Текст книги "История Рима от основания Города"

15. После того как собрание было распущено, состоялся совет о том, всеми ли силами осаждать Луцерию или же с одним из войск, во главе с его вождем, сделать нападение на окрестных апулийцев, народ дотоле сомнительного образа мыслей. Выступив с целью обойти Апулию, консул Публий в один поход покорил несколько племен ее силою оружия или принял в союз путем заключения договоров. Осуществились вскоре и надежды Папирия, остававшегося осаждать Луцерию: дело в том, что самниты, стоявшие гарнизоном в Луцерии, будучи побеждены голодом вследствие того, что все пути, по которым подвозился из Самния провиант, были отрезаны, отправили послов к римскому консулу, предлагая ему получить обратно всадников, бывших причиной войны, и снять осаду. Папирий отвечал послам, что им следовало бы спросить у Понтия, сына Геренния, по совету которого они заставили римлян пройти под ярмом, чтó, по его мнению, должны претерпеть побежденные. «Впрочем, – продолжал Папирий, – так как вы предпочли собственному относительно себя решению, чтобы вами распорядились по справедливости враги, я приказываю вам объявить жителям Луцерии следующее: орудие, обоз, вьючный скот и всех неспособных к войне граждан должны они оставить в стенах города, воинов же я, не нанося нового бесчестия, а мстя за нанесенное, заставлю в одних рубашках пройти под ярмом!» Ни на что не последовало отказа: семь тысяч воинов были проведены под ярмом; в Луцерии захвачена громадная добыча, причем были взяты обратно все знамена и оружие, потерянные у Кавдия, и (что превосходило всякую радость) возвращены всадники, которых как заложников за соблюдение мира самниты передали для охраны в Луцерию.

Едва ли есть другая победа римского народа, более известная внезапной переменой обстоятельств, если уж даже вождь самнитов Понтий, сын Геренния, как я нахожу в некоторых летописях, чтобы загладить позор, понесенный консулами вместе с прочими, был проведен под ярмом. Впрочем, не столько я удивляюсь тому обстоятельству, что не разъяснен вопрос, действительно ли неприятельский полководец сдался и был проведен под ярмом. Гораздо удивительнее сомнение в том, совершил ли подвиги у Кавдия, а затем у Луцерии диктатор Луций Корнелий вместе с начальником конницы Луцием Папирием Курсором, и был ли этот единственный мститель за нанесенный римлянам позор почтен триумфом, может быть, самым заслуженным до сего времени после триумфа Фурия Камилла[543]543
  …после триумфа Фурия Камилла… – См. V, 49.


[Закрыть], или же эта честь принадлежит консулам и главным образом Папирию. За этим недоразумением следует другое, а именно: Папирий ли Курсор на ближайших комициях был вместе с Квинтом Авлием Церретином, отправлявшим должность во второй раз, избран консулом в третий раз, удержав за удачу при Луцерии должность и на следующий год, или же избран был Луций Папирий Мугиллан, причем ошибка произошла в прозвищах?

16. Не подлежит сомнению, что уже затем война была доведена до конца консулами. Авлий одним счастливым сражением окончил войну с ферентинцами, принял капитуляцию самого города, куда собралось разбитое войско, и приказал доставить заложников. С одинаковым успехом другой консул вел дело с сатриканцами, которые, будучи римскими гражданами, отпали после кавдинского поражения на сторону самнитов и приняли их гарнизон в свой город. Когда войско было придвинуто к стенам Сатрика, оттуда были отправлены к консулу послы, с целью вымолить себе мир, но получили от него суровый ответ не возвращаться к нему, если не будет перебит или выдан самнитский гарнизон; слова эти напугали колонистов более, чем сама война. Поэтому тотчас же затем послы спросили консула, каким образом, по его мнению, могут они, немногочисленные и слабые, употребить силу против такого могучего и вооруженного гарнизона? Получив приказание просить совета у тех же, по наущению которых они приняли в свой город гарнизон, послы были отпущены и, с трудом добившись у консула позволения посоветоваться об этом деле с сенатом и принести ему ответ, возвратились восвояси.

