Текст книги "История Рима от основания Города"

Не время хвастаться, когда ты тут один, и я скорее готов переступить меру, презирая славу, чем стремясь к ней; но дело так обстоит: один только есть способ вести войну против Ганнибала – это тот, каким я вел ее; и не только результат, которым руководствуются только глупцы, но и разумный расчет доказывают это, а ведь расчет был и будет неизменным, пока обстоятельства будут оставаться одними и теми же. Мы ведем войну в Италии, у себя дома, в своей стране; все кругом занято гражданами и союзниками; они помогают и будут помогать нам оружием, людьми, лошадьми и провиантом: этого рода доказательство своей верности они уже обнаруживали при нашем несчастии; нас же обстоятельства и время совершенствуют в военном деле, делают более благоразумными и более постоянными. Ганнибал, напротив, находится в чужой, вражеской стране, его окружает неприязнь и вражда, он вдали от родины, вдали от отечества; нет для него мира ни на суше, ни на море; ни один город, никакие стены его не принимают; он нигде ничего не видит своего; изо дня в день он живет грабежом; у него едва остается треть того войска, которое он переправил через реку Ибер; больше воинов погибло от голода, чем от меча, да и для этих немногих недостает уже пропитания. Итак, ужели ты сомневаешься, что мы, стоя лагерем, победим того, который слабеет со дня на день, у которого нет ни провианта, ни вспомогательных войск, ни денег? Как долго он сидит перед стенами Гереония, незначительной крепости Апулии, как будто перед стенами Карфагена? Но даже перед тобою я не буду хвалиться; обрати внимание, каким образом над ним издевались последние консулы Гней Сервилий и Атилий?

Это единственный, Луций Павел, путь спасения, и его затруднят тебе и сделают опасным не столько враги, сколько граждане, так как твои воины будут хотеть того же, чего и враги. Римский консул Варрон будет желать того же, чего и пунийский главнокомандующий Ганнибал. Тебе одному необходимо оказывать сопротивление двум полководцам, но ты окажешь это сопротивление, если будешь твердо стоять против молвы и людских разговоров, если на тебя не будет действовать ни суетная слава товарища, ни твое ложное бесславие. Говорят, что истина слишком часто страдает, но никогда не уничтожается; кто будет пренебрегать славой, тот достигнет истинной славы; пусть называют тебя трусом вместо осторожного, медлительным вместо рассудительного, невоинственным вместо опытного в военном деле. Я предпочитаю, чтобы тебя боялся разумный враг, чем восхваляли глупые сограждане. Ганнибал будет пренебрегать тобой, если ты будешь идти на все, и будет бояться, если ты ни в чем не будешь действовать неосмотрительно; и я не советую тебе бездействовать, но советую, чтобы твоими действиями руководила рассудительность, а не счастье; пусть всегда будут в твоей власти ты и все твои действия, будь вооружен и внимателен, не упускай удобного для тебя случая и не давай врагу воспользоваться удобным для него случаем. Для того, кто не спешит, все будет ясно и верно, поспешность же неосмотрительна и слепа».

40. Ответная речь консула, конечно, была невесела, так как он сознавался, что слова диктатора скорее правдивы, чем удобоисполнимы. Для диктатора был невыносим начальник конницы[765]765
  …был невыносим начальник конницы… – Речь о Марке Минуции Руфе; см. гл. 14 сл.


[Закрыть]; какая сила и какой авторитет будет у консула против беспокойного и безрассудного товарища? В первое консульство он избежал взрыва народного негодования, хотя и сильно пострадал от него; он желает во всем счастливого исхода; но если случится какое-нибудь несчастье, то он скорее готов подставить свою голову под стрелы врагов, чем отдать ее на голосование своих разгневанных сограждан.

