Текст книги "История Рима от основания Города"

28. Уже стало рассветать, и можно было ясно все видеть. Фабий ударил со своей конницей, вслед за ним консул из лагеря сделал вылазку на оторопевших уже врагов; диктатор же напал с другой стороны на резервы, составлявшие вторую линию, и свою пехоту и конницу победоносно противопоставлял врагу всюду, куда ни метался он по направлению нестройных криков и внезапных атак. Таким образом, окруженные уже со всех сторон, они все до последнего понесли бы должное возмездие за свое восстание, если бы один из вольсков, Веттий Мессий, известный больше своими подвигами, чем родом, видя, что воины его уже сбиваются в кучу, стал кричать на них зычным голосом: «Так это здесь вы намерены подставить свою грудь под неприятельские дротики, беззащитные, неотомщенные? На что же в таком случае у вас оружие, зачем сами вы, нарушители тишины во время мира, трусы на войне, без вызова пошли войною? На что вы надеетесь, стоя здесь? Или вы думаете, бог какой-нибудь прикроет вас щитом и унесет отсюда? Нет! Мечом надо прокладывать путь! Смотрите, куда я пойду, и идите за мной, кто из вас хочет увидеть дом свой и родителей, жен и детей! Не стена и не вал преграждают путь, но вооруженные вооруженным. Если храбростью вы равны, зато превосходите безвыходностью положения, этим последим и самым могучим оружием, какое есть». Так сказал он и стал приводить в исполнение свои слова: воины, подняв вновь крик, пошли следом за ним, направляя свой натиск в упор на когорты Постумия Альба; и они сдвинули победителя с места, заставив его начать уже отступление, пока наконец не явился на помощь к своим диктатор, и тут сосредоточилось все сражение. От одного только Мессия зависела участь врагов. Много было с обеих сторон раненых, много повсюду убитых. Уже даже и военачальники римские сражаются окровавленные. Один Постумий, с пробитой камнем головой, вышел из строя, но ни диктатор, несмотря на рану в плечо, ни Фабий, бедро которого было почти пригвождено к коню, ни консул с отрубленной рукой не покинули столь упорного с обеих сторон сражения.

29. Стремительность Мессия уносит его вместе с толпою храбрейших юношей через трупы врагов к лагерю вольсков, который еще не был взят. Туда же направляется вся армия. Консул, преследуя рассыпавшихся врагов вплоть до вала, нападает на сам вал лагеря. Туда же с другой стороны направляет войска и диктатор. К штурму приступают с той же энергией, с какой велся бой. Рассказывают, что консул бросил еще за вал и знамя, чтобы усилить рвение воинов, и что вторжение в лагерь началось из-за желания вернуть знамя. И диктатор, прорвав вал, внес бой уже внутрь лагеря. Тогда неприятели повсюду начали бросать оружие и сдаваться. А когда и этот лагерь был взят, все неприятели, за исключением сенаторов, были проданы в рабство. Часть добычи, признанная латинами и герниками за свое имущество, была им возвращена; остальное диктатор продал с торгов и затем, поставив начальником лагеря консула, сам с триумфом въехал в Рим и тут сложил с себя диктатуру. Память о такой блестящей диктатуре омрачается, однако, историками, которые сообщают, что Авл Постумий казнил сына, несмотря на одержанную им победу, за то, что тот, увлекшись представившимся ему случаем удачно сразиться, оставил свой пост вопреки приказанию диктатора. Не хочется этому верить, да можно и не верить, ввиду противоречивых мнений; основанием моего недоверия может служить еще и то обстоятельство, что такую суровость мы называем Манлиевой[336]336
  …такую суровость мы называем Манлиевой… – Тит Манлий Торкват, консул 374 года до н. э., казнил своего сына за неповиновение на поле сражения (см. VIII, 7).


[Закрыть], а не Постумиевой, между тем как кто первый подал такой суровый пример, тот и должен был бы получить прозвище, указывающее на жестокость. Манлию еще дано было прозвище Властный[337]337
  …Манлию еще дано было прозвище Властный… – Впрочем, это прозвище у Ливия приписано не Титу Манлию, а Луцию, о котором см. VII, 4.


