Текст книги "История Рима от основания Города"

39. Около этого времени и Луций Корнелий, посланный сенатом уладить спор между царями Антиохом и Птолемеем, остановился в Селимбрии, а некоторые из десяти уполномоченных направились в Лисимахию: Публий Лентул – из Баргилий, а Публий Вилий и Луций Теренций – с Фасоса. Туда же сошлись и Луций Корнелий из Селимбрии и немного дней спустя – царь Антиох из Фракии. Первая встреча с уполномоченными и последовавшее затем приглашение их было предупредительно и любезно, но как только уполномоченные стали говорить о поручениях и о современном положении Азии, явилось раздражение. Римляне не скрывали, что все действия Антиоха со времени отплытия его флота из Сирии не нравятся сенату, и считали справедливым, чтобы Птолемею были возвращены все государства, которые раньше принадлежали ему; ибо, говорили они, что касается тех государств, которыми прежде владел Филипп и которые захватил Антиох, воспользовавшись случаем, когда Филипп отвлечен был войной с римлянами, то это уже никоим образом не может быть терпимо, чтобы римляне выносили на своих плечах в продолжение стольких лет такие великие труды и опасности на суше и на море, а Антиох пожал плоды войны. Но положим, что прибытие его в Азию могло быть оставлено без внимания римлянами, как нисколько их не касающееся; что же сказать о том, что он перешел уже со всеми морскими и сухопутными войсками даже в Европу? Далеко ли это до открытого объявления войны римлянам? Он, конечно, будет отказываться от этого, даже если перейдет в Италию, но римляне не будут ждать, чтобы он мог это сделать.

40. На это Антиох сказал, что ему удивительно, как это римляне так старательно исследуют, что дóлжно делать царю Антиоху и до каких границ ему следовало доходить на суше и на море, а сами не думают, что Азия нисколько не касается их и что им настолько же не следует заниматься тем, что делает он в Азии, как и ему, что делает римский народ в Италии. Что касается Птолемея, на отнятие областей которого они жалуются, то он с Птолемеем состоит в дружбе, а вскоре собирается еще породниться. Даже из несчастья Филиппа он не добивался извлечь какие-либо выгоды и не переправлялся в Европу против римлян: но все, что некогда составляло царство Лисимаха, а после победы над ним сделалось по праву войны собственностью Селевка, – все это он, Антиох, считает подчиненным своей власти. В то время как его предки были заняты другими заботами, сначала Птолемей, затем Филипп овладели некоторыми из этих областей, чтобы воспользоваться чужою собственностью. Кто станет сомневаться, что Херсонес по крайней мере и ближайшие местности Фракии, находящиеся около Лисимахии, принадлежали Лисимаху? Он явился восстановить над этими областями старинное право и вновь основывает Лисимахию, чтобы сын его Селевк имел тут свою резиденцию.

41. Во время этих пререканий, продолжавшихся несколько дней, без всякого определенного источника распространился слух о смерти царя Птолемея и сделал пререкания бесконечными. Та и другая сторона скрывала, что она знает слух: Луций Корнелий, на которого было возложено посольство к двум царям – Антиоху и Птолемею, добивался улучить немного времени для свидания с Птолемеем, чтобы прийти в Египет раньше, чем произойдет какое-нибудь волнение при новом владетеле царства, Антиох же полагал, что Египет будет принадлежать ему, если он в то время займет его; итак, отпустив римлян и оставив сына Селевка с сухопутными войсками для восстановления Лисимахии, как постановил раньше, Антиох со всем флотом поплыл в Эфес. Отправив к Квинкцию послов вести переговоры о союзе, чтобы уверить, что он не затевает ничего нового, сам он мимо берегов Азии приплыл в Ликию. Узнав в Патарах, что Птолемей жив, он, конечно, оставил намерение плыть в Египет, но направился к Кипру, и когда обогнул мыс Хелидоний, то возмущением гребцов ненадолго был задержан в Памфилии около реки Эвримедонт. На пути оттуда к так называемым источникам реки Сара он был застигнут страшной бурей и чуть не потонул со всем флотом: много кораблей было сломано, много выброшено на берег, а многие были поглощены морем, так что ни один человек не выплыл на берег. Там погибло большое количество людей не только из гребцов и неизвестных простых воинов, но даже из знаменитых царских друзей. Собрав остатки после кораблекрушения, так как было уже не до того, чтобы нападать на Кипр, он возвратился в Селевкию с меньшим войском, чем отправился. Приказав там вытащить на сушу корабли, ибо уже и зима наступала, сам он удалился на зимние квартиры в Антиохию. В таком положении были дела царей.

