Текст книги "История Рима от основания Города"

7. Когда почти весь спор сосредоточился на обсуждении этого вопроса, тогда Ганнибал, будучи спрошен о личном его мнении, обратил внимание царя и присутствующих на обсуждение общего плана войны такой речью: «Если бы с тех пор, как мы переправились в Грецию, я был приглашаем на совет, когда толковали об Эвбее, ахейцах и Беотии, то я высказал бы то же самое мнение, какое выскажу и теперь, когда речь идет о фессалийцах. Прежде всего я полагаю, что следует во что бы то ни стало склонить Филиппа и македонян к участию в этой войне. Ибо, что касается до Эвбеи, беотийцев и фессалийцев, то кто сомневается, что они, как люди, не имеющие никаких собственных сил, всегда мстят находящимся рядом; такие проявляют ту же трусость при испрошении прощения, какую обнаруживают и при решении какого-либо вопроса на совете. Лишь только увидят римское войско в Греции, вновь подчинятся той власти, к которой привыкли, и им не повредит то, что они не захотели в отсутствие римлян испытать твою силу и силу твоего находящегося налицо войска. Насколько ж предпочтительнее и лучше для нас, чтобы с нами соединился Филипп, нежели эти! Если он раз решится на это дело, то ему не останется пути к отступлению; он представит такие силы, которые послужат не только помощью в войне против римлян, но которые недавно сами по себе могли противостоять римлянам. С присоединением его – не в осуждение будь сказано! – каким образом я могу сомневаться в исходе, когда я вижу, что римляне подвергнутся нападению тех, благодаря которым сами имели перевес над Филиппом? Этолийцы, победившие, как всем известно, Филиппа, будут сражаться вместе с Филиппом против римлян; Аминандр и племя афаманов, которые после этолийцев оказали наибольшие услуги в этой войне, будут на нашей стороне. В то время Филипп один выдерживал всю тяжесть войны, когда ты оставался спокоен; теперь вы, два величайших царя, с силами Азии и Европы будете вести войну против одного народа, который – я умолчу о своей изменчивой судьбе – не мог бороться даже и с одним царем эпирцев, по крайней мере, при жизни наших отцов; в каком же, наконец, отношении он в состоянии будет сравняться с вами?

Итак, что дает мне уверенность в том, что Филипп может соединиться с нами? Во-первых, общая выгода, которая служит крепчайшей связью союза; во-вторых, ваше уверение, этолийцы; ведь ваш посол Фоант среди прочих обстоятельств, которые он обыкновенно выставлял, чтобы вызвать Антиоха в Грецию, прежде всего постоянно утверждал, что Филипп ропщет и с трудом переносит навязанное ему под видом мира рабство. По крайней мере, в своих речах он сравнивал гневающегося царя с диким зверем, закованным в цепи, запертым и стремящимся разломать затворы. Если таково настроение царя, то разорвем его оковы и разломаем затворы, чтобы его так долго сдерживаемая ярость могла обрушиться на общих врагов. Если наше посольство нисколько не повлияет на него, то позаботимся о том, чтобы он не мог присоединиться к нашим врагам, так как мы не можем привлечь его на свою сторону. Твой сын Селевк в Лисимахии; если он с тем войском, которое находится при нем, станет через Фракию опустошать ближайшие места Македонии, то легко отвлечет Филиппа от подачи помощи римлянам, заставив его защищать свои владения. Вот мое мнение о Филиппе; взгляд же мой на общий план войны тебе хорошо известен уже с самого начала; если бы вы тогда послушались меня, то римляне услышали бы не о взятии Халкиды на Эвбее и крепости Еврипа, но о том, что пламя войны пылает в Этрурии, в области лигурийцев и в Цизальпинской Галлии и что Ганнибал в Италии, а это для них страшнее всего. Также и теперь я думаю, что нужно созвать все сухопутные и морские войска; за флотом пусть следуют транспортные суда с провиантом; ведь, насколько нас мало здесь для военных действий, настолько нас слишком много, судя по скудости съестных припасов. Когда ты стянешь все свои силы, то, разделив флот, одну часть держи у Коркиры на страже, чтобы не было римлянам свободного и безопасного прохода, другую переправь к берегу Италии, который обращен к Сардинии и Африке, а сам со всеми сухопутными войсками выступи в буллидскую область[1086]1086
  …выступи в буллидскую область… – Буллида – город в Южной Иллирии близ Аполлонии, к западу от дассаретиев.