Сатриканский сенат разделялся на две партии: во главе одной стояли виновники отпадения от римского народа, другая состояла из верных Риму граждан; но и те и другие, с целью снова снискать мир, наперебой старались услужить консулу; одна партия, ввиду того, что гарнизон самнитов вследствие совершенной неподготовленности выдерживать осаду намерен был в следующую ночь выйти из города, сочла достаточным известить консула, в какой час ночи, какими воротами и на какую дорогу выйдет неприятель; другая, против воли которой произошло отпадение на сторону самнитов, в ту же ночь даже отворила консулу ворота и ночью тайно пустила в город вооруженных людей. Таким образом, вследствие двойной измены и гарнизон самнитов был захвачен внезапно, так как в лесистых местах около дороги была устроена засада, и со стороны города, наполненного врагами, поднялся крик; в течение одного часа самниты были перебиты, Сатрик взят, и все очутилось во власти консула. Произведя следствие о том, при чьем содействии произошло отпадение, консул наказал розгами тех, кого нашел виновными, и отрубил им головы и, поставив сильный гарнизон, отнял оружие у сатриканцев.

Затем Папирий Курсор, по свидетельству писателей, которые сообщают, что под его предводительством была вновь взята Луцерия и самниты проведены под ярмом, отправился в Рим праздновать триумф. И действительно, Папирий был человек, без сомнения, достойный всякой воинской славы, отличавшийся не только мощью духа, но и телесной силой; особенно же замечательна была в нем быстрота ног, от которой он и получил свое прозвище[544]544
  …особенно же замечательна была в нем быстрота ног, от которой он и получил свое прозвище. – «Курсор» значит «бегун», «ходок».


[Закрыть]. Говорят, что он побеждал в беге всех своих современников вследствие громадной физической силы или вследствие телесных упражнений, а также он много ел и пил. И ни с кем другим, говорят, военная служба не была тяжелее, как для пехотинца, так и для всадника, потому что сам он не знал усталости. Так, однажды всадники осмелились попросить у него за успешное дело облегчить несколько их труд; на это Папирий ответил: «Для того, чтобы вы не говорили, что я ни в чем не сделал вам облегчения, я позволяю вам, слезая с лошадей, не тереть себе непременно спины руками!» Громадна также была в этом человеке способность повелевать, как союзниками, так и согражданами. Как-то пренестинский претор[545]545
  …пренестинский претор… – Начальник вспомогательных пренестинских когорт в римском войске.


[Закрыть], вследствие робости, слишком медленно вывел своих воинов из резервов в первую линию; Папирий, расхаживая перед своей палаткой, приказал позвать его и велел ликтору приготовить секиру. Ни жив, ни мертв стоял при этих словах пренестинец. «Ну-ка, ликтор, – сказал Папирий, – сруби этот пень, неудобный для гуляющих!» И, напугав претора смертной казнью, Папирий наложил на него один только денежный штраф и отпустил. Без сомнения, даже в те времена, более всех других изобиловавшие людьми доблестными, не было ни одного человека, который бы служил для Римского государства большей опорой, чем Папирий; мало того, в нем видели вождя, равного по мужеству великому Александру и способного противостать ему, если бы тот, покорив Азию, обратил свое оружие на Европу.

17. Можно заметить, что с самого начала этого труда я не имел никакого желания отступать более, чем это позволительно, от порядка событий и вовсе не стремился к тому, чтобы, украшая свой труд введением в него разнообразных предметов, дать таким образом и читателям приятные, как бы состоящие вне связи с текстом, рассказы, и душе своей отдохновение. Несмотря на это, упоминание о таком великом царе и полководце вызывает на свет те, втайне хранимые, размышления, которые часто занимали мой ум: хотелось бы исследовать, какова была бы судьба Римского государства, если бы пришлось воевать с Александром.

Наибольшее значение на войне имеет, по-видимому, многочисленность и доблесть воинов, искусство полководцев и счастье, играющее важную роль во всех человеческих делах, в особенности же в делах, касающихся войны. Если рассмотреть эти условия и каждое порознь, и все вместе, то на основании их легко поручиться за то, что Римское государство, не побежденное другими царями и народами, не было бы побеждено и Александром. Прежде всего, чтобы начать со сравнения полководцев, я со своей стороны не отрицаю того, что Александр был превосходный полководец, но слава его еще более увеличилась от того, что он был один[546]546
  …но слава его еще более увеличилась от того, что он был один… – Как царь, Александр был единственным главой своего войска; не так было в Риме. См. гл. 18.


[Закрыть] и что умер он юношей в момент возрастания своего могущества, еще не изведав немилостей судьбы. Оставляя в стороне других славных царей и вождей, великие примеры человеческих несчастий, что другое, как не долгая жизнь, подвергала превратностям судьбы особенно восхваляемого греками Кира, как недавно Помпея Великого?