[Закрыть]; имя же Постумия вовсе не отмечено каким бы то ни было прискорбным прозвищем.

Консул Гней Юлий освятил храм Аполлона в отсутствие товарища, без метания жребия. Квинкцию, вернувшемуся в город после распуска войска, то было досадно, но жалобы его в сенате ни к чему не привели.

К году [431 г.], отмеченному важными событиями, относят еще обстоятельство, казавшееся тогда не имеющим никакого отношения к Римскому государству: карфагеняне, такие страшные впоследствии враги, в ту пору, по случаю волнений среди сицилийцев, впервые переправились с войском в Сицилию на помощь одной из партий.

30. В Риме народные трибуны вели агитацию в пользу назначения военных трибунов с консульской властью, но не могли достигнуть успеха. Выбраны были консулы Луций Папирий Красс и Луций Юлий [430 г.]. Эквы через послов просили у сената заключения союзного договора, а им вместо союзного договора указывали на безусловную сдачу; ввиду этого они добились только восьмилетнего перемирия. Что касается вольсков, то государство их, ослабленное уже раньше понесенным на Альгиде поражением, страдало от ссор и смут вследствие упорной борьбы между сторонниками мира и войны; благодаря этому обстоятельству у римлян царило спокойствие на всех границах. Трибуны готовили очень приятный для народа законопроект о размере штрафов, но консулы, вследствие измены одного из сочленов трибунской коллегии, перехватили этот законопроект и сами раньше внесли его.

Далее следуют консулы Луций Сергий Фиденат (во второй раз) и Гостилий Лукреций Триципитин [429 г.]. В их консульство не произошло ничего достопримечательного. За ними следовали консулы Авл Корнелий Косс и Тит Квинкций Пен (во второй раз) [428 г.]. Вейяне произвели нападение на римские владения. Молва ходила, что несколько фиденских юношей принимали участие в этом грабеже; производство следствия по этому делу было поручено Луцию Сергию, Квинту Сервилию и Мамерку Эмилию. Несколько фиденян были сосланы в Остию, так как причина отлучки их из Фиден в дни набега осталась не вполне выясненной. Число колонистов было увеличено, и они получили в надел поля, принадлежащие погибшим на войне. В этот год народ сильно страдал от засухи, и не только не было атмосферных вод, но и ничтожной подпочвенной влаги едва доставало для неиссякаемых рек. В иных местах отсутствие воды в высохших источниках и ручьях производило падеж скота, издыхавшего от жажды. Другие животные гибли от коросты. Болезни вследствие заражения распространились на людей, и первое время страдали от них деревенские жители и рабы, а потом они начали свирепствовать и в самом городе. Но не одни тела страдали от чумы: душами также овладел страх, проявившийся во многих суевериях, большею частью иноземного происхождения; ибо люди, для которых охватившее умы суеверие служило источником корыстных выгод, проповедовали новые религиозные обряды и вносили их в дома, пока наконец первые люди в городе стали стыдиться за государство, видя, как на всех улицах и в часовнях совершаются необычные и чужеземного происхождения очистительные жертвоприношения для умилостивления богов. Вследствие этого дано было эдилам поручение наблюдать за тем, чтобы чтились только римские боги, и притом не иначе, как по национальным обычаям.

Месть вейянам была отложена на следующий год [427 г.], на консульство Га я Сервилия Агалы и Луция Папирия Мугиллана. Но и в этот год религиозный страх помешал немедленно объявить войну и послать войска; решили предварительно отправить фециалов с требованием удовлетворения. С вейянами недавно произошло сражение при Номенте и Фиденах, после чего было заключено перемирие, но не мир. Хотя срок перемирия не истек, но они взялись за оружие еще до истечения его; тем не менее были отправлены фециалы, но требования их, предъявляемые в обычно принятой отцами нашими форме, даже не были выслушаны. Вследствие этого вышел спор, надо ли для объявления войны испросить волю народа или достаточно постановления сената. Трибуны объявили, что они не допустят набора, и тем заставили консула Квинкция вопрос о войне внести на решение народа. Все центурии подали голос за войну. Плебеи одержали еще победу, настояв, чтобы консулы не выбирались на предстоящий год.