[Закрыть]; отсюда ты будешь господствовать над Грецией, показывая римлянам вид, что намерен переправиться, и, если того потребуют обстоятельства, действительно переправишься. Вот что советую я, который, не обладая величайшей опытностью во всяком роде войны, все-таки среди удач и неудач своих научился воевать, по крайней мере с римлянами; что я посоветовал, в том обещаю надежное и энергичное содействие; да одобрят боги то мнение, которое ты признаешь наилучшим».

8. Такова была приблизительно речь Ганнибала. Присутствовавшие весьма много тогда хвалили ее, но не последовали ей на самом деле: ибо ничего не было сделано, разве что Антиох послал Поликсенида вызвать флот и войска из Азии. В Ларису были отправлены послы на собрание фессалийцев; этолийцам и Аминандру назначен был день, в который войско должно было собраться в Феры; туда же прибыл тотчас и царь со своими войсками. Здесь, в ожидании Аминандра и этолийцев, он послал Филиппа Мегалополитанца с 2000 воинов собрать кости македонян около Киноскефал, где Филипп-царь потерпел решительное поражение. Сделал Антиох это или по совету Филиппа Мегалополитанца, который хотел снискать себе расположение македонян и возбудить ненависть к царю, так как тот оставил убитых воинов без погребения, или же взялся за это дело вследствие врожденного царям тщеславного стремления к грандиозным на вид, а на самом деле совершенно безрезультатным планам. Из собранных в одно место костей, которые были рассыпаны всюду, образовался курган; это обстоятельство, не вызвав никакой благодарности со стороны македонян, возбудило в царе Филиппе чувство величайшей ненависти против Антиоха. Итак, тот, который до того времени хотел сообразовать свое решение с военным счастьем, тотчас послал к пропретору Марку Бебию известие, что Антиох сделал нападение на Фессалию и потому, если ему угодно, пусть он выступит с зимних квартир; а он, Филипп, встретит его, чтобы посоветоваться о том, что следует предпринять. 9. В то время когда Антиох стоял уже лагерем подле Фер, где соединились с ним этолийцы и Аминандр, из Ларисы пришли послы, спрашивая, за какое дело или слово фессалийцев он вызывает их на войну, и при этом просили, чтобы он, отодвинув войско, объяснился с ними через послов, если ему что нужно. В то же самое время они отправили в Феры под предводительством Гипполоха 500 вооруженных для их защиты; но этот отряд не впустили в город, так как царские воины занимали уже все дороги, и он отступил в Скотусу. Послам жителей Ларисы царь милостиво отвечал, что он вступил в Фессалию не для того, чтобы вести войну, но для того чтобы защитить и упрочить свободу фессалийцев. К жителям Фер отправлен был посол, который должен был вести переговоры в подобном же роде; но они, не давши ему никакого ответа, сами отправили к царю в качестве посла старейшину своей общины Павсания. Он стал вести речь совершенно в том же духе, как было говорено в подобном же случае за халкидян во время переговоров у Еврипского пролива, а кое-что высказал даже еще в более резкой форме. Царь отпустил его, предложив им еще и еще раз подумать и не принимать такого решения, в котором тотчас же придется раскаяться, тогда как по отношению к будущему они слишком осторожны и предусмотрительны. Когда результат этого посольства был сообщен в Феры, граждане, ни на минуту не задумываясь, решили сообразно со своей верностью по отношению к римлянам претерпеть все те бедствия, какие принесет жребий войны. Поэтому и они всеми мерами стали готовиться к защите города силою, и царь подступил к стенам, чтобы произвести штурм разом со всех сторон, и стал всячески отовсюду пугать осажденных. Он вполне хорошо понимал – да и сомнения в том не было, – что от судьбы первого города, на который он сделает нападение, будет зависеть или презрение к нему со стороны всего племени фессалийского, или страх перед ним. Первый приступ атакующих жители Фер выдержали довольно стойко; далее, когда многие из защитников стали погибать и получать раны, мужество начало ослабевать; но затем упреки старейшин снова вызвали в них упорство в своем решении, и они, покинув наружную стену, так как уже войска не хватало, удалились во внутреннюю часть города, где круг укреплений был ýже; наконец сломленные бедствиями, они сдались из боязни, что не будет оказано им со стороны победителя никакой пощады, если они будут взяты силой. После этого царь, нисколько не медля, пока чувство страха не ослабело, отправил в Скотусу 4000 вооруженных. И город сдался немедленно ввиду недавнего примера жителей Фер, которых смирила неудача и которые должны были, в конце концов, исполнить то, от чего сначала упорно отказывались. Вместе с городом сдался Гипполох и гарнизон ларисцев. Царь всех их отпустил, не причинив им обиды, так как полагал, что это обстоятельство послужит важным средством для снискания расположения жителей Ларисы.