Перечислять ли мне римских полководцев, не всех, конечно, и не всех времен, но хотя тех самых, с которыми, как с консулами или диктаторами, пришлось бы воевать Александру, а именно: Марка Валерия Корва, Гая Марция Рутула, Гая Сульпиция, Тита Манлия Торквата, Квинта Публилия Филона, Луция Папирия Курсора, Квинта Фабия Максима, двух Дециев, Луция Волумния и Мания Курия? Непосредственно за ними следуют великие мужи, с которыми пришлось бы иметь дело Александру, если бы он прежде, чем воевать с Римом, начал войну с Карфагеном и в более зрелом возрасте переправился в Италию. Каждого из них природа наделила мужеством и умом такими же точно, как и Александра, и военная дисциплина, передаваемая от одного другому с самого основания города Рима, обратилась как бы в науку, определяемую постоянными правилами. Так вели войны цари, так вели их потом изгнавшие царей Юнии и Валерии, так затем – Фабии, Квинкции и Корнелии, так, наконец, вел войны Фурий Камилл, которого видели стариком те юноши, которым пришлось бы воевать с Александром. Что же касается личного участия Александра в сражении, обстоятельства, также служащего в достаточной мере основанием его славы, то в этом, разумеется, уступили бы ему, представ в качестве противников на поле битвы, Манлий Торкват или Валерий Корв, которые, прежде чем стать знаменитыми вождями, прославились в качестве простых воинов?! Уступили бы ему Деции, которые, обрекши себя на смерть, кидались на врага?! Уступил ли бы Папирий Курсор, обладавший замечательной физической силой и такой же твердостью духа?! Благоразумие одного юноши[547]547
  …одного юноши… – Т. е. Александра.


[Закрыть] могло бы восторжествовать, чтобы не называть отдельных личностей, над тем римским сенатом, надлежащее представление о котором усвоил себе только тот[548]548
  …усвоил себе только тот… – Это был некто Кинеас, родом из Фессалии, состоявший на службе у Пирра Эпирского. Во время воины Пирра с римлянами, а именно, после победы, одержанной при Гераклее, Кинеаса отправили в Рим с предложением мира; однако римский сенат отверг предложение царя, а Кинеасу велел немедленно выехать из Рима. И, прибыв к Пирру, Кинеас сообщил, что сенат показался ему как бы собранием царей. – Примеч. ред.


[Закрыть], кто сказал, что сенат состоит из царей?! Впрочем, опасность заключалась, вероятно, в том, что Александр искуснее, чем кто-либо из названных мною, изберет место для лагеря, примет лучшие меры к доставке провианта, искуснее предостережется от засады, улучит более удобное время для битвы, лучше построит войско в боевой порядок и подкрепит его резервами?! Нет, Александр сказал бы, что имеет дело не с Дарием! [549]549
  …не с Дарием! – Дарий III, разбитый Александром при Арбелах в 331 году до н. э.


[Закрыть] Тот тащил за собой толпу женщин и евнухов, утопал в пурпуре и золоте, обремененный внешними атрибутами своего счастья, и Александр вернее захватил его как добычу, чем победил как врага, не пролив капли крови, только удачно взяв на себя смелость презреть пустой призрак его величия! Если бы увидел Александр ущелья Апулии и горы Лукании, где еще свежи следы его семейного несчастья, так как там погиб недавно дядя его Александр[550]550
  …погиб недавно дядя его Александр… – См. VIII, 24.


[Закрыть], царь Эпира, то вид Италии показался бы ему далеко не таким, каков был вид Индии, по которой он пошел с пьяным войском, с музыкой и пляскою.

18. Притом, говоря об Александре, мы имеем в виду то время, когда он еще не был опьянен счастьем, переносить которое он был менее способен, чем кто-либо другой. Если же судить о нем по характеру его нового положения и по новому, так сказать, образу мыслей, который он воспринял после побед, то станет ясным, что он явился бы в Италию более похожим на Дария, чем на Александра, и привел бы войско, забывшее о Македонии и уже перенявшее персидские нравы[551]551
  …забывшее о Македонии и уже перенявшее персидские нравы. – Ти т Ливий имел в виду стремление Александра сблизить македонян с покоренными им народами, Запад с Востоком.


