Текст книги "История Рима от основания Города"

21. Тогда претор Аристен снова начал говорить: «Представители ахейские, вы так же мало ощущаете недостаток в совете, как и в даре слова, но всякий, в интересах собственной безопасности, избегает говорить об общем деле. Может быть, я также молчал бы, если бы был частным лицом. Теперь же я вижу, что я, как претор, или не должен был назначать собрание для послов, или же не должен отпускать их без ответа; но что я могу ответить без вашего решения? Так как никто из вас, призванных в настоящее собрание, не желает или не осмеливается высказать свое мнение, то рассмотрим речи послов, произнесенные вчера, как мнения, совершенно так, как если бы они не предъявляли требования в собственных интересах, а подавали совет, что они считают полезным для нас. Римляне, родосцы и Аттал ищут нашего союза и дружбы и считают справедливым, чтобы мы им помогали в войне, которую они ведут против Филиппа. Филипп напоминает нам о союзе с ним и о клятве, данной ему, и то требует, чтобы мы стояли на стороне его, то говорит, что он удовольствуется тем, если мы не примем участия в войне. Ужели никому не приходит в голову, почему те, которые еще не состоят в союзе с нами, требуют больше, чем союзник? Это, ахейцы, обусловливается не скромностью Филиппа и не нахальством римлян; тому, кто требует, придает уверенность и отнимает ее – судьба. От Филиппа мы ничего не видим, кроме посла; со стороны же римлян у Кенхрей стоит флот, гордящийся добычей, взятой из городов Эвбеи; мы видим, что консул и легионы его, отделенные от нас небольшой полосой моря, ходят по Фокиде и Локриде. Удивляетесь ли вы, почему посол Филиппа Клеомедонт с такой неуверенностью только что говорил о том, чтобы мы взялись за оружие против римлян в защиту царя? Если бы, на основании того же союза и клятвы, святость которой он выставляет нам на вид, мы попросили его, чтобы Филипп защитил нас от Набиса и лакедемонян и от римлян, то он не только не нашел бы гарнизона, чтобы защитить нас, но даже не нашелся бы, что ответить. Клянусь Геркулесом, он помог бы нам не более, чем сам Филипп в предыдущем году, когда, обещая вести войну против Набиса, он старался вытащить нашу молодежь отсюда на Эвбею, но как только увидел, что мы не даем ему этого отряда и не желаем впутываться в войну с римлянами, забыл о том союзе, который выставляет теперь на вид, и предоставил Набису и лакедемонянам грабить и разорять нас. И мне речь Клеомедонта показалась очень непоследовательной. Он умалял значение римской войны и говорил, что исход ее будет такой же, что и предыдущей войны, которую они вели с Филиппом. Итак, почему же он издалека просит у нас помощи вместо того, чтобы, явившись самому, защищать нас, прежних своих союзников, от Набиса и от римлян? Да и нас ли только? Почему это он дозволил взять Эретрию, Карист и столько городов Фессалии? Зачем также Фокиду и Локриду? Зачем, наконец, дозволяет теперь осаждать Элатию? Почему он покинул теснины Эпира и те неодолимые укрепления на рекеАой и, оставив лесистую местность, которую занимал, удалился во внутренние части своего царства? Вследствие ли необходимости или вследствие страха, или по своей воле он сделал это? Если он добровольно оставил столько союзников на расхищение, то как он может отказывать союзникам в праве заботиться о себе? Если вследствие страха, то пусть он извинит и нас, если мы страшимся; если он удалился, будучи побежден, то нам ли, ахейцам, Клеомедонт, выдержать римское оружие, которого не выдержали вы, македоняне? Или мы больше должны верить тебе, что римляне ведут теперь войну не с большими войсками и силами, чем прежде, а не смотреть на самые факты? Тогда римляне помогли этолийцам флотом; они вели войну без вождя-консула и без консульского войска; приморские города союзников Филиппа были тогда в страхе и смятении; области же, находящиеся в центре материка, были настолько безопасны от римского оружия, что Филипп опустошал земли этолийцев, напрасно умолявших римлян о помощи. Теперь же римляне, окончив Пуническую войну, которую они терпели в продолжение шестнадцати лет в недрах самой Италии, не помощь послали этолийцам, которые ведут войну, но самостоятельно, как руководители войны, подняли оружие против македонян одновременно с суши и с моря. Третий уже консул ведет войну с величайшим ожесточением. Сульпиций, сразившись в самой Македонии, разбил наголову царя и опустошил богатейшую часть его царства; теперь Квинкций, несмотря на то, что Филипп владел теснинами Эпира, полагаясь вполне на природу местности, на укрепления и на войско, отнял у него лагерь, преследовал его, когда он бежал в Фессалию, и почти в виду самого царя захватил царские гарнизоны и союзные с ним города.

