Текст книги "История Рима от основания Города"

Что касается меня, то я помню о человеческой слабости, принимаю во внимание силу судьбы и знаю, что все наши дела подвержены тысяче случайностей; но подобно тому, как я признал бы свой образ действий надменным и жестоким, если бы до переправы в Африку отверг тебя, когда ты добровольно готов был покинуть Италию и, посадив войско на суда, шел ко мне просить мира, так теперь я вовсе не обязан по отношению к тебе быть предупредительным, так как я чуть не судом притащил тебя в Африку после продолжительного сопротивления с твоей стороны. Поэтому если к тем условиям, на которых тогда, по-видимому, мог состояться мир, присоединятся какие-нибудь новые, как вознаграждение за захват во время перемирия кораблей с припасами и за оскорбление послов, то мне будет о чем докладывать военному совету; если же и те условия представляются тяжелыми, то готовьтесь к войне, так как вы не можете переносить мира».

Вернувшись таким образом к своим спутникам после переговоров, не заключив мира, вожди объявили, что беседа ни к чему не привела: приходится решить спор оружием и подчиниться той участи, которую дадут боги.

32. Прибыв в лагерь, оба вождя приказывают воинам готовить оружие и собираться с духом на последний бой: в случае удачи, быть победителями не на один день, а навсегда. До наступления завтрашней ночи они будут знать, Рим или Карфаген будет давать законы народам: наградою за победу будет ведь не Африка или Италия, но весь мир; для тех же, кому не посчастливится в битве, опасность равна награде: ибо ни римлянам некуда было бежать, так как они находились в чужой и незнакомой стране, и Карфагену, выставившему последние средства защиты, по-видимому, предстояла близкая гибель.

На этот решительный бой наутро выступили два славнейших вождя двух могущественнейших народов, два храбрейших войска, готовые в тот день или увеличить, или потерять многие ранее приобретенные лавры. Поэтому умы колебались между надеждою и страхом; смотря то на свое, то на вражеское войско и измеряя силы не столько глазами, сколько рассудком, воины представляли себе одновременно и радостный, и печальный исход. Что не приходило в голову им самим, то подсказывали им вожди, напоминая и поощряя их. Пуниец говорил о подвигах, совершенных в течение шестнадцати лет в Италии, об истреблении стольких римских вождей, стольких армий; по мере того как он подходил к отдельным воинам, отличившимся в какой-нибудь битве, он напоминал каждому из них о его заслугах; Сципион указывал на Испанию, на последние битвы в Африке и на сознание врагов в их бессилии, так как вследствие страха они не могли не просить мира, а по врожденному им вероломству не могли не нарушить его. Сверх того, разговор с Ганнибалом, происходивший секретно, а потому дававший полный простор для вымысла, он истолковывал так, как хотел; он высказывал догадку, что, когда пунийцы выходили на сражение, то боги послали им такие же знамения, при которых некогда сражались отцы их у Эгатских островов: близок конец войны и трудов; добыча Карфагена в их руках, близко возвращение домой – на родину, к отцам, детям, женам и пенатам. Говорил он это с горделивой осанкой и с выражением уверенности на лице, и можно было думать, что он уже победил. Затем в первой шеренге он поставил гастатов, за ними принципов, замкнул строй триариями.

33. Строил же он войско не когортами вплотную, помещая каждую перед своими знаменами, но манипулами, значительно отстоящими друг от друга, чтобы было пространство, пробегая по которому пущенные слоны не нарушили бы порядка в рядах. Лелия, который служил у него раньше в звании легата, а в том году в звании квестора вне жребия, на основании сенатского постановления он поставил с италийской конницей на левом фланге, а Масиниссу и нумидийцев – на правом. Проходы, остававшиеся между манипулами стоявших перед знаменами воинов, он наполнил велитами[994]994
  …наполнил велитами… – Велиты – легковооруженные застрельщики, набиравшиеся из беднейших граждан. – Примеч. ред.


[Закрыть] (это были легковооруженные того времени), дав им приказ при нападении слонов или убежать назад за выстроенные ряды, или расступиться направо и налево, примыкая к отрядам, стоящим у знамен, и таким образом дать животным путь, несясь по которому они попали бы под перекрестные удары дротиков.