42. В этом году в Риме в первый раз были избраны триумвиры-эпулоны[1048]1048
  …были избраны триумвиры-эпулоны… – С увеличением числа священнодействий понтифики решили назначить триумвиров, которые имели право назначать пир в честь Юпитера и других богов.


[Закрыть]; выбраны были народный трибун Гай Лициний Лукулл, который предложил закон об их избрании, Публий Манлий и Публий Порций Лека. Этим триумвирам так же, как и понификам, было предоставлено законом право носить тогу-претексту. В том году у городских квесторов Квинта Фабия Лабеона и Луция Аврелия был большой спор со всеми жрецами. Нужны были деньги, потому что решено было уплатить частным лицам последнюю часть средств, данных на войну[1049]1049
  …решено было уплатить частным лицам последнюю часть средств, данных на войну. – См. XXXI, 13.


[Закрыть]. Квесторы стали требовать с авгуров и понтификов налог, которого они не вносили в продолжение войны. Напрасно жрецы обращались к народным трибунам: с них был истребован налог за все годы, в продолжение которых они не вносили его. В том же году [196 г.] умерли два понтифика и на их место были избраны новые: консул Марк Марцелл на место Гая Семпрония Тудитана, умершего претором в Испании, и Луций Валерий Флакк вместо Марка Корнелия Цетега. Умер и авгур Квинт Фабий Максим очень молодым, не успев получить никакой должности; на место его в том году авгур не был избран.

Затем консул Марк Марцелл председательствовал в консульских комициях; были выбраны консулами Луций Валерий Флакк и Марк Порций Катон. Затем были избраны в преторы: Гней Манлий Вульсон, Аппий Клавдий Нерон, Публий Порций Лека, Га й Фабриций Лусцин, Гай Атиний Лабеон и Публий Манлий.

В том году курульные эдилы Марк Фульвий Нобилиор и Гай Фламиний продали народу миллион мер пшеницы по два асса за меру. Это количество пшеницы было привезено в Рим сицилийцами в знак уважения к самому Га ю Фламинию и его отцу. Фламиний разделил с товарищем благодарность за эту раздачу. Римские игры и устроены были великолепно, и трижды целиком были повторены. Плебейские эдилы Гней Домиций Агенобарб и Га й Скрибоний Курион привлекли к суду народа многих откупщиков общественных пастбищ: трое из них были осуждены; на штрафные деньги, полученные с них, эдилы построили храм на острове Фавна. Плебейские игры повторены были в течение двух дней, и по случаю игр было устроено пиршество.

43. Консулы Луций Валерий Флакк и Марк Порций Катон в мартовские иды, день вступления в должность [195 г.], сделали в сенате доклад о провинциях. Так как в Испании готовилась такая война, что нужен был и вождь-консул, и консульское войско, то сенаторы решили, чтобы консулы или путем соглашения, или посредством жребия разделили между собой Ближнюю Испанию и Италию. Кому достанется провинция Испания, тот должен взять с собой два легиона, 15 000 союзников латинского племени, 800 всадников и 20 военных кораблей; другой консул должен набрать два легиона; их-де достаточно для занятия Галлии, так как мужество бойев и инсубров сокрушено в предшествующем году. Катон получил по жребию Испанию, Валерий – Италию. Затем преторы делили между собой провинции по жребию: Гаю Фабрицию Лусцину досталась городская претура, Гаю Атинию Лабеону – судопроизводство между гражданами и чужеземцами; Гнею Манлию Вульсону – Сицилия, Аппию Клавдию Нерону – Дальняя Испания, Публию Порцию Леке – Пиза, чтобы он был в тылу у лигурийцев; Публий Манлий был назначен в помощники консулу в Ближнюю Испанию. Так как были подозрительны не только Антиох и этолийцы, но уже и Набис, лакедемонский тиран, то Титу Квинкцию была продлена власть еще на год и приказано иметь два легиона. Если нужно их сколько-нибудь пополнить, то консулам приказано произвести набор и отправить воинов в Македонию.