31. Выбраны были четыре военных трибуна с консульской властью: Тит Квинкций Пен – вслед за оставлением консульской должности, Гай Фурий, Марк Постумий и Авл Корнелий Косс [426 г.]. Из них Коссу вверено было управление городом. Трое других, по окончании набора, выступили против Вей, где еще раз доказали, как вредно для войны вручать командование не одному лицу. Настаивая каждый на своем плане и высказывая противоречащие одно другому соображения, они тем временем дали врагу возможность уловить удобный момент: вейяне напали на войско как раз в то время, когда оно стояло в нерешительности, потому что одни приказывали подать сигнал к наступлению, а другие – к отступлению. Римляне были смяты и обратились в бегство, но укрылись в лагере, отстоявшем недалеко от места сражения; таким образом, они понесли не столько поражение, сколько позор. Государство, не привыкшее нести поражения, было опечалено: высказывали озлобление против трибунов, требовали назначения диктатора: на нем граждане строили свои надежды. Но так как и здесь опять был помехой суеверный страх, что назначение диктатора могло исходить только от консула, то обратились за советом к авгурам, и они разрешили это религиозное сомнение. Авл Корнелий диктатором назначил Мамерка Эмилия и сам им был назначен в начальники конницы. Таким образом, как только положение дел в государстве потребовало истинно доблестного мужа, наложенное цензорами наказание нисколько не помешало вверить кормило правления человеку, принадлежавшему к дому, несправедливо опороченному.

Вейяне, гордые своею удачей, разослали по всем городам Этрурии послов, хвастаясь, что они в одном сражении разбили трех римских вождей; однако полной поддержки союза в войне они не добились, зато надеждой на добычу привлекли со всех сторон добровольцев. Один только фиденский народ решил снова начать войну, и, как будто бы грешно начинать войну иначе, как преступлением, фиденяне обагрили теперь оружие кровью новых колонистов точно так, как тот раз поступили с послами, и затем соединились с вейянами. После этого начальники обоих народов стали совещаться, выбрать ли театром войны Вейи или Фидены. Фидены казались более удобным пунктом. Итак, переправившись через Тибр, вейяне перенесли войну в Фидены. В Риме господствовал страшный ужас. Было отозвано из-под Вей войско, которое уже от понесенной неудачи лишено было надлежащего мужества; лагерь располагают перед Коллинскими воротами; по стенам расставляют вооруженных воинов, на форуме суды объявляются закрытыми, лавки запираются.

32. Словом, делается все то, что скорее напоминало лагерь, чем город, а диктатор, разослав по улицам глашатаев, созвал на собрание встревоженных граждан и укорял их, что они от таких легких ударов судьбы потеряли присутствие духа и после ничтожного поражения, которое, собственно, понесено не вследствие храбрости врагов или трусости римского войска, а единственно от раздора военачальников, боятся вейян, врага, уже шесть раз разбитого, и Фиден, которые чуть ли не больше раз были взяты, чем осаждены. И римляне, и враги, говорит он, все те же, какими они были в течение стольких веков: то же мужество, те же самые силы, то же у них оружие; и сам он – тот же диктатор Мамерк Эмилий, который раньше, при Номенте, разбил войско вейян и фиденян, соединенное с фалисками; и начальник конницы, Авл Корнелий, будет в бою таким же, как и в прежнюю войну, когда он, будучи военным трибуном, убил на глазах двух армий царя вейского Ларта Толумния и принес в храм Юпитера Феретрия «тучные доспехи». Поэтому пусть они возьмутся за оружие, помня, что за ним триумфы, за ним доспехи, за ним победа, а за врагом – преступное убийство послов, вопреки международному праву, избиение в мирное время фиденских колонистов, нарушение перемирия, седьмое несчастное для них отпадение. Чуть только сомкнется лагерь с лагерем, он вполне уверен, что преступнейшие враги не долго будут ликовать по случаю унижения, понесенного римским войском, а римский народ в то же время поймет, насколько выше перед государством заслуги людей, назначивших его в третий раз диктатором, по сравнению с теми, которые, мстя за отнятие у цензуры неограниченной власти, заклеймили его вторую диктатуру. Произнеся потом обеты, диктатор выступает и располагается лагерем по сю сторону Фиден, на расстоянии тысячи пятьсот шагов от них, под прикрытием гор с правой стороны и реки Тибр – с левой. Легату Титу Квинкцию Пену приказывает занять горы и незаметно утвердиться на той вершине, которая находится в тылу врагов.

