у нас». Однако, чтобы не показалось, что он поворотил войско обратно, как беглец, он расположился лагерем на том месте, где остановился, в расстоянии около пяти тысяч шагов от города; пробыв здесь несколько дней, он возвратился в Метапонт. Отсюда он послал в Тарент к Фабию двух жителей Метапонта с письмом от знатнейших лиц этого города взять с консула обещание, что их прежние проступки останутся безнаказанными, если только они выдадут ему Метапонт вместе с пунийским гарнизоном. Считая их сообщение справедливым, Фабий назначил день, в который он подступит к городу, и передал через них письма к их начальникам, которые, однако, были переданы Ганнибалу. Естественно, весьма довольный успехом обмана, в случае если и Фабий поддастся хитрости, Ганнибал расположил засады недалеко от Метапонта. Перед выступлением из Тарента Фабий производил гадания; несмотря на их повторение, знамения не были благоприятны; кроме того, когда он, заклав жертвенных животных, спрашивал совета у богов, гаруспик объявил ему, что дóлжно остерегаться коварства и засад со стороны врагов. Когда он не прибыл к назначенному дню, метапонтийцы снова были посланы к нему, чтобы побудить его не медлить, но были неожиданно схвачены и из страха перед ужасными пытками открыли коварный замысел.

17. В начале того лета, в которое происходили эти события, Эдескон, один из славных испанских предводителей, пришел к Публию Сципиону, который всю зиму употребил на то, чтобы снова снискать расположение варваров Испании отчасти при помощи подарков, отчасти возвращая заложников и пленных. Жена и дети Эдескона находились у римлян, но, помимо этой причины, на него повлияло также и некоторым образом случайное настроение умов, которое склонило всю Испанию от пунийцев на сторону римского владычества. Это же побудило Индибилиса и Мандония, бесспорно первых людей всей Испании, покинуть со всем войском, состоявшим из их земляков, Газдрубала и удалиться на возвышенности, господствующие над его лагерем, откуда по беспрерывным горным цепям они безопасно могли уйти к римлянам. Видя, что этот прирост значительно увеличил силы врагов и убавил пунийские войска и что все они уйдут по тому же направлению, если решительный образ действий не изменит положения, Газдрубал постановил сразиться как можно скорее. Сципион еще более жаждал битвы, как вследствие надежды на благоприятный исход ее, которую усиливали его предыдущие удачи, так особенно потому, что он предпочитал сразиться до соединения войска с одним полководцем и с одним отрядом, а не со всеми вместе. Впрочем, на случай, если бы ему пришлось одновременно сразиться даже с несколькими армиями, он увеличил свои войска одним благоразумным распоряжением: видя, что нет никакой надобности во флоте, так как все берега Испании свободны от пунийского флота, он приказал вытащить в Тарраконе корабли на берег и зачислил моряков в сухопутное войско; в изобилии было и оружие, частью захваченное в Карфагене, частью сделанное после взятия Карфагена, где было заперто такое большое число мастеровых.

С этими войсками Сципион двинулся в начале весны от Тарракона – ибо возвратился уже из Рима и Лелий, без которого он не хотел предпринимать ничего важного, – и направился против врага. Когда он проходил через умиротворенные страны, причем союзники, по пределам которых он шел, сопровождали и принимали его, вышли к нему навстречу со своими войсками также Индибилис и Мандоний. Индибилис говорил от лица обоих, отнюдь не как варвар, нагло и необдуманно, напротив, скорее почтительно и с достоинством: переход к римлянам он старался скорее оправдать, как обусловленный необходимостью, а не хвастался им, будто они воспользовались первым удобным случаем. Они-де знают, что для старых союзников слово «перебежчик» составляет предмет отвращения, а для новых является подозрительным; и они не порицают такой образ действий людей, однако только в том случае, если сущность дела, а не имя порождает взаимную ненависть. Затем он упомянул о своих прежних заслугах по отношению к карфагенским полководцам и, с другой стороны, об их жадности, гордости и всякого рода несправедливостях по отношению и к ним лично, и к их соотечественникам. Ввиду-де всего этого они до сих пор только телом принадлежали карфагенянам, а сердцем они давно уже находятся там, где, как они уверены, уважается законность и естественное право. С мольбой прибегают и к богам те, которые не могут долее переносить насилия и несправедливости людей; они просят Сципиона только о том, чтобы он их переход на сторону римлян не ставил им ни в вину, ни в заслугу: какими он узнает их с этого дня на деле, так пусть он их и ценит.

