Текст книги "История Рима от основания Города"

5. Когда после этого и народные трибуны, заявившие прежде, что они будут протестовать против отмены Оппиева закона, прибавили несколько слов в том же смысле, тогда Валерий держал такую речь в защиту обнародованного им предложения: «Если бы только частные лица выступали с одобрением или отклонением нашего предложения, то я тоже молча ожидал бы вашего решения, полагая, что достаточно сказано в защиту того и другого мнения; теперь же, когда почтенный муж, консул Порций, оспаривал наше предложение не только своим авторитетом, который и без слов имел бы достаточно силы, но в длинной и тщательно обдуманной речи, то необходимо сказать несколько слов в ответ. Однако он потратил больше слов на порицание матрон, чем на отклонение нашего предложения, и притом так, что оставил под сомнением, по своей ли воле матроны сделали то, что он порицает, или под нашим влиянием. Я буду защищать само дело, а не нас, которым консул бросил в лицо это обвинение больше на словах, чем обосновывая его фактами. Сходкой, возмущением и иногда женским расколом называл он то, что матроны в общественном месте просили вас изданный против них во время войны, при тяжелых обстоятельствах, закон отменить во время мира, при процветании и благоденствии государства. Я знаю, что есть сильные слова, подбираемые с целью увеличить значение дела, как эти, так и другие, и Катон, как всем нам известно, не только серьезный оратор, но иногда даже суровый, несмотря на кротость своего характера. В самом деле, что именно нового сделали матроны, если вышли толпою на публичное место по делу, затрагивающему их интересы? Разве до этого времени они никогда не появлялись в публичном месте? Раскрою твое сочинение “Начала”[1056]1056
  Раскрою твое сочинение “Начала”… – Ссылка на «Начала» – анахронизм: это знаменитое сочинение (не дошедшее до нас) написано Катоном лет на двадцать пять позже.


[Закрыть] против тебя. Выслушай, как часто женщины делали это и притом всегда для общественного блага. Уже в самом начале, в царствование Ромула, когда, по взятии Капитолия сабинянами, завязалась битва за форум, не вмешательством ли матрон прекращено было сражение между двумя войсками? Когда по изгнании царей легионы вольсков под предводительством Марция Кориолана расположились лагерем у пятого камня, не матроны ли повернули назад это войско, которым город наш мог бы быть уничтожен? Когда город был уже взят галлами, чем он был выкуплен? Именно матроны с общего согласия принесли золото на алтарь отечества. А в ближайшую войну (чтобы не приводить примеров из старины), когда нужны были деньги, не деньги ли вдов[1057]1057
  …не матроны ли повернули назад это войско… Именно матроны с общего согласия принесли золото на алтарь отечества…не деньги ли вдов… – См. II, 40; V, 50; XXIV, 8.


[Закрыть] помогли государственной казне? И когда в затруднительных обстоятельствах призывались на помощь даже новые боги, не все ли матроны отправились к морю навстречу Идейской Матери? Мотивы, говоришь ты, не одинаковы. И в мою задачу не входит доказывать, что побудительные причины равны; достаточно доказать, что в данном случае не сделано ничего нового. Впрочем, если никто не удивлялся их поступкам в делах, касающихся одинаково всех, как мужчин, так и женщин, то почему в деле, затрагивающем их собственные интересы, мы находим их поступок странным? Да и что они сделали? У нас слишком гордый слух, клянусь вам, если нас возмущают просьбы почтенных женщин, между тем как господа не гнушаются просьбами рабов.