На следующий день этруски, воодушевляемые воспоминанием о том дне, когда они имели скорее благоприятный случай, чем удачное сражение, вышли на поле битвы; диктатор же начал наступление, прождав сначала некоторое время, пока лазутчики не донесут о занятии Квинкцием вершины, лежащей близ крепости Фиден; затем, построив пехоту в боевой порядок, он ведет ее скорым маршем на врага. Начальнику конницы наказывает не начинать сражения без его приказания, говоря, что он даст знак, когда понадобится помощь конницы, и чтобы тогда он вступил в дело, помня о своем сражении с царем, о «тучных доспехах», о Ромуле и Юпитере Феретрии. Легионы с яростью нападают друг на друга. Римляне, воодушевляемые ненавистью, бранят нечестивого фиденянина, разбойника вейента, нарушителей перемирия, запятнанных гнусным убийством послов, обагренных кровью колонистов, вероломных союзников, трусливых врагов, и делом и словом утоляют свою ненависть.

33. При первом же столкновении римляне поколебали неприятеля, как вдруг из Фиден через открывшиеся ворота вырывается новое войско, неслыханное и невиданное до той поры: громадная толпа, вооруженная огнями, вся освещенная пылающими факелами, бегущая словно в порыве исступления, обрушивается на врага и необычайностью сражения на некоторое время приводит римлян в ужас. Тогда диктатор, призвав Авла Корнелия с конницей, а потом приказав и Квинкцию спуститься с гор, сам, поддерживая бой, устремляется на левый фланг, напоминавший скорее пожар, чем сражение, и уже отступивший в страхе перед пламенем; и здесь громким голосом кричит: «Дымом ли побежденные, словно рой пчелиный, и прогнанные со своего места вы отступаете перед невооруженным врагом? И вы мечом не погасите огней? Если приходится сражаться огнем, а не оружием, то почему каждый из вас не вырвет эти самые факелы и не понесет их сам на врага? Вспомните об имени римском, о доблести отцов и доблести вашей, обратите пожар этот на вражеский город и их собственным пламенем уничтожьте Фидены, которых вы не могли укротить благодеяниями. Об этом напоминает вам кровь послов ваших и колонистов и опустошение пределов». В ответ на приказ диктатора весь строй двинулся вперед. Одни подбирают брошенные факелы, другие вырывают их из рук неприятелей силою: оба войска вооружаются огнем. Начальник конницы тоже придумывает новый способ конного сражения: он дает приказ разнуздать коней, и сам верхом впереди, пришпорив разнузданную лошадь, устремляется в середину огней, а за ним и прочие разгоряченные кони неудержимо несут всадников на врага. Поднявшаяся пыль, смешавшись с дымом, заволокла все перед глазами людей и коней. Но вид, устрашивший воинов, нисколько не испугал лошадей: везде, куда ни налетали, всадники оставляли следы полного разрушения. Потом раздается новый крик, заставивший удивиться обе армии и обративший на себя всеобщее внимание: то диктатор закричал, что легат Квинкций со своим отрядом ударил в тыл неприятелю; сам, вновь подняв крик, наступает еще с большею стремительностью. Таким образом, две армии, сражаясь на двух противоположных концах, теснили этрусков, окруженных с фронта и с тыла, и путь к бегству был отрезан как назад в лагерь, так и на горы, откуда угрожал новый неприятель, между тем как римские всадники на своих невзнузданных конях рассыпались во все стороны; тогда бóльшая часть вейян в беспорядке устремляется к Тибру, а уцелевшие из фиденян направляются к городу Фиденам. Но это бегство увлекает оторопевших врагов в самый центр резни: их рубят на берегах; других, загнанных в воду, уносят волны; даже умевшие плавать тонут от усталости, ран и страха; только немногим из массы удается переплыть. Другая часть неприятельского войска устремляется через лагерь в город Фидены; но и тут преследуют их римляне, увлеченные нападением, в особенности Квинкций и с ним вместе отряд, только что спустившийся с гор, – все воины со свежими вполне для дела силами, потому что подошли только к концу сражения.