Предположим, не верно то, что только что высказал афинский посол о жестокости, жадности и похотливости царя; положим, нас вовсе не касается, какие злодеяния он совершил в Аттике против небесных и подземных богов; еще менее касается нас то, что вынесли жители Кеоса и Абидоса, находящиеся далеко от нас. Предадим забвению, если желаете, наши собственные раны, убийства и хищения имуществ, совершенные в Мессене, в сердце Пелопоннеса, а также то, что гость из Кипариссии Харител, вопреки всякому праву и божескому закону, был убит чуть не во время самого пира, а равно и то, что он умертвил сикионских граждан Арата с его сыном, тогда как несчастного старика он имел обыкновение называть даже отцом, жена же его сына была отправлена им в Македонию для удовлетворения его страсти; предадим забвению прочие его насилия над девицами и благородными женщинами. Пусть у нас не будет никакого дела с Филиппом, так как из страха пред его жестокостью вы онемели, – ведь какая же другая причина молчания собравшихся на совет? Вообразим, что у нас идет спор с Антигоном, самым кротким, справедливейшим царем, оказавшим нам величайшие услуги; разве он стал бы требовать от нас невозможного?

Полуостров Пелопоннес, примыкая к материку узким перешейком Истема, ни для какой войны так не выгоден и не доступен, как для морской. Если 100 крытых кораблей, 50 легких открытых и 30 иссейских лодок начнут опустошать приморские области и осаждать города, расположенные почти на самом берегу, то мы, конечно, уйдем в города, лежащие внутри материка, точно мы не страдаем от войны, так сказать, в самых недрах наших. Когда с суши будут теснить Набис и лакедемоняне, а с моря римский флот, то откуда мы будем умолять о царском союзе и о гарнизонах македонских? Или мы сами нашим оружием будем защищать от римлян города, которые будут в осаде? Ведь в предыдущую войну мы отлично защитили Димы! Достаточно примеров нам дают чужие поражения; не будем же стремиться к тому, чтобы служить примером для других! Руководствуясь тем, что римляне сами просят вашей дружбы, не отвергайте того, чего вам должно желать и к чему следует стремиться изо всех сил. Конечно, побуждаемые страхом и захваченные в чужой земле, желая укрыться под тенью вашей помощи, они прибегают к союзу с вами, чтобы войти в ваши гавани и пользоваться вашим провиантом! Море находится в их руках, в какие бы земли они ни явились, они тотчас подчиняют их своей власти. Чего они просят, к тому они могут принудить; желая вас пощадить, они не дают вам возможности совершить что-нибудь такое, из-за чего вы погибнете. Ибо тот путь, на который Клеомедонт только что указал вам, как на средний и самый безопасный, оставаться спокойными и не браться за оружие, – не средний путь, а вовсе не путь. Помимо того, что союз с римлянами мы должны или принять, или отвергнуть, чем иным мы будем, как не добычей победителя, не имея нигде прочного расположения, как люди, ожидающие конца, чтобы приспособить свое решение к решению судьбы? Итак, не отвергайте, если вам добровольно предлагается то, о чем вы должны были просить во всех молитвах! Не всегда будет вам так возможен выбор, как он возможен сегодня; не часто и не долго будет представляться один и тот же случай. Уже давно вы более желаете, чем осмеливаетесь освободиться от Филиппа. С большими флотами и войсками переплыли море римляне, чтобы возвратить вам свободу без труда и опасности с вашей стороны. Если вы отвергнете этих союзников, то вы едва ли в здравом уме; но во всяком случае, вы должны иметь их или союзниками, или врагами!»