После этой речи Павел, как передают, отправился в сопровождении первых из патрициев; консула плебея провожали преданные ему плебеи, толпа более внушительная, хотя и не было в ней достойных людей. По прибытии в лагерь новое войско смешано было со старым и сделано было два лагеря так, что новый, меньший, лагерь был ближе к Ганнибалу, а в старом находилась большая часть сил и притом весь цвет их. Затем из консулов предыдущего года Марка Атилия, ссылавшегося на свой преклонный возраст, новые консулы отправили в Рим, Гемина Сервилия назначили начальником над римским легионом и двумя тысячами союзной пехоты и конницы, находившимися в меньшем лагере.

Хотя Ганнибал видел, что силы врагов увеличены в полтора раза, однако он был чрезвычайно рад приходу консулов, ибо не только ничего не оставалось из провианта, который карфагеняне награбили на один день, но даже не оставалось места, откуда бы можно было грабить: весь хлеб, ввиду недостаточной безопасности усадеб, отовсюду был свезен в укрепленные города; так что провианта осталось у Ганнибала едва на десять дней, как узнали впоследствии; и вследствие недостатка провианта затевался переход испанцев на сторону римлян, если бы последние пожелали выждать удобного момента.

41. Но неосмотрительному и слишком торопливому по характеру консулу Варрону словно сама судьба потакала: мешая карфагенянам производить грабеж, римляне затеяли с ними беспорядочное сражение, начавшееся без подготовки и не по приказанию вождей, а скорее потому, что воины забежали вперед. Исход этой битвы был далеко не одинаков для пунийцев и для римлян: пунийцев было убито до 1700 человек, римлян и их союзников не более 100. Но консул Павел, которому в тот день принадлежало главное начальствование (они командовали поочередно), опасаясь осады, удержал победителей, врассыпную преследовавших неприятелей, хотя Варрон негодовал и громко заявлял, что враг выпущен из рук и что войну можно было окончить, если бы не впадать в бездеятельность. Ганнибал не особенно огорчался этой потерей; напротив того, он думал, что этим он дал как бы пищу неосмотрительности более пылкого консула и, главным образом, неопытным новобранцам. И все, что происходило у неприятелей, было ему так же хорошо известно, как его собственные дела: он знал, что командуют лица разных характеров и несогласные между собою, что почти две трети воинов в войске составляют новобранцы. Поэтому, признав место и время удобным для засады, Ганнибал в следующую ночь вывел воинов только с оружием, а лагерь оставил наполненным всякого рода имуществом, как общественным, так и частным; за ближайшими горами по левую сторону он спрятал выстроенных в боевой порядок пехотинцев, а на правую сторону всадников, обоз же перевел через лежащую посредине долину; это делается для того, чтобы застигнуть неприятеля врасплох в то время, когда он будет занят грабежом лагеря, как бы брошенного бежавшими карфагенянами. В лагере было оставлено много огней с целью уверить римлян, что обманчивым видом лагеря (так удалось ему провести в прошедшем году Фабия[766]766
  …так удалось ему провести в прошедшем году Фабия… – См. гл. 16. Сравнение касается исключительно обмана зрения, так как прочие обстоятельства совершенно непохожи.


[Закрыть]) он желал удержать консулов на месте и тем выиграть время, чтобы бежать подальше.

42. Лишь только рассвело, римлян удивило сначала отсутствие сторожевых постов, а потом, когда они стали подходить ближе, необыкновенная тишина. В точности уже удостоверившись, что лагерь пуст, к палаткам консулов стекаются воины и объявляют, что враги бежали с величайшей поспешностью, оставив в лагере палатки неснятыми и многочисленные костры, с целью еще более скрыть свое бегство. Затем поднялся крик, чтобы консулы приказали выносить вперед знамена и вели воинов преследовать врагов и немедленно грабить их лагерь. Один из консулов вел себя точно простой воин; а Павел все повторял, что необходимо быть осмотрительными и принять меры предосторожности; наконец, не имея другого средства удержать возмущение и его предводителя, он отправляет на разведку префекта Мария Статилия с луканским отрядом. Тот, подъехав к воротам, приказал всем воинам остаться вне укреплений, а сам с двумя всадниками перешел вал и, тщательно осмотрев все, объявил, что, во всяком случае, существует засада: костры оставлены в той части лагеря, которая обращена к врагам, палатки открыты и все дорогие вещи брошены на виду; в некоторых местах они видели серебро, небрежно раскиданное по дороге, как бы для приманки.