Аппию Клавдию, кроме того легиона, которым командовал Фабий, предоставлено было набрать новых 2000 пехотинцев и 200 всадников. Одинаковое число новых пехотинцев и всадников было назначено и в Ближнюю Испанию Публию Манлию и сверх того дан тот же легион, который был под командой у претора Квинта Минуция; и Публию Порцию Леке для Этрурии в окрестности Пизы назначено из галльского войска 10 000 пехотинцев и 500 всадников. В Сардинии продлена власть Титу Семпронию Лонгу.

44. Когда провинции были распределены таким образом, консулы, прежде чем отправиться из города, получили приказание на основании решения понтификов отпраздновать священную весну, которую обещал претор Авл Корнелий Маммула в консульство Гнея Сервилия и Гая Фламиния [217 г.], согласно мнению сената и решению народа. Весна была отпразднована спустя двадцать один год после того, как обещана. В те же дни был избран и посвящен в авгуры Гай Клавдий Пульхр, сын Аппия, на место Квинта Фабия Максима, умершего в прошлом году.

В то время как люди уже вообще удивлялись небрежному отношению к тому, что Испания начала войну, пришло письмо от Квинта Муниция, в котором было сказано, что он, атаковав испанских предводителей Будара и Бесадина у города Турды, счастливо сразился с ними: 12 000 врагов перебито, главнокомандующий Будар взят в плен, прочие разбиты и обращены в бегство. По прочтении этого письма страх перед испанцами, от которых ждали большой войны, уменьшился; все заботы были обращены на царя Антиоха, особенно после прибытия десяти уполномоченных. Изложив сначала, какие переговоры велись с Филиппом и на каких условиях заключен мир, они заявили, что со стороны Антиоха угрожает не менее тяжелая война. Он-де переправился в Европу с огромным флотом и с превосходным сухопутным войском и, если бы его не отвлекла пустая надежда напасть на Египет, явившаяся на основании еще более пустого слуха, то вскоре вся Греция пылала бы войной. Ведь не останутся спокойными и этолийцы, народ по характеру беспокойный и враждебно настроенный против римлян; кроме того, в недрах Греции сидит другое огромное зло – Набис, в настоящее время тиран лакедемонский, а вскоре, если окажется возможным, тиран всей Греции, по жадности и жестокости равный всем прославленным тиранам. Если ему дозволено будет занимать Аргос, который составляет как бы крепость Пелопоннеса, то по уходу римских войск в Италию окажется, что напрасно Греция освобождена от Филиппа, так как она вместо царя, помимо всего прочего, далеко живущего, будет иметь владыкой находящегося в соседстве тирана.

45. Так как эти сообщения делались от таких авторитетных людей, которые притом собрали сведения сами лично, то дело, поскольку оно касается Антиоха, признано было более важным; однако совещание о тиране показалось более спешным, потому что Антиох, по каким бы то ни было причинам, все-таки удалился в Сирию. После долгих споров о том, есть ли уже достаточно оснований объявить войну или предоставить Титу Квинкцию принять относительно лакедемонского Набиса меры, какие он признает полезными для государства, согласились на последнее, полагая, что это дело, будет ли оно ускорено или отложено, не составляет особенной важности для положения всего государства; более-де важно обратить внимание на то, как поступят Ганнибал и карфагеняне, если начнется война с Антиохом.

Люди враждебной Ганнибалу партии неоднократно писали римским сановникам, каждый своему знакомому, что Ганнибал посылал гонцов и письма к Антиоху и что к нему тайно приходили послы от царя; как некоторых зверей не укротить никаким искусством, так необуздан и неукротим дух этого человека. Он-де жалуется, что государство вследствие досуга делается вялым и усыпляется вследствие бездействия, и разбудить его может только звон орудия. Воспоминание о прежней войне, которую и вел, и начал он один, делало эти сообщения вероятными. Сверх того, недавним своим поступком он раздражил многих могущественных людей.