Ганнибал, с целью навести страх на врагов, построил впереди 80 слонов – до сих пор такого числа не было ни в одной битве, – за ними вспомогательные силы лигурийцев и галлов вперемежку с балеарцами и маврами; во втором ряду стояли карфагеняне, африканцы и отряд македонян; затем, на некотором расстоянии, помещены были вспомогательные силы из италийцев – то были по большей части бруттийцы, последовавшие за Ганнибалом при уходе его из Италии преимущественно в силу неизбежной необходимости, а не добровольно. Конницу он тоже поставил вокруг флангов: правую сторону занимали карфагеняне, левую – нумидийцы.

Речи, обращенные к воинам, были не одинаковы, как и естественно в войске, состоявшем из такого множества людей, у которых различны были язык, нравы, законы, вооружение, одежда и вообще внешний вид, а равно и основания, по которым они состояли в военной службе. Вспомогательным войскам указывали на наличную и притом увеличенную плату из добычи; галлов воспламеняли неизменной и врожденной им ненавистью к римлянам; в лигурийцах, выведенных из суровых гор, возбуждали надежду получить, в случае победы, плодоносные поля Италии; мавров и нумидийцев пугали владычеством Масиниссы, которое будет необуздано; в разных народах возбуждали разные надежды и опасения; карфагенянам же напоминали о стенах родного города, о пенатах, о могилах предков, о детях и родителях, о трепещущих женах, о гибели и рабстве или о владычестве над вселенной – словом, указывали только на крайности и относительно страха, и относительно надежды.

Главнокомандующий держал речь перед карфагенянами, вожди же отдельных племен – перед своими соотечественниками, пользуясь в большинстве случаев услугами переводчиков при обращении к стоявшим вперемежку иноплеменникам. Вдруг у римлян заиграли трубы и рожки и поднялся такой крик, что слоны повернули на своих, главным образом на левый фланг – на мавров и нумидийцев. Без труда увеличил Масинисса страх испуганных врагов и таким образом лишил эту часть их войска защиты конницы. Но небольшое число животных, не испугавшихся, было пущено на врагов и производило ужасное истребление в рядах велитов, причем получили, однако, и сами много ран; ибо, убегая к манипулам, чтобы не быть смятыми, и открыв слонам дорогу, велиты с обеих сторон начали бросать копья в животных, не защищенных от перекрестных ударов; безостановочно метали дротики и стоявшие перед знаменами, пока и эти слоны, выгнанные из римского строя отовсюду сыпавшимся метательным оружием, тоже не обратили в бегство на своем правом фланге самих карфагенских всадников. Увидев беспорядок среди врагов, Лелий увеличил их смятение, наведя на них ужас.

34. Пунийское войско с обеих сторон лишено было конницы, когда сошлись пехотинцы, уже не равные римлянам ни по надежде, ни по силам. Сюда присоединилось обстоятельство ничтожное, но в то же время оказавшееся важным в военном деле: со стороны римлян раздавался единогласный крик, а потому тем более громкий и грозный, со стороны карфагенян голоса были не согласны, как бывает при различно звучащих языках многих народов. Римляне сражались, стоя на одном месте, обрушиваясь на врага весом своего тела и оружия, тогда как на стороне карфагенян было не столько силы, сколько подвижности и быстроты. Поэтому при первом натиске римляне сразу сбили с позиций неприятельское войско; затем, напирая плечом и щитом, они наступали на дрогнувшего врага и подвинулись вперед на значительное пространство, как будто не существовало для него никакого сопротивления; при этом задние ряды стали теснить передние, как только заметили, что строй движется, а это значительно увеличивало натиск для того, чтобы прогнать врага.

У неприятелей вторая шеренга, африканцы и карфагеняне, вовсе не поддерживали отступавшие вспомогательные войска, напротив, они сами начали отступать из опасения, как бы неприятель, избивая упорно сопротивлявшихся передовых воинов, не дошел до них. Поэтому вспомогательные войска сразу обратили тыл и, бросившись на своих, то бежали за вторую шеренгу, то избивали своих, когда их не принимали в ряды, что и естественно, так как немного раньше их не поддерживали, а тогда не пропускали. И почти уже происходило две битвы вперемежку, так как карфагеняне были вынуждены одновременно сражаться с врагами и со своими. Тем не менее последние не приняли пораженных и раздраженных воинов в строй, но, сдвинув ряды, отбросили их на фланги и окружавшее их поле, вне пределов битвы, не желая, чтобы напуганные бегством и ранами воины смешались со строем, сохранявшим свою позицию и нетронутым.