Что было объявлено с целью сдержать увлечение воинов, то только разожгло его. Поднялся крик, что если не дадут сигнала к нападению, то они пойдут без вождей. Однако вождь оказался тут как тут; Варрон тотчас подал сигнал к выступлению. Павел, который и по своему убеждению медлил, не получил благоприятного предзнаменования от кур и приказал объявить об этом товарищу в то время, когда тот уже выносил знамена за ворота. Хотя это сообщение раздосадовало Варрона, однако воспоминание о недавнем несчастии Фламиния и об известном морском поражении консула Клавдия в Первую Пуническую войну внушило ему религиозный страх. Почти сами боги скорее отсрочили в этот день, чем уничтожили грозившую римлянам гибель: случайно, когда воины не хотели повиноваться приказанию консула нести знамена назад в лагерь, два раба, один формийского, а другой сидицинского всадника, в консульство Сервилия и Атилия [217 г.] захваченные нумидийцами между фуражирами, в тот день убежали к своим господам. Когда их привели к консулам, они объявили, что все войско Ганнибала сидит в засаде за ближайшими горами. Благовременный приход этих людей вернул консулам их власть, после того как один из них под влиянием честолюбия допустил вредное потворство воинам и тем поколебал, прежде всего, свой же авторитет в их глазах.

43. Заметив, что римляне необдуманно пришли в возбужденное состояние, но не увлеклись до крайнего безрассудства, Ганнибал возвратился в лагерь, ничего не достигнув, так как его замысел был открыт. Там он не мог оставаться особенно долго вследствие недостатка в хлебе, и ежедневно возникали новые планы не только у воинов, набранных из смешения всех народностей, но даже и у самого вождя. Ибо, когда сначала возник ропот, а потом раздались громкие заявления воинов, требовавших заслуженного жалованья и сетовавших сначала на дороговизну пропитания, наконец, на голод, и стали носиться слухи, что наемники, преимущественно испанского племени, задумали перейти на сторону римлян, даже сам Ганнибал, говорят, иногда подумывал о бегстве в Галлию так, чтобы, оставив всю пехоту, прорваться с всадниками. Так как в лагере возникали такие планы и было такое настроение умов, то Ганнибал решил оттуда двинуться в более теплые места Апулии, где поэтому скорее созревает жатва; вместе с тем он имел в виду, что, чем далее он уйдет от врага, тем затруднительнее будет легкомысленным людям переходить на сторону римлян. Выступил Ганнибал ночью, оставив для вида костры и несколько палаток, чтобы подобно тому, как раньше, страхом засады удержать римлян; но, когда, произведя рекогносцировку во всех местах за лагерем и по ту сторону гор, тот же луканец Статилий донес, что отряд врагов виден вдали, тогда римляне начали обдумывать план преследования его.

Оба консула оставались при тех же убеждениях, как и всегда раньше, но Варрону сочувствовали почти все, Павлу же никто, кроме Сервилия, консула предыдущего года, а потому по решению большинства, как бы гонимые роком, они отправились, чтобы прославить Канны поражением римлян. Вблизи этой деревни расположился лагерем Ганнибал, тылом к ветру волтурну[767]767
  …к ветру волтурну… – Юго-восточный ветер (сирокко).


[Закрыть], который несет облака пыли по полям, иссушенным зноем. Такое расположение было весьма удобно, как для самого лагеря, так особенно оно должно было быть благодетельно, когда карфагеняне выстроятся в боевой порядок: сами они будут обращены к ветру спиною и будут сражаться с врагом, ослепленным несущейся пылью.

