Текст книги "История Рима от основания Города"

Остановив здесь римлян и указав им на узкую и крутую тропинку, поднимавшуюся из города в крепость, он сказал: «На этом месте даже трое вооруженных могли бы задержать какую угодно массу людей; а вас и числом десять и, что еще важнее, вы римляне и самые храбрые из римлян! За вас будет и место, и ночь, во время которой неизвестность представляет испуганным людям все в преувеличенном виде. Вот я произведу всеобщий переполох, а вы будьте внимательны и оставайтесь в крепости». Затем он сбежал с сильнейшим, насколько мог, шумом, крича: «Помогите, граждане! Крепость взята врагами! Идите, защищайте ее!» Так кричал он, врываясь в двери старейшин, так кричал он попадавшимся ему навстречу и тем, которые в трепете выбегали на улицы. Заразившись страхом от одного человека, масса распространяет его по всему городу; встревоженные начальники, слыша от посланных к крепости лазутчиков, что он занят метательными орудиями и вооруженными людьми (причем число их было ими преувеличено), теряют надежду вернуть крепость; все обращается в бегство; полусонные и большей частью безоружные жители разламывают ворота; через одни из них врывается привлеченный криками римский отряд и убивает бегающих в испуге по улицам людей. Уже Сора была взята, когда на рассвете прибыли консулы и приняли сдачу тех, которых судьба сохранила от ночной резни и бегства; из них 225 человек, которые единогласно всеми признавались виновниками и бесчеловечного избиения колонистов, и отпадения города, в оковах уведены были в Рим; остальную массу консулы оставили невредимо в Соре, поместив в ней гарнизон. Все, отправленные в Рим, были высечены на форуме розгами и обезглавлены к величайшему удовольствию плебеев, для которых было весьма важно, чтобы посылаемый всюду в колонии народ везде пользовался безопасностью.

25. Двинувшись из-под Соры, консулы пошли войною на область и города авзонов, потому что там с приходом самнитов, после сражения при Лавтулах, все пришло в движение и всюду по Кампании составлялись заговоры; даже сама Капуя не была чужда преступления. Мало того, следствие было перенесено даже в Рим и притом против некоторых из знатнейших лиц. Впрочем, племя авзонов подчинилось нам, как и Сора, вследствие измены со стороны городов. Было три города: Авзона, Минтурны и Весция; из этих городов двенадцать юношей, принадлежавших к лучшим фамилиям, составив между собою заговор, с целью предать свои города, явились к консулам и сообщили им, что их соотечественники уже давно ожидали прибытия самнитов и, лишь только услыхали о битве при Лавтулах, сочли римлян побежденными, а самнитам помогли, предоставив им вооруженных молодых людей. Затем после поражения самнитов мир с ними ненадежен: хотя они и не осмеливаются запереть перед римлянами ворота, чтобы не навлечь на себя войны, тем не менее твердо решились запереть их, если приблизится римское войско. При такой их нерешительности, говорили изменники, их можно застать врасплох.

Следуя их совету, римский лагерь был ближе подвинут, и в одно и то же время к трем городам были посланы воины – частью вооруженные – с тем чтобы тайно занять место вблизи стен, частью в одежде мирных граждан со скрытыми под одеждой мечами – с тем чтобы на рассвете, когда откроются ворота, войти в город. Последние начали избивать стражу и вместе с тем подали сигнал вооруженным воинам, чтобы те сбегались к ним из засады. Таким образом были заняты ворота, и в один и тот же час, по одному и тому же плану взяты три города. Но так как нападение было сделано в отсутствие вождей, то убийству не было границ, и племя авзонов, вследствие едва-едва доказанной виновности его в измене, было истреблено так, как будто бы оно вело борьбу с Римом не на жизнь, а на смерть.

26. В этом же году Луцерия, предав врагам римский гарнизон, подчинилась власти самнитов. Но изменники не долго оставались безнаказанными: неподалеку оттуда находилось римское войско, первым натиском которого был взят расположенный на равнине город. Жители Луцерии и самниты были перебиты все до одного; раздражение дошло до того, что даже в Риме, когда в сенате шло совещание об отправке в Луцерию колонистов, многие были того мнения, что город этот следует разрушить. Кроме ужасной ненависти к дважды побежденным врагам, отказаться от мысли об отправке сограждан так далеко от отечества, в среду столь враждебных народов заставляла также и отдаленность Луцерии. Впрочем, верх одержало то мнение, чтобы колонисты были отправлены; послано было 2500 человек.