6. Приступаю теперь к делу, о котором идет речь. Объяснения консула разделены на две части. Во-первых, он выразил негодование, что отменяется вообще какой бы то ни было закон, и во-вторых, – особенно тот закон, который издан для обуздания женской роскоши. Первая часть речи, направленная в защиту законов вообще, казалась приличествующей консулу, и вторая – против роскоши – согласовалась с величайшей строгостью нравов. Потому, если мы не укажем, что ложного заключается в той и другой части, то грозит опасность, как бы не впасть в какую-либо ошибку. Я должен признать, что ни один из тех законов, которые изданы не на некоторое только время, а на вечные времена, для постоянной пользы, не должен быть отменяем, за исключением того случая, если или опыт показал его нецелесообразность, или какое-либо положение государства сделало его бесполезным; но в то же время законы, вызванные только известными обстоятельствами, по моему убеждению, так сказать, смертны и подлежат изменению в силу самих обстоятельств. Что издано во время мира, то большею частью отменяет война, что издано во время войны, то отменяет мир, точно так, как при управлении кораблем одни приемы пригодны при благоприятной погоде, другие – при буре. Когда такое разграничение установлено природой, то спрашивается, к какому именно разряду кажется принадлежащим тот закон, который мы хотим отменить? Разве это старинный царский закон, возникший вместе с самим городом? Или он из тех, что возникли непосредственно после того, написанные на Двенадцати таблицах децемвирами, избранными для составления законов; так как, по мнению наших предков, без этого закона не могла сохраниться женская честь, то и нам нужно опасаться, чтобы вместе с отменою его не лишить женщин стыда и непорочности? Но кто же не знает, что это новый закон, изданный в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония, всего лишь двадцать лет тому назад? Так как без него матроны жили, сохраняя прекрасные нравы в продолжение стольких лет, то какая наконец угрожает опасность, чтобы с отменою его они не увлеклись роскошью? Если бы этот закон издан был с целью ограничить страсть женщин, то следовало бы бояться, как бы отмена его не вызвала ее; но само время показывает, почему он издан. Был в Италии Ганнибал, победитель при Каннах; уже Тарент, Арпы, Капуя были в руках его; видимо было, что он двинется с войском к городу Риму; союзники отложились от нас; у нас не было воинов для пополнения армии, не было морских союзников для охраны флота, не было денег в государственной казне; для вооружения покупались рабы с тем условием, чтобы плата за них произведена была господам по окончании войны; откупщики заявляли, что они примут на себя поставку провианта и прочего, потребного для войны, при условии назначения того же срока уплаты; мы представляли рабов во флот, определив количество их сообразно с цензом, и сами платили им жалованье; мы приносили на алтарь отечества все золото и серебро, по почину сенаторов; вдовы и сироты вносили свои деньги в казну; определено было, больше какого количества мы не должны держать дома золотых и серебряных вещей, а также серебряной и медной монеты. В такое ли время матроны были заняты роскошью и нарядами до того, что потребовался Оппиев закон для ограничения роскоши, когда сенат велел ограничить тридцатью днями срок траура, так как священнодействие Цереры не было совершено по случаю траура всех матрон? [1058]1058
  …по случаю траура всех матрон? – См. XXII, 56.


[Закрыть] Кому не ясно, что беспомощность и бедствие государства, заставившее деньги всех частных лиц обратить на государственные нужды, продиктовали этот закон, и он должен оставаться в силе до тех пор, пока будет существовать причина его издания? Ведь если бы должно было оставаться навеки то, что в то время, сообразно с обстоятельствами, решил сената или повелел народ, то зачем мы возвращаем деньги частным лицам? Зачем сдаем общественные подряды за наличные деньги? Зачем не покупаем рабов для военной службы? Зачем мы, частные лица, не даем гребцов, как дали тогда?

7. Все другие сословия, все люди почувствуют перемену к лучшему в положении государства; неужели только супругам нашим не достанется плод мира и общественные спокойствия? Мы, мужи, будем наряжаться в пурпур, одеваясь в претексту при занятии государственных должностей и жреческих званий; дети наши будут одеваться в тоги, окаймленные пурпуром; в колониях и муниципиях, здесь, в Риме, низшему разряду людей, участковым начальникам предоставлено право носить тогу претексту и не только при жизни пользоваться таким отличием, но и по смерти быть сжигаемым с ним. Неужели только женщинам запретим мы ношение пурпура? И между тем как тебе, мужу, можно употреблять пурпур на попону, неужели ты не позволишь матери семейства иметь пурпурную одежду, и ужели конь твой будет покрыт красивее, чем одна твоя жена? Но в отношении к пурпуру, который истирается, изнашивается, я вижу, хотя несправедливое, но все-таки некоторое основание для скупости; а что это за скаредность по отношению к золоту, в котором не бывает никакой потери, кроме платы за работу? Помощь нам скорее в золоте и для частных, и для общественных нужд, как вы на себе испытали. Затем оратор говорил, что между женщинами не будет никакого соперничества, так как ни одна не будет иметь украшений. Но, клянусь вам, все жены наши скорбят и негодуют, видя, что они лишены тех украшений, которые дозволены женам союзников латинского племени, что сами они ходят пешком, когда те блистают золотом и пурпуром и разъезжают по городу в колесницах, как будто бы верховная власть была в государствах тех, а не их. Это могло бы уколоть самолюбие мужей; а что вы думаете о чувствах слабых женщин, которые приходят в волнение даже от пустяков? Они не могут получать ни должностей, ни жреческих званий, ни триумфов, ни знаков отличий, ни военных даров, ни добычи: убранство, разные украшения и наряды – вот женские знаки отличия, вот их радость и гордость, вот что предки наши называли женскою красою. Что другое снимают они во время траура, как не пурпур и золото? Что они надевают по окончании траура? Что они надевают на себя во время поздравлений и торжественных молебствий, как не более блестящий наряд? Разумеется, в случае отмены Оппиева закона, разве не в вашей воле будет, если вы вздумаете запретить что-либо такое, что запрещает теперь закон? Ваши дочери, жены и даже сестры будут менее в вашей власти? Никогда женское рабство не прекращается при жизни родных, и сами женщины проклинают свободу, которая происходит от вдовства и сиротства. Они предпочитают, чтобы их убранство зависело от вашей воли, а не от воли закона. И вы должны держать их в своей власти и под опекою, а не в рабстве, и предпочитать называться отцами или мужьями, чем господами. С ненавистью говорил только что консул, говоря о женском возмущении и расколе. Грозит-де опасность, что они захватят Священную гору или Авентин, как некогда разгневанные плебеи! Этому слабому полу нужно перенести все, что бы вы ни решили. Но чем более вы могущественны, тем умереннее должны пользоваться властью».