34. Эти-то, вмешавшись в толпу врагов и вместе с ними ворвавшись в ворота, взбираются на стены и оттуда подают своим сигнал о взятии города. Едва диктатор завидел сигнал – он и сам уже проник в лагерь неприятелей, покинутый ими, – как тотчас же, суля воинам, хотевшим уже рассеяться в поисках добычи, еще большую добычу в самом городе, ведет их к воротам и, очутившись внутри стен, направляется в крепость, куда, как он видел, ринулась толпа убегавших неприятелей. И резня произошла в городе такая же, как и на поле сражения, пока наконец враги не бросили оружия и не сдались диктатору, моля только о пощаде. Город и лагерь отданы на разграбление. На следующий день все всадники и центурионы получили по жребию по одному пленнику, а те, которые отличились особенной храбростью, – по два; остальные были проданы в рабство, после чего диктатор вместе с победоносным войском, обремененным богатой добычей, с триумфом возвратился в Рим, где, сначала приказав начальнику конницы сложить с себя должность, потом сам сложил диктатуру, возвратив таким образом через шестнадцать дней, среди полного мира, ту власть, которую получил во время войны, при тревожном положении государства.

Некоторые историки занесли в летописи еще сообщение о том, будто бы в сражении с вейянами при Фиденах принимал участие и флот, – дело столь же трудное, как и невероятное, потому что и теперь река недостаточно широка для этого, а в ту пору, судя по свидетельству древних, была еще ýже. Тут можно только допустить, что во время защиты переправы через реку произошла стычка каких-нибудь судов, и эту стычку, что и естественно, некоторые летописцы преувеличили, желая приписать ей, вопреки действительности, значение морской победы.

35. В следующем году [425 г.] были военные трибуны с консульской властью – Авл Семпроний Атратин, Луций Квинкций Цинциннат, Луций Фурий Медуллин и Луций Гораций Барбат. Вейянам дано перемирие на двадцать лет, эквам – на три года, хотя они просили большего срока; в Риме было спокойно, благодаря отсутствию городских смут.

