Текст книги "История Рима от основания Города"

25. Об этом событии весьма часто толковали и в сенате, и в народном собрании. При радостном настроении государства один только диктатор не верил ни слуху, ни письмам и говорил, что, хотя бы все это было справедливо, однако он более опасается удач, чем неудач. Тогда народный трибун Марк Метилий заявил, что это уже невыносимо: диктатор не только своим личным присутствием противодействует удачному ведению дела, но даже и своим отсутствием. Воюя, он преднамеренно тратит время, чтобы затянуть войну, с целью дольше остаться в должности и одному пользоваться властью, как в Риме, так и среди войска. Ведь один из консулов погиб в сражении, другой, под видом преследования пунийского флота, отослан далеко от Италии; два претора заняты в Сицилии и Сардинии, хотя ни одна из этих провинций в настоящее время не нуждается в преторе; начальник конницы Марк Минуций содержится чуть не под стражей: только чтобы не видел врага и не занимался войною. Поэтому, постине, опустошен не только Самний, который уступлен пунийцам, как будто он находится уже по ту сторону Ибера, но также Кампанская, Каленская, Фалернская области, в то время как диктатор сидит в Кезилине и легионами римского народа защищает свою усадьбу. Войско, страстно желающее сразиться, и начальника конницы держат почти в заключении за лагерным валом; у них, как будто у пленных врагов, отнято оружие; наконец, лишь только диктатор оттуда удалился, воины, как бы освободившись от осады, вышли из-за лагерного вала и разбили врага наголову. Ввиду этого, если бы у римского народа оставался древний дух, то он, Метилий, смело внес бы предложение о лишении власти Квинта Фабия; теперь же он внесет умеренное предложение – об уравнении прав начальника конницы и диктатора; но и при этом условии Квинта Фабия не следует посылать к войску прежде, чем он назначит консула на место Гая Фламиния. Диктатор не выступал в народных собраниях, где он не угодил бы народу, если бы вступил в прения; да и в сенате его слушали вполне беспристрастно, когда он в своих речах восхвалял врага, напоминал о поражениях, в течение двух лет понесенных вследствие непредусмотрительности и неопытности вождей, и требовал, чтобы начальник конницы дал отчет в том, что он сразился вопреки его распоряжению. Если в его руках будет верховная власть и руководство войною, то он скоро докажет людям, что при хорошем главнокомандующем не имеет большого значения счастье, что господствует ум и рассудительность и что больше славы вовремя и без позора сохранить войско, чем погубить много тысяч врагов. Тщетно диктатор говорил речи в таком духе; после избрания консулом Марка Атилия Регула он ночью, накануне внесения предложения, отправился к войску, чтобы лично не спорить о праве власти. Когда на рассвете созвано было народное собрание, люди находились под влиянием скрытой ненависти к диктатору и расположения к начальнику конницы, но не осмеливались выступить с предложением, желательным для всех, и хотя численный перевес был на стороне предложения, однако ему недоставало влиятельной поддержки. Нашелся один только человек, который советовал принять этот закон, – Гай Теренций Варрон, бывший в предыдущем году претором, человек не только не знатного, но даже низкого происхождения; говорят, его отец был мясником, сам разносил свой товар и пользовался услугами этого своего сына при занятии этим рабским ремеслом.

26. Лишь только деньги, нажитые такого рода ремеслом и оставленные отцом, подали этому юноше надежду на лучшее положение, и ему понравились тога и форум[760]760
  …тога и форум… – Т. е. политическая карьера.


[Закрыть]; он, произнося речи за людей низкого происхождения и отстаивая их интересы против интересов и доброго имени знатных, сначала приобрел известность у народа, а потом достиг и почетных должностей. После должностей квестора, эдила плебейского и курульного, даже претора он стал уже питать надежду на получение консульства; весьма ловко воспользовался общей ненавистью к диктатору для снискания расположения народа и один получил благодарность за этот плебисцит. Кроме самого диктатора, все граждане, находившиеся как в Риме, так и в войске, как беспристрастные, так и пристрастные, смотрели на это предложение как на унизительное для диктатора, сам он с тем же величием духа перенес несправедливость неистовствовавшего против него народа, с каким перенес раньше обвинения, возводимые на него врагами его перед народом; получив уже в дороге письменное сенатское постановление об уравнении власти, но, будучи вполне уверен, что с уравнением права власти вовсе не уравнено и искусство управлять, он возвратился к войску, не допустив ни врагов, ни граждан победить его дух.