22. После речи претора произошел шум: одни выражали одобрение, другие сильно порицали сочувствующих, и уже не отдельные только лица, но представители целых племен заспорили между собою; совершенно такой же спор, как в толпе, происходил между начальниками народа, именуемыми дамиургами и избираемыми в числе десяти. Пятеро говорили, что они сделают доклад народу относительно союза с римлянами и предложат подать голоса; пятеро других заявляли, что закон запрещает начальникам докладывать или собранию постановлять решение, направленное против союза с Филиппом. Этот день прошел тоже в спорах. Оставался один день для законного собрания, так как закон повелевал на третий день постановлять решение. В тот день так разгорелись страсти, что с трудом родители воздерживались от насилия над детьми. У Писия, родом из Пеллены, был сын, по имени Мемнон, дамиург, принадлежавший к той партии, которая не допускала прочтения постановления и опроса мнения. Он долго упрашивал сына дозволить ахейцам позаботиться об общем благе и не губить своим упорством всего народа. После того как просьбы мало имели успеха, он поклялся собственною рукой убить его и считать врагом, а не сыном, и этими угрозами довел сына до того, что на следующий день тот склонился к той партии, которая стояла за доклад. Когда из лиц, стоявших за доклад, образовалось большинство и все почти народы без колебания одобряли доклад и ясно показывали, каково будет их решение, жители Дим, мегалополитанцы и некоторые из аргивян, прежде чем состоялось решение, встали и оставили собрание, причем никто этому не удивлялся и не выразил порицания. Ибо мегалополитанцев, изгнанных из отечества на памяти дедов лакедемонянами, возвратил в отечество Антигон, равным образом, когда Димы были захвачены в плен и разграблены римским войском, Филипп приказал выкупить их жителей, где бы они ни находились в рабстве, и не только возвратил им свободу, но даже отечество. Аргивяне же, помимо веры, что македонские цари ведут свое происхождение от них, в большинстве своем были связаны с Филиппом еще частным гостеприимством и семейной дружбой. По этой причине они вышли из собрания, которое склонялось к решению заключить союз с римлянами, и их удаление-де поставлено им в вину, так как они связаны были великими и еще недавними благодеяниями.

23. Прочие народы ахейские, когда спрашивали их мнения, решением утвердили заключить союз с Атталом и родосцами, так как они были налицо, а союз с римлянами, так как без согласия всего народа он не мог быть утвержден, был отложен до того времени, когда можно будет отправить послов в Рим; в настоящее же время решено было отправить трех послов к Луцию Квинкцию и все войско ахейцев двинуть к Коринфу, так как по взятии Кенхрей Квинкций осаждал уже и сам город.