10. Совершив это в течение десяти дней со времени прихода своего в Феры, Антиох отправился со всем войском к Кранону и с ходу овладел им. Потом он завоевал Киерий, Метрополь и лежащие вокруг них крепостцы; все в этой стране находилось уже в его власти, кроме Атрака и Гиртона. Тогда он решил напасть на Ларису, полагая, что она, или под влиянием страха, вызванного завоеванием остальных городов, или ввиду милостивого обращения с гарнизоном, отпущенным на свободу, или по примеру столь многих сдавшихся городов, не будет более упорствовать. Чтобы навести на них страх, он приказал гнать слонов впереди знамен и подступил к городу, построившись в каре, так что бóльшая часть граждан, не зная, что предпринять, колебалась между страхом перед присутствующим врагом и уважением к отсутствующим союзникам.

В течение этих же дней Аминандр с молодыми воинами из Афамании овладел Пеллинеем, а Менипп, отправившись в Перребию с 3000 этолийской пехоты и 200 всадников, штурмом взял Маллойю и Киретии и опустошил земли Триполиса. Быстро совершив это, они возвратились в Ларису к царю и пришли как раз в то время, когда он совещался, что следует предпринять по отношению к Ларисе. Тут высказывались противоположные мнения. Одни полагали, что нужно действовать силой и безотлагательно подступить со всех сторон с осадными орудиями и машинами к стенам расположенного на равнине незащищенного города, доступы к которому открыты со всех сторон. Другие указывали, что никоим образом не дóлжно сравнивать силы этого города с силами Фер, и напоминали, что зима и время года не удобны для каких бы то ни было военных действий и менее всего благоприятны для осады и штурма городов. В то время как царь колебался между страхом и надеждой, ему придали мужества послы, случайно пришедшие из Фарсала с предложением сдать свой город.

Между тем Бебий, встретившись с Филиппом в Дассаретии, послал с общего согласия для защиты Ларисы Аппия Клавдия, который, пройдя ускоренными переходами через Македонию, прибыл к хребту гор, у подошвы которых находятся Гонны. Этот город отстоит от Ларисы на двадцать миль и расположен при самом горном ущелье, называемом Темпейским. Разбив здесь лагерь шире, чем требовало количество войск, и зажегши сторожевые огни в большем числе, чем это было необходимо, он вызвал у врага предположение – это-то ему и нужно было, – что там стоит все римское войско с царем Филиппом. Поэтому Антиох, пробыв один день, отступил от Ларисы и возвратился в Деметриаду, выставив перед своими, как предлог, наступление зимы; этолийцы и афаманы удалились в свои земли. Хотя Аппий и видел, что осада снята, для чего он и был послан, все-таки вступил в Ларису, чтобы укрепить на будущее время умы союзников; радость их была двойная: во-первых, враги удалились из владений их, во-вторых, они видели в стенах города римский гарнизон.