[Закрыть]. Говоря о таком великом царе, прискорбно вспоминать о кичливой перемене в его одежде, о требованиях рабского себе почтения с земными поклонами, тяжелых для македонян даже в том случае, если бы они были побеждены, тем более тяжелых для них как победителей; о гнусных казнях[552]552
  …о гнусных казнях… – Стремление Александра сблизить Запад с Востоком вооружило против него македонян: они тяготились тем, что персы были поставлены наравне с ними, возмущались азиатской роскошью, которой окружил себя Александр, и его пристрастием к персидским обычаям. Негодование дошло до того, что против Александра был составлен заговор в среде приближенных; к числу заговорщиков принадлежал между прочими и военачальник Филот с отцом своим, престарелым Парменионом; заговор этот раскрыли, заговорщиков подвергли пыткам, а затем казнили. Эти-то казни, вероятно, и имел в виду Тит Ливий.


[Закрыть], об убийствах друзей во время попоек и пиров[553]553
  …об убийствах друзей во время попоек и пиров… – Здесь имеется в виду убийство Александром во время пирушки его друга Клита, спасшего некогда царю жизнь.


[Закрыть] и о тщетных стараниях придумать себе родословное древо[554]554
  …о тщетных стараниях придумать себе родословное древо. – Александр старался доказать свое происхождение от Зевса (Юпитера).


[Закрыть]. Что, если бы страсть к вину день ото дня становилась все сильнее и сильнее, если бы гнев – грозный и пламенный (говорю только о том, в чем согласны между собою писатели) – увеличивался со дня на день? Неужели можем мы признать это совершенно безвредным для доблести полководца?

Но, может быть, как утверждают обыкновенно наиболее легкомысленные из греков, превозносящие похвалами с целью умалить славу римлян даже парфян[555]555
  …превозносящие похвалами с целью умалить славу римлян даже парфян… – Парфяне жили в местности, лежащей к югу от берегов Каспийского моря; они вели с римлянами ожесточенные войны, иногда кончавшиеся не в пользу Рима. Особенно жестокое поражение в войне с парфянами потерпел Красс (53 г. до н. э.), а затем Антоний (36 г. до н. э.).


[Закрыть], опасность состояла в том, что римский народ не мог бы устоять против величия самогó имени Александра (который, полагаю, не был известен римлянам даже по слуху) и что из такого множества знатнейших римлян никто не произнес бы свободно слова, против которого дерзнули (памятником этого служат речи) свободно говорить в Афинах[556]556
  …дерзнули (памятником этого служат речи) свободно говорить в Афинах… – Здесь имеются в виду знаменитые ораторы Греции, Демосфен (385/4-322 до н. э.), всю свою жизнь посвятивший борьбе с Македонией, Ликург и др.


[Закрыть], государстве, сокрушенном македонским оружием, видевшем в то время перед собою дымящиеся развалины Фив.

Представляйте себе какое угодно величие человека, все же величие это будет величием одного человека, приобретенным немного более чем десятилетним счастьем. Те, которые превозносят это величие на том основании, что римский народ-де, хотя и не был побежден ни в одной войне, однако терпел неудачи во многих сражениях, а у Александра все битвы кончались счастливо, – такие люди не понимают, что сравнивают подвиги человека, и притом юноши, с подвигами народа, ведущего войны уже восьмисотый год. Можем ли мы удивляться тому, что, тогда как с нашей стороны считается больше веков, чем с его – годов, судьба в такой долгий промежуток менялась чаще, чем в течение тринадцати лет? Почему не сравнивать человека с человеком, вождя с вождем, счастье со счастьем? Скольких вождей римских я могу назвать, для которых судьба битвы никогда не была неблагоприятной! Можно просмотреть в летописях и списках должностных лиц страницы консулов и диктаторов, доблесть и счастье которых ни разу не подало римскому народу повода к неудовольствию, и они заслуживают тем большего удивления, сравнительно с Александром или каким-нибудь другим царем, что некоторые из них отправляли должность диктатора по десять или двадцать дней, и никто не отправлял должности консула более года! Наборы встречали препятствие со стороны народных трибунов; на войну эти вожди шли позже, чем следовало, раньше времени отзываемы были для созыва комиций; во время самого разгара войн кончался год, то необдуманность, то превратный образ мыслей сотоварища служили препятствием или приносили вред; принимали должность после неудач предшественника; войско они получали или состоявшее из рекрутов, или испорченное дурною дисциплиною. А цари, клянусь Геркулесом, не только свободны от всяких препятствий, но, будучи господами положения и времени, всем управляют по своей воле, а не следуют советам других. Итак, непобедимый Александр воевал бы с непобедимыми вождями и поставил бы на карту одинаковые шансы на успех; мало того, он подвергся бы тем большей опасности, что македоняне имели одного Александра, не только подверженного многим случайностям, но даже и подвергавшего им себя, а римлян, равных Александру и по славе, и по величине подвигов, было много, и из них каждый мог, повинуясь велению своей судьбы, жить и умереть без опасности для государства.