Впрочем, место, которое ранее занимали вспомогательные войска, до такой степени было загромождено трупами и поломанным оружием, что по нему едва ли не труднее было пробраться, чем через сомкнутые ряды врагов. Поэтому занимавшие первую шеренгу гастаты, преследуя неприятеля через кучи тел и оружия, через лужи крови, где кто мог, произвели путаницу среди своих знамен и рядов. Видя перед собою беспорядочную шеренгу, начали колебаться и знамена принципов. Заметив это, Сципион приказал поспешно трубить отбой для гастатов, и, убрав раненых назад, ввел на фланги принципов и триариев, чтобы первый был тем безопаснее и крепче. Таким образом опять возникло новое сражение, так как добрались до настоящего врага, равного по роду оружия, по опытности в военном деле, по славе своих подвигов, по силе и надежды, и опасности. Но римляне превосходили числом и мужеством, так как рассеяли уже всадников и слонов, и, прогнав уже первую шеренгу, сражались со второй.

35. Лелий и Масинисса, преследовавшие на значительном расстоянии обращенных в бегство всадников, вернулись и напали с тыла на неприятельскую пехоту. Это нападение конницы заставило врага бежать. Многие были окружены и перебиты; многие, рассеявшись в бегстве по открытому кругом полю, были всюду настигаемы и избиваемы всадниками. Карфагенян и их союзников пало в этот день более 20 000, почти такое же число взято в плен с 132 воинскими знаменами, слонов было убито 11; победителей пало до 1500.

Ганнибал, ускользнувший во время суматохи с немногими всадниками, бежал в Гадрумет. Прежде чем покинуть битву, он испытал все средства и перед сражением, и в сражении. И сам Сципион, и знатоки военного дела признали за ним славу особенно искусного построения войска в тот день: впереди фронта он выставил слонов, случайное нападение и неудержимая сила которых должна была помешать римлянам держаться своих знамен и сохранять ряды, на что они особенно надеялись; затем перед строем карфагенян он поместил вспомогательные войска, чтобы эти люди, представлявшие собою смесь всяких племен, имевшие в виду не верность, а плату, не могли свободно бежать, а вместе с тем, встретив первое нападение неприятелей, притупили их оружие, подставляя свои тела под удары, если уж не могли достичь другого результата; затем стояли карфагенские и африканские воины, на которых возлагались все надежды: будучи равными в других отношениях, они превосходили врага тем, что должны были сражаться с усталыми и израненными, обладая свежими силами; наконец италийцы поставлены были позади, тоже на некотором расстоянии, так как неизвестно было, союзники они или враги. Совершив этот, так сказать, последний подвиг храбрости, Ганнибал бежал в Гадрумет и, будучи призван оттуда в Карфаген, возвратился по истечении тридцати шести лет, с тех пор как он мальчиком уехал оттуда; здесь, в курии, он сознался, что проиграл не сражение только, но и войну, и что надежда на спасение возможна, только если они получат мир.

36. Немедленно после сражения овладев неприятельским лагерем и разграбив его, Сципион с огромной добычей вернулся к морю к кораблям; он получил известие, что к Утике пристал Публий Лентул с 50 военными кораблями и со 100 транспортными, нагруженными всякого рода припасами.

Итак, полагая, что со всех сторон надо навести панику на потрясенный Карфаген, он отправил в Рим Лелия с известием о победе, а Октавию приказал сухим путем вести легионы к Карфагену; сам же, присоединив к своему старому флоту новый флот Лентула, устремился от Утики в гавань Карфагена. Он был уже недалеко оттуда, как с ним повстречался карфагенский корабль, украшенный повязками и оливковыми ветвями. На нем находились десять послов, старейшие лица в государстве, отправленные по настоянию Ганнибала просить мира. Когда они подошли к корме Сципионова корабля, простирая перевязанные оливковыми ветвями жезлы умоляющих, слезно взывая к добросовестности и состраданию Сципиона, им ответили только, чтобы они явились в Тунет: туда-де двинет он свой лагерь. Сам, отъехав несколько вперед, чтобы взглянуть на положение Карфагена, не с целью изучить его в данную минуту, а с целью принудить врага к покорности, вернулся в Утику, отозвав туда же назад и Октавия.