Следующий год [424 г.], не замечательный ни внешними войнами, ни внутренними смутами, был ознаменован играми, обещанными по случаю войны и отличавшимися особым блеском, благодаря заботам военных трибунов и большому стечению соседей. Трибунами с консульской властью были Аппий Клавдий Красс, Спурий Навтий Рутил, Луций Сергий Фиденат и Секст Юлий Юл. Всеобщая приветливость, с какою хозяева относились к иноземцам, увеличивала еще для этих последних прелесть зрелища. После игр народные трибуны стали на сходках произносить мятежные речи и упрекать толпу за ее подобострастное отношение к ненавистным для нее людям, вследствие чего она сама себя держит в вечном рабстве и не только не осмеливается стремиться к осуществлению надежды на соискание консульства, но даже при выборах военных трибунов на комициях, в которых патриции и плебеи пользуются одинаковыми правами, забывает и о себе, и о своих. В таком случае пусть плебеи перестанут удивляться, если никто не печется об их выгодах; ибо труд, сопряженный с опасностью, тратится только там, где можно надеяться на получение выгоды и почести. Люди будут решаться на все, но только в том случае, если им за их рискованные попытки будут предлагаться и великие награды. Нечего рассчитывать, нечего требовать, чтобы какой-нибудь народный трибун слепо бросался на борьбу, сопряженную с огромной опасностью и в то же время ничем не вознаграждаемую, из-за которой, наверное, патриции, соперники трибуна, будут преследовать его непримиримой враждою, а в глазах плебеев, несмотря на борьбу за них, он ничуть не сделается почетнее. Энергию порождают великие почести. Никто не будет стыдиться того, что он плебей, коль скоро плебеи перестанут быть презираемы. Надо наконец испробовать на том или другом лице, годен ли какой-нибудь плебей к отправлению высшей должности, или появление между плебеями отважного и деятельного человека похоже на нечто чудесное и удивительное. Ценой чрезвычайных усилий завоевано плебеями право быть выбираемыми в военные трибуны с консульской властью. Выступили кандидатами на эту должность люди, отличившиеся и в мирное время, и на войне; и тем не менее в первые же годы они были поруганы, отстранялись, являлись потехою для патрициев; в конце концов они перестали и показываться во избежание насмешек. Таким образом, становится уже непонятным, почему не отменить и самого закона, коль скоро он разрешает то, чему никогда не бывать; по крайней мере, не так чувствительно будет унижение при неравноправности, как в том случае, если их будут обходить, как недостойных.

36. Такого рода речи выслушивались сочувственно и побудили некоторых искать военного трибуната, причем каждый заявлял о намерении своем внести, во время отправления должности, тот или иной проект, клонившийся к выгодам плебеев. Сулили надежду на раздел государственных полей[338]338
  …на раздел государственных полей… – Так называемое государственное, или общественное, поле (ager publicus) – земли, находившиеся во власти римской общины. Фонд общественного поля непрерывно увеличивался, так как по римскому обычаю часть захваченных во время войн земель (одна треть, а иногда и две трети) конфисковалась и превращалась в общественное поле. – Примеч. ред.


[Закрыть], на основание новых колоний, на образование, посредством обложения землевладельцев налогом, особого капитала для жалованья воинам. Но потом военные трибуны, уловив момент, когда, благодаря отъезду из города многих граждан, они могли негласным извещением созвать сенаторов на известный день, побудили их воспользоваться отсутствием народных трибунов и издать сенатское постановление о необходимости – ввиду слухов, что вольски выступили в землю герников с целью грабежа, – отправить военных трибунов для ознакомления с положением дела и об открытии консульских комиций. Выступив из Рима, трибуны оставляют префектом города Аппия Клавдия, сына децемвира, юношу энергичного и притом уже с самой колыбели всосавшего ненависть к плебеям и к народным трибунам. Народные трибуны видели бесплодность борьбы как с виновниками сенатского постановления, ввиду их отсутствия, так и с Аппием, ввиду совершившегося факта.

37. Были избраны консулы Гай Семпроний Атратин и Квинт Фабий Вибулан [423 г.].

Предание гласит, что в тот год произошло событие, правда у иноземцев, тем не менее заслуживающее упоминания: этрусский город Вультурн, ныне Капуя, был взят самнитами и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности[339]339
  …и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности. – Оскское имя в переводе значит «город, лежащий на равнине», и родственно слову campus («поле»).


[Закрыть]. Взяли же самниты Вультурн при следующих обстоятельствах: раньше этруски, ослабленные войною, приняли самнитов в число сограждан и наделили их землей, но потом, когда старые обитатели, по случаю праздничного дня, напившись допьяна, спали крепким сном, новые поселенцы ночью напали на них и перебили.