В том же году, когда верность римлянам всюду поколебалась, в Капуе также были составлены тайные заговоры аристократов. Когда сенату было доложено о них, то это обстоятельство отнюдь не осталось без внимания, а было назначено следствие, и для производства следствия решено было избрать диктатора. Диктатором был избран Гай Мений; начальником конницы он назначил Марка Фолия. Страх перед этим сановником был весьма велик; итак, бывшие главарями заговора Калавий, Овий и Новий, вследствие ли страха или в силу сознания своей виновности, добровольной, без сомнения, смертью избавили себя от суда прежде, чем на них был сделан донос диктатору. Затем, лишь только в Кампании иссяк материал для следствия, дело было перенесено в Рим; причиной тому было толкование, что сенат-де приказал произвести следствие не лично о тех, кто составлял заговор в Капуе, а вообще о тех, которые где-либо соединялись в партии и составляли заговоры против государства; что-де и интриги, которые затеваются с целью достижения почетных должностей, враждебны государству. Следствие расширилось, как по числу дел, так и по количеству привлеченных к нему лиц, причем диктатор утверждал, что его полномочия в производстве следствия безграничны. Поэтому стали привлекаться к суду знатные лица, и на их апелляции к трибунам никто не оказывал им помощи, чтобы имена их не заносились в списки обвиняемых; поэтому знатные и не только те, против кого было возбуждено обвинение, но все до единого стали говорить, что это обвинение касается лишь людей «новых», а не их, лиц знатных, так как для них, если не стоит на пути никакой коварной интриги, открыта дорога к почестям; что даже диктатор и начальник конницы сами скорее виноваты в этом преступлении, чем достойные судьи его; справедливость этого замечания они поймут, лишь только сложат с себя должность.

Тогда Мений, более заботясь уже о своей репутации, чем о власти, которой был облечен, явился в собрание и сказал следующее: «Квириты! В лице вас я имею свидетелей моей прошлой жизни, и самое предоставление мне этой почетной должности свидетельствует о моей невинности; в самом деле, диктатором для производства следствия надлежало избрать не того, который обладает громкою военною славой (как это часто бывало в другое время, ибо того требовали обстоятельства государства), а того, кто провел свою жизнь, более всего удаляясь от этих интриг. Но так как некоторые знатные люди (почему, – об этом лучше судить вам, чем мне, при моем положении должностного лица, говорить о вещах, не вполне доказанных) сначала всеми силами старались уничтожить самое следствие, а затем, когда у них оказалось мало силы для этого, то, чтобы не подвергаться суду, они, будучи патрициями, прибегли под защиту к своим противникам – к апелляции и помощи трибунов; но, потерпев и там неудачу, они наконец (до такой степени все казалось им более надежными, чем доказательство своей невинности!) набросились на нас и, будучи частными лицами, не убоялись потребовать диктатора к суду в качестве обвиняемого; ввиду всего этого я слагаю с себя диктатуру; пусть знают все боги и люди, что они прибегают даже к невозможным средствам с целью не давать отчета в своей жизни, а я иду навстречу обвинению и отдаюсь на суд врагам моим! А вас, консулы, прошу, если дело это сенат поручит вам, произвести сначала следствие надо мною и этим Марком Фолием, чтобы стало очевидным, что мы ограждены от этих обвинений собственной невинностью, а не величием вверенной нам почетной должности!»

Затем он слагает с себя диктатуру, а вслед за ней и Фолий – начальствование над конницей. Будучи первыми привлечены к обвинению перед консулами, потому что тем было поручено сенатом это дело, они, вопреки свидетельству против них знати, были блистательно оправданы. Привлекался также к суду и был оправдан Публилий Филон, человек, совершивший столько подвигов и на войне, и во время мира, много раз получавший высокие почетные должности, но ненавистный для знати. И, как обыкновенно бывает, следствие над знатными людьми продолжалось только до тех пор, пока было новинкой; затем оно начало спускаться до людей менее важных, пока не было подавлено интригами партий, против которых оно и было направлено.

27. Слух об этих происшествиях, а еще более надежда на отпадение Кампании, для чего составлен был заговор, отозвала обратившихся было на

Апулию самнитов снова к Кавдию, чтобы отсюда, изблизи, отнять у римлян Капую, если какое-нибудь волнение в народе представит удобный к тому случай.