19. Остается сравнить боевые силы обеих сторон по числу и роду войск или по количеству вспомогательных сил. При переписях того времени в цензорские списки вносилось по двести пятьдесят тысяч человек. Стало быть, в случае отпадения всех латинских союзников из одних почти городских рекрутов набиралось десять легионов[557]557
  …набиралось десять легионов… – Легион состоял первоначально из 3000 человек пехоты и 300 всадников, впоследствии же из 4200–6000 человек.


[Закрыть]; в те годы часто по четыре и по пяти армий вели войны в Этрурии, Умбрии, где к нашим врагам присоединялись и галлы, в Самнии и в земле луканцев. Далее весь Лаций с сабинянами, вольсками и эквами, со всей Кампанией, частью Умбрии и Этрурии, с пиценами, марсами, пелигнами, вестинами и апулийцами, и также весь населенный греками берег Нижнего моря от Фурий до Неаполя и Кум и далее от Антия и Остии до земли самнитов Александр нашел бы или мощными союзниками римлян, или их врагами, обессиленными уже войною. Сам он переправился бы через море с македонскими ветеранами, числом не более 30 000 человек, и с 4000 всадников, преимущественно фессалийских; ибо это составляло ядро его войска. Если же бы он присоединил к себе персов, индийцев и другие народы, то в лице их он повлек бы за собою скорее помеху, чем помощь. Прибавь сюда еще и то, что у римлян рекруты для пополнения войска были дома, под рукою, а у Александра, так как ему пришлось бы воевать в чужой земле, войско (что потом и случилось с Ганнибалом) пришло бы в упадок. Оружием у македонян служил круглый щит и длинное македонское копье, а у римлян – продолговатый щит, более прикрывавший тело, и дротик, – оружие, действующее при ударе и бросании гораздо сильнее копья. Воины тех и других сражались стойко, не разбивая рядов; но фаланга македонян была неподвижна и однородна, а римская боевая линия была более разнообразна и состояла из большого числа частей; ее легко было разъединить, где это было нужно, и соединить вновь. Наконец, кто мог сравняться с римским воином в работе, кто был более его способен к перенесению трудов? Будучи побежден в одном сражении, Александр проиграл бы войну! А какая битва была бы в состоянии сокрушить римлян, которых не сокрушили ни Кавдий, ни Канны. Да, не один раз, даже в случае удачного начала предприятия, пришлось бы Александру вспомнить о персах, индийцах и неспособных к войне народах Азии и сказать, что до той поры он воевал с женщинами! Последнее, как говорят, высказал пораженный смертельной раной Александр, царь Эпира, сравнивая судьбу войн, веденных этим самым юношей в Азии, с судьбою его собственных войн.

Я же, со своей стороны, припоминая, что в Первую Пуническую войну борьба с карфагенянами на море продолжалась двадцать четыре года[558]558
  …продолжалась двадцать четыре года… – Первая Пуническая война продолжалась с 264 по 241 год до н. э.


[Закрыть], думаю, что жизни Александра едва хватило бы для одной войны. И, может быть, он был бы подавлен одновременно войной с римлянами и с карфагенянами, так как, с одной стороны, Карфагенское государство было связано с Римским старинными союзами[559]559
  … Карфагенское государство было связано с Римским старинными союзами… – См. VII, 27. Здесь в изложении Тита Ливия в первый раз появляется договор Рима с Карфагеном о «дружбе и союзе», заключенный в 348 году до н. э. – Примеч. ред.


[Закрыть], с другой стороны, одинаковый страх поднял бы против общего врага два государства, могущественнейших по силе вооружения и по числу людей. Хотя и не в то время, когда вождем был Александр, и уже в период упадка Македонии, но римляне изведали борьбу с македонянами, в войне против Антиоха, Филиппа и Персея[560]560
  …в войне против Антиоха, Филиппа и Персея… – Антиох III Великий был разбит римлянами при Магнесии (в Лидии, близ Смирны) в 190 году до н. э., Филипп V Македонский – при Киноскефалах (в Фессалии) в 197 году до н. э. и Персей, сын Филиппа V, при Пидне (в Македонии) – в 168 году до н. э.