27. А Минуций, которого уже и раньше едва можно было выносить, благодаря его удачам и любви народа теперь совсем неумеренно и нескромно стал хвастаться не столько победой над Ганнибалом, сколько над Квинтом Фабием, говоря, что Фабий – вождь, признанный единственным при трудных обстоятельствах и равным Ганнибалу, будучи старшим, уравнен в правах по приказанию народа с младшим, будучи диктатором, уравнен с начальником конницы, чему нельзя найти ни одного примера в летописях; и это произошло в том государстве, где начальники конницы обыкновенно трепетали и страшились прутьев и секир диктатора: вот насколько он, Минуций, отличился своим счастьем и доблестью. Поэтому он будет следовать за своим счастьем, если диктатор будет упорствовать в своей медлительности и нерешительности, осужденной приговором богов и людей. Итак, в первый день, при первой встрече с Квинтом Фабием, он говорит, что прежде всего необходимо решить, каким образом им пользоваться уравненной властью: он, Минуций, считает за самое лучшее предоставить верховное право и начальствование каждому или через день, или, если угодно, через большие промежутки времени, чтобы, если представится случай предпринять что-нибудь, быть равным врагу не только сообразительностью, но и силами. Это вовсе не нравилось Квинту Фабию; ибо, по его словам, все, что будет предоставлено его безрассудному товарищу, будет зависеть от счастья; он должен был разделить свою власть с другим, но она не отнята у него; поэтому он никогда добровольно не отступит от разумного управления той частью, на которую он имеет право; он не станет разделять с ним времени или дней власти, а разделит войско и, не имея возможности спасти всего, спасет при помощи своих планов то, что может. Таким образом он достиг того, что они разделили между собою легионы, подобно тому, как это делают обыкновенно консулы: первый и четвертый достались Минуцию, второй и третий – Фабию; поровну же они разделили и всадников, и вспомогательные войска союзников и латинов. Начальник конницы пожелал также отделить и свой лагерь.

28. Вследствие этого для Ганнибала была двойная радость – ибо ничто из того, что происходило у врагов, от него не ускользало, так как многое доносили перебежчики, а равно он получал сведения и через своих лазутчиков: с одной стороны он воспользуется по-своему ничем не ограничиваемой самонадеянностью Минуция, а с другой – у искусного Фабия силы уменьшились наполовину. Между лагерем Минуция и лагерем пунийцев находился холм; было несомненно, что тот, кто захватит его, сделает для врага местность менее удобною. Ганнибал хотел не столько завладеть этим холмом без боя, хотя и это имело значение, сколько создать повод к сражению с Минуцием, который, как он был вполне уверен, поспешит помешать ему. Все поле, находившееся между обоими лагерями, на первый взгляд, было не подходящим для засады, потому что не только не было покрыто лесом, но даже и кустарником, на самом же деле оно было как бы предназначено для прикрытия засады, тем более что в открытой равнине невозможно было опасаться ничего подобного; в поворотах ее находились такие пещеры, что некоторые из них могли вместить по 200 вооруженных воинов. В эти скрытые места Ганнибал спрятал 5000 пехотинцев и всадников – сколько могло удобно засесть в каждой пещере. Однако, чтобы или движение какого-нибудь неосторожно вышедшего воина, или блеск оружия не обнаружил обмана на такой открытой равнине, он отвлек внимание врагов, послав на рассвете нескольких людей для занятия того холма, о котором мы упомянули раньше.