Туда явились консулы с сильным войском; сначала те и другие оставались близ ущелий, так как дорога к неприятелю с обеих сторон была неудобна; затем самниты, сделав небольшой обход, по открытым местам спустили свое войско в равнину, на поля Кампании и здесь сначала разбили лагерь в виду неприятелей, а затем те и другие в легких стычках испытывали чаще конницу, чем пехоту; римляне были вполне довольны и результатом этих стычек, и тою медлительностью, вследствие которой они затягивали войну; самнитским же вождям, напротив, казалось, что силы их истощаются вследствие незначительных, но ежедневных потерь, и войска лишаются бодрости вследствие того, что затягивается война. Поэтому они выходят на сражение, распределив по флангам всадников; последним было приказано оставаться на месте и с бóльшим вниманием следить за лагерем, чтобы на него не было сделано какого-либо нападения, чем за битвой, так как боевая линия будет сохранена пехотой.

Из консулов – Сульпиций стал на правом, а Петелий – на левом фланге. Правый фланг, где и самниты стояли редкими рядами, с целью ли обойти врага или для того, чтобы самим не быть окруженными, был растянут шире; левому же, кроме того, что он стоял более густыми рядами, придала силы неожиданная стратегия Петелия, а именно: он тотчас выпустил в первую линию резервные когорты, приберегаемые обыкновенно на случай более продолжительного сражения, и соединенными силами с первого же натиска заставил неприятеля отступить.

Когда пехота самнитов была сбита с позиции, на место ее вступила в битву конница. Когда она неслась наперерез между двумя боевыми линиями, против нее пришпорила лошадей римская конница, привела в беспорядок знамена и ряды пехоты и конницы, пока наконец не отбросила с этой стороны всю линию. На этом фланге присутствовал, ободряя воинов, не только Петелий, но и Сульпиций: он уехал от своих, еще не вступавших в бой, воинов, услышав крик, прежде раздавшийся с левого фланга; видя здесь верную победу, он с 1200 человек направился отсюда к своему флангу и нашел там иное положение дел: римляне были выбиты с позиции, а победоносный враг несся со своими знаменами против разбитых. Впрочем, прибытие консула все вдруг изменило. Воины ободрились при виде вождя, прибытие храбрых воинов принесло с собою более значительную помощь, чем можно было рассчитывать, судя по их численности, а под влиянием известия о победе другого фланга, которую воины вскоре и сами увидели, они возобновили сражение. Затем на протяжении всей боевой линии победа была уже в руках римлян, а самниты, отказавшись от сражения, гибли и брались в плен, за исключением тех, которые убежали в город Малевент, ныне носящий название Беневент[569]569
  …в город Малевент, ныне носящий название Беневент. – Город Малевент в Самнии, названный так вследствие своего дурного воздуха, был переименован в Беневент («с хорошим воздухом») после победы над Пирром в 275 году до н. э.


[Закрыть]. Передают, что самнитов было убито или взято в плен до 30 000 человек.

28. Одержав блестящую победу, консулы тотчас повели оттуда свои легионы на осаду Бовиана; там они оставались на зимних квартирах [313 г.] до тех пор, пока Гай Петелий, назначенный диктатором новыми консулами, Луцием Папирием Курсором, избранным в пятый раз, и Гаем Юнием Бубульком – во второй, вместе с начальником конницы Марком Фолием не принял от них войско. Услыхав, что фрегеллская крепость взята самнитами, Петелий, оставив Бовиан, отправился к Фрегеллам. Взяв Фрегеллы без боя вследствие бегства самнитов во время ночи и поставив в них сильный гарнизон, диктатор возвратился отсюда в Кампанию главным образом для того, чтобы оружием снова добыть Нолу. Туда к приходу диктатора собрались за стенами города все самниты и ноланцы, жившие по окрестным селениям. Осмотрев местоположение города, диктатор зажег все окружавшие город постройки (там было многочисленное население) для того, чтобы доступ к стенам был более открыт; и немного времени спустя Нола была взята то ли диктатором Петелием, то ли консулом Гаем Юнием – существует то и другое известие. Те, которые честь взятия Нолы приписывают консулу, присовокупляют, что им же взяты Атина и Калатия, а Петелий-де по случаю возникновения моровой язвы был назначен диктатором для вбивания гвоздя.