И ахейцы расположились лагерем со стороны ворот, ведущих в Сикион; римляне же осаждали часть города, обращенную к Кенхреям, а Аттал, переправив войско через Истм, осаждал со стороны Лехея – гавани у другого моря. Сначала осада велась вяло, так как осаждающие надеялись, что между гражданами и гарнизоном царя внутри города вспыхнет раздор. Но все действовали единодушно: македоняне защищали Коринф, как бы общее отечество, а коринфяне дозволяли начальнику гарнизона Андросфену пользоваться по отношению к ним властью, как бы согражданину, выбранному подачей голосов; поэтому у осаждающих вся надежда осталась на силу, оружие и осадные машины. Со всех сторон, несмотря на трудность доступа, подводились насыпи к стенам. Таран разрушил значительную часть стены с той стороны, которую осаждали римляне. Когда сбегались в это место, лишенное укрепления, македоняне, чтобы защитить его оружием, завязалась страшная битва между ними и римлянами. Сначала без труда масса прогоняла римлян; потом, когда присоединились отряды ахейцев и Аттала, то бой уравновешивался, и было несомненно, что они легко выбьют с места македонян и греков. Было тут громадное количество италийских беглецов. Одни из них присоединились к Филиппу из войска Ганнибала вследствие страха наказания со стороны римлян, другие, составлявшие флотский экипаж, покинули недавно флот и перешли к Филиппу в надежде на более почетную военную службу. Не имея никакой надежды на спасение, в случае победы римлян, они сражались скорее с ожесточением, чем с храбростью. Напротив Сикиона есть мыс Юноны, называемый Акреей, выдающийся в море; расстояние от него до Коринфа равняется приблизительно семь тысяч шагов; туда Филокл, тоже царский префект, привел через Беотию 1500 воинов. У Коринфа были наготове лодки, чтобы переправить этот гарнизон в Лехей. Аттал настаивал на том, чтобы, предав пламени осадные сооружения, внезапно оставить осаду, римский же консул упорно стоял на продолжении начатого труда; но и он склонился к мнению Аттала, когда увидел, что во всех воротах расположены царские войска и что нелегко будет выдержать натиск делающих вылазку. Таким образом предприятие было безуспешно, ахейцы были распущены и возвратились к кораблям. Аттал направился в Пирей, римляне – на Коркиру.

24. Когда флот был занят этими делами, консул, расположившись лагерем в Фокиде у Элатии, сначала попробовал вести переговоры через начальников Элатии. Но после того как они ответили, что не имеют никакой власти и что царских воинов больше, чем граждан, и они сильнее, он напал на город одновременно со всех сторон с машинами и оружием. Когда придвинутый таран с шумом и треском повалил часть стены, находившуюся между тремя башнями, и город оказался открытым, одновременно и римская когорта бросилась по пути, образовавшемуся от недавнего разрушения, и граждане, оставив свои посты, все сбежались со всех частей города в то место, которое подвергалось нападению неприятелей. В то же время римляне стали переходить через развалины стены и приставлять лестницы к стоявшим еще стенам. И пока бой сосредоточил взоры и внимание неприятелей на одной стороне города, стена во многих местах была взята при помощи лестниц, и вооруженные вступили в город. Неприятели, устрашенные долетевшим до них шумом, оставив то место, которое они защищали, все бежали в крепость; за ними последовала и безоружная толпа. Таким образом консул овладел городом. Город был разграблен, а в крепость были отправлены послы с обещанием даровать жизнь царским воинам, если они желают уйти безоружными, и жителям Элатии свободу. После того как дана была клятва в верности, спустя немного дней, крепость сдалась.