Римляне при первом взгляде тотчас отнеслись с пренебрежением к малочисленности врагов, и каждый стал добиваться себе позволения прогнать их оттуда и занять это место; сам полководец в числе наиболее безрассудных и ярых зовет к оружию и, посылая пустые угрозы, бранит врага. Сначала Минуций выпускает отряд легковооруженных, потом посылает сомкнутый строй всадников, наконец, видя, что и к врагам идут вспомогательные отряды, он выступает с построенными в боевой порядок легионами. И Ганнибал, ввиду затруднительного положения его воинов, по мере того как бой усиливался, посылал то одни, то другие вспомогательные силы пехотинцев и всадников, образовал уже полный боевой строй, и с обеих сторон сражалось все войско. Легковооруженный отряд римлян, подходивший с более низкого места к ранее захваченному холму, раньше всех был отражен и обращен в бегство; распространив панику среди следовавшей за ним конницы, он бежал к знаменам легионов. Среди всеобщего смятения неустрашимой оставалась только пехота, и казалось, что если бы сражение было правильное и нападение последовало с фронта, то счастье, во всяком случае оказалось бы равным; столько мужества придала римлянам битва, происшедшая за немного дней перед тем! Но вдруг появились находившиеся в засаде воины и, нападая с обеих сторон и с тылу, произвели такое смятение и ужас, что у римлян не осталось не только смелости сражаться, но даже надежды спастись бегством.

29. Тогда Фабий, услыхав сначала крик испуганных римлян, а потом, заметив издали приведенное в замешательство войско, сказал: «Так и есть: как раз так скоро, как я опасался, судьба поразила самонадеянность. Уравненный с Фабием в правах власти видит, что Ганнибал превосходит его доблестью и счастьем. Но для брани и для гнева будет другое время, а теперь выносите знамена за вал, исторгнем у врага победу, а у сограждан сознание в ошибке». В то время как одни большею частью были уже перебиты, а другие озирались, куда бежать, вдруг показалось войско Фабия, как будто ниспосланное с неба на помощь. Поэтому, прежде чем прийти на расстояние полета стрелы или вступить в рукопашный бой, он и своих удержал от беспорядочного бегства, и врагов от крайне ожесточенного боя. Те, которые, расстроив ряды, разбежались кто куда, со всех сторон спешили к отряду Фабия, явившемуся со свежими силами; те же, которые обратились в бегство одновременно в большом количестве, поворотившись лицом к врагу и сомкнувшись, стали медленно отступать или, собравшись в кучу, начали оказывать и сопротивление. И уже побежденное и свежее войска почти соединились в одно и начали наступать на врага, как вдруг Пуниец приказал дать сигнал к отступлению, открыто тем заявляя, что он победил Минуция, но побежден Фабием.

Проведя таким образом бóльшую часть дня при переменном счастье, войска возвратились в лагерь, и Минуций, созвав воинов, сказал: «Я часто слышал, воины, что первый муж тот, который сам разумеет, что полезно, а второй – тот, кто повинуется подающему мудрый совет; последнее же место по уму занимает тот, кто не умеет ни сам сообразить, ни повиноваться другому. Так как нам судьба отказала в первой способности души и ума, то будем держаться второй и, учась повелевать, станем повиноваться благоразумному. Соединим свой лагерь с лагерем Фабия; когда мы принесем знамена к его палатке, я назову его отцом, чего он заслуживает своим благодеянием по отношению к нам и своим величием, а вы, воины, приветствуйте как патронов тех, которые только что с оружием в руках защитили вас, и если этот день не дал нам ничего иного, то пусть, по крайней мере, он даст нам славу людей благодарных».