В этом же году были выведены колонии в Свессу и Понтию. Свесса принадлежала прежде аврункам, а вольски населяли Понтий – остров, расположенный в виду их берега. Состоялось также сенатское постановление о выводе колонии в Интерамну сукасинов, но только следующие консулы, Марк Валерий и Публий Деций, выбрали триумвиров[570]570
  …выбрали триумвиров… – Т. е. для вывода колонии; дело в том, что колонии выводились с соответствующими церемониями особыми на этот случай назначенными лицами; таких лиц обыкновенно выбиралось трое.


[Закрыть] и отправили 4000 колонистов.

29. Самнитская война почти уже приближалась к концу, но прежде, чем сенат римский сложил заботы о ней, прошел слух о войне, замышляемой этрусками [312 г.]. В то время, после галлов, тревоживших римлян своими нападениями, не было народа, оружие которого было бы страшнее оружия этрусков, как вследствие близости страны, так и вследствие многочисленности населения. Поэтому в то время как один из консулов доканчивал войну в Самнии, Деций, задержанный в Риме тяжкою болезнью, назначил по приказанию сената диктатором Га я Юния Бубулька. Последний, как того требовала важность дела, привел к присяге всю молодежь и с величайшим тщанием заготовил оружие и все другое, что было необходимо, но, не увлекаясь такими громадными приготовлениями, он и не думал начинать войну, намереваясь, без сомнения, оставаться в покое, если сами этруски не сделают нападения. Такие же точно соображения – готовиться к войне, но не начинать ее – были и у этрусков; итак, ни те ни другие не вышли из своих пределов.

В этом году было и славное цензорство Аппия Клавдия и Гая Плавтия; но более славную память у потомков приобрело имя Аппия, потому что он проложил дорогу[571]571
  …он проложил дорогу… – Это была так называемая Аппиевая дорога; она вела из Рима в Капую и была сделана из тесаных четырехугольных камней, плотно сдвинутых между собою, такой ширины, что два воза легко могли разъехаться.


[Закрыть] и провел в город воду, исполнив это единолично, так как его товарищ, вследствие позорных и возбуждавших ненависть выборов в сенат, по чувству скромности отказался от должности; Аппий же, по врожденному уже исстари его фамилии упрямству, один удержал за собою цензуру. По предложению того же Аппия род Потициев, которому принадлежало как фамильная должность жречество у Величайшего жертвенника Геркулеса, обучил государственных рабов[572]572
  …обучил государственных рабов… – Так назывались рабы, принадлежавшие Римскому государству или обществу (например, колонии), которых купила община; также военнопленные, которых государство не продавало, делались государственными рабами. В сравнении с положением рабов частных лиц положение государственных рабов было гораздо лучше, потому что последние почти всегда могли приобретать собственность. Пищу и помещение они получали, конечно, от общины. Их обязанности были весьма разнообразны: некоторые помогали служителям высших сановников или даже замещали их; многие состояли служителями при храмах и помогали приносящим жертвы и т. д.


[Закрыть] обрядам этого жертвоприношения с тем, чтобы передать им свою обязанность. Затем предание сообщает нечто удивительное, что могло бы вселить религиозный страх к изменению священных установлений, а именно: хотя в то время было двенадцать фамилий Потициев, и в числе их до тридцати взрослых лиц, однако в течение одного года все они погибли вместе с потомством, и не только исчез род Потициев, но также и цензор Аппий вследствие мстительного гнева богов спустя несколько лет лишился зрения.

30. Поэтому консулы следующего года [311 г.] – Гай Юний Бубульк, избранный в третий раз, и Публий Эмилий Барбула, избранный во второй раз, – заявили народному собранию жалобу на то, что сенаторское звание обесчещено неправильным выбором сенаторов, вследствие которого обойдено несколько лучших лиц[573]573
  …обойдено несколько лучших лиц… – «Обойденные сенаторы» – те, которые, не будучи внесены в список цензоров, тем самым считались удаленными из сената.


[Закрыть], чем избранные; сказали, что они не будут признавать этих выборов, как произведенных пристрастно и произвольно, без всякого различия между справедливостью и несправедливостью, и тотчас созвали сенат в том составе, какой был до цензорства Аппия Клавдия и Гая Плавтия. В этом году предоставлено было власти народа избрание лиц на две должности, обе относящиеся к военному делу: законом, касающимся первой из них, было постановлено, чтобы народ избирал по шестнадцать военных трибунов на четыре легиона[574]574
  …чтобы народ избирал по шестнадцать военных трибунов на четыре легиона… – Военные трибуны были предводителями легиона; при каждом легионе их было по шесть, а всего – 24 человека. Избирались они первоначально консулами, но в 361 году до н. э. народ предоставил себе право избрания шести (см. VII, 5), а с 311 года до н. э., по предложению упомянутого Атилия, шестнадцати военных трибунов.