После этих событий вышеупомянутые консулы вступили в отправление своей должности в декабрьские иды. Уже не только нарочно посланные доносили об угрожающей со стороны вольсков войне, но и послы от латинов и герников сообщали, что вольски никогда раньше не обнаруживали такой тщательности, как теперь, ни в выборе вождей, ни в наборе войска. Со всех сторон у них раздавались голоса, что или следует навсегда предать забвению оружие и войну и принять иго, или ни мужеством, ни настойчивостью, ни военной дисциплиной не надо уступать своим соперникам в борьбе за господство. И известия вполне оправдывались; но как сенаторы не были этим встревожены, так точно и Гай Семпроний, на долю которого выпала эта кампания, положившись на счастье, как на нечто самое постоянное, потому что выступал в данном случае вождем народа-победителя против побежденных, действовал во всем до такой степени легкомысленно и небрежно, что римской дисциплины оказалось в вольском войске больше, чем в римском. Следствием этого было то, что часто бывает и в других случаях: счастье перешло на сторону доблести. В первом же сражении, данном Семпронием без всяких мер предосторожности и без всякого определенного плана действий, произошло столкновение при условиях, когда армия не была подкреплена резервами, а конница не была помещена на удобном пункте. Уже один крик со стороны неприятеля, сравнительно порывистый и изобличающий многочисленность людей, показывал, куда склоняется успех; со стороны римлян крик нестройный, неровный, робко, хотя и часто возобновляемый, выдавал испуг людей. Тем яростнее набросился неприятель и стал теснить римлян, напирая щитами и махая сверкающими мечами. На другой стороне поворачивание шлемов указывало, что люди озираются во все стороны, в нерешительности робеют и теснятся туда, где образовалась толпа; на одном месте знамена еще держатся крепко, хотя и покинуты своими защитниками, на другом – их прячут в середину своих манипулов. Не было еще настоящего бегства, не было еще победы; римляне больше прикрываются щитами, чем сражаются; вольски же наступают, теснят армию, но видят среди неприятелей больше умирающих, нежели бегущих.

38. Уже на всех пунктах началось отступление, и ни упреки, ни увещания консула Семпрония не имели успеха. Не производили никакого действия ни власть, ни величие ее; и вот-вот воины готовы были обратиться в бегство, если бы декурион[340]340
  …если бы декурион… – Декурион – офицер, под командой которого находилось 10 или 30 всадников.


[Закрыть] Секст Темпаний не обнаружил присутствия духа в тот момент, когда дело казалось уже проигранным. Громким голосом он закричал всадникам, приказывая спрыгнуть с коней тем из них, которые желают блага государству; словно в ответ на приказ консула, тронулись всадники всех отрядов, и тогда Темпаний воскликнул: «Если наша когорта[341]341
  …наша когорта… – Когорта – подразделение пешего войска; в данном месте это название дано отряду всадников, так как они спешились.


[Закрыть], вооруженная легкими щитами, не может остановить напора врагов, то владычеству римлян пришел конец. Следуйте за моим копьем, как за знаменем! Покажите римлянам и вольскам, что нет равных вам всадников, когда вы на конях, и нет равных вам пехотинцев, когда вы спешитесь». Увещание его встречено было криками одобрения, и Темпаний двинулся вперед, высоко держа свое копье. Всюду, куда ни направлялись, они силою прокладывали себе дорогу; неслись они под прикрытием своих малых щитов туда, где видели наибольшее затруднение своих. Ход сражения выравнивается везде, куда стремительное нападение уносило конницу; и не было сомнения, что враги обратились бы в бегство, если бы такой малочисленный отряд мог разом исполнять все.