Когда они двигались оттуда к Тунету, пришло известие, что Вермина, сын Сифака, идет на помощь карфагенянам с более сильной конницей, чем пехотой. Часть римского войска со всей конницей в первый день Сатурналий напала на нумидийское войско и разбила его в незначительном сражении. Всадники были окружены со всех сторон и бежать им было некуда; 15 000 человек было убито, 1200 взято в плен, сверх того 1500 нумидийских лошадей и до 70 военных знамен. Сам царек бежал во время суматохи с немногими спутниками. Затем лагерь был расположен у Тунета на прежнем месте, и тридцать послов явились к Сципиону из Карфагена.

И вынужденные судьбою, они вели переговоры гораздо смиреннее прежнего, но слушали их с гораздо меньшим состраданием, так как свежо было воспоминание об их вероломстве. Хотя на военном совете справедливый гнев побуждал всех разрушить Карфаген, но все склонились на мир, так как соображали, как трудно это предприятие и как долго затянется осада такого укрепленного и такого сильного города, а самого Сципиона тревожило ожидание преемника, который должен был явиться, чтобы воспользоваться славой окончания войны, подготовленного трудом и риском другого.

37. На следующий день послы снова были призваны и выслушали суровое порицание за свое вероломство: пусть наконец, после стольких поражений, они поверят, что существуют боги и клятва. Они получили следующие условия мира: оставаясь свободными, они будут пользоваться собственными законами; они сохранят города и области в тех же пределах, что и до войны; и римляне прекратят с этого дня опустошения; всех перебежчиков, беглых рабов и пленных они должны вернуть римлянам, выдать все военные корабли, кроме десяти трирем, выдать обученных слонов и не обучать других; ни в Африке, ни вне Африки они не должны вести войн без согласия римского народа; должны возвратить Масиниссе его достояние и заключить с ним договор; до возвращения послов из Рима должны доставлять вспомогательным войскам хлеб и жалованье; должны выплатить 10 000 талантов серебра в течение пятидесяти лет равными взносами, дать 100 заложников, по выбору Сципиона, не моложе четырнадцати и не старше тридцати лет. Перемирие обещано им было лишь под условием возвращения транспортных кораблей, захваченных во время прежнего перемирия, и находившегося на них имущества; в противном случае, не будет им перемирия и нечего им надеяться на мир.

Когда послы, получив приказание сообщить эти условия у себя дома, изложили их в народном собрании, Гисгон выступил отсоветовать мир, а мятежная и бессильная толпа слушала его. Ганнибал вознегодовал, что эти слова произносятся и выслушиваются в такое время, схватил Гисгона и собственной рукой стащил его с возвышенного места. Когда это необычайное в свободном государстве зрелище вызвало в народе ропот, военный человек, смущенный городской свободой, сказал: «Уехав от вас девятилетним, я вернулся через тридцать шесть лет; военное искусство, которому с детства учило меня положение мое, как частного человека и как государственного деятеля, я, кажется, хорошо знаю; нравам же, законам и обычаям города и форума вы должны научить меня». Извинившись за свой необдуманный поступок, он рассуждал, насколько мир невыгоден и в то же время необходим.

Наибольшую трудность представляло то обстоятельство, что из захваченного во время перемирия оказывались налицо только сами корабли; нелегко было произвести и расследование, так как обвинявшиеся в присвоении похищенного были противниками мира. Решено было корабли вернуть и во всяком случае отыскать людей; остальное, чего недоставало, предоставить оценить Спициону и, таким образом уплатив деньги, освободить карфагенян от ответственности. Некоторые историки передают, что Ганнибал прямо из сражения направился к морю, а оттуда немедленно на приготовленном корабле бежал к Антиоху, и когда Сципион стал прежде всего требовать выдачи его, то ему ответили, что Ганнибала нет в Африке.

38. По возвращении послов к Сципиону, квесторам приказано было на основании государственных записей показать казенное имущество, частное же имущество показать владельцам его. За все это потребована была наличными деньгами сумма в 25 000 фунтов серебра, и карфагенянам дано перемирие на три месяца; присоединено было условие, чтобы за время перемирия карфагеняне никуда не отправляли послов кроме как в Рим, и какие бы послы ни явились в Карфаген, отпускать их не прежде, чем уведомить римского главнокомандующего о цели их прибытия. С карфагенскими послами в Рим отправлены были Луций Ветурий Филон, Марк Марций Ралла и Луций Сципион, брат главнокомандующего. Доставленный в течение этих дней хлеб из Сицилии и Сардинии вызвал такую дешевизну съестных припасов, что купцы оставляли хлеб хозяевам судов вместо провозной платы.