11. Отправившись из Деметриады в Халкиду, царь там увлекся девицей-халкидянкой, дочерью Клеоптолема. Сначала он действовал через доверенных лиц, а потом лично являлся с просьбами к ее отцу, который неохотно согласился на брачный договор с такой важной особой. Добившись согласия, Антиох праздновал свадьбу, словно в мирное время, забыв, какие два важных предприятия он одновременно взял на себя – войну с римлянами и освобождение Греции. Оставив всякую заботу о делах, царь провел остаток зимы в пирах, чувственных удовольствиях, вызываемых вином, а затем спал не столько вследствие пресыщения, сколько вследствие утомления. Такой же праздный образ жизни господствовал среди всех царских военачальников везде, где только стояли они на зимних квартирах, особенно в Беотии. Воины предались такой же разнузданности и никто из них не надевал оружия, не выполнял ни дневных, ни ночных караулов и вообще не делал ничего того, чего требовали военные занятия и служба. Поэтому, когда он в начале весны прибыл через Фокиду в Херонею, куда приказал отовсюду собраться всему войску, то скоро заметил, что воины провели время на зимних квартирах, соблюдая дисциплину ничуть не строже, чем их главнокомандующий. Потом он приказал акарнанцу Александру и македонянину Мениппу отвести войска в этолийский город Страт; сам, совершив жертвоприношение Аполлону в Дельфах, выступил в Навпакт. После совещания с этолийскими старейшинами он отправился по дороге, ведущей в Страт, мимо Калидона и Лисимахии, и встретил свои войска, которые шли от Малийского залива. Здесь начальник акарнанцев Мнасилох, подкупленный большими дарами, не только сам старался расположить в пользу царя народ, но даже склонил на свою сторону и претора Клита, в руках которого была в то время верховная власть. Видя, что жителей Левкадии, столицы Акарнании, нелегко побудить к измене, вследствие страха перед римским флотом, который был у Атилия и около Кефаллении, он прибег по отношению к ним к хитрости. На совете он сказал, что нужно защищать внутренние части Акарнании и что всем способным носить оружие следует выступить в Медион и Тирей, чтобы их не заняли Антиох или этолийцы. Нашлись такие, которые стали утверждать, что вовсе нет надобности подниматься всем и тем возбуждать тревогу, что для защиты достаточно 500 человек. Получив этих молодых людей и разместив их в качестве гарнизона – 300 в Медионе и 200 в Тирее, он старался передать их во власть царя, чтобы потом сделать их заложниками.

12. В то же время в Медион пришли послы царя; когда, выслушав их, стали совещаться в народном собрании, какой ответ следует дать царю, и когда одни высказывались в том смысле, что следует остаться в союзе с римлянами, другие же – что и дружбой царя пренебрегать не дóлжно, принято было мнение Клита, как среднее между ними, – отправить к царю послов и просить его дозволить жителям Медиона посоветоваться о таком важном деле на общем собрании акарнанцев. В это посольство с умыслом были выбраны Мнасилох и его сторонники, которые, тайно послав к царю людей с предложением подвинуться со своими войсками, сами откладывали время своего отъезда. Итак, лишь только посольство вышло из города, как Антиох был уже в их стране, а вскоре и у городских ворот; и в то время как не принимавшие участия в измене, трепеща от страха, среди общей суматохи призывали молодежь к оружию, Клит и Мнасилох ввели Антиоха в город; и когда иные по собственной воле стали толпами стекаться к царю, тогда и те даже, которые держались противоположного мнения, под влиянием страха явились к нему. После того как царь своим ласковым обхождением успокоил перепуганных, то несколько городов Акарнании, в надежде на сделавшееся известным милосердие его, отложились от римлян. Из Медиона Антиох отправился в Тирей, наперед послав туда же Мнасилоха и послов. Однако обман, обнаруженный в Медионе, сделал тирейцев более осторожными, но не более робкими: ответив откровенно, что они не примут никакого нового союза иначе, как с утверждения римских вождей, они заперли городские ворота и на стенах расставили вооруженных воинов. Весьма кстати для подкрепления мужества акарнанцев прибыл в Левкаду посланный Квинкцием Гней Октавий, который, получив подкрепление и немного кораблей от Авла Постумия, назначенного легатом Атилием начальником над Кефалленией, внушил союзникам надежду, что консул Ацилий с легионами переправился уже через море и что римское войско стоит лагерем в Фессалии. Так как время года, благоприятное уже для плавания, делало этот слух вероятным, то царь, поставив гарнизоны в Медионе и некоторых других городах Акарнании, отступил от Тирея и через города Этолии и Фокиды возвратился в Халкиду.