44. Разведав в достаточной степени пути, консулы преследовали Ганнибала и, как только дошли до Канн, укрепились двумя лагерями в виду неприятеля почти на одном и том же расстоянии один от другого, как и при Гереонии, разделив войска, как это делалось раньше. Река Авфид протекала у обоих лагерей, и в местах, наиболее удобных для каждого лагеря, к ней можно было подходить за водой, но не без боя; однако из меньшего лагеря, расположенного по ту сторону Авфида, римляне добывали воду беспрепятственнее, потому что на противоположном берегу реки не было ни одного вражеского поста. Получив надежду, что консулы дадут возможность сразиться на местах, предназначенных природой для конного сражения, в котором он был непобедим, Ганнибал выстраивает войско и, выпуская нумидийцев вперед, вызывает врага на бой. Тут в римском лагере опять начались беспорядки вследствие волнения среди воинов и разногласия консулов, так как Павел выставлял на вид Варрону опрометчивость Семпрония и Фламиния, а Варрон указывал Павлу на Фабия как на отменный пример для вождей трусливых и нерешительных и, призывая в свидетели богов и людей, отрицал даже малейшую долю виновности своей в том, что Ганнибал стал уже как будто хозяином Италии; он говорил, что его связывает товарищ, что у разгневанных и страстно желающих сразиться воинов отнимают мечи и оружие; а Павел заявлял, что если случится какое-нибудь несчастье с легионами, безрассудно и неосторожно выведенными на сражение и как бы изменнически преданными, то он слагает с себя всякую вину, но будет принимать участие в предприятии, каков бы ни был исход его; пусть, однако, Варрон позаботится, чтобы те, у кого так смел и безрассуден язык, обнаружили такую же силу руки в битве.

45. Пока консулы проводили время не столько в обсуждении планов действия, сколько в спорах, Ганнибал, продержав войско значительную часть дня в боевом порядке, повел все силы назад в лагерь, а нумидийцев послал на другую сторону реки, чтобы они напали на римлян, ходивших по воду из меньшего лагеря. Едва только нумидийцы вышли на берег, как криком и угрозами обратили в бегство эту нестройную толпу и подскакали к самому сторожевому посту, находившемуся перед валом, и почти к самым воротам. Римляне были возмущены, что уже их лагерю начинает угрожать нестройный вспомогательный отряд врагов; от немедленного перехода через реку и выступления в боевом порядке удержала римлян только одна та причина, что в тот день главная власть была в руках Павла. Поэтому на следующий день Варрон, которому был черед командовать, совсем не посоветовавшись с товарищем, дал сигнал и переправил через реку выстроенные в боевой порядок войска; Павел последовал за ним, потому что он мог только не одобрять его решение, но не мог оставить его без помощи. Переправившись через реку, они присоединяют к себе и те войска, которые были в меньшем лагере, и выстраиваются в боевой порядок следующим образом: на правом фланге – он был ближе к реке – помещают римских всадников, затем пехотинцев; левый фланг заняли на самом краю всадники союзников, ближе стояла пехота, примыкавшая в центре к римским легионам. Передовой отряд составляли метатели вместе с прочими легковооруженными вспомогательными войсками. Консулы начальствовали над флангами – Теренций левым, Эмилий правым; центр боевой линии был поручен команде Гемина Сервилия.