46. В Карфагене в то время господствовало сословие судей[1050]1050
  …в то время господствовало сословие судей… – Имеются в виду так называемые «сто четыре» («Совет ста четырех») – контрольный орган и высшая судебная инстанция в Карфагене, куда избирали по знатности рода.


[Закрыть] особенно потому, что одни и те же лица были бессменными судьями. Имущество, доброе имя и жизнь всех были в их власти. Кто оскорбил одного из этого сословия, тот наживал врагов в лице всего сословия; не было недостатка и в обвинителях, перед раздраженными судьями. Во время такого необузданного их господства (ибо они пользовались чрезмерным могуществом не как равноправные граждане) сделался претором Ганнибал и приказал позвать к нему квестора. Квестор не обратил на его зов никакого внимания: во-первых, он принадлежал к противной партии, во-вторых, он стал уже высокомерен в счет будущего могущества, так как из квесторов он должен был перейти в судьи, могущественнейшее сословие. Но это возмутило Ганнибала, и он послал курьера схватить квестора; когда его привели в народное собрание, он обвинил как его, так и все сословие судей, перед гордостью и могуществом которых бессильны законы и власти. Как только Ганнибал заметил, что речь его выслушивается благосклонно и что гордость судей тяжела и для свободных простолюдинов, он тотчас предложил, и провел закон, чтобы судьи выбирались на один год и чтобы никто не был судьей два года подряд. Но насколько этою мерою он снискал расположение черни, настолько же оскорбил большую часть знати. К этому он прибавил еще другой поступок, которым из-за общественного блага вызвал личную к себе вражду. Государственные подати стали сокращаться, отчасти вследствие небрежности, отчасти потому, что служили предметом добычи и дележа между некоторыми из влиятельной знати и должностными лицами; стало даже недоставать денег, которые вносились ежегодно для уплаты дани римлянам, и частным лицам, по-видимому, угрожал обременительный налог.

47. Осведомившись о количестве морских и сухопутных пошлин, о том, на какой предмет они назначаются, сколько из них поглощают обычные нужды государства, сколько утаивают казнокрады, Ганнибал заявил в народном собрании, что, вытребовав все недоимки, государство, не взыскивая налога с частных лиц, окажется достаточно богатым для уплаты дани римлянам, и исполнил свое обещание.

Тогда те, которые в продолжение нескольких лет питались казнокрадством, как будто у них было отнято имущество, а не исторгнута возможность воровать, в раздражении и гневе стали натравлять на Ганнибала римлян, которые и сами искали предлога обнаружить свою ненависть. Публий Сципион Африканский долгое время сопротивлялся: он находил совсем несообразным с достоинством римского народа подписываться под обвинением, измышленным ненавистниками Ганнибала, вмешиваться государственным авторитетом в дела карфагенских партий и, не довольствуясь победою над Ганнибалом на войне, подобно обвинителям, давать клятву в справедливости клеветы и делать на него донос. Но противники Сципиона добились наконец того, что в Карфаген были отправлены послы обвинить Ганнибала перед карфагенским сенатом в том, что он с царем Антиохом составляет план начать войну. Было отправлено трое послов: Гней Сервилий, Марк Клавдий Марцелл и Квинт Теренций Куллеон. Когда они прибыли в Карфаген, то по совету врагов Ганнибала на вопросы о причине прибытия приказывали говорить, что они прибыли уладить недоразумения, возникшие у карфагенян с царем нумидийским Масиниссой. Вообще этому ответу верили; один Ганнибал не обманулся насчет того, что римляне добираются до него и что с карфагенянами заключен мир под тем условием, чтобы оставалась непримиримая война против него одного. Поэтому он решил уступить обстоятельствам и судьбе и, заранее уже приготовив все для бегства, в тот день намеренно показывался на форум, чтобы отвлечь подозрение, а с наступлением сумерек в платье, присвоенном его званию, вышел к воротам с двумя спутниками, не знавшими о его намерении.