13. Почти в то же самое время Марк Бебий и царь Филипп, уже раньше зимой повидавшиеся друг с другом в Дассаретии и, после отправки Аппия Клавдия в Фессалию для снятия осады с Ларисы, снова возвратившиеся на зимние квартиры, так как тогда время года было неблагоприятно для военных действий, в начале весны соединили свои военные силы и спустились в Фессалию. Антиох в то время был в Акарнании. Филипп тотчас по приходе напал на Маллойю, город Перребии, а Бебий – на Факий; овладев этим городом едва ли не при первом приступе, он с такой же быстротой взял и Фест; отсюда, отправившись в Атрак, он занял Киретии и потом Эритий. Разместив в занятых городах свои гарнизоны, он снова соединился с Филиппом, осаждавшим Маллойю. А когда жители этого города при подходе римского войска сдались, вследствие ли страха перед силами врагов или в надежде на милость, они пошли вместе, чтобы взять снова те города, которыми овладели афаманы. Вот эти города: Эгиний, Эрикиний, Гомфы, Силана, Трикка, Мелибея и Фалория. Потом они окружили со всех сторон Пеллиней, где для охраны находился Филипп Мегалополитанец с 500 пехотинцев и 40 всадниками; но прежде, чем начать штурм этого города, они послали предложить Филиппу не доводить дела до последней крайности. Филипп довольно дерзко им ответил, что он готов еще положиться на римлян или на фессалийцев, но во власть царя Филиппа он не отдаст себя. После этого стало очевидно, что нужно действовать силой; так как казалось, что в то же время можно штурмовать и Лимней, то решили, чтобы царь пошел к Лимнею, а Бебий остался для штурма Пеллинея.

14. Случайно в эти дни консул Маний Ацилий, переправившись через море с 20 000 пехоты, 2000 конницы и 15 слонами, приказал военным трибунам вести пешие войска в Ларису, а сам с конницей прибыл к Филиппу в Лимней. С приходом консула немедленно последовала сдача города; передан был и царский гарнизон, а с ним и афаманы. Из Лимнея консул отправился в Пеллиней; там первыми изъявили свою покорность афаманы, потом и Филипп Мегалополитанец. Когда он выходил из города, то царь Филипп, случайно попавшийся ему навстречу, желая посмеяться над ним, отдал приказ приветствовать его, как царя, и сам, подойдя к нему, назвал братом в шутку, которая, конечно, менее всего была прилична его высокому сану. Потом его отвели к консулу, где он был отдан под стражу и немного спустя в оковах отправлен в Рим. Остальная толпа афаманов или воинов царя Антиоха, составлявшая гарнизон сдавшихся в течение этих дней городов, передана была царю Филиппу, а их было до 4000 человек. Консул отправился в Ларису, имея в виду обсудить там общий план военных действий. На пути туда его встретили послы из Киерия и Метрополя, передавая свои города. Филипп обошелся особенно милостиво с пленными афаманами, чтобы через них расположить в свою пользу это племя; а когда явилась надежда овладеть всей Афаманией, то он повел туда войско, послав наперед в эти города пленников. И они оказали большое влияние на своих соотечественников, рассказывая о милости к ним царя и о его щедрости. Аминандр, присутствие которого могло бы удержать некоторых в повиновении, опасаясь, как бы его не выдали Филиппу, уже давнишнему его врагу, и римлянам, по справедливости враждебно настроенным против него за измену, оставил свое царство и с женой и детьми удалился в Амбракию. Таким образом вся Афамания подпала под власть и господство Филиппа.