46. На рассвете, отправив вперед балеарцев и другие легковооруженные силы, Ганнибал переправился через реку, и по мере того, как воины переходили ее, он выстраивал их в боевой порядок; галльских и испанских всадников он поместил на левом фланге, близ берега против римской конницы, правый фланг был назначен нумидийским всадникам; центр составляла пехота, так что оба края его занимали африканцы, а между ними располагались галлы и испанцы. Африканцев можно было принять за римский отряд: так они были вооружены оружием, отнятым у римлян при Требии, но главным образом – при Тразименском озере. У галлов и испанцев щиты были почти одной и той же формы, мечи же различные и непохожие одни на другие, у галлов – весьма длинные и без острия на конце, у испанцев, привыкших скорее колоть, чем рубить при нападении на неприятеля, – короткие, а потому удобные, и остроконечные. Правда, и в других отношениях эти племена были страшны, как громадностью роста, так и всей своей наружностью: галлы были обнажены до пояса, а испанцы были одеты в затканные пурпуром полотняные туники замечательной белизны и блеска. Число всех пехотинцев, находившихся тогда в строю, было 40 000, всадников – 10 000. Флангами командовали полководцы: левым Газдрубал, правым Магарбал; центр строя удержал за собой сам Ганнибал с братом Магоном. Нарочно ли обе армии так были помещены или случайно так стояли, но солнце весьма кстати освещало ту и другую косыми лучами, так как римляне были обращены лицом к югу, пунийцы же к северу; ветер – обитатели той области называют его волтурном – дул против римлян и, неся массу пыли прямо в лицо им, лишал их возможности смотреть вперед.

47. Подняв воинский крик, выбежали вперед вспомогательные войска, и завязали сражение сначала легковооруженные; затем левый фланг, состоявший из галльских и испанских всадников, сошелся с правым римским флангом, причем бой вовсе не похож был на конное сражение, ибо всадникам проходилось сражаться лицом к лицу, так как с одной стороны их запирала река, а с другой стороны отряд пехоты, и не оставалось никакого пространства, чтобы делать обходные движения. Таким образом, движение происходило все в прямом направлении; когда же лошади были сбиты в кучу, то воины обхватывали друг друга и стаскивали с коней. Поэтому сражение стало уже большею частью пешим, однако оно было не столь продолжительно, как ожесточенно, и пораженная римская конница обратила тыл. Под конец конного сражения началась битва пехотинцев, сначала равная и по силам, и по храбрости, пока держались ряды испанцев и галлов; наконец, после продолжительных и многократных усилий римляне своим плотным строем, представлявшим косую линию, сломили выдававшуюся из остального строя неприятельскую фалангу, которая имела малое число рядов, а потому была весьма слаба. Затем, когда пораженные враги в страхе попятились назад, римляне стали наступать на них и, двигаясь через толпу беглецов, потерявших от ужаса голову, разом проникли сперва в середину строя, и, наконец, не встречая никакого сопротивления, добрались до стоявших сзади отрядов африканцев, которые первоначально выстроились несколько отступя на обеих сторонах центра, так как самый центр, занятый прежде галлами и испанцами, значительно выдавался вперед. Когда воины, составлявшие этот выступ, были обращены в бегство и таким образом линия фронта сперва выпрямилась, а затем, вследствие дальнейшего отступления, образовала в середине еще изгиб, то африканцы уже выдвинулись вперед по бокам и окружили флангами римлян, которые неосмотрительно неслись в центр врагов; вытягивая фланги далее, карфагеняне скоро заперли врагов и с тылу. С этого момента римляне, окончив бесполезно одно сражение и оставив галлов и испанцев, задние ряды которых они сильно били, начинают новую битву с африканцами, неравную не только потому, что окруженные сражались с окружавшими, но также и потому, что уставшие боролись со свежим и бодрым врагом.

48. Уже и на левом фланге римлян, где стояли союзнические всадники против нумидийцев, завязалось сражение, сначала вялое, в котором пунийцы начали действовать коварным образом. Почти 500 нумидийцев, имея кроме обыкновенного оружия и стрел скрытые под панцирями мечи, под видом перебежчиков, со щитами за спиной подъехали от своих к римлянам, вдруг соскочили с коней и, бросив к ногам врагов щиты и метательные копья, были приняты в центр строя, затем отведены к арьергарду и получили приказание расположиться там в тылу, и пока сражение завязывалось со всех сторон, они оставались спокойными, но после того, как внимание и взоры всех сосредоточены были на битве, тогда нумидийцы, схватив щиты, валявшиеся всюду между грудами мертвых тел, напали сзади на римский отряд и, поражая римлян в спины и рубя их колена, причинили страшный урон и произвели еще бóльшую панику и смятение. В то время как в одном месте происходило бегство испуганных римлян, а в другом – отчаянная борьба, хотя уже с плохой надеждой на успех, Газдрубал, который командовал тою частью, вывел из центра строя нумидийцев, так как они сражались вяло, и послал их преследовать повсюду бегущих врагов, а испанских и галльских всадников присоединил к африканцам, которые уже почти изнемогали не столько от сражения, сколько от самой резни.