48. Лошади стояли наготове в том месте, где он приказал, и, доехав ночью до Бизакия – так зовут некоторую часть карфагенской области, – на следующий день приехал в свой замок к морю между Ациллой и Тапсом. Там его принял приготовленный и снабженный гребцами корабль. Таким образом Ганнибал удалился из Африки, чаще сожалея о судьбе отечества, чем о своей. В тот же день он приплыл на остров Керкину. Там он нашел в гавани несколько грузовых финикийских кораблей с товарами; когда при выходе его с корабля собралась толпа приветствовать его, он приказал своим говорить, если будут спрашивать, что он отправлен послом в Тир. Однако опасаясь, чтобы какой-нибудь из этих кораблей не отправился ночью в Тапс или Гадрумет и не объявил, что его видели на Керкине, он приказал приготовить жертвоприношение, пригласить капитанов кораблей и купцов и снять с кораблей паруса с реями для того, чтобы устроить на берегу навес для пирующих – в то время была середина лета. Насколько позволяли время и обстоятельства, пир в тот день был приготовлен великолепно и продолжался при обилии вина до поздней ночи. Как только Ганнибал улучил время обмануть тех, кто был в гавани, он снялся с якоря. Прочие, усыпленные вином, пробудились ото сна на другой день с чадом в голове и, помимо того, что было поздно, потратили несколько часов на то, чтобы отнести снасти назад на корабли и приладить их на свое место.

В Карфагене к преддверию покоев Ганнибала сошлась толпа, привыкшая посещать его дом. Как только сделалось известным, что его не видно, толпа искавших главу государства собралась на форум. Одни говорили с ропотом, что он убежал, как было на самом деле, другие – таких было больше, – что он коварно убит римлянами; можно было там видеть разные выражения лиц, как обыкновенно в государстве, раздираемом партиями, когда одни держатся одной стороны, другие – другой. Затем, наконец, пришло известие, что его видели на Керкине.

49. Римские послы заявили в карфагенском сенате: до сведения-де римских сенаторов дошло, что и прежде царь Филипп, подстрекаемый более всех Ганнибалом, начал войну с римлянами, и теперь он посылал гонцов и письма к Антиоху и этолийцам и составлял планы подстрекнуть Карфаген к восстанию; убежал-де он не иначе, как к царю Антиоху, и успокоится только тогда, когда зажжет войну во всем мире. Все это не должно оставаться ему безнаказанным, если карфагеняне желают оправдаться перед римским народом в том, что ни один из упомянутых поступков не совершен ни по их желанию, ни по решению государства. Карфагеняне ответили, что они исполнят все, что римляне сочтут справедливым.

Ганнибал благополучно прибыл в Тир и, как муж славный, был принят со всякого рода почестями основателями Карфагена, своим вторым отечеством. Пробыв там немного дней, он поплыл в Антиохию. Там он узнал, что Антиох уже отправился в Азию, и имел свидание с его сыном, праздновавшим под Дафной[1051]1051
  …под Дафной… – Дафна – предместье Антиохии на Оронте, столицы державы Селевкидов, прославленной храмом Аполлона и священной рощей.


[Закрыть] обычные игры. После ласкового его приема он тотчас отплыл оттуда и догнал царя в Эфесе. Этот все еще колебался и не решался относительно войны с римлянами; но прибытие Ганнибала было очень важным обстоятельством для того, чтобы подстрекнуть его к решению. В то же время и этолийцы отвернулись от союза с римлянами: их послов, требовавших согласно первому договору Фарсал, Левкаду и некоторые другие государства, сенат отослал к Титу Квинкцию.