[Закрыть], не только не потерпев при этом ни одного поражения, но даже без риска со своей стороны.

Станем судить без предубеждения и забудем о междоусобных войнах! Никогда мы не уступим ни конному, ни пешему врагу, ни в открытом бою, ни на месте, представляющем одинаковые условия для нас и для врагов наших, в особенности же на позиции, выгодной для нас! Обремененный оружием воин может бояться всадника, стрел, непроходимых гор, местностей, недоступных для подвоза провианта; но он прогонял и будет прогонять тысячи войск сильнее, чем войско македонян и Александра, только бы вечно пребывала любовь к тому миру, среди которого мы живем[561]561
  …любовь к тому миру, среди которого мы живем… – Имеется в виду мир, установленный в Риме Августом после битвы при Акции в 31 году до н. э.


[Закрыть], и забота о гражданском согласии.

20. Затем консулами были избраны Марк Фолий Флакцина и Луций Плавтий Венокс. В этом году [318–317 гг.] прибыли от многих самнитских народов послы ходатайствовать о возобновлении союзного договора; повергшись ниц на землю, они тронули сенаторов, и им приказано было обратиться к народу; но здесь их просьбы далеко не имели такого успеха. Итак, в союзном договоре им было отказано, но они вымолили себе двухлетнее перемирие, после того как в течение нескольких дней одолевали своими просьбами отдельных лиц. Также и жители городов Теана и Канузия в Апулии, доведенные до крайности опустошениями, дали заложников консулу Луцию Плавтию и сдались Риму.

В том же году впервые в Капую стали выбирать префектов, после того как претор Луций Фурий дал им законы: о том и другом[562]562
  …после того как претор Луций Фурий дал им законы: о том и другом… – Т. е. о назначении префекта и издании законов; последнее состояло в исправлении, сообразно с современными обстоятельствами, прежнего законодательства Капуи.


[Закрыть] как о спасительном средстве просили сами жители Капуи, так как дела их вследствие внутренних раздоров были в расстройстве. Тогда же в Риме прибавлены две трибы: Уфентинская и Фалернская[563]563
  …две трибы: Уфентинская и Фалернская. – Название «Уфентинская» (Ufentina) триба получила от реки Ufens в Лации. Фалерн – город в Кампании, откуда и название Falerna.


[Закрыть]. Вследствие шаткости положения дел в Апулии и театы[564]564
  …и театы… – Театы, иначе обыкновенно называемые «теаны», – жители города Teanum (Teate) в Апулии.


[Закрыть] апулийские явились к вновь избранным консулам, Гаю Юнию Бубульку и Квинту Эмилию Барбуле, с просьбой о заключении союзного договора, и поручились за соблюдение по всей Апулии мира с римским народом. Благодаря этому смелому обещанию они достигли заключения союзного договора, однако не равного, а на условии подчинения римскому народу. После покорения Апулии – ибо Юний овладел также и сильно укрепленным городом Форентом – поход был продолжен далее, в Луканию; здесь благодаря неожиданному прибытию консула Эмилия взят приступом город Нерул; когда между союзниками распространился слух о том, что благодаря римским распорядкам дела Капуи приобрели устойчивость, то и для антийцев, которые тоже жаловались на то, что они живут без определенных законов и начальства, сенат поручил составить законы патронам каждой колонии[565]565
  …патронам каждой колонии. – Покоренные города и провинции отдавались под защиту и покровительство знатных фамилий в Риме; последние в этом случае назывались их патронами.


[Закрыть]. И не только римское оружие, но и законы римские в отдаленных пределах являли свою мощь и силу.

21. В конце года [316 г.] консулы Гай Юний Бубульк и Квинт Эмилий Барбула передали легионы не избранным ими консулам, Спурию Навтию и Марку Попилию, а диктатору Луцию Эмилию. Последний, приступив вместе с начальником конницы Луцием Фульвием к осаде Сатикулы, тем подал самнитам повод возобновить военные действия. Теперь римлянам грозила опасность с двух сторон: с одной стороны самниты, чтобы освободить от осады своих союзников, собрали большое войско и расположились станом неподалеку от римского лагеря; с другой – жители Сатикулы, отворив внезапно ворота, с сильным шумом бросились на римские аванпосты. Затем и те и другие, надеясь более на постороннюю помощь, чем на свои собственные силы, тотчас начали сражение и по правилам стали теснить римлян; но, хотя сражение и происходило на два фронта, однако диктатор обезопасил боевую линию с той и другой стороны, – избрав такое место, что неприятелю трудно было обойти его, и сделав свой фронт двусторонним. Однако с большим ожесточением он ударил на тех, которые сделали вылазку, и без больших усилий прогнал их внутрь стен; затем он обратил все войско на самнитов; сражение здесь было более упорное; победа, насколько она запоздала, настолько же была несомненна и решительна; разбитые и прогнанные в лагерь, самниты ночью затушили сторожевые огни и втихомолку ушли: потеряв надежду спасти Сатикулу, они сами осадили союзную с Римом Плистику, чтобы отплатить врагу такою же неприятностью.