8. После этих речей против закона и в защиту его гораздо бóльшая толпа женщин высыпала на следующий день на улицу; сплошною массою все они стали у дверей Брутов, которые протестовали против предложения товарища, и удалились только тогда, когда трибуны отказались от своего протеста. После этого не было никакого сомнения в том, что все трибы подадут голоса за отмену закона. Он был отменен спустя двадцать лет после издания.

После того, как Оппиев закон был отменен, консул Марк Порций тотчас отправился с двадцатью пятью военными кораблями, из которых пять были союзнические, к гавани Лýны[1059]1059
  …к гавани Лýны… – Лýна (совр. Специя) – прибрежный город в Северо-Западной Этрурии на границе с Лигурией.


[Закрыть], приказав туда же собраться войску. Послав приказ по морскому берегу и собрав корабли всякого рода, он распорядился при отъезде из гавани Лýны, чтобы они следовали за ним к гавани Пирены, откуда он отправится с большим флотом на врагов. Миновав лигустинские горы и Галльский залив, войска собрались в назначенный день. Потом они прибыли в Роду и прогнали испанский гарнизон, находившийся в крепости. Из Роды прибыли с попутным ветром в Эмпории. Там высажены были на берег все войска, кроме морских союзников.

9. Уже в то время Эмпории состояли из двух городов, разделенных стеной. Одним владели греки, происходившие, как и массилийцы, из Фокеи, а другим – испанцы. Греческий город выступал в море, и вся стена его имела в окружности менее четырехсот шагов, у испанцев же стена была более удалена от моря и имела в окружности три тысячи шагов. Третий разряд людей – это римские колонисты, присланные сюда божественным Цезарем после победы его над детьми Помпея[1060]1060
  …после победы его над детьми Помпея. – Т. е. после битвы при Мунде (45 г. до н. э.).


[Закрыть]. Теперь все они слились в одно целое, причем сначала испанцы, а наконец и греки приняты были в число римских граждан. Удивился бы тот, кто увидел бы тогда, что служило защитою для греков, когда с одной стороны их бушевало открытое море, а с другой угрожали испанцы, народ такой дикий и воинственный. Бессилие охраняла дисциплина, которую лучше всего поддерживает чувство страха перед сильнейшими. Греки превосходно укрепили часть стены, обращенную к полям; одни только ворота устроены были в том направлении, и постоянно кто-либо из начальствующих лиц охранял их. Ночью третья часть граждан стояла на карауле на стенах. Они держали караулы и делали обход не в силу обычая только или закона, но с такою предосторожностью, как если бы враг был перед воротами. Никого из испанцев греки не принимали в город и сами не выходили без основания из города; между тем всем открыт был выход к морю. В ворота, обращенные к городу испанцев, выходили только в большом числе, обыкновенно та третья часть, стоявшая в ближайшую ночь на карауле на стенах. Причина выхода была следующая: испанцы, незнакомые с морем, рады были торговым отношениям с греками, желая покупать товары, привозимые на кораблях из чужих земель, и продавать плоды своих полей. Вследствие желания этих взаимных отношений испанский город был открыт для греков. Греки пользовались еще большей безопасностью тем, что скрывались под сенью римской дружбы, которую старались сохранить с такою же преданностью, как массилийцы, хотя располагали меньшими силами. Так и тогда они ласково и дружелюбно приняли консула с войском. Катон пробыл там немного дней, пока узнал, где и сколько было войска у врагов, и все это время занимался обучением воинов, чтобы и замедление не пропало даром. Было же тогда как раз такое время года, что у испанцев был хлеб на гумнах; поэтому, запретив поставщикам закупать хлеб и отослав их в Рим, консул сказал: «Война сама себя прокормит». Отправившись из Эмпории, он сжигает и опустошает поля врагов, все обращает в бегство и повсюду распространяет ужас.