[Закрыть]; замещение этих должностей до того времени зависело вообще от милости диктаторов и консулов, причем лишь весьма немногие были предоставляемы выбору народа. Предложение это внесли народные трибуны Луций Атилий и Гай Марций. Другим законом постановлялось, чтобы народ же избирал дуумвиров для снаряжения и починки флота: этот плебисцит предложил народный трибун Марк Деций.

Я обошел бы молчанием одно маловажное событие этого же года, если бы оно не оказалось имеющим отношение к религии. Флейтисты[575]575
  Флейтисты… – Флейтисты существовали в Риме с древнейших времен и составляли отдельную коллегию.


[Закрыть], обидевшись на то, что последние цензоры запретили им устраивать жертвенные пиршества в храме Юпитера, как это принято было исстари, все зараз удалились в Тибур, так что в городе не было никого, кто бы мог играть при жертвоприношениях. Религиозные опасения по этому поводу овладели сенаторами, и они отправили в Тибур послов хлопотать о возвращении этих людей римлянам. Тибуртинцы охотно пообещали им это и сначала, пригласив флейтистов в курии, уговаривали их возвратиться в Рим, но, не будучи в состоянии убедить их, употребили против них хитрость, сообразную с характером этих людей: в праздничный день они пригласили к себе один одного, другой другого музыканта под предлогом поиграть во время пиршества и, сильно напоив вином, до которого почти все эти люди жадны, усыпили их, положили спящих в повозки и отвезли в Рим. И музыканты очнулись только тогда, когда телеги остановились на форуме, и их, совсем еще хмельных, застал дневной свет. Тогда сбежался народ и упросил флейтистов остаться; за это им было дано право ежегодно в продолжение трех дней ходить по городу с песнями в праздничной одежде, причем допускалось полное своеволие, которое ныне стало обычным явлением; тем же из них, которые играют во время жертвоприношения, было возвращено право участия в жертвенных пиршествах в храме Юпитера. Вот что происходило среди хлопот о двух громадных войнах.

31. Консулы разделили между собой театр военных действий: Юнию досталось по жребию дело с самнитами, а Эмилию – с Этрурией, угрожавшей новой войной. В Самнии, в городе Клувии, стоял римский гарнизон: не будучи в состоянии взять его приступом, самниты голодом принудили его к сдаче и, позорно истерзав плетьми сдавшихся, убили их. Возмущенный этою жестокостью и считая завоевание Клувия делом первой важности, Юний взял его штурмом в тот же день, как подошел к его стенам, и перебил всех взрослых жителей. Отсюда победоносное войско двинулось к Бовиану. Это была очень богатая, сильная своим вооружением и весьма многолюдная столица самнитских пентров. Так как здесь не было такого сильного раздражения, как против Клувия, то воины овладели городом, воспламененные лишь надеждой на добычу; поэтому с врагами поступили не так жестоко, добычи же было унесено едва ли не более, чем когда-либо из всего Самния, и вся она великодушно была предоставлена воинам.