25. Но с приходом в Ахайю царского префекта Филокла не только Коринф освободился от осады, но и государство аргивян, при посредстве некоторых начальников, было предано Филоклу, после того как было испытано ранее настроение народа. Существовал обычай, чтобы в первый день комиций, как бы ради доброго предзнаменования, преторы провозглашали имена Юпитера, Аполлона и Геркулеса. В законе прибавлено было, чтобы к этим именам присоединялось и имя царя Филиппа. Так как после заключения союза с римлянами глашатай не провозгласил его имени, то сначала в толпе произошел шум, а затем раздались крики тех, которые хотели присоединить имя Филиппа и требовали воздать ему законную почесть, пока, наконец, при величайшем единодушии всего народа, не было провозглашено и его имя. В надежде на такое расположение народа Филокл был призван ночью, занял холм, возвышавшийся над городом (эта крепость называется Ларисой), и, расположив там гарнизон, на рассвете стал спускаться к находившемуся у подножия крепости форуму с целью напасть на него, но с противоположной стороны встретил его вооруженный отряд. То был недавно поставленный ахейский гарнизон – около 500 отборных молодцов из всех государств. Начальником их был Энесидем из Дим. К ним был отправлен царским префектом посол с приказанием выйти из города: они-де не в состоянии противиться одним гражданам, которые все заодно с македонянами, и еще менее будут в состоянии после их соединения с македонянами, против силы которых даже римляне не устояли при Коринфе. Но он сначала не произвел никакого впечатления ни на полководца, ни на граждан. Спустя немного, заметив, что с другой стороны приближаются еще вооруженные аргивяне большим отрядом, и видя неминуемую гибель, они все-таки, казалось, готовы были подвергнуться всевозможным опасностям, если бы полководец был настойчивее. Но Энесидем, не желая погубить вместе с городом цвет ахейской молодежи, выговорил для них у Филокла позволение удалиться, а сам, вооруженный, с немногими клиентами не двигался с того места, на котором стоял. Филокл послал спросить, чего он хочет; не изменив своего положения, как стоял, держа перед собою щит, Энесидем ответил, что он желает умереть вооруженным на вверенном ему посту в городе. Тогда, по приказанию префекта, фракийцы пустили стрелы и всех их убили. Таким образом, после заключения союза между ахейцами и римлянами, во власти царя были два знаменитых города – Аргос и Коринф. Вот что сделано было римлянами в это лето в Греции на море и на суше.

26. В Галлии консул Секст Элий не совершил ничего особенно замечательного. Он имел в провинции два войска: одно из них – которое следовало отпустить и которое было под начальством проконсула – он удержал, поставив начальником над ним претора Гая Гельвия; другое – то, которое он привел с собой в провинцию. Почти весь год он провел в том, что принуждал жителей Кремоны и Плацентии возвратиться в колонии, откуда они рассеялись вследствие бедствий войны.

Между тем как Галлия, вопреки ожиданию, в этом году была спокойна, едва не вспыхнул бунт рабов в окрестностях Рима. Карфагенские заложники находились под стражей в Сетии. С ними, как с детьми знатных лиц, было большое количество рабов. Число их увеличилось от того, что сами сетийцы вследствие недавней африканской войны купили из добычи значительное число пленных рабов этого племени. Составив заговор, они выслали некоторых из этого числа возмущать рабов сначала на Сетинской области, затем около Норбы и Цирцей. Когда уже все было готово, они решили напасть на народ, когда он будет занят зрелищем во время игр, предстоявших в скором времени в Сетии, а захватив Сетию во время убийств и внезапной паники, занять Норбу и Цирцеи. Известие об этом позорном деле получил в Риме претор города Луций Корнелий Лентул. Перед рассветом явились к нему два раба и изложили по порядку все, что случилось и что должно случиться. Приказав стеречь их в доме, претор созвал сенат и объявил, что сообщили ему доносчики. Ему было поручено отправиться для расследования и подавления этого мятежа. Отправившись в сопровождении пяти легатов, он требовал от встречавшихся ему в деревнях присяги и заставлял их браться за оружие и следовать за ним. Вооружив при таком спешном наборе около 2000 воинов, он прибыл в Сетию, не сказав никому, куда он идет. Там тотчас были схвачены зачинщики заговора, а рабы бежали из города. Потом были разосланы по деревням воины выслеживать беглецов. Таковы были прекрасные услуги двух рабов-доносчиков и одного свободного. За это сенаторы решили даровать ему сто тысяч тяжелых ассов, а рабам по двадцать пять и свободу. Владельцам уплачена была их стоимость из казны. Немного спустя пришло известие, что оставшиеся от этого заговора рабы намерены занять Пренесту. Туда отправился претор Луций Корнелий и казнил почти пятьсот человек, виновных в этом замысле. Государство было в страхе, что это затеи заложников и пленников пунийских. Итак, в Риме по кварталам были расставлены караулы, причем начальникам меньшего ранга приказано было обходить их, а равно триумвирам дано распоряжение более тщательно охранять тюрьму в каменоломне. Сверх того, претор разослал письма к участникам Латинского союза, чтобы заложников держали в частных домах и не позволяли им выходить в публичные собрания, а пленные, находясь в оковах, не менее десяти фунтов весом, содержались не иначе, как под стражей в государственной тюрьме.