39. Так как уже никто не мог устоять перед напором Темпания, то полководец вольсков дает сигнал открыть этой когорте с легкими щитами, этой пехоте нового рода, дорогу и позволить ей нестись до тех пор, пока она, увлекшись наступлением, не будет отрезана от своей армии. Это было сделано, и всадники, отрезанные от своих, не могли уже прорваться той же дорогой, которой прошли, ввиду наибольшего скопления врагов на проложенном ими пути, а консул с римскими легионами, в свою очередь, не видя нигде отряда, служившего не задолго перед тем прикрытием целой армии, готов подвергнуться какой угодно опасности, чтобы только враги не отрезали столько отчаянных храбрецов и не истребили их. Тогда вольски, действуя на два противоположные фронта, на одном удерживали нападение консула и его легионов, а на другом напирали на Темпания и его всадников, которые, не будучи в состоянии, несмотря на частые попытки прорваться к своим, в конце концов заняли один холм и, образовав каре, мужественно защищались, не даром отдавая свою жизнь, и сражение не прекращалось до наступления ночи. Консул также ни на одном пункте не ослаблял боя и удерживал врага, пока совсем не стемнело. Ночь заставила прекратить нерешительный бой; и неизвестность исхода держала оба лагеря в таком страхе, что, покинув раненых и большую часть обоза, оба войска удалились на ближайшие горы, каждое считая себя побежденным. Однако неприятель сидел вокруг холма за полночь, и осаждавшие только при известии, что лагерь оставлен, считая вследствие этого своих побежденными, тоже и сами обратились в бегство, каждый во мраке устремляясь туда, куда его увлекал страх. Темпаний, однако, боясь засады, держал своих до рассвета. Потом, спустившись схолма с несколькими всадниками на разведук и узнав от раненых врагов, что лагерь вольсков покинут, он радостно зовет своих товарищей и проникает с ними в римский лагерь. Найдя здесь все в запустении и покинутым и тот же самый беспорядок, что и у врагов, он, торопясь, чтобы вольски, поняв свою ошибку, не вернулись, и не зная, в каком направлении пошел консул, устремляется к Риму по кратчайшим дорогам с теми из раненых, которых он мог взять с собою.

40. Сюда уже достиг слух о несчастном сражении и что лагерь оставлен; однако больше всего оплакиваемы были всадники, потеря которых вызывала такую же великую печаль со стороны государства, как и со стороны отдельных частных лиц, и консул Фабий, видя, что и город в панике, стоял перед воротами караулом, как вдруг вдали показались всадники. Первоначально граждане смотрели на них не без страха, не зная наверное, кто это именно, но потом сейчас же всадники были узнаны, и с появлением их страх сменился такой великой радостью, что весь город огласился кликами граждан, поздравлявших друг друга с возвращением конницы здравой и победительницей. Из опечаленных незадолго перед тем домов, которые уже посылали своим последнее прости, выбежали люди на улицы, а испуганные матери и супруги, забыв от радости о приличии, бегом устремились навстречу отряду, каждая бросаясь с увлечением к своим близким и едва от радости владея собою. Народные трибуны, привлекшие к суду Марка Постумия и Тита Квинкция за неудачные действия их в сражении под Вейями, пользуясь свежим чувством озлобления к консулу Семпронию, находили настоящий случай удобным для возобновления ненависти к обвиняемым.

Итак, трибуны перед созванным на сходку народом кричали, что вожди предали государство Вейям, что, вследствие безнаказанности их, консул теперь предал свое войско в войне с вольсками, отдал на избиение храбрейших всадников, постыдно покинул лагерь. В это время один из трибунов, Га й Юний, приказал позвать всадника Темпания и в присутствии всех обратился к нему со следующими вопросами: «Спрашиваю тебя, Секст Темпаний, находишь ли ты, что консул Гай Семпроний вступил в сражение в удобный момент, что он подкрепил армию резервами, что он вообще выполнил обязанности хорошего консула? И когда римские легионы были разбиты, ты ли это сам и по собственному ли своему почину спешил всадников и дал благоприятное направление сражения? А потом, когда ты со своими всадниками был отрезан от нашей армии, подоспел ли консул лично на помощь к тебе или послал подкрепление? На следующий, наконец, день получил ли ты откуда-нибудь подкрепление, или ты со своей когортой пробился в свой лагерь исключительно своею храбростью? В лагере нашел ли ты консула, нашел ли ты войско, или ты нашел лагерь покинутым и раненых воинов брошенными? Ныне, во имя верности и доблести твоей, единственно благодаря которым наше государство уцелело в настоящую войну, обо всем этом ты должен сказать. Спрашиваю, наконец, где Га й Семпроний, где наши легионы? Покинут ли ты консулом и его войском, или ты сам их покинул? Наконец, побеждены ли мы, или мы победили?»