Первое известие о возобновлении военных действий со стороны карфагенян вызвало в Риме тревогу, и Тиберию Клавдию приказано было поспешно отправиться с флотом в Сицилию, а оттуда в Африку, другому же консулу, Марку Сервилию, оставаться в городе, до получения сведений о положении дел в Африке. Консул Тиберий Клавдий медлил с приготовлением и со спуском кораблей, так как отцы высказались, что право определить условия мира принадлежит Сципиону, а не консулу.

Страх вызвали и сообщения о знамениях, сделанные как раз около того времени, когда возникли слухи о возобновлении военных действий: в Кумах казалось, что диск солнца уменьшается и идет каменный дождь; в области Велитр в земле образовался огромный провал, и бездна поглотила деревья; в Ариции молния ударила на форуме и около лавок, а в Фрузиноне – в нескольких местах в стену и в ворота; над Палатином прошел каменный дождь; это знамение, по обычаю предков, было искуплено девятидневным жертвоприношением, остальные – принесением в жертву крупных жертвенных животных. При таких обстоятельствах за предзнаменование была принята и необыкновенная высота воды: ибо Тибр так разлился, что игры в честь Аполлона, вследствие затопления цирка, были приготовлены за Коллинскими воротами у храма Венеры Эрицинской. Впрочем, в самый день игр внезапно наступила ясная погода и торжественное шествие, направившееся к Коллинским воротам, было возвращено и пошло в цирк, так как сообщили, что вода спала оттуда; возвращение обычного места праздничному зрелищу увеличило радость народа и торжественность игр.

39. Отправившегося наконец из города консула Клавдия между Кóзой и Лоретой застигла страшная буря и повергла в ужас. Достигнув оттуда Популонии, он остановился до окончательного прекращения бури, а потом переправился на остров Ильву, с Ильвы на Корсику, с Корсики на Сардинию. Когда он огибал здесь Безумные горы[995]995
  … Безумные горы… – Горная цепь на западе Сардинии, круто обрывавшаяся в море.


[Закрыть], он подвергся гораздо более жестокой буре, и так как место было весьма неблагоприятно, то флот был разбросан. Много кораблей попортилось и лишилось снастей, некоторые разбились. Пострадавший и поврежденный таким образом флот пристал к Каралам. Пока здесь чинили вытащенные на сушу корабли, наступила зима, год окончился и Тиберий Клавдий привел флот назад в Рим частным человеком, так как никто не хотел продлить ему власть. Марк Сервилий, не желая, чтобы его вернули в город для созыва комиций, назначил диктатором Гая Сервилия Гемина и отправился в провинцию. Диктатор выбрал в начальники конницы Публия Элия Пета. Бури мешали состояться неоднократно назначавшимся комициям. Поэтому, так как накануне мартовских ид прежние магистраты сложили свои полномочия, а новые не были выбраны на их место, то государство осталось без курульных магистратов.

В этом году умер понтифик Тит Манлий Торкват; на место его был выбран Гай Сульпиций Гальба. Курульные эдилы Луций Лициний Лукулл и Квинт Фульвий трижды целиком повторили Римские игры. На основании показания доносчика были осуждены за тайное похищение денег из казначейства секретари и курьеры эдилов, и это обстоятельство скомпрометировало эдила Лукулла. Плебейские эдилы Публий Элий Туберон и Луций Леторий, как не надлежаще избранные, отказались от должности, после того как устроили игры и по случаю игр пир Юпитеру, и поставили в Капитолии три статуи, сделанные на штрафные деньги. На основании сенатского постановления устроили игры в честь Цереры диктатор и начальник конницы.

40. Когда одновременно прибыли в Рим из Африки римские и карфагенские послы, сенат собрался в храме Беллоны. Изложив к величайшей радости отцов, что Ганнибалу дана битва, последняя для карфагенян, и что наконец несчастная война окончена, Луций Ветурий Филон присовокупил, что разбит наголову и Вермина, сын Сифака, – незначительная прибавка к блестящим подвигам. Ему приказано было выйти из курии в собрание и сообщить эту радостную весть народу. Затем в городе открыты были все храмы для благодарственных празднеств, и назначено трехдневное молебствие.