Консул, пробыв несколько дней в Ларисе главным образом для того, чтобы подкрепить вьючный скот, который был утомлен плаванием и последующими походами, выступил в Краннон, имея при себе войско как бы вполне обновленное, хотя отдых и был кратковременный. При его приходе Фарсал, Скотусса, Феры и находившиеся в них гарнизоны Антиоха сдались. На вопрос консула, кто из них хочет остаться с ним, выразили свое желание 1000 человек; их он передал Филиппу, а прочих, обезоружив, отправил в Деметриаду. Потом он снова занял Проерну и соседние с нею крепости, а затем повел свое войско далее к Малийскому заливу. При его приближении к узкому проходу через горы, на верху которых расположены Тавмаки, все граждане, способные к войне, вооружившись, оставили город, заняли леса и тропинки и с более возвышенных мест делали набеги на проходившее мимо римское войско. Консул послал сначала несколько человек, которые бы, переговорив с ними на близком расстоянии, отклонили их от такого безумства; но после того, как увидел, что они остаются непоколебимыми в своем намерении, послал трибуна с двумя когортами в обход гор и, отрезав вооруженным дорогу в город, занял его безлюдным. Потом, когда из взятого города в тылу раздались крики, то находившиеся в засаде побежали из лесу назад в город и были перебиты. От Тавмаков консул на другой день пришел к реке Сперхей и оттуда опустошил поля жителей города Гипаты.

15. В это время Антиох находился в Халкиде. Уже тогда он видел, что в Греции ничего не достиг, кроме приятно проведенной зимы и позорного брака. Он жаловался на этолийцев за их хвастливые обещания и на Фоанта, Ганнибалу же удивлялся не только как человеку благоразумному, но едва ли не как пророку, предсказавшему все то, что теперь происходит. Однако, чтобы не расстроить своего безрассудного предприятия еще и бездеятельностью, он послал в Этолию известие, чтобы этолийцы, собрав все население, способное к войне, сошлись в Ламии; и сам туда же повел почти 10 000 пехотинцев, укомплектованных прибывшими из Азии позже, и 500 всадников. Собралось туда гораздо менее, чем собиралось когда-либо прежде, – только предводители с немногими клиентами; они говорили, что добросовестно сделали со своей стороны все, чтобы вызвать из своих государств возможно большее число людей, но что их авторитет, влияние и власть были бессильны по отношению к тем, которые отказывались от военной службы; тогда царь, покинутый всеми, как своими, которые замешкались в Азии, так и союзниками, не исполнившими того, в надежде на что он предпринял поход, удалился в Фермопильское ущелье. Хребет этих гор так пересекает Грецию посередине, как хребет Апеннинский разделяет Италию. Перед Фермопильским ущельем с севера лежат Эпир, Перребия, Магнесия, Фессалия, Фтиотийская Ахайя и Малийский залив; по другую сторону ущелья, по направлению к югу, находятся большая часть Этолии, Акарнания, Фокида с Локридой, Беотия с близлежащим к ней островом Эвбеей и область Аттика, подобно мысу вдающаяся в открытое море, а за ними расположен и Пелопоннес. Этот горный хребет, простираясь от Левкаты[1087]1087
  …от Левкаты… – Левката (от греч. «левкос» – «белый») – мыс и скала на острове Левкадия.


[Закрыть] и моря, лежащего на западной стороне, через Этолию до другого моря, лежащего на восточной стороне, представляет такие кручи с находящимися между ними скалами, что не только войско, но даже и путники налегке с трудом находят какие-либо тропинки для прохода. Конец этих гор, обращенный к востоку, называют Этой. Самый высокий пункт их именуется Каллидром; на его склоне, обращенном к Малийскому заливу, пролегает дорога не шире шестидесяти шагов. Это единственная военная дорога, по которой можно провести войска, если им не заградят путь; поэтому место это, знаменитое более геройскою смертью спартанцев, чем битвой их с персами, называется Пилами, а некоторыми даже и Фермопилами[1088]1088
  …место это… называется Пилами, а некоторыми даже и Фермопилами… – Пилы – «Ворота» (греч.); Фермопилы – «Теплые ворота».