Книга XXXIV

Споры из-за Оппиева закона (1–8). Катон отправляется в Испанию и прибывает в Эмпории (9). Возвращение в Рим Гельвия из Дальней Испании (10). Илергеты просят помощи у Катона (11–12). Победа Катона у Эмпории (13–16). Усмирение Испании (17–21). Умиротворение Италии (22). Объявление войны Набису (22–24). Мятеж в Аргосе (25). Приготовления римлян и Набиса к войне (26–27). Поражение лакедемонян (28). Взятие римлянами Гития (29). Переговоры Квинкция с Набисом (30–32). Условия мира (33–35). Набис отказывается от них (36–37). Осада Спарты и покорность Набиса (38–40). Освобождение Аргоса (40–41). Выборы на 560 год от основания Рима [194 г. до н. э.] (42). Утвержден мир с Набисом; распределение провинций и армий (43). События в Риме (44–45). Триумф Катона, события в Галлии (46–47). Собрание греков в Коринфе (48–49). Удаление римских гарнизонов из греческих городов (50–51). Возвращение Квинкция в Рим (52). Выведение колонии; события в Риме (53). Выборы на 561 год от основания Рима [193 г. до н. э.] (54). Землетрясения; распределение провинций (55). Волнения в Северной Италии и приготовления римлян к борьбе с ними (56). Сенат утверждает распоряжения Квинкция в Греции; спор с послами Антиоха (57–59). Ганнибал у Антиоха (60). Посол от Ганнибала в Карфагене; спор Масиниссы с карфагенянами (61–62).

1. Среди забот о великих войнах, едва лишь оконченных или еще предстоявших, возникло событие маловажное, но перешедшее вследствие горячности партий в большой спор. Народные трибуны Марк Фунданий и Луций Валерий вошли к народу с предложением об отмене Оппиева закона. Этот закон провел народный трибун Марк Оппий в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония [215 г.], в самый разгар Пунической войны. В силу его ни одна женщина не должна была иметь золота больше полуунции, носить разноцветные платья и ездить в парном экипаже в Риме или в другом городе, или в окрестности их, ближе тысячи шагов; исключение составляли выезды при публичных жертвоприношениях. Народные трибуны Марк и Тит Юнии Бруты защищали Оппиев закон и заявляли, что они не допустят его отмены; много знатных лиц выступало и за закон и против него;

Капитолий наполняли толпы римлян, стоявших также – за и против закона. Ни одну из матрон не могли удержать дома никакой авторитет, ни чувство приличия, ни власть мужей; они занимали все улицы города и входы на форум и умоляли шедших туда мужей, при цветущем положении государства, при увеличивающемся со дня на день всеобщем благосостоянии граждан, позволить и матронам вернуть прежние украшения. Толпа женщин росла с каждым днем; они приходили даже из других городов и торговых мест. Женщины осмеливались уже обращаться к консулам, преторам и другим должностным лицам и упрашивать их. Но совершенно неумолимым оказался для них один из консулов, Марк Порций Катон, который так говорил в защиту отменяемого закона:

2. «Если бы каждый из нас, квириты, взял себе за правило поддерживать свое право и высокое значение мужа в отношении матери семейства, то менее было бы нам хлопот со всеми женщинами; а теперь свобода наша, потерпев поражение дома от женского своеволия, и здесь, на форуме, попирается и втаптывается в грязь, и так как мы не могли справиться каждый с одной только женой, теперь трепещем перед всеми женщинами. Я считал басней и вымыслом, что все мужское поколение с корнем было истреблено на некоем острове вследствие женского заговора[1052]1052
  …все мужское поколение с корнем было истреблено на некоем острове вследствие женского заговора… – На Лемносе, где Гипсипила спасла своего отца Фоанта, царя острова.


[Закрыть]; но от всякого сорта людей грозит опасность, если позволить сходки, собрания и тайные совещания. Я никак не могу решить в своем уме, что хуже – сам ли настоящий случай или пример, который он подает; последнее касается нас, консулов, и прочих начальствующих лиц, а первое более относится к вам, квириты. Ибо вам, которые будете подавать голоса, принадлежит право решить, полезно ли для государства настоящее предложение или нет. А это возмущение женщин, совершилось ли оно само собой или по вашему подстрекательству, Марк Фунданий и Луций Валерий, составляет без сомнения вину должностных лиц, но я не знаю, более ли оно позорно для вас, трибуны, или для консулов. Для вас, если вы довели трибунские мятежи уже до того, что возмущаете женщин; для нас, если приходится принимать законы теперь вследствие удаления женщин, как они приняты были некогда вследствие удаления плебеев[1053]1053
  …некогда вследствие удаления плебеев. – См. II, 32; III, 52 сл.