22. По окончании года [315 г.] войну продолжал диктатор Квинт Фабий. Новые консулы[566]566
  Новые консулы… – Имеются в виду Луций Папирий Курсор и Квинт Публилий Филон. Тот и другой были выбраны консулами в четвертый раз.


[Закрыть], как и прежние, оставались в Риме; Фабий же, чтобы принять войско от Эмилия, прибыл с дополнительным отрядом к Сатикуле, так как и самниты не остались у Плистики, но, вызвав из отечества новые войска и надеясь на свою многочисленность, стали лагерем на том же самом месте, где стояли раньше[567]567
  …где стояли раньше… – Т. е. около Сатикулы. См. гл. 21.


[Закрыть]; здесь они вызывали римлян на сражение, пытаясь отвлечь их таким образом от осады. Тем бóльшие усилия направил диктатор на неприятельские стены и все военные действия сосредоточивал исключительно на штурме города; против же самнитов он принял меньшие меры предосторожности, расставив с их стороны только пикеты, с целью предотвратить нападение на лагерь. Тем смелее подъезжали самниты к валу и не давали римлянам покоя.

Когда неприятель был уже почти в воротах лагеря, начальник конницы Квинт Авлий Церретан, не спросясь диктатора, с большим шумом выехал из лагеря со всеми отрядами конницы и отбросил неприятеля. Тут в битве, по самому ее характеру отнюдь не упорной, судьба явила свое могущество тем, что причиняла с той и другой стороны страшный урон и самим вождям ниспослала славную смерть. Полководец самнитов, негодуя на то, что его разбили и обратили в бегство оттуда, куда он так смело подскакал, упрашивая и убеждая всадников, первый возобновил сражение; на него-то в тот момент, когда он, выделяясь из толпы своих, побуждал их к битве, бросился с копьем, готовым поразить, римский начальник конницы и так сильно пришпорил своего коня, что одним ударом замертво сбросил самнитского вождя с лошади. Но вследствие гибели вождя толпа воинов не смутилась, как это обыкновенно бывает, а только еще более ожесточилась: все окружавшие вождя стали бросать стрелы в Авлия, неосторожно заехавшего в ряды неприятелей. Но особенную честь отмстить за самнитского полководца боги предоставили его брату: полный печали и гнева, он стащил с коня победоносного начальника конницы и умертвил его. Даже тело Авлия, павшего среди неприятельских рядов, едва не досталось в руки самнитов; но римляне тотчас спешились; то же самое принуждены были сделать и самниты, и внезапно образовавшиеся боевые колонны завязали около тел вождей пешее сражение, в котором римляне бесспорно стоят выше самнитов: отбив тело Авлия, победители с радостью, к которой примешивалось чувство горести, отнесли его в лагерь. Потеряв вождя и испытав свои силы в конном сражении, самниты покинули Сатикулу, защиту которой считали бесполезной, и возвратились к осаде Плистики; в течение немногих дней римляне овладели Сатикулой, которая сдалась им, а самниты штурмом взяли Плистику.

23. Затем театр военных действий был перенесен в другое место: из Самния и Апулии легионы были переведены к Соре, так как жители ее, перебив римских колонистов, отпали на сторону самнитов. Римское войско раньше самнитов большими переходами достигло Соры, с целью отмстить за убийство сограждан и возвратить под свою власть колонию; но так как разведчики, рассеянные по дорогам, один за другим приносили известия о том, что легионы самнитов следуют за ним и находятся уже невдалеке, то римляне двинулись навстречу неприятелям, и у Лавтул произошло нерешительное сражение; ни поражения, ни бегства с которой-либо стороны не было, а ночь разняла сражающихся, оставив их в неведении насчет того, побеждены они или победили. У некоторых писателей я нахожу известие, что битва эта была неблагоприятна для римлян и что в ней пал начальник конницы Квинт Авлий.