49. На другой стороне поля битвы консул Павел, в самом начале сражения тяжело раненный камнем из пращи, тем не менее с плотным строем воинов неоднократно наступал на Ганнибала и в некоторых местах восстанавливал сражение; его прикрывали римские всадники, под конец оставившие коней, так как у консула не стало хватать сил далее управлять конем. Тогда, говорят, Ганнибал, получив известие, что консул приказал всадникам спешиться, сказал: «Мне было бы еще приятнее, если бы он передал мне их связанными!» Спешившиеся всадники сражались так, как сражаются, когда победа врагов уже не подлежит сомнению: побежденные предпочитали умереть на месте, чем бежать, победители, раздраженные задержкой победы, рубили тех, кого не могли принудить к отступлению. Однако, когда римлян оставалось уже немного и они изнемогали от усталости и ран, тогда они были обращены в бегство, затем все рассеялись и, кто мог, старались найти своих лошадей, чтобы бежать. Когда военный трибун Гней Лентул, проезжая верхом, увидел окровавленного консула сидящим на камне, то сказал: «Боги должны были бы позаботиться о тебе, Луций Эмилий, так как ты один только неповинен в сегодняшнем поражении; возьми моего коня, пока у тебя есть еще сколько-нибудь сил, и я, сопровождая тебя, могу поддержать и защитить тебя. Не допусти, чтобы это сражение было еще омрачено смертью консула: и без этого достаточно слез и горя». На это консул ответил: «Хвала тебе, Гней Корнелий, за твою доблесть; но в напрасном сострадании не потеряй того незначительного времени, которое остается тебе, чтобы уйти из рук врагов! Иди, возвести всем вообще сенаторам, пусть они укрепят город Рим и обезопасят его гарнизонами прежде, чем придет победоносный враг, а в частности Квинту Фабию передай, что Эмилий и жил, и умирает, помня его наставления; мне же позволь умереть среди этих моих павших воинов, чтобы мне не пришлось из консулов стать снова обвиняемым или же явиться обвинителем товарища, с целью обвинением другого прикрыть свою невинность». Пока они вели этот разговор, сначала нахлынула толпа бегущих сограждан, потом враги: они засыпали консула стрелами, не зная, кто он, а Лентула среди замешательства унес конь. Тогда римляне побежали со всех сторон врассыпную.

Семь тысяч человек прибежало в меньший лагерь, 10 000 – в больший, а почти 2000 – в самую деревню Канны; эти последние немедленно были окружены Карфалоном и его всадниками, так как деревня Канны не была защищена никакими укреплениями. Другой консул, случайно ли или намеренно, не присоединился ни к одному отряду беглецов, но приблизительно с 50 всадниками бежал в Венузию. Говорят, что было перебито 45 500 пехотинцев, 2700 всадников, и притом почти столько же граждан, сколько и союзников; в числе этих убитых было два консульских квестора – Луций Атилий и Луций Фурий Бибакул, 29 военных трибунов, несколько бывших консулов, преторов и эдилов (в числе их считают Гнея Сервилия Гемина и Марка Минуция, который в предыдущем году был начальником конницы, а несколько лет раньше консулом[768]768
  …несколько лет раньше консулом… – В 221 году до н. э.