После того как никакие войска, ни лагери, ни города не могли удержать мощных оружием римлян, заботы всех старейшин Самния устремились на то, чтобы отыскать место для засады: нельзя ли будет, рассчитывали они, поймать и окружить римское войско, когда оно рассеется, пользуясь возможностью произвести где-нибудь грабеж. Перебежчики из поселян и некоторые пленники, частью попавшиеся случайно, частью нарочно подосланные, приносили консулу непротиворечивые и притом справедливые известия о том, что в лесистой и непроходимой местности согнано громадное стадо скота, и убедили его направить туда налегке легионы для грабежа. Там в потаенных местах по дороге засело огромное неприятельское войско; увидев, что римляне вошли в лес, оно выскочило вдруг с криком и шумом и врасплох напало на них. Сначала, пока воины брались за оружие и сносили на середину свою поклажу, это неожиданное обстоятельство произвело смятение; затем римляне, лишь только каждый из них освободился от ноши и надел оружие, отовсюду стали сходиться к знаменам, и сама собою, уже без чьего-либо приказания, стала выстраиваться боевая линия, так как порядок построения был хорошо знаком в силу продолжительной службы. Тогда консул прискакал туда, где успех битвы представлялся наиболее сомнительным, и, спрыгнув с коня, призывал Юпитера, Марса и других богов в свидетели тому, что он зашел в это место, ища не славы для себя, а добычи для воинов, и что его нельзя упрекнуть ни в чем другом, кроме как в излишней заботливости об обогащении воинов за счет врага. «От этого позора, – говорил он, – меня спасет только доблесть воинов! Старайтесь только все дружно напасть на врага, побежденного в открытом сражении, лишенного лагеря, выгнанного из городов, испытывающего последнюю надежду путем устройства воровской засады, полагающегося на условия местности, а не на оружие. А какую уже местность не в состоянии преодолеть римская доблесть?» Приводились на память фрегеллская и сорская крепости и другие местности, где только римляне, несмотря на невыгодную позицию, имели успех. Воспламененные этими словами, воины забыли обо всех трудностях и ринулись на занимавшее высоты неприятельское войско. Здесь пришлось немного потрудиться, пока отряд взбирался на возвышение; но после того, как первая линия заняла верх плоскогорья и войско почувствовало, что стоит уже на ровном месте, страх тотчас же перешел на тех, которые были в засаде, и вразброд, и без оружия бросились они бегом в те самые трущобы, где укрывались немного ранее; но труднопроходимая местность, подысканная для неприятелей, служила тогда препятствием для них же самих, и они сделались жертвой своего собственного коварства; поэтому только весьма немногим удалось бежать; до двадцати тысяч человек было перебито, и победители-римляне кинулись в разные стороны на поиски добычи – тому самому скоту, который предоставил им неприятель.

32. Между тем как в Самнии происходили эти события, уже все народы Этрурии, за исключением арретинцев, взялись за оружие и осадою города Сутрия, который находился в союзе с римлянами и был как бы ключом к Этрурии, положили начало великой войне. Чтобы освободить союзников от осады, туда прибыл с войском один из консулов, Эмилий. К приходу римлян жители Сутрия с готовностью доставили провиант в расположенный перед городом римский лагерь. Этруски провели первый день в совещании о том, торопить ли им войну или замедлить ее; на следующий день, лишь только вожди их предпочли более быстрый план действий плану более безопасному, с восходом солнца был дан сигнал к битве, и этруски с оружием в руках вышли на сражение. Когда об этом известили консула, он тотчас приказал распорядиться насчет того, чтобы воины завтракали и, подкрепив силы пищею, вооружались. Приказ был исполнен. Увидев, что воины вооружились и готовы, консул приказал вынести знамена за вал и неподалеку от неприятеля выстроил боевую линию. Некоторое время обе стороны стояли настороже, ожидая, чтобы противник первый поднял крик и начал битву. И прежде солнце склонилось к полудню, чем с той или другой стороны была пущена стрела. Затем, чтобы не уйти ни с чем, этруски подняли крик; трубы зазвучали, и атака началась. Не менее энергично начали битву и римляне. В раздражении сшиблись они друг с другом; неприятель превосходил числом, римляне – храбростью. В нерешительной битве с той и другой стороны пало много воинов, и все самые храбрые; и не прежде решилось дело, чем вторая римская линия заступила место первой, и свежие сменили усталых. Этруски, так как их первая боевая линия вовсе не была подкреплена свежими резервами, все попадали пред знаменами и около них. Никогда, ни в каком сражении не было бы менее случаев бегства и большей резни, если бы этрусков, твердо решившихся умереть, не прикрыла ночь, так что победители прежде побежденных положили конец сражению. После захода солнца был дан сигнал к отступлению; ночью и те и другие возвратились в свои лагери. Затем в этом году у Сутрия не произошло ничего достойного упоминания, потому что и из неприятельского войска была уничтожена в одном сражении вся первая боевая линия, причем остались только резервы, чего едва было достаточно для охраны лагеря, и у римлян было столько раненых, что после битвы от ран умерло более, чем пало в сражении.

33. Консул следующего года [310 г.], Квинт Фабий, принял ведение войны у Сутрия; в товарищи Фабию был дан Гай Марций Рутул. Впрочем, и Фабий привел из-под Рима рекрутов для пополнения войска, и к этрускам прибыло вытребованное из дому новое войско.

Уже много лет прошло с тех пор, как между сановниками из патрициев и народными трибунами не было никакой борьбы[576]576
  …как между сановниками из патрициев и народными трибунами не было никакой борьбы… – Предшествовавшая борьба патрициев с плебеями упомянута Титом Ливием в VIII, 23 под 327 годом до н. э. Цензорство Аппия Клавдия продолжалось с 312 по 310 год; значит, перерыв в борьбе патрициев с плебеями продолжался около 17 лет.