30. Затем по данному сигналу раздалась команда собираться в путь; когда они отправились и стройно шли к лагерю диктатора, они привели в изумление как его самого, так и всех, окружавших его. Как только знамена были поставлены перед трибуналом, начальник конницы, выступив вперед, назвал Фабия отцом, а стоявших кругом воинов Фабия приветствовали как патронов; при этом Минуций сказал: «Родителям своим, диктатор, с которыми я только что поставил наравне тебя, назвав тебя единственным существующим для этого в языке наименованием, я обязан только жизнью – тебе же я обязан спасением, как своим, так и всех этих воинов. Поэтому плебесцит, который не столько возвысил, сколько обременил меня, я первый отменяю и отвергаю, возвращаюсь под твою верховную власть и начальство и – да послужит это к благу для тебя, для меня и для этих твоих войск, спасенного и спасшего, – возвращаю тебе эти знамена и легионы. Ты, пожалуйста, будь милостив и вели мне сохранить начальство над конницей, а этим воинам свои места». Затем последовало рукопожатие, собрание было распущено, и воинов Минуция радушно и дружественно приглашали в гости воины – знакомые и незнакомые, – и день, который еще недавно был весьма печальным и чуть не роковым, стал радостным.

В Риме, как только разнеслась молва об этом событии, а затем ее подтвердили письма как самих главнокомандующих, так особенно воинов из того и другого войска, все стали превозносить Максима до небес; такова же была слава его у Ганнибала и у врагов пунийцев; тогда только они поняли, что ведут войну с римлянами и притом в Италии; ибо в течение двух предыдущих лет они презирали римских полководцев и воинов и едва верили, что воюют с тем же самым народом, страшные рассказы о котором они слышали от своих отцов. Говорят также, что Ганнибал, возвращаясь из сражения, сказал: «Наконец-то облако, которое обыкновенно находилось на вершинах гор, разразилось дождем с грозою».

31. Пока эти события происходили в Италии, консул Гней Сервилий Гемин с флотом в 120 кораблей, обогнув берега Сардинии и Корсики и получив заложников из той и другой, переправился в Африку; прежде чем высадиться на материк, он опустошил остров Менигу, взял с жителей Церцины десять талантов серебра за то, чтобы не подвергать огню и разграблению и их область, и, пристав к берегам Африки, высадил войско. Отсюда он повел воинов и моряков опустошать поля, и они разбрелись, как будто грабят недостаточно населенные острова. Поэтому-то они попали по неосмотрительности в засаду, так как многочисленные и хорошо знакомые с местностью враги окружили римлян, бродивших в неведении врассыпную, и они были прогнаны назад к кораблям, после большого кровопролития постыдно обратившись в бегство. Потеряв почти 1000 человек, а в числе их квестора Тиберия Семпрония Блеза, флот, торопливо отплыв от берегов, занятых врагами, направил путь в Сицилию. В Лилибее он был передан претору Титу Отацилию, чтобы легат его – Луций Цинций отвел его в Рим: сам Сервилий, пройдя сухим путем через Сицилию, переправился по проливу в Италию, так как Квинт Фабий призывал письмом его самого и товарища его Марка Атилия принять от него войска, ввиду того что шестимесячный срок его власти почти уже истекал.

Почти все летописи передают, что Фабий вел войну против Ганнибала в звании диктатора; Целий даже пишет, что он был первым, которого народ избрал в диктаторы; но от внимания как Целия, так и других ускользнуло то обстоятельство, что право избрания диктатора принадлежало одному консулу Гнею Сервилию, который тогда находился в отдаленной провинции Галлии; так как государство, напуганное уже поражением, не могло допустить этого замедления, то прибегли к избранию народом лица, которое бы было вместо диктатора; затем, ввиду подвигов и отменной славы этого полководца, потомки, преувеличивая перечень титулов под изображением его, легко дошли до того, что заместителя диктатора стали признавать за диктатора.

32. Консул Атилий принял войско Фабия, а Гемин Сервилий войско Минуция. Скоро, укрепив зимние квартиры – осень была в половине, – они с величайшим единодушием повели войну, держась способа Фабия. Всякий раз, когда Ганнибал выходил для заготовления провианта, они вовремя являлись в разных местах, тревожили его войска и захватывали рассеявшихся воинов; до генерального сражения, исход которого был неверен, они дела не доводили, чего всеми мерами добивался враг; и недостаток провианта до такой степени стеснял Ганнибала, что, не бойся он необходимости отступления, похожего на бегство, он удалился бы в Галлию, так как для него не оставалось никакой надежды прокормить войско в тех местах, если последующие консулы поведут войну тем же способом.