10. В то же время кельтиберы с огромным войском преграждают дорогу при городе Илитургисе Марку Гельвию на обратном пути его из Дальней Испании с отрядом в 6000 человек, который дан был ему претором Аппием Клавдием. Валерий пишет, что у кельтиберов было 20 000 воинов, из них 12 000 перебито, город Илитургис взят, и все взрослые мужского пола убиты. Затем Гельвий прибыл в лагерь Катона, и так как страна уже была безопасна от врагов, то он, отпустив отряд в Дальнюю Испанию, отправился в Рим и вступил в город с овацией по случаю счастливого ведения дела. Он внес в государственную казну 14 732 фунта серебра в слитках, 17 023 серебряных денария и 119 439 фунтов оскского серебра[1061]1061
  …оскского серебра. – Т. е. монет Оски (совр. Уэска), испанского города на южном склоне Пиренеев.


[Закрыть]. Причиной, по которой сенат отказывал Гельвию в триумфе, было то, что он сражался под чужими ауспициями и в чужой провинции. Впрочем, Гельвий возвратился в Рим только по истечении двух лет, так как, передав провинцию преемнику Квинту Минуцию, он оставался там весь следующий год из-за продолжительной и тяжкой болезни. Поэтому Гельвий вступил в город с овацией только двумя месяцами раньше, чем преемник его Квинт Минуций получил триумф. Последний также доставил в государственную казну 34 800 фунтов серебра, 73 000 серебряных денариев и 278 000 фунтов оскского серебра.

11. Между тем консул Катон стоял лагерем в Испании недалеко от Эмпорий. Туда пришли три посла от царька илергетов Билистага, в числе которых один был сын его, и жаловались, что крепости их осаждены и что нет никакой надежды на сопротивление, если римлянин не пошлет подкрепления; достаточно, говорили они, трех тысяч воинов, и враги удалятся, если придет такой отряд. На это консул ответил, что его трогает как их опасность, так и страх, но у него нет столько войска, чтобы он, отделяя от него часть, безопасно мог уменьшить свои силы: ведь великое множество врагов находится недалеко, и он каждый день ожидает, что придется немедленно сразиться с ними. Выслушав это, послы со слезами падают в ноги консулу, прося не покидать их в таком опасном положении. «Куда нам идти, – говорили они, – если римляне откажут? Нет у нас никаких союзников, нет нигде никакой другой надежды на всей земле. Мы могли бы избежать этой опасности, если бы пожелали нарушить верность и вступить в заговор с прочими; но никакие страшные угрозы не повлияли на нас, так как мы надеялись, что для нас достаточно помощи и заступничества в римлянах. Если ее вовсе не будет, если консул откажет нам, то мы призываем в свидетели богов и людей, что мы отложимся от римлян против воли своей, по принуждению, и скорее погибнем с прочими испанцами, чем одни, чтобы не подвергнуться той же участи, как сагунтийцы».