[Закрыть], потому что в самом ущелье находятся источники горячей воды.

16. Тогда Антиох, находясь далеко не в таком настроении, расположился лагерем внутри этого прохода и старался, сверх того, и сам проход заградить укреплениями. Он все укрепил двойным валом и рвом, а где нужно было, даже и стеной, пользуясь большим количеством повсюду валявшихся камней. Царь, вполне полагаясь, что римское войско не в состоянии будет здесь прорваться, послал из 4000 этолийцев – столько их собралось – одну часть для защиты Гераклеи, лежавшей перед самым ущельем, другую часть – в Гипату. Он нисколько не сомневался в намерении консула взять приступом Гераклею, и многие уже сообщали о разорениях, происходящих всюду кругом Гипаты. Опустошив сначала область Гипаты, а потом Гераклеи, причем помощь этолийцев была бесполезна для обеих воюющих сторон, консул расположил свой лагерь против лагеря царя при самом входе в ущелье, вблизи источников горячей воды. Оба отряда этолийцев заперлись в Гераклее.

На Антиоха, которому, прежде чем он увидел врага, все казалось достаточно укрепленным и защищенным войсками, напал страх, как бы римское войско не нашло каких-либо тропинок для перехода через нависающие скалы; ведь ходил слух, что и лакедемоняне когда-то были так обойдены персами, и в недавнее время – Филипп теми же самыми римлянами. Поэтому он послал в Гераклею к этолийцам гонца просить оказать ему в этой войне по крайней мере такую услугу, чтобы занять вершину окрестных гор и наблюдать, как бы где-нибудь не могли пройти римляне. Когда гонец был выслушан, между этолийцами возникло разногласие. Одни полагали, что следует повиноваться приказанию царя и идти, другие же – что дóлжно оставаться в Гераклее на всякий случай: если царь будет побежден консулом, то чтобы иметь наготове свежие войска для помощи соседним городам; если же он одержит победу, то чтобы можно было преследовать римлян, обратившихся в бегство. Обе стороны не только остались при своем мнении, но даже осуществили на деле свое решение: 2000 осталось в Гераклее, а 2000, разделившись на три части, заняли Каллидром, Родунтию и Тихиунт – это названия горных вершин.

17. Увидев, что возвышенности заняты этолийцами, консул посылает Марка Порция Катона и Луция Валерия Флакка – легатов, бывших консулами, каждого с 2000 отборных пехотинцев против укрепленных этолийцами пунктов; Флакка против Родунтии и Тихиунта, Катона – на Каллидром; сам же, прежде чем двинуть войска против врага, пригласив воинов на сходку, ободрил их такими немногими словами: «Воины! Я вижу, что среди вас во всех званиях составляют те, которые служили в этой самой провинции под личным предводительством и главным начальством Тита Квинкция. Во время Македонской войны ущелье у реки Аой было более непреодолимо, чем здесь. Это ворота – единственный и, в некотором роде, естественный проход между двумя морями, когда все остальное закрыто. Тогда были устроены преграды и более крепкие и на более удобных местах; войско тогдашних врагов и по числу было больше, и в качественном отношении гораздо лучше; там были македоняне, фракийцы, иллирийцы – отважнейшие народы, – а здесь сирийцы и азиатские греки, ничтожнейшая порода людей, рожденная для рабства. То был воинственнейший царь, уже с юных лет упражнявшийся в войнах с пограничными фракийцами, иллирийцами и всеми окрестными жителями. А этот – об остальной его жизни я умолчу, – тот человек, который, с тех пор как переправился из Азии в Европу для объявления войны римскому народу, за все время пребывания на зимних квартирах не сделал ничего более достопамятного, разве что, влюбившись, взял себе жену из дома простого гражданина, происхождения малоизвестного даже среди своих земляков. И этот молодой супруг выступил на бой как бы нарочито откормленный на брачных пирах. Главные силы его и надежда заключались в этолийцах, народе самом легкомысленном и неблагодарнейшем, как вы раньше испытали на себе, а теперь испытывает Антиох. Ведь и собралось их немного, и в лагере удержаться они были не в силах, да и между собой они в ссоре; хотя и добились они позволения защищать Гипату и Гераклею, но, не защитив ни той ни другой, убежали на вершины гор, а часть их заперлась в Гераклее. Сам царь сознается, что он никогда не решался не только вступать в битву на ровном месте, но даже и лагерем располагаться в чистом поле. Оставив перед собой всю ту страну, отнятием которой у нас и у Филиппа он хвастался, спрятался среди скал, даже и не при входе в ущелье, как некогда, говорят, лакедемоняне, но отодвинув свой лагерь в самую глубь этого прохода. Этим он так же ясно показал страх свой, как если бы заперся в стенах какого-либо города, чтобы выдержать осаду; но не защитят ни Антиоха эти теснины, ни этолийцев занятые ими вершины. Достаточно все предусмотрено и приняты меры предосторожности, чтобы во время сражения ничего не было против вас, кроме врага. Вы должны мысленно представлять себе, что сражаетесь не только за свободу Греции, хотя и это блестящая слава, – освободив ее прежде от Филиппа, вы теперь освобождаете ее от этолийцев и Антиоха. В награду вам достанется не только то, что теперь находится в лагере царя, но также и все те запасы, которые со дня на день ожидаются из Эфеса, будут вашей добычей; а потом Азия, Сирия и все богатейшие царства до восхода солнца откроются римлянам. Далее, что нам может помешать, чтобы границами своего государства от Гадеса до Красного моря сделать Океан, который кольцом окружает землю, и чтобы весь род человеческий чтил имя римское первым после богов? Ввиду таких великих наград приготовьтесь быть мужественными, чтобы завтра при благосклонном содействии богов дать решительную битву».