Когда военные действия около Гереония остановились, так как продолжению их мешала зима, в Рим прибыли неаполитанские послы. Они принесли в курию сорок золотых тяжеловесных чаш и сказали следующее: «Мы знаем, что казну римского народа истощает война, и так как она ведется столько же за города и области союзников, сколько за столицу и оплот Италии, город Рим, и его власть, то неаполитанцы сочли справедливым помочь римскому народу тем золотом, которое оставлено нам предками, как для украшения храмов, так и для помощи в случае несчастия; если вы сочтете возможною еще какую-нибудь помощь от нас, то мы вам окажем ее с тою же готовностью; римские отцы и народ доставят нам удовольствие, если все средства неаполитанцев будут считать своими, и притом если признают достойным принять дар, не столько важный и ценный по стоимости своей, сколько по настроению и готовности добровольно приносящих его». Послам выражена была благодарность за подарок и за усердие, а принята была чаша наименьшего веса.

33. В те же самые дни в Риме был схвачен карфагенский лазутчик, скрывавшийся в течение двух лет; ему отрубили обе руки и отпустили; и двадцать пять рабов были распяты на кресте за то, что составили заговор на Марсовом поле; донесшему дана была свобода и двадцать тысяч медных ассов; были отправлены послы и к Филиппу, царю македонскому, с требованием выдачи Деметрия Фарийского, который, потерпев поражение на войне, бежал к нему, а также отправлены были другие послы к лигурийцам, с требованием удовлетворения за то, что они оказали помощь Ганнибалу своими средствами и вспомогательными войсками; вместе с тем они должны были посмотреть на месте, что происходит в области боев и инсубров. Отправлены были послы также в Иллирию, к царю Пинею потребовать дани, срок уплаты которой прошел, или, если он пожелает отсрочки, то взять заложников. Несмотря на то что у римлян лежала на плечах такая страшная война, они до такой степени не упускали из виду заботу обо всех своих интересах на всей земле, даже в самых отдаленных уголках ее! Возникло также религиозное опасение по случаю того, что до сих пор еще не сдан был подряд на постройку храма Согласия, который обещал построить претор Луций Манлий по случаю военного бунта в Галлии два года тому назад; поэтому избранные для этой цели городским претором Марком Эмилием дуумвиры Гай Пупий и Кезон Квинкций Фламинин сдали подряд на постройку храма в Крепости.

Тем же самым претором, по постановлению сената, были отправлены письма консулам – не угодно ли одному из них прибыть в Рим для избрания консулов; при этом он заявлял, что к указанному ими дню он назначит комиции. На это консулы ответили, что без ущерба для государства невозможно удалиться от врага; а потому пусть лучше выборы произведет междуцарь, чем отзывать для этого одного из консулов с места военных действий. Отцы признали более правильным, чтобы консул назначил диктатора для председательствования в комициях; диктатором был назначен Луций Ветурий Филон, избравший начальником конницы Марка Помпония Матона. Так как они были ненадлежаще избраны, то на четырнадцатый день им было приказано сложить с себя должность, и дело дошло до междуцарствия.