12. И в тот день послы были отпущены без ответа. Но в наступившую ночь консула тревожила двойная забота: он не хотел покидать союзников, но не хотел и уменьшать войско, что могло заставить или отложить сражение, или подвергнуться опасности в самой битве. И вот он решается не уменьшать войска, чтобы враги тем временем не нанесли ему какого-либо позора, но находит нужным подать союзникам надежду вместо помощи: часто-де, особенно на войне, призрак вместо действительности имел большое значение, и человек, уверенный в том, что у него есть некоторая помощь, спасался от беды вследствие одной только уверенности, надежды и смелости, как будто бы помощь и действительно была. На следующий день консул ответил послам, что хотя он боится ослабить свои силы, уступая часть их другим, однако принимает в расчет больше их опасное положение, чем свое. После этого он велит объявить третьей части воинов во всех когортах, чтобы они заблаговременно готовили пищу, которую обычно берут с собой на корабли, и приказывает, чтобы корабли были готовы к отплытию на третий день. Двум из послов он велит сообщить об этом Билистагу и илергетам; сына князя удерживает у себя, ласково обходится с ним и делает ему подарки. Послы отправились только тогда, когда увидели, что воины посажены на корабли; возвещая это уже за несомненное, они не только среди своих соотечественников, но и среди врагов распространили слух о приближении римской помощи.

13. Достаточно исказив то, что было сделано для вида, консул приказал отозвать воинов с кораблей и, ввиду приближения времени года, когда уже можно было действовать, расположил зимний лагерь в трех тысячах шагов от Эмпорий. Оставив незначительный гарнизон в лагере, консул при удобном случае водил оттуда воинов во вражескую область за добычей то в одном, то в другом направлении. Римляне выступали почти всегда к ночи, чтобы как можно дальше уйти от лагеря и врасплох напасть на врагов. Таким образом Катон упражнял молодых воинов и захватывал большое количество врагов; и те уже не смели выходить из своих крепостей. Когда он в достаточной степени ознакомился с настроением духа и своих воинов и врагов, то приказал созвать трибунов, префектов союзников, всех всадников и центурионов и сказал: «Наступило время, которого вы часто желали, когда представляется вам возможность выказать свою храбрость. До сих пор вы воевали скорее как хищники, а не как настоящее воины; теперь вы сразитесь с врагами грудь с грудью в настоящем бою; после этого вам можно будет не опустошать поля врагов, но захватывать богатство городов. Когда в Испании находились и главнокомандующие, и войска карфагенян, а отцы наши не имели в ней ни одного воина, все-таки они пожелали прибавить в союзном договоре, чтобы река Ибер была границей их государства; теперь, когда два претора, когда консул, когда три римские армии занимают Испанию, а из карфагенян почти уже десять лет нет никого в этих провинциях, мы потеряли власть по сю сторону Ибера. Вы должны восстановить ее оружием и храбростью и заставить племя, скорее безрассудно возмутившееся, чем стойко воюющее, снова принять то иго, которое оно сбросило с себя». Такими словами преимущественно ободрив воинов, консул возвещает, что поведет их ночью к лагерю врагов. После этого воины были отпущены, чтобы подкрепить свои силы.

14. Совершив ауспиции, консул выступил в полночь, чтобы занять выбранную позицию прежде, чем враги заметят. Он обошел лагерь врагов и на рассвете, выстроив войско, послал три когорты к самому валу. Варвары, удивляясь, что римляне появились с тыла, тоже бросились к оружию. Между тем консул так говорил своим воинам: «В одной только храбрости надежда наша, воины, и я всегда заботился, чтобы это было так. Между нашим лагерем и нами стоят враги, а в тылу у нас находится область врагов. Возлагать надежду на храбрость дело самое прекрасное и в то же время самое надежное». После этого он велит когортам отступать, чтобы притворным бегством выманить варваров. Расчет его оправдался. Думая, что римляне испугались и отступают, враги выбегают из ворот и наполняют вооруженными все место, какое оставалось свободным между их лагерем и войском римлян. Пока они суетились над построением своего войска и не были еще приведены в порядок, консул нападает на них, вполне уже приготовившись к битве. Он выводит в сражение сначала конницу с обоих флангов. Но она тотчас поражена была на правом фланге и, отступая в замешательстве, напугала и пехоту. Увидев это, консул велел двум отборным когортам обойти врагов с правого фланга и показаться с тыла прежде, чем столкнутся друг с другом ряды пехоты. Ужас, наведенный на врага этим способом, поправил дело, испорченное было страхом римских всадников; тем не менее пехота и конница правого фланга были в таком смятении, что консул сам схватывал некоторых рукою и поворачивал на врага. Так битва была нерешительна, пока сражались дротиками, и на правом фланге, где началось паническое бегство, римляне уже с трудом давали отпор, а на левом фланге и с фронта теснимы были варвары и в страхе озирались на когорты, наступавшие с тыла. Когда сражавшиеся, бросив сделанные из одного железа копья и пики, обнажили мечи, тогда возгорался как бы новый бой. Не ударами издали наугад и как попало они ранили друг друга, но возлагали всю свою надежду в рукопашной схватке на храбрость и силу.