27. В том же году [198 г.] послы от царя Аттала возложили на Капитолии золотой венок в двести сорок шесть фунтов и благодарили сенат за то, что Антиох, благодаря влиянию римских послов, вывел войско из пределов Аттала.

В то же лето пришло от царя Масиниссы к войску, находившемуся в Греции, 200 всадников и 10 слонов и двести тысяч модиев пшеницы. Точно так же из Сицилии и Сардинии прислано было большое количество провианта и одежды для войска. Сицилией управлял Марк Марцелл, Сардинией – Марк Порций Катон, человек честный и беспорочный, но считавшийся чересчур строгим в преследовании ростовщичества. Все ростовщики бежали с острова, а издержки, которые обыкновенно несли союзники на содержание преторов, были сокращены или совсем уничтожены.

Консул Секст Элий, возвратившись в Рим из Галлии ради выборных комиций, объявил консулами Публия Корнелия Цетега и Квинт Минуция Руфа. Спустя два дня происходили комиции для избрания преторов. В этот год впервые было избрано шесть преторов, так как провинции увеличивались и пределы государства расширялись. Выбраны были следующие лица: Луций Манлий Вольсон, Гай Семпроний Тудитан, Марк Сергий Сил, Марк Гельвий, Марк Минуций Руф, Луций Атилий. Из них Семпроний и Гельвий были плебейскими эдилами. Курульными эдилами были назначены Квинт Минуций Терм и Тиберий Семпроний Лонг. Римские игры в этом году были повторены четыре раза.

28. В консульство Гая Корнелия и Квинта Минуция [197 г.] прежде всего рассмотрено было дело о назначении провинций консулам и преторам. Сперва покончили с вопросом о преторах, так как его можно было решить жребием. Юрисдикция в городе досталась Сергию, а суд между чужеземцами – Минуцию; Сардинию получил по жребию Атилий, Сицилию – Манлий, Ближнюю Испанию – Семпроний, а Дальнюю – Гельвий. Когда консулы собирались бросить жребий относительно Италии и Македонии, этому воспротивились народные трибуны Луций Оппий и Квинт Фульвий, указывая на отдаленность провинции Македонии и на то, что до сих пор ничто так не тормозило войну, как отозвание прежнего консула, когда дело едва было начато, на первых же шагах ведения войны. Четвертый уже год идет со времени объявления войны Македонии. Сульпиций бóльшую часть года провел в поисках царя и его войска. Виллий, готовый сразиться с неприятелем, был отозван, не окончив дела. Квинкций большую часть года был задержан в Риме религиозными вопросами, однако повел дело так, что, явись он поскорее в провинцию или наступи зима попозднее, он мог бы окончить войну; а теперь, отправившись на зимовку, он, говорят, настолько приготовился к войне, что если ему не помешает преемник, то, по-видимому, он окончит ее в ближайшее лето. Этими речами они вызвали заявление консулов, что они не преступят воли сената, если народные трибуны будут поступать таким же образом. Когда те и другие соглашались на свободное обсуждение этого вопроса, отцы обоим консулам назначили провинцией Италию, а Титу Квинкцию продлили власть до прибытия преемника, на основании сенатского постановления. Консулам назначено было по два легиона и поручено ведение войны с предальпийскими галлами, которые отложились от римского народа. Квинкцию в Македонию назначено было подкрепление – 6000 пехотинцев, 300 всадников и 3000 флотского экипажа. Начальство над флотом поручено тому же Луцию Квинкцию Фламинину, который и раньше был его начальником; преторам в обе части Испании было назначено по 8000 пехотинцев-союзников латинского племени и по 400 всадников с тем, чтобы они отпустили из Испании прежних воинов; и было приказано установить пределы, в которых должно быть сосредоточено управление той и другой частью Испании. В Македонию дополнительно назначили легатов Публия Сульпиция и Публия Виллия, которые до этого были в звании консулов в этой провинции.