[Закрыть], как вдруг начинает борьбу член той фамилии, которая как бы судьбою обречена была на вражду с трибунами и народом. По прошествии восемнадцати месяцев, времени, определенном законом Эмилия для цензуры[577]577
  …законом Эмилия для цензуры… – Закон этот относится к 434 году до н. э. (цензорство Р. Фурия и Марка Гегания; см. IV, 24).


[Закрыть], цензора Аппия Клавдия никакой силой не могли заставить отказаться от должности, хотя товарищ его Гай Плавтий сложил с себя должность. Народным трибуном был Публий Семпроний; он взялся войти с предложением об ограничении цензуры положенным по закону временем, предложением, столько же приятным народу, сколько и справедливым, заслуживавшим одинаковую благодарность как со стороны народа, так и со стороны каждого благонамеренного человека[578]578
  …каждого благонамеренного человека. – Под людьми «благонамеренными» (viri boni, optimi) разумеются сторонники аристократической партии, не желавшие крайнего развития демократии, консерваторы.


[Закрыть].

Прочитав несколько раз закон Эмилия и превознеся похвалами его виновника, диктатора Мамерка Эмилия, за то, что он ограничил полутора годами цензуру, ранее отправлявшуюся в течение пяти лет и бывшую, вследствие ее продолжительности, властью, господствовавшей над другими, Семпроний сказал: «Ну-ка, Аппий Клавдий, скажи, что бы ты сделал, если бы был цензором в то время, когда цензорами были Гай Фурий и Марк Геганий?» На это Аппий заявил, что вопрос трибуна не имеет прямого отношения к его делу. В самом деле, если закон Эмилия и был обязателен для тех цензоров, в правление которых он был предложен, ввиду того, что народ утвердил этот закон после их избрания и что законную силу имеет последнее по времени народное постановление, то все-таки закон этот не может быть обязанным ни для него, Аппия, ни для кого из тех, которые были избраны цензорами после предложения этого закона.

34. В то время как Аппий, не встречая ни от кого одобрения, мудрствовал так лукаво, Семпроний сказал: «Вот, квириты, потомок того Аппия, который, будучи избран децемвиром на один год, на другой год избрал сам себя, а на третий, не будучи избран ни самим собой, ни кем-либо другим, в качестве частного лица удержал за собою заведование делами и власть и только тогда отказался от занятия и впредь этой должности, когда пал под бременем незаконно приобретенной, преступно отправляемой и насильственно удержанной власти[579]579
  …когда пал под бременем незаконно приобретенной, преступно отправляемой и насильственно удержанной власти. – По свидетельству одних, Аппий кончил жизнь самоубийством (см. III, 58), а по показанию других – был казнен.


[Закрыть]. Это та же самая фамилия, квириты, насилием и обидами которой вы были вынуждены оставить отечество и занять Священную гору; та, против которой вы приобрели себе помощь в лице трибунов; та, из-за которой вы два раза, будучи воинами, занимали Авентинский холм; та, которая всегда ратовала против законов о процентах и против законов аграрных. Она отвергала законность брака между патрициями и плебеями[580]580
  …отвергала законность брака между патрициями и плебеями… – См. IV, 4.


[Закрыть], она преграждала плебеям путь к курульным должностям[581]581
  …к курульным должностям. – Так назывались высшие должности: консулов, преторов, курульных эдилов, диктатора и начальника конницы, потому что эти лица имели право на так называемое «курульное кресло». Это был стул без спинки, с четырьмя перекрещивающимися ножками; он делался сначала из слоновой кости, а позднее из металла и часто имел художественные украшения.


[Закрыть]. Род этот для нашей свободы гораздо враждебнее рода Тарквиниев. Наконец, неужели и вправду, Аппий Клавдий, хотя уже сотый год идет со времени диктаторства Мамерка Эмилия и было столько цензоров, людей знатнейших и доблестнейших, никто из них не читал Двенадцати таблиц? Неужели никто не знал, что закон составляет последнее по времени постановление народа? Напротив, все знали и потому скорее повиновались Эмилиеву закону, чем тому прежнему, на основании которого впервые были избраны цензоры[582]582
  …впервые были избраны цензоры… – См. IV, 8.