[Закрыть]), кроме того, 80 сенаторов и лиц, занимавших такие должности, после которых они должны были быть избраны в сенат; все они добровольно поступили воинами в легионы. В плен, говорят, взято было в этом сражении 3000 пехотинцев и 1500 всадников.

50. Таково было сражение при Каннах, столь же известное, как и поражение при Аллии; впрочем, насколько по последствиям оно менее важно, потому что враг бездействовал, настолько более тяжко и позорно, вследствие избиения войска; ибо бегство при Аллии, предавшее город, спасло войско; при Каннах же за бежавшим консулом последовало едва 50 человек, почти все остальное войско принадлежало другому консулу, погибшему вместе с ним.

Когда полувооруженная толпа римских воинов, лишенная вождей, находилась в двух лагерях, то те, которые были в большом лагере, посылают вестника, приглашая перейти к ним, пока враги, сперва утомленные сражением, а затем перепившиеся на радостях, будут спать; таким-де образом они вместе уйдут в Канузий. Это предложение одни отвергали совершенно, говоря, почему те, которые призывают, не идут сами, так как все равно и так можно соединиться; разумеется, потому что все пространство между нами занято врагами, и они предпочитают подвергнуть такой большой опасности жизнь других, а не свою. Другие не порицали предложения, но у них не хватало мужества. Тогда военный трибун Публий Семпроний Тудитан сказал: «Следовательно, вы предпочитаете, чтобы вас взял в плен в высшей степени жадный и жестокий враг, чтобы ваши головы оценивались и чтобы для определения платы за них вас спрашивали: римский ты гражданин или латинский союзник, поставив целью таким образом опозорить и унизить тебя и почтить другого? Конечно нет, если только вы сограждане консула Луция Эмилия, который предпочел умереть, чем позорно жить, и тех многочисленных храбрых мужей, которые массою лежат около него. Но прежде чем рассветет и большие вражеские полчища преградят путь, пробьемся через этих воинов, которые в беспорядке, не построившись, шумят около ворот. Меч и смелость пролагают путь даже и через сомкнутые ряды врагов; построившись фалангой, мы можем разметать этот нестройный и беспорядочный отряд, как будто нет никакого препятствия. Итак, идите со мною те, кто хочет спасти и себя, и отечество».

Сказав это, он обнажил меч и, образовав фалангу, устремился в самую гущу врагов; а так как в правый фланг, который был открыт, нумидийцы стали бросать стрелы, то воины переложили щиты в правую руку, и таким образом до 600 человек прошло в больший лагерь, а оттуда, соединившись по пути с другим большим отрядом, они невредимо достигли Канузия. Так действовали побежденные, не столько руководясь собственным планом или чьим-либо приказанием, сколько под влиянием минутной вспышки, вызванной или характером каждого, или случайностью.

51. Когда все полководцы, окружив победителя-Ганнибала, поздравляли его и советовали, чтобы он после такого сражения остальную часть дня и следующую ночь дал отдых себе и усталым воинам, предводитель конницы Магарбал, считая неуместным медлить, сказал: «Напротив, чтобы ты знал результат этого сражения, я заявляю тебе, что на пятый день ты будешь пировать победителем на Капитолии; последуй за мной: я пойду вперед с всадниками, чтобы враги прежде узнали о моем приходе, чем о намерении прийти». Ганнибалу этот совет показался чересчур блестящим и слишком величественным, чтобы сразу уразуметь его; поэтому он похвалил желание Магарбала, но заявил, что для обсуждения его предложения необходимо время. Тогда Магарбал сказал: «Не все, конечно, боги дают одному человеку: ты, Ганнибал, умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться победою». Все признают, что бездействие этого дня послужило спасением для города и для Римского государства.

На следующий день, лишь только рассвело, карфагеняне усердно принялись собирать военную добычу и обозревать место отвратительного даже для врагов избиения римлян. Лежало столько тысяч римлян, пехотинцы и всадники вперемежку, кого с кем соединил