15. Уже римляне утомились, но консул ободрил их, введя в битву из второй шеренги вспомогательные когорты. Образовался новый строй; свежие воины с неповрежденным оружием напали на утомленных врагов, и сперва опрокинули их дружным натиском, точно фалангою, а затем обратили в бегство разбитых испанцев; нестройными толпами неслись они назад по полям к своему лагерю. Увидев полное бегство врагов, Катон едет сам назад ко второму легиону, расположенному в резерве, и приказывает нести вперед знамена и скорым шагом двинуться на приступ к лагерю врагов. Если кто с излишней горячностью выбегал вперед линии, то консул и сам подъезжал и ударял тех дротиком и приказывал наказывать трибунам и центурионам. Уже началась осада лагеря, и враги старались отбить римлян, поражая их камнями, кольями и всякого рода оружием. Когда же был придвинут новый легион – тогда еще больше возросло мужество штурмующих, и враги еще с бóльшим ожесточением стали драться перед валом. Консул окидывает все взором, чтобы ворваться в лагерь с той стороны, где враги с наименьшей силой могли оказать сопротивление. У левых ворот он видит немногочисленный отряд и направляет туда принципов и гастатов второго легиона. Караул, поставленный у ворот, не выдержал их нападения, а после того, как прочие защитники увидели врага внутри вала, то, считая, что все потеряно со взятием лагеря, тоже побросали знамена и орудие. Римляне избивают их в воротах, в которых столпились враги и от тесноты не давали прохода друг другу. Второй легион рубит врага с тыла, прочие воины расхищают лагерь. Валерий Антиат сообщает, что в тот день убито было свыше 40 000 врагов. Сам Катон, не умаляя, конечно, своих славных подвигов, говорит, что много было убито, но числа убитых не называет.

16. В тот день Катон совершил, полагают, три достохвальных подвига. Во-первых, заведя свое войско в тыл врагов, он вступил в сражение вдали от кораблей и от своего лагеря, среди врагов, когда римлянам не на что было надеяться, кроме храбрости. Во-вторых, он выставил когорты в тылу врагов. В-третьих, когда все прочие бросились в беспорядке преследовать врагов, он приказал второму легиону скорым шагом и в полном боевом порядке подступить к воротам лагеря. После победы консул не предался бездействию. Дав сигнал к отступлению, он отвел в лагерь воинов, обремененных добычей; потом, предоставив им несколько ночных часов для отдыха, повел их за добычей в поля врагов. Грабеж производился на весьма обширном пространстве, что было естественно, так как враги рассеялись в бегстве. Это обстоятельство принудило к сдаче эмпорийских испанцев и соседей их не менее, чем несчастная битва накануне. Сдались многие из граждан других государств, которые ранее убежали в Эмпории. Консул принял благосклонно всех их, угостил их вином и пищей и отпустил по домам. Затем он тотчас двинулся оттуда, и везде, где ни появлялось войско, выходили навстречу послы от народов, сдававших свои государства; и когда Катон прибыл в Тарракон, то уже вся Испания по сю сторону Ибера была усмирена, и варвары приводили назад в дар консулу пленников из римлян, союзников и латинов, которые захвачены были в Испании при различных несчастных обстоятельствах. Потом распространилась молва, что консул поведет войско в Турдетанию, и разнеслась ложная весть, что он даже отправился к недоступным горцам. При этом пустом и не основанном ни на каком свидетельстве слухе отложилось семь крепостей государства бергистанов. Консул вступил с войском и покорил их, не дав сражения, заслуживающего упоминания. Затем он возвратился в Тарракон, но прошло немного времени, как те же бергистаны снова отложились от римлян, прежде чем Катон успел двинуться оттуда куда-либо. Они вторично были покорены, но побежденные не получили той же пощады, как раньше. Все они были проданы в рабство, чтоб не нарушали более мира.