29. Прежде чем консулы и преторы отправились в провинции, решено было совершить умилостивительные жертвоприношения по поводу знамений, так как молния ударила в храмы Вулкана и Суммана[1035]1035
  …и Суммана… – Сумман – бог ночной грозы и вообще ночного неба.


[Закрыть] в Риме, в стену и в ворота во Фрегеллах, во Фрузиноне во время ночи появился свет, в Эфуле родился двухголовый ягненок с пятью ногами, в Формиях два волка, забежав в город, растерзали нескольких встречных, а в Риме волк проник не только в город, но даже на Капитолий.

Народный трибун Гай Атиний вошел с предложением о выводе пяти колоний в приморскую область: двух у устьев рек Волтурна и Литерна, одной в Путеолы, одной в укрепление у Салерна; сюда прибавлен был Буксент. Приказано было послать в каждую колонию по триста семейств. Триумвирами для выведения этих колоний, с условием занимать должность в продолжение трехлетия, были выбраны: Марк Сервилий Гемин, Квинт Минуций Терм, Тиберий Семпроний Лонг.

Закончив набор и все религиозные и государственные дела, которые они должны были выполнить сами, оба консула отправились в Галлию: Корнелий прямой дорогой к инсубрам, которые вели тогда войну в союзе с ценоманами, а Квинт Минуций повернул в левую сторону Италии к Нижнему морю и, приведя войско в Геную, начал войну с лигурийцами. Два лигурийских города, Кластидий и Литубий, и две общины того же племени, Келаты и Кердикиаты, сдались сами; и все уже по сю сторону Пада было под его властью, за исключением галльских бойев и лигурийских ильватов. Говорили, что всего сдалось пятнадцать городов с 20 000 населения. Оттуда он отвел легионы во владения бойев.

30. Войско бойев незадолго до того перешло реку Пад и соединилось с инсубрами и ценоманами, чтобы тоже укрепить свои силы, собрав их вместе, так как они слышали, что консулы будут действовать соединенными легионами. А когда дошел слух, что один из консулов сжигает поля бойев, внезапно вспыхнуло восстание. Бойи стали требовать, чтобы все шли на помощь пострадавшим, инсубры же говорили, что они не оставят своих владений. Таким образом войско разделилось, и когда бойи отправились защищать свои поля, инсубры с ценоманами засели на берегу реки Минция. Ниже этого места на две тысячи шагов, на той же самой реке расположился лагерем и консул Корнелий. Посылая отсюда в селения ценоманов и в Бриксию, столицу этого народа, он узнал, что молодежь находится под оружием не вследствие влияния старших и что ценоманы присоединились к мятежу с инсубрами не на основании общего решения, а потому вызвал к себе старейшин и начал действовать в том смысле и стремиться к тому, чтобы ценоманы, отделившись от инсубров и подняв знамена, или возвратились домой, или перешли на сторону римлян. Но этого он не мог достичь. Однако они уверили консула, что или во время сражения они будут бездействовать, или, если представится еще и случай, помогут римлянам. Инсубры не знали, что состоялось такое соглашение, однако в умах их явилось какое-то подозрение, что верность союзников колеблется. Поэтому, выступив на сражение, они не осмелились доверить им ни тот ни другой фланг, чтобы, в случае коварного отступления, они не испортили всего дела, а поместили их позади знамен в резервах. В начале сражения консул дал обет построить храм Юноне Спасительнице, если в этот день будут рассеяны и обращены в бегство неприятели. Воины закричали, что они дадут консулу возможность исполнить обет, и произвели нападение на неприятелей. Инсубры не вынесли первого же столкновения. Некоторые историки свидетельствуют, что и ценоманы внезапно во время сражения напали с тыла, и произошло смятение с двух сторон. Таким-де образом убито было в этом замкнутом кругу 35 000 неприятелей и взято живыми в плен 5200 человек, в числе их пунийский полководец Гамилькар, который был виновником войны; кроме того, захвачено 130 военных знамен и сыше двухсот колесниц. Многие галльские города, приставшие к отпавшим инсубрам, сдались римлянам.