[Закрыть]. Не без краски в лице недавно пробирался я на форум среди толпы женщин. Если бы чувство уважения перед высоким положением и целомудрием скорее некоторых матрон, чем всех их, не удержало меня, чтобы не казалось, будто они получили порицание от консула, то я сказал бы: “Что это за обычай выбегать на публичное место, толпиться по улицам и обращаться к чужим мужьям? Разве каждая из вас не могла просить об этом же самом своего мужа дома? Или вы любезнее на улице, чем дома, и притом с посторонними мужчинами, чем со своими мужьями? Впрочем, и дома вам неприлично было бы заботиться о том, какие законы здесь предлагаются или отменяются, если бы чувство стыда сдерживало матрон в границах принадлежащего им права”. Наши предки постановили, чтобы ни одно дело, даже частное, женщины не вели без одобрения своего опекуна, чтобы они были во власти родителей, братьев, мужей. А мы, если угодно богам, позволяем им уже браться даже за государственные дела, врываться на форум, на сходки и в народные собрания. В самом деле, что другое делают они теперь на улицах и на перекрестках, как не рекомендуют предложение народных трибунов и не высказываются за отмену другого закона? Дайте волю слабому существу и неукротимому животному и надейтесь, что они сами положат предел своей вольности. Нет, если вы не ограничите их притязаний, то настоящий случай есть самая ничтожная доля того, что женщины неравнодушно сносят, как бремя, наложенное на них или обычаями, или законами. Они желают во всем свободы или, лучше сказать, своеволия, если мы хотим говорить правду. Действительно, чего они не попытаются достичь, если победят в данном случае?

3. Пересмотрите все законы, касающиеся женщин, которыми наши предки ограничили их вольность и подчинили их мужьям; однако вы едва можете сдерживать их, хотя они и связаны всеми этими законами. И теперь, неужели вы думаете, что с женщинами легче будет справиться вам, если вы предоставите им нападать на отдельные постановления, насильственно добиваться прав и равняться наконец с мужьями? Как только они сделаются равными, они тотчас станут выше вас. Но, конечно, они противятся принятию какого-либо нового постановления против них, они добиваются отмены не законного постановления, а несправедливости. Напротив, они требуют, чтобы вы отменили тот закон, который вы приняли и утвердили своим голосованием, который вы испытали на практике и на основании опыта стольких лет убедились в его целесообразности, то есть они требуют, чтобы, уничтожая один закон, вы ослабили прочие. Ни один закон не удовлетворяет вполне всех; вопрос только в том, полезен ли он большинству и в целом. Если закон, вредный какому-нибудь лицу, будет ниспровергаем и уничтожаем, то какая польза будет, чтобы все предлагали законы, которые тотчас же могут быть отменены лицами, против которых они изданы? При всем том я готов выслушать, что за причина, по которой матроны в смятении прибежали в публичное место и едва не врываются на форум и в народное собрание? Для того ли, чтобы были выкуплены у Ганнибала пленные родители, мужья, дети и братья их? Далека от нас и да будет всегда далека такая участь государства! Однако, когда был такой случай, вы отказали благочестивым просьбам их. Но, может быть, не любовь, не беспокойство за своих родных собрало их, а религиозное чувство? Может, они собираются встречать Идейскую Матерь, шествующую из Пессинунта во Фригии. Какой, по крайней мере, благовидный предлог выставляется для женского возмущения? “Чтобы блистать нам золотом и пурпуром, – говорят они, – чтобы разъезжать по городу в колесницах в праздники и в будни, как бы в знак триумфа над побежденным и отмененным законом, захватив и вырвав у вас силою голоса в свою пользу; чтобы не было никакого предела расточительности и роскоши”.