34. Консулам была продлена власть на год. Отцы объявили междуцарями Гая Клавдия Центона, сына Аппия, а потом Публия Корнелия Азину. Во время управления последнего состоялись комиции при ожесточенной борьбе патрициев с плебеями. Плебеи стремились возвести в консулы Гая Теренция Варрона, человека их сословия, который угодил им преследованием вельмож и мерами, к каким прибегают демагоги; он прославился тем, что поколебал могущество и диктаторскую власть Фабия, и вообще тем, что возбуждал ненависть к другим; патриции же всеми силами старались воспрепятствовать этому для того, чтобы люди не приучались, преследуя аристократию, достигать равного с ней положения. Народный трибун Квинт Бебий Геренний, родственник Гая Теренция, обвиняя не только сенат, но и авгуров за то, что они помешали диктатору довести комиции до конца, вызывая ненависть к ним, снискивал расположение к своему кандидату, говоря, что знатные люди в течение многих лет искали войны и таким образом привели Ганнибала в Италию; что они же коварным образом затягивают войну, имея возможность сразу покончить ее. В то время как удачная битва, данная Минуцием в отсутствие Фабия, доказала, что войну можно вести успешно, располагая четырьмя легионами, два легиона сперва были брошены на избиение врагу, а затем вырваны из самой резни для того, чтобы получил название отца и патрона тот человек, который сперва помешал римлянам одерживать победы, а потом уже быть побежденными. После того консулы, пользуясь способами Фабия, затягивали войну, хотя могли ее окончить. Между всеми знатными людьми состоялось такое соглашение, что война не кончится прежде, чем будет избран в консулы настоящий плебей, то есть «новый» человек, ибо знатные плебеи уже участвуют в одних и тех же священнодействиях и начали презирать плебеев с того времени, как сами перестали служить предметом презрения для патрициев. Кому не очевидно, что они добивались и стремились довести дело до междуцарствия с той целью, чтобы комиции были во власти патрициев? Этого добивались оба консула, оставаясь при войске; потом, когда для председательства в комициях против их воли был избран диктатор, они добились того, что авгуры признали диктатора ненадлежаще избранным. И вот они имеют междуцарствие; по крайней мере одно консульское место принадлежит плебеям, и народ, свободно располагая им, вручит его тому, кто своевременную победу предпочтет продолжительной власти.

35. Несмотря на то что консульства искали три патриция – Публий Корнелий Меренда, Луций Манлий Вольсон и Марк Эмилий Лепид, и два знатных человека, но по происхождению плебеи – Гай Атилий Серан и Марк Элий Пет, из которых один был понтификом, а другой авгуром, возбужденные речами Геренния плебеи избрали консулом только одного Гая Теренция, так что комиции для выбора его сотоварища были в его руках. Тогда знать, убедившаяся, что в соперниках Теренция мало силы, после продолжительного и упорного отказа склоняет искать консульства Луция Эмилия Павла, врага плебеев, который был консулом вместе с Марком Ливием и вследствие осуждения товарища едва не пострадал и сам[761]761
  …который был консулом вместе с Марком Ливием и вследствие осуждения товарища едва не пострадал и сам. – Консул 220 года до н. э. Марк Ливий был предан суду за неправильный дележ добычи, взятой в войне с Деметрием Фаросским.


[Закрыть]. В ближайший день комиций все те, которые оспаривали консульство у Варрона, отступились, и Луций Эмилий Павел был избран не столько в товарищи, сколько в противники другому консулу. Затем происходили комиции для выбора преторов: были избраны Марк Помпоний Матон и Публий Фурий Фил; Филу досталось по жребию производить суд в городе Риме, а Помпонию – между римскими гражданами и негражданами. Прибавили двух преторов: Марка Клавдия Марцелла для Сицилии и Луция Постумия Альбина – для Галлии. Все они были избраны заочно, и ни одному из них, кроме консула Теренция, не была вручена должность, которой бы он уже раньше не исправлял; при выборе обошли некоторых храбрых и деятельных мужей, потому что признавалось нецелесообразным в такое время поручать кому-либо незнакомую ему должность.

36. Войска также были увеличены, но сколько именно было прибавлено пехоты и конницы, у писателей показания относительно численности и рода войск до такой степени разноречивы, что я не осмеливаюсь принять что-нибудь за вполне достоверное. Одни говорят, что набрано было 10 000 новобранцев в виде подкрепления; другие – что набрали четыре новых легиона, с целью вести войну восьмью легионами; некоторые утверждают, что увеличен был и численный состав пехоты и конницы в легионах, причем к каждому легиону было прибавлено 1000 пехотинцев и 100 всадников, так что каждый легион состоял из 5000 пехотинцев и 300 всадников; союзники должны были доставлять двойное число всадников, а пехоты – одинаковое число с гражданами (в римском лагере во время битвы при Каннах[762]762
  …при Каннах… – Канны находились у Авфида (ныне р. Офанто), на правом берегу близ Адриатического побережья.