На просьбу карфагенских послов и послов царя Филиппа (они тоже прибыли) – дать им аудиенцию у сената, диктатор, по приказанию отцов, ответил, что новые консулы дадут им аудиенцию у сената. Затем произошли комиции. В консулы были выбраны Гней Корнелий Лентул и Публий Элий Пет; Марку Юнию Пенну досталась по жребию городская претура, Марк Валерий Фальтон получил землю бруттийцев, Марк Фабий Бутеон – Сардинию, Публий Элий Туберон – Сицилию. Относительно консульских провинций решено было не принимать никаких решений, пока не будут выслушаны послы царя Филиппа и карфагенян: предвидели конец одной войны и начало другой.

Гней Лентул страстно желал получить провинцию Африку, рассчитывая, что если там будет война, то победа будет легка, а если войне конец, то ему достанется слава завершения такой важной войны. Поэтому он заявил, что не допустит ничего, прежде чем ему не будет назначена провинцией Африка; товарищ его, муж скромный и благоразумный, не противоречил, понимая, что соперничество в славе со Сципионом будет не под силу Лентулу, не говоря уже о несправедливости. Народные трибуны Квинт Минуций Ферм и Маний Ацилий Глабрион говорили, что Гней Корнелий делает ту же попытку, которую в прошлом году напрасно делал консул Тиберий Клавдий; что с утверждения отцов внесено было предложение к народу, кому он предоставляет командование в Африке, и все тридцать пять триб назначили это командование Публию Сципиону. Много споров происходило по этому поводу в сенате и перед народом, и наконец дело свелось к тому, что решение было предоставлено сенату. Итак, приняв согласно уговору присягу, отцы высказались за то, чтобы консулы путем соглашения или по жребию решили, кому получить Италию, кому флот в пятьдесят кораблей. Кому достанется флот, тот должен отплыть в Сицилию; если мир с карфагенянами не состоится, то он должен переправиться в Африку; консул будет действовать на море, Сципион – на суше с прежними полномочиями. Если относительно условий мира состоится соглашение, то народные трибуны должны спросить у народа, прикажет ли он, чтобы мир заключил консул или Публий Сципион, и если придется перевозить из Африки победоносное войско, то кому сделать это. Если приказано будет, чтобы мир дал Публий Сципион и он же переправил войско, то консул не должен переезжать из Сицилии в Африку. Другой консул, которому достанется Италия, должен принять два легиона от претора Марка Секстия.

41. Публию Сципиону продлена была власть в Африке с находившимися в его распоряжении войсками. Претору Марку Валерию Фальтону назначены были в земле бруттийцев два легиона, состоявшие в прошлом году под командой Гая Ливия; претор Публий Элий должен был принять в Сицилии два легиона от Гнея Тремелия; один легион назначен был Марку Фабию в Сардинию, где начальствовал пропретор Публий Лентул. Консулу прошлого года Марку Сервилию продлена была власть в Этрурии с его же двумя легионами.

Что касается Испании, то указано было, что там уже несколько лет находятся Луций Корнелий Лентул и Луций Манлий Ацидин; поэтому консулы должны переговорить с трибунами, не угодно ли им предложить народу, кому он прикажет командовать в Испании. Пусть тот соберет из двух армий римских воинов в один легион, а союзников-латинов в пятнадцать когорт, и с ними правит провинцией; старых же воинов Луций Корнелий и Луций Манлий должны доставить в Италию. Консулу назначен был флот в 50 кораблей из двух флотов – одного, находившегося в Африке под начальством Гнея Октавия, и другого, охранявшего под командой Публия Виллия берег Сицилии, предоставлено выбрать те корабли, которые он пожелает. Публий Сципион должен иметь в распоряжении те 40 военных кораблей, которые были у него; если он захочет, чтобы ими командовал Гней Октавий, как он командовал ими раньше, то пусть Октавий на этот год пользуется властью пропретора; если же поставит над ними Лелия, то Октавий должен вернуться в Рим и привести назад ненужные консулу корабли. Назначено было и Фабию в Сардинию 10 военных кораблей. Консулам приказано было набрать два городских легиона, так что государство было охраняемо в тот год 14 легионами и 100 военными кораблями.

42. Затем происходило суждение о послах Филиппа и карфагенян. Первыми решено было ввести македонян. Речь их была разнообразна: частью они оправдывались от обвинения в опустошении союзных римлянам стран, на что жаловались отправленные из Рима к царю послы; частью сами обвиняли союзников римского народа, но особенно ожесточенно нападали на Марка Аврелия, который, будучи одним из трех прибывших к ним послов, остался там, произвел набор, вопреки договору вызывал их на борьбу и неоднократно сражался с их начальниками. Частью они требовали возвращения им македонян и вождя их, Сопатра, состоявших раньше на службе за плату у Ганнибала, а теперь взятых в плен и содержимых в оковах.