4. Часто вы слышали, как я жаловался на расточительность женщин и мужчин и не только частных, но и должностных лиц, и на то, что государство страдает от двух различных пороков – от алчности и роскоши; словно язвы, ниспровергли они все великие государства. Чем лучше и радостнее становится с каждым днем положение государства, чем более власть наша возрастает и мы уже переходим в Грецию и Азию, страны, переполненные всякими приманками для страстей, и простираем свои руки даже к царским сокровищницам, тем более я боюсь, чтобы все эти предметы скорее не овладели нами, чем мы ими. На беду, поверьте мне, принесены в наш город картины из Сиракуз. Уже слишком многие, слышу я, восхваляют и удивляются художественным произведениям Коринфа и Афин и смеются над глиняными изображениями римских богов на фронтонах храмов. Я предпочитаю этих наших милостивых богов, и такими, надеюсь, они будут, если мы позволим им оставаться на своих местах. На памяти наших отцов[1054]1054
  На памяти наших отцов… – В 280 году до н. э.


[Закрыть] Пирр пытался через посла Кинея прельстить подарками не только мужчин, но и женщин. Оппиев закон не был еще тогда издан для ограничения женской роскоши; однако ни одна женщина не приняла подарков. Какая, думаете вы, была причина этого? Причина была та же самая, по которой предки наши не устанавливали никаких законов на этот счет; не было тогда никакой роскоши, которую бы нужно было сдерживать. Как болезни необходимо должны были стать известны прежде, чем лекарства против них, так страсти возникли прежде, чем законы, имеющие целью положить им предел. Что вызвало Лициниев закон о пятистах югерах[1055]1055
  … Лициниев закон о пятистах югерах… – Второй из законов Лициния – Секстия запрещал иметь во владении свыше 500 югеров земли.


[Закрыть], как не сильная страсть увеличивать размеры своих полей? Что вызвало Цинциев закон о дарах и подарках, как не то, что плебеи начали уже платить сенату подати и оброки? Итак, вовсе не удивительно, что тогда не было надобности ни в Оппиевом, ни в другом каком-либо законе, который бы полагал предел расточительности женщин, когда они не принимали золота и пурпура, предлагаемых им добровольно. Если бы Киней теперь стал обходить город с теми дарами, то нашел бы на улице таких женщин, которые приняли бы их. Далее, я не могу даже найти причины или разумного основания для некоторых страстей. В самом деле, запрещение того, что другому дозволяется, вызывает в тебе, может быть, естественный стыд или негодование; но почему боится каждая из вас, что на нее обратят внимание, когда у всех будут одинаковые украшения? Правда, нет ничего хуже, как стыдиться бережливости или бедности; но закон уничтожает у вас чувство стыда в том и другом отношении, если у вас не будет того, что вам запрещено. “Этого-то самого равенства я и не могу переносить, – говорит та богачка. – Почему бы мне не показываться в обществе блистающей золотом и пурпуром? Почему бедность других женщин скрывается под покровом того закона, и кажется, что если бы можно было, то они имели бы то, чего не могут иметь?” Неужели вы, квириты, хотите вызвать между своими женами такое соревнование, чтобы богатые стремились к приобретению того, чего никакая другая не может приобрести, а бедные выбивались из сил, чтобы не быть презираемыми за свою бедность? Поистине, они начнут стыдиться того, чего не нужно, и перестанут стыдиться того, чего должно стыдиться. Что будет в силах, то жена будет приобретать на свои средства, а чего не в состоянии будет, о том станет просить мужа. Несчастный муж и тот, который уступит просьбам жены, и тот, который не уступит, когда он увидит, что другой дает то, чего он сам не дал. Теперь вообще они просят чужих мужей и, что ужаснее, требуют закона и голосов, и у некоторых лиц достигают просимого. Ты умолим во всем, что касается тебя, твоих дел и детей твоих, и потому, как только закон перестанет полагать предел расточительности твоей жены, ты никогда его не положишь. Не думайте, что дело будет в том же положении, в каком оно было до внесения этого закона. Дурного человека лучше не обвинять, чем оправдывать, и роскошь не затронутая была бы более сносна, чем будет теперь, раздраженная самыми оковами, как дикий зверь, и потом выпущенная на волю. Итак, мое мнение таково, что Оппиев закон никоим образом не должен быть отменен; что же касается вашего решения, то мое желание одно, чтобы все боги даровали вам счастье».