[Закрыть], потому что этот закон народ утвердил последним по времени, потому что там, где существуют два противоречащих один другому закона, новый всегда уничтожает старый. Или ты, Аппий, говоришь, что народ не обязан исполнять закон Эмилия, или – что народ обязан, а ты один стоишь вне закона? Закон Эмилия был обязателен для тех свирепых цензоров, Гая Фурия и Марка Гегания, которые показали, сколько зла может принести государству эта магистратура, когда в гневе на ограничение срока их власти они причислили к разряду эрариев Мамерка Эмилия, человека первого своего времени и на войне, и во время мира. Обязателен он был затем для всех цензоров в продолжение ста лет; обязателен он и для твоего товарища Гая Плавтия, избранного при тех же ауспициях, с такими же, как и ты, правами! Или его народ избрал, облекши не всеми правами цензора, а ты один такой отменный человек, что по отношению к тебе имеет значение эта привилегия? Каким образом мог бы ты избрать кого-нибудь царем-жрецом? Опираясь на слово “царство”, он скажет, что избран полноправным царем Рима! Кто, по твоему мнению, удовольствуется шестимесячной диктатурой? Кто удовольствуется пятидневным междуцарствием? Кого бы ты мог безбоязненно избрать диктатором для вбивания гвоздя или для устройства Игр? Какими, по вашему мнению, глупцами и простецами кажутся ему [Эмилию] те, которые, совершив великие деяния, в двадцатый день отказывались от диктатуры, или те, которые слагали с себя должность, будучи ненадлежаще избраны? Но зачем я припоминаю то, что было давно? Недавно, в эти десять лет диктатор Гай Мений, получив со стороны врагов упрек в прикосновенности к тому преступлению, о котором он сам производил следствие, по той причине, что он производил его строже, чем то было безопасно для некоторых сильных людей, сложил с себя диктатуру для того, чтобы в качестве частного лица идти навстречу обвинению. Я не требую от тебя такой скромности; не будь исключением в фамилии, в высшей степени властолюбивой и надменной! Ни днем, ни часом раньше, чем следует, не слагай с себя должности, только не преступай определенного срока! Достаточно прибавить к времени, положенному для цензуры, день или месяц? “Нет, – говорит он, – тремя годами и шестью месяцами долее, чем то позволено законом Эмилия, я буду отправлять должность цензора и буду отправлять один!” Это уже похоже на царскую власть! Или ты предложишь избрать тебе товарища, которого нельзя избирать даже на место умершего? Ведь тебе мало того, что ты, благочестивый цензор, превратил в рабское занятие священный обряд, самый древний и один только установленный тем самым богом, в честь которого он совершается, отняв его исполнение от знатнейших предстоятелей этого священнодействия?! Мало того, что из-за тебя и твоего цензорства в течение года с корнем был уничтожен род[583]583
  …с корнем был уничтожен род… – Т. е. род Потициев; см. гл. 29.


[Закрыть], древнейший по своему происхождению, чем этот город, священный, благодаря гостеприимным отношениям с бессмертными богами? Ты хочешь все государство впутать в такое нечестивое дело, которое даже предчувствовать страшно; город наш был взят[584]584
  …город наш был взят… – Имеется в виду взятие Рима галлами в 390 году до н. э.


[Закрыть] врагами в то пятилетие, когда Луций Папирий Курсор после смерти своего товарища, цензора Гая Юлия, чтобы не оставлять должности, предложил народу избрать себе в товарищи Марка Корнелия Малугинского. А насколько его честолюбие было умереннее твоего, Аппий? Луций Папирий не один отправлял должность цензора и не долее определенного законом срока; однако он не нашел никого, кто бы последовал потом его примеру: все последующие цензоры после смерти своего товарища, слагали с себя должность. А тебя не удерживает ни то, что истек срок цензорства, ни то, что товарищ твой отказался от должности, ни закон, ни стыд! Ты полагаешь добродетель в гордости, дерзости, в презрении богов и людей! Ввиду величия той должности, которую занимал ты, и благоговея перед нею, я не только не хотел бы оскорбить тебя, Аппий Клавдий, действием, но даже назвать сколько-нибудь грубым словом; но как, с одной стороны, то, что я говорил до сих пор, вынуждено было твоим упрямством и заносчивостью, так с другой – если ты не будешь повиноваться закону Эмилия, я прикажу тебя отвести в темницу и не допущу, чтобы ты один отправлял должность цензора, так как один ты не можешь быть избранным в цензоры в силу того, что нашими предками установлено: если в комициях для избрания цензоров оба кандидата не получат законного числа голосов, то комиции должны быть отложены без провозглашения одного из кандидатов».