«Именно так я и поступлю, – ответил римский полководец, – и не буду считать перебежчиками людей, которые не признали законным тот союз, где не священно ни божеское, ни человеческое право». Затем были приведены их жены и дети и возвращены им; от радости они плакали, и в тот день им было оказано гостеприимство, а на следующий день союз был закреплен формально, и они были отпущены, чтобы привести свои войска. С этого времени они располагались лагерем вместе с римлянами, пока, по их указанию, римское войско не подошло к врагу.

18. Ближайшее войско карфагенян, находившееся под начальством Газдрубала, стояло вблизи города Бекулы. Перед лагерем находились конные аванпосты. На них-то прямо с пути, не выбрав места для лагеря, сделали нападение легковооруженные, стоявшие перед знаменами и вообще все те, которые шли в первых рядах; при нападении римляне выказали такое пренебрежение к карфагенянам, что ясно было, каково мужество той и другой стороны: всадники, обращенные в беспорядочное бегство, были загнаны в лагерь, и римские знамена почти проникли в самые ворота. И в тот день, разжегши только желание сразиться, римляне расположились лагерем. Ночью Газдрубал отвел свои войска на возвышенности, вершины которых представляли ровную поверхность; с тыла находилась река, а впереди и по сторонам холм опоясывали как бы обрывистые берега. Под этой вершиной находилась другая, более низкая равнина, спускавшаяся в виде террасы; она так же была окружена другим обрывом, представлявшим не менее трудностей для восхождения. На эту-то ниже находящуюся равнину Газдрубал, увидев выстроившиеся перед лагерем войска врагов, и приказал на следующий день спуститься нумидийским всадникам вместе с легковооруженными балеарцами и африканцами. Между тем Сципион, объезжая ряды и отряды своего войска, указывал на врага, говоря, что он, отчаявшись в надежде иметь успех в сражении на равнине, занимает холмы и стоит пред их глазами, полагаясь на занимаемую им позицию, а не на храбрость и силу оружия; но стены Нового Карфагена были выше, и, однако, римский воин перешагнул через них; ни холмы, ни крепость, ни даже море не могли противостоять его оружию; занятые врагами возвышенности послужат только к тому, что во время бегства им придется прыгать в пропасти и с крутизны, но и этот путь к бегству им будет заперт. Затем Сципион дает распоряжение двум когортам – одной занять вход в долину, через которую катит свои волны река, другой – засесть на дороге, полого идущей от города на поля; а сам ведет отряд легковооруженных воинов, прогнавших накануне врага с аванпостов, против легковооруженных неприятелей, расположившихся на нижнем выступе горы. Сперва римляне шли по весьма неровной местности, встречая препятствия только в самом пути; но затем, лишь только они подошли к неприятелю на расстояние полета стрелы, их осыпали тучею всякого рода метательных снарядов. Римляне в ответ бросали камни, лежавшие повсюду и почти все годные для этой цели; бросали их не только воины, но и толпа обозных служителей, присоединившаяся к вооруженным. Впрочем, хотя римлянам трудно было подниматься и они буквально были засыпаемы стрелами и камнями, но благодаря привычке взбираться на стены и стойкости духа они первыми взошли наверх. Лишь только они достигли ровного места, где можно было твердо стать ногою, они прогнали с позиции неприятеля, который, будучи легко вооружен, появлялся то тут, то там и был вне опасности, благодаря расстоянию, дававшему возможность бросать метательные орудия и уклоняться от сражения, но не обладал стойкостью в рукопашном бою. С большим уроном враг был прогнан к отряду, занимавшему более высокий холм.