[Закрыть] находилось вооруженных сил 87 200 человек). В одном существует полное согласие, что дело велось с большей настойчивостью и стремительностью, чем в прежние годы, потому что диктатор внушил надежду на возможность победить врага.

Впрочем, прежде чем новым легионам двинуться от города, децемвиры получили приказание обратиться к Книгам и справиться с ними, потому что народ был напуган новыми чудесными знамениями: было получено известие, что в одно и то же время в Риме на Авентине и в Ариции прошел каменный дождь, в области сабинян изображения богов покрылись в изобилии кровью, в Цере в теплом источнике потекла холодная как лед вода, и это последнее наводило тем больший ужас, чем чаще повторялось. Да и на улице с арками, находящейся у Марсова поля, несколько человек было насмерть сожжено молнией. По поводу этих знамений были принесены умилостивительные жертвы согласно указанию книг. Из Пестума послы принесли в Рим золотые чаши. Их, как и неаполитанцев, поблагодарили, но золота не приняли.

37. Около того же времени в Остию от Гиерона прибыл флот с обильным провиантом. Введенные в сенат послы сообщили, что весть о гибели консула Гая Фламиния и его войска[763]763
  …о гибели консула Гая Фламиния и его войска… – При Тразименском озере; см. XXII, 3–7.


[Закрыть] чрезвычайно огорчила царя Гиерона, и никакая беда его собственная или его царства не могла его более потрясти. Поэтому, хотя он хорошо знает, что величие римского народа заслуживает чуть ли не большего удивления при несчастии, чем при счастье, однако он послал все, чем обыкновенно добрые и верные союзники помогают в войне; он весьма усердно просит сенаторов не отказываться принять это приношение. Прежде всего, ради благоприятного предзнаменования они приносят золотое изображение Победы, весом в 220 фунтов; пусть сенаторы примут это изображение, владеют им и считают его своей собственностью навсегда. Они привезли еще 300 000 мер пшеницы и 200 000 мер ячменя, чтобы у римлян не было недостатка в провианте, а сколько кроме того еще понадобится, они готовы доставить, куда им прикажут. Они знают, что римский народ пользуется пехотой и конницей только римской и латинской, а в легковооруженных вспомогательных войсках они видели также и иноземцев. Поэтому они прислали 1000 стрелков и пращников – отряд, пригодный против балеарцев и мавров и других племен, сражающихся метательным оружием. К этим дарам они присоединили еще совет, чтобы претор, которому достанется провинция Сицилия, переправил флот в Африку: пусть враг и в своей земле ведет войну и имеет менее возможности подсылать вспомогательные войска Ганнибалу.

Сенат дал царю следующий ответ: «Гиерон – благородный муж и прекрасный союзник, с того момента как он вошел в дружбу с римским народом, беспрерывно соблюдал верность и всегда и везде щедро оказывал помощь Римскому государству. Это приятно римскому народу; как и должно быть. Золота, присланного и другими государствами, римский народ не принял, оценив, однако, доброе расположение; изображение Победы и доброе предзнаменование он принимает и местом для этой богини назначает и посвящает Капитолий, храм Юпитера Всеблагого Всемогущего. Освященная в этой твердыне города Рима, она будет для римского народа благосклонной, милостивой, постоянной и нерушимой.

Пращников и стрелков, а также хлеб передали консулам. К флоту, состоявшему из 50 кораблей[764]764
  К флоту, состоявшему из 50 кораблей… – Число восстановлено на основании XXI, 51 – флот претора Марка Эмилия.


[Закрыть] и находившемуся в Сицилии с пропретором Титом Отацилием, было прибавлено 25 пентер, и Отацилию позволено переправиться в Африку, если он найдет это сообразным с интересами государства.