Назначенный на место Авлия начальник конницы Гай Фабий прибыл из Рима с новым войском и, спросив диктатора через посланных вперед глашатаев о том, где ему остановиться, когда и с какой стороны напасть на врагов, остановился в потаенном месте, подробно осведомившись насчет того, как ему нужно было поступать в каждом данном случае. В продолжение нескольких дней после битвы диктатор держал своих за валом, имея вид скорее осажденного, чем осаждающего; затем внезапно дал знак к битве. Считая более полезным для воспламенения мужества храбрецов сознание того, что для каждого из них не осталось никакой надежды на что-либо другое, кроме как на самого себя, он скрыл от воинов прибытие начальника конницы и нового войска и, как будто бы все спасение их заключалось только в вылазке, сказал им: «Воины! Мы захвачены в тесном месте, и нет нам никакой другой дороги, кроме той, которую мы проложим себе победой! Место стоянки нашей достаточно безопасно благодаря своим укреплениям; но в то же самое время оно внушает опасения вследствие недостатка провианта, так как, с одной стороны, все земли кругом, откуда можно было бы подвозить съестные припасы, отложились от нас, а с другой – если бы люди и желали помочь нам, то местность неудобна для этого. Поэтому я не стану обольщать вас тем, что оставлю здесь лагерь, в который вы могли бы, как накануне, укрыться в случае, если победа будет не в ваших руках. Воины должны служить защитою укреплениям, а не укрепления воинам! Пусть владеют лагерем и укрываются в нем те, которым нужно затягивать войну, мы же отнимем у себя возможность искать защиты во всем другом, кроме победы! Несите знамена на врага! Как только войско выйдет за вал, те, кому это приказано, зажгут лагерь. Ваши потери, воины, пополнятся добычею со всех отложившихся от нас окрестных народов!» Воспламененные речью диктатора, ясно указывавшей на крайне критическое положение, воины выступили против врагов; немало возбуждал их и самый вид пылающего сзади их лагеря (хотя огонь, согласно приказанию диктатора, был подложен только к ближайшим к ним частям его). Поэтому они бросились, как безумные, и при первом же натиске привели в беспорядок знамена неприятелей, а начальник конницы, увидав издали пылающий лагерь (это был условный знак), вовремя напал на неприятелей с тыла; таким образом, самниты были окружены и бросились бежать врассыпную, каждый куда мог; громадная масса их под влиянием страха столпилась в кучу и, мешая, вследствие скученности, сама себе, была окружена и перебита. Лагерь неприятельский был взят и разграблен, а войско, обремененное взятою в нем добычею, диктатор отвел обратно в римский лагерь; далеко не так воины радовались победе, как тому, что, кроме небольшой части лагеря, уничтоженной пожаром, все остальное нашли они, вопреки ожиданию, невредимым.

24. Затем войско возвратилось к Соре. Новые консулы, Марк Петелий и Гай Сульпиций, приняли войско от диктатора Фабия, распустили большую часть ветеранов, а для пополнения войск привели новые когорты. Но ввиду неприступности местоположения города нельзя было составить строго определенного плана нападения, и победа или должна была затянуться, или же, в случае ее ускорения, представлялась сопряженной с опасностью[568]568
  …победа или должна была затянуться, или же, в случае ее ускорения, представлялась сопряженной с опасностью. – Т. е. положение города было таково, что его можно было взять или долговременной осадой, или штурмом.


[Закрыть]. В это время перебежчик из Соры, тайно уйдя из города, добрался до римских аванпостов и приказал немедленно вести себя к консулам; будучи приведен к ним, он обещал передать им город. Затем на вопрос, каким образом он сделает это, дал, по-видимому, небезосновательные объяснения и тем побудил отодвинуть почти соединенный с городскими стенами римский лагерь на шесть тысяч шагов от города, ибо в таком случае, говорил он, дневные караулы и ночные пикеты будут с меньшей бдительностью охранять город. А сам он в следующую затем ночь, приказав когортам засесть в перелесках под городом, повел с собою десять отборных воинов по крутым и почти непроходимым местам в крепость, куда снес заранее большее количество метательных копий, чем того требовало число воинов. К тому же там были камни, и случайно лежавшие, как это обыкновенно бывает в местах каменистых, и нарочно снесенные сюда горожанами, чтобы этим еще более обезопасить это место.