31. Консул Минуций сначала обошел пределы бойев, на широком пространстве производя опустошения; потом, как только они, оставив инсубров, вернулись защищать свои владения, оставался в лагере, думая, что придется дать неприятелю открытое сражение. И бойи не отказались бы от битвы, если бы не привела их в уныние весть о поражении инсубров. Итак, оставив вождя и лагерь, они рассеялись по селам, чтобы каждому защищать свое имущество, и заставили врага изменить способ ведения войны. Ибо, потеряв надежду решить дело одним сражением, консул начал опять опустошать поля, жечь дома и завоевывать селения. В эти же дни сожжен был Кластидий. Затем легионы были приведены к ильватам лигустинским, которые, единственные из лигурийцев, не были в повиновении. Но и этот народ покорился, услыхав, что инсубры побеждены в сражении, а бойи в таком страхе, что не смеют попытать счастье в сражении. Почти одновременно пришли в Рим от обоих консулов письма, извещавшие об успешном ведении дел в Галлии. Городской претор Марк Сервий прочитал их сначала в сенате, а затем, согласно решению отцов, народу. Назначено было четырехдневное молебствие.

32. В то время была уже зима, и когда Тит Квинкций, взяв Элатию, расположился на зимние квартиры в Фокиде и Локриде, вспыхнул бунт в Опунте. Одна партия призывала этолийцев, которые были ближе, другая – римлян. Этолийцы пришли раньше, но более сильная партия не пустила их и, послав известие к римскому главнокомандующему, удержала город до самого прихода его. Царский гарнизон занимал крепость, и ни угрозы опунтиев, ни авторитет римского главнокомандующего не могли заставить их выйти оттуда. Причиной, почему не тотчас приступили к осаде, послужило прибытие царского вестника, который просил назначить место и время для переговоров. Неохотно была исполнена эта просьба царя, не потому, чтобы Квинкций не желал придать делу такой вид, как будто он, частью оружием, частью переговорами окончил войну; но ведь он не знал еще, пошлют ли ему преемником одного из новых консулов или продлят ему власть (к чему он поручил друзьям и родственникам всеми силами стремиться), но он находил переговоры удобными в том смысле, что ему предоставлялось или склонить дело к войне (если он останется), или – к миру (если ему придется удалиться). Они избрали берег близ Никеи при Малийском заливе; туда прибыл царь от Деметриады с пятью лодками и одним быстроходным кораблем. С ним были македонские начальники и ахейский изгнанник, знаменитый Киклиад. С римским главнокомандующим был царь Аминандр и Дионисодор, посол Аттала, и Агесимброт, начальник родосского флота, Феней, начальник этолийцев, и два ахейца, Аристен и Ксенофонт. Окруженный ими римлянин подошел на край берега и, когда царь вышел на нос стоявшего на якорях корабля, сказал ему: «Удобнее бы было, если бы ты вышел на землю и мы вблизи поочередно говорили бы и слушали друг друга». Когда же царь отказывался сделать это, Квинкций спросил: «Кого, наконец, ты боишься»? На это тот с гордостью и по-царски ответил: «Я никого не боюсь, кроме бессмертных богов, но я не всем доверяю из тех, которых вижу около тебя, а менее всего этолийцам». Римский полководец ответил: «Эта опасность одинакова для всех, кто вступает в переговоры с неприятелем, если не оказывать доверия». «Однако, Тит Квинкций, – сказал царь, – в случае обмана не одинаковую награду за вероломство представляют собою Филипп и Феней; ведь не так трудно этолийцам найти другого претора, как македонянам поставить царя на мое место». После этого наступило молчание.