18. Собрание было распущено, и воины подготовили свои доспехи и оружие, прежде чем подкрепить свои силы. На рассвете, дав сигнал к битве, консул выстраивает войско в боевой порядок с узким фронтом, сообразно со свойством местности и теснотой ее. Увидав знамена врагов, царь также выводит войска. Часть легковооруженных он поместил перед валом в первой боевой линии; потом отборный отряд македонян, так называемых копьеносцев[1089]1089
  …отборный отряд македонян, так называемых копьеносцев… – Сариссофоры – тяжелая пехота, вооруженная сариссами (длинными, до 6 м, и тяжелыми копьями). В македонской фаланге сариссами были вооружены шесть первых рядов. Преемники Александра формировали фалангу главным образом из сирийцев.


[Закрыть], поставил вблизи самих укреплений, как главный оплот; налево от них, у самой подошвы горы, он расположил отряд копейщиков, стрелков и пращников, чтобы они с более высокого места нападали на незащищенный фланг врагов. Направо от македонян, у самого конца укреплений, где местность до самого моря представляется непроходимой вследствие болотистой топи и глубоких ям, поставил слонов с обычным отрядом воинов, за ними всадников, а потом, оставив незначительный промежуток, остальные войска во второй боевой линии. Атаку римлян, пытавшихся напасть со всех сторон, стоявшие впереди вала македоняне сначала легко выдерживали благодаря сильному содействию тех, которые, находясь на более возвышенном месте, осыпали врагов из пращей, как градом, камнями, а вместе с тем метали стрелы и копья. Потом, как только враги стали наступать большими массами и натиска их сдерживать уже было невозможно, то они, сбитые с позиции, мало-помалу свертывая ряды, отступили внутрь укреплений. Здесь, стоя на валу и протянув вперед копья, они образовали перед собою как бы другой вал; высота этого вала была не особенно велика, но с одной стороны представляла своим более возвышенную позицию для боя, а с другой – благодаря длине копий, делала врага беззащитным. Многие, безрассудно нападая на вал, были поражены копьями. И римляне после тщетных попыток или отступили бы, или очень много их пало бы, если бы Марк Порций Катон, сбросив с вершины Каллидрома этолийцев и перебив бóльшую часть их – он неожиданно напал на них в то время, когда большинство их стало, – не появился на холме, возвышающемся над лагерем.