38. По окончании набора консулы обождали несколько дней, пока придут воины от союзников и от латинов; тогда военные трибуны привели воинов к присяге в том, что они будут собираться по приказанию консулов и без их распоряжения не будут расходиться: никогда прежде этого не делалось, так как до того времени существовала только общая присяга и уже, собравшись по декуриям или по центуриям, воины сами добровольно давали друг другу клятву – всадники по декуриям, а пехотинцы по центуриям – в том, что они не будут уходить ради бегства и из страха и будут покидать строй только для того, чтобы взять оружие или найти его, а ровно для того, чтобы поразить врага или спасти согражданина. Эту клятву, основанную на добровольном и взаимном уговоре между воинами, было поручено принимать трибунам, и она стала узаконенным актом приведения к присяге.

Прежде чем знамена двинулись из города, консулом Варроном было произнесено перед народом много смелых речей; он заявлял, что война, которую знать навела на Италию, останется в недрах государства, если будет побольше полководцев Фабиев, и что он положит ей конец в тот день, когда увидит врага. Его товарищем Павлом накануне выступления из города была произнесена одна речь, скорее правдивая, чем приятная народу; в ней он, нисколько не обижая Варрона, выразил только удивление, каким образом полководец, не зная еще ни своего, ни вражеского войска, ни местоположения, ни природы страны, уже теперь, одетый в одежду мирного гражданина и находясь в городе, знает, что ему надо делать, когда он будет вооружен, и может даже предсказать день, когда он сразится с врагом; он, Павел, не будет преждевременно определять план действий, так как обстоятельства указывают его людям, а не наоборот; он желает, чтобы осторожные и обдуманные действия имели довольно счастливый успех; самонадеянность, помимо того, что она глупа, до сих пор приводила еще и к несчастиям. Этим, само собою, Павел показывал, что он будет предпочитать осторожные планы опрометчивым, а чтобы он тем настойчивее держался этого направления, Квинт Фабий Максим, говорят, обратился к нему, при отъезде его, с следующей речью:

39. «Если бы твой товарищ, Луций Эмилий, был похож на тебя, чего я более желал бы, или, если бы ты был похож на своего товарища, то моя речь была бы излишнею, потому что, с одной стороны, будучи оба благонамеренными, вы и без моей речи все делали бы сообразно с интересами государства и вашей добросовестностью, с другой стороны, будучи оба дурными, вы не обратили бы внимания на мои слова и не приняли бы моих советов; теперь же, когда я понимаю как твоего товарища, так и тебя, то моя речь всецело обращена к тебе, так как я вижу, что ты напрасно будешь благонамеренным человеком и гражданином, если государство в другом консуле будет иметь плохого слугу и если одинаковы будут право и власть для выполнения дурных планов и для выполнения хороших. Ведь ты ошибаешься, Луций Павел, если думаешь, что у тебя меньше борьбы будет с Гаем Теренцием, чем с Ганнибалом; и, пожалуй, тебя ждет большее озлобление со стороны первого твоего противника, чем со стороны второго, врага отечества; с последним тебе придется бороться только в строю, а с этим во всех местах и при всяких обстоятельствах; против Ганнибала и его легионов тебе предстоит сражаться при помощи своих всадников и пехотинцев, а полководец Варрон будет действовать против тебя при помощи твоих же воинов. Даже во избежание дурного предзнаменования для тебя я не желал бы воспоминать о Га е Фламинии; однако он, уже будучи консулом и находясь в провинции, у своего войска, начал неистовствовать; а этот безумствовал прежде, чем стал домогаться консульства, затем в то время, как домогался его, безумствует и теперь, будучи консулом, не видя еще ни лагеря, ни врага. Что, по твоему мнению, станет делать среди вооруженного юношества и там, где за словом тотчас следует дело, тот человек, который уже теперь поднимает такие бури среди мирных граждан, играя сражениями и армиями? И если Варрон тотчас сразится, что он, по его заявлению, и намерен сделать, то или я не знаю военного дела, этого рода войны, этого врага, или явится другое место, которое приобретет еще бóльшую известность нашими поражениями, чем Тразименское озеро.