На их слова возражал Марк Фурий, для того именно и посланный Аврелием из Македонии: Аврелий был оставлен, чтобы союзники римского народа, измученные опустошениями, насилиями и обидами, не отпали к царю; он не выходил из пределов союзников, но старался, чтобы грабители не переходили безнаказанно в их поля. Сопатр – один из придворных и близкий к царю человек; недавно он был послан с 4000 македонян и с деньгами в Африку на помощь Ганнибалу и карфагенянам. Так как на все эти вопросы македоняне давали сбивчивые ответы, то сами получили ясный ответ: царь ищет войны и скоро найдет ее, если будет действовать в том же духе. Дважды он нарушил договор, раз – обидев союзников народа римского и сделав на них вооруженное нападение, в другой раз – оказав помощь врагу войском и деньгами. Сенат признает, что и Публий Сципион поступил и поступает законно и правильно, содержа в оковах в числе врагов тех людей, которые подняли оружие против римского народа и взяты в плен, и Марк Аврелий действует согласно с интересами государства и доставляет удовольствие сенату, защищая союзников народа римского оружием, так как не может защитить их правом договора.

Когда послы македонян были отпущены с таким суровым ответом, приглашены были карфагенские послы. Увидав их почтенный возраст и важность – то были самые выдающиеся лица в государстве, – каждый про себя решил, что теперь действительно речь идет о мире. Но особенно среди прочих выдавался Газдрубал – соотечественники называли его Гедом[996]996
  …называли его Гедом… – Видимо, как миротворца.


[Закрыть], – всегда стоявший за мир и против партии Барки. Тем больше доверия вызывала тогда речь его, когда он слагал с государства на немногих вину за войну. Речь его была разнообразна: то он оправдывался от обвинений, то кое в чем признавался, чтобы, бесстыдно отрицая несомненное, не затруднить снисхождение, то даже убеждал сенаторов скромно и умеренно пользоваться удачей – если бы карфагеняне послушались его и Ганнона и пожелали воспользоваться благоприятным моментом, то они дали бы такие же условия мира, которых теперь просят; редко дается людям одновременно счастье и здравый ум; римский народ тем непобедим, что умеет в счастье быть разумным и рассудительным. И конечно было бы удивительно, если бы он действовал иначе: те, для кого удача есть нечто новое, вследствие необычайности этого чувства увлекаются необузданной радостью, для римского же народа радость по случаю победы – дело обычное и почти уже устарелое, и он увеличил свою власть чуть ли не больше тем, что щадил побежденных, чем тем, что побеждал. Речь остальных послов была более жалобна: они упоминали, с какой высоты и как низко пало могущество карфагенян; им, которые только что занимали своими вооруженными силами чуть не вселенную, ничего не остается, кроме стен Карфагена; запертые в них, они не видят ничего, что бы принадлежало им, ни на суше, ни на море. Самим городом и пенатами они будут владеть лишь в том случае, если римский народ не пожелает проявить своей жестокости и тут, – а дальше этого уже нельзя идти. Когда было очевидно, что отцы склоняются к милосердию, то один из сенаторов, озлобленный вероломством карфагенян, говорят, воскликнул: каких богов призовут теперь они в свидетели договора, когда уже обманули тех, которых призвали раньше! «Тех же самых, – ответил Газдрубал, – так как они оказались до такой степени враждебными к нарушителям договоров!»

43. Когда все умы склонились к заключению мира, консул Гней Лентул, которому поручен был флот, воспротивился сенатскому постановлению. Тогда народные трибуны Маний Ацилий и Квинт Минуций вошли к народу с предложением, угодно ли ему и повелевает ли он, чтобы сенат решил заключить мир с карфагенянами, и кому повелевает заключить этот мир и кому доставить войска из Африки. Относительно мира все трибы повелели: «Как ты предлагаешь!»; мир заключить приказано было Публию Сципиону и ему же приказано было доставить войско. На основании этого предложения сенат решил, чтобы Луций Сципион в согласии со своими десятью легатами установил мир с карфагенским народом на условиях, какие признает правильными.