17. Между тем претор Публий Манлий, получив старое войско от Квинта Минуция, своего предшественника, и присоединив к нему также старое войско Аппия Клавдия Нерона из Дальней Испании, отправился в Турдетанию. Из всех испанцев турдетаны считаются наименее воинственными; надеясь, однако, на свою многочисленность, они пошли навстречу римскому войску. Посланная претором конница тотчас привела в смятение их войско. Пехотное сражение не стоило почти никакой борьбы; старые воины, испытанные в бою с врагами, одержали решительную победу. Однако война не была окончена этою битвою. Турдулы наняли десять тысяч кельтиберов и стали готовиться к войне при помощи чужих боевых сил. Между тем консул, встревоженный восстанием бергистанов, опасаясь, что и прочие государства, воспользовавшись случаем, поступят таким же образом, обезоружил всех испанцев по сю сторону Ибера. Это так сильно огорчило их, что многие из них сами наложили на себя руки. Дикий народ! Они думали, что вовсе не стоит жить без оружия. Когда возвещено было об этом консулу, то он велел пригласить к себе старейшин всех государств и сказал им: «Не столько для нас, сколько для вас важно, чтоб вы не поднимали мятежи, так как восстание ваше до сих пор всегда больше причиняло зла испанцам, чем затруднений римскому войску. Это можно, я думаю, предотвратить одним способом, – если лишить вас возможности возмущаться. Я желаю достигнуть этой цели по возможности мягкими мерами. Вы также помогите мне советом в данном случае. Никакому совету я не последую с большей охотой, чем тому, который вы сами подадите мне». А так как они молчали, то он сказал, что дает им несколько дней на размышление. Когда они снова были позваны и молчали на вторичном совете, то консул разрушил в один день стены всех и двинулся против тех, которые не были послушны; в какую только страну он ни приходил, все окрестные народы покорялись ему. Только Сегестику, значительный и богатый город, пришлось ему взять при помощи осадных орудий.

18. Катон потому встречал больше затруднений при покорении врагов, чем первые римские полководцы, прибывшие в Испанию, что испанцы отпадали к тем вследствие недовольства владычеством карфагенян, а он должен был как бы ввести их в рабство, когда они уже успели насладиться свободою. Как он узнал, все в Испании было в таком волнении, что одни стояли под оружием, других принуждали к отпадению осадой городов, и что если не подоспеет помощь вовремя, то они не в состоянии будут больше держаться. Но консул обладал такой силой воли и такими превосходными дарованиями, что за все самые важные и самые ничтожные дела брался сам и не только обсуждал и приказывал, что нужно было, но большей частью все выполнял сам. Ни к кому он не был взыскателен с большей твердостью и строгостью, чем к самому себе; в бережливости, в бдительности и труде он соперничал с последним воином и никакого преимущества не имел в своем войске, кроме почета и власти.

19. Труднее было вести войну в Турдетании претору Публию Манлию, вследствие присутствия кельтиберов, нанятых на военную службу врагами, как было сказано выше. Поэтому он вызвал на помощь письмом консула, и тот повел туда свои легионы. Когда он прибыл туда, то кельтиберы и турдетаны стояли лагерем отдельно. Римляне тотчас стали завязывать с турдетанами легкие стычки, нападая на их посты, и всегда выходили победителями из всякого сражения, как бы дерзко они ни начали его; к кельтиберам же консул приказал идти для переговоров военным трибунам и предложить им три условия на выбор. Первое – не хотят ли они перейти к римлянам и получить вдвое больше жалованья, чем какое выговорили себе от турдетанов; второе – не желают ли они удалиться домой, получив ручательство от имени государства в том, что они не понесут никакого наказания за присоединение к врагам римлян; третье – если они непременно хотят воевать, то пусть назначат день и место, где бы решить дело оружием. Кельтиберы просили день для размышления. Совещание их вследствие вмешательства турдетанов было весьма шумное; тем менее могло быть принято какое-либо решение. Хотя неизвестно было, война или мир был с кельтиберами, однако римляне доставали с полей и из крепостей врагов съестные припасы не иначе, как во время мира, часто вступая десятками в укрепления их, как будто бы частное перемирие предоставляло право общей торговли. Не будучи в состоянии выманить врагов на битву, консул сперва повел под знаменами для грабежа несколько легковооруженных когорт в их область, где еще не было никакого опустошения; потом, услыхав, что кельтиберы оставили весь свой багаж и обоз в Сагунтии[1062]1062
  …в Сагунтии… – Сагунтия (не путать с Сагунтом) – город на западе Бетики (Южной Испании) – совр. Хигонца.


[Закрыть], направился туда для осады. После того, как ничто не могло вывести врагов из спокойного состояния, консул выплатил жалованье не только своим воинам, но и воинам претора и, оставив все войско в лагере претора, сам с семью когортами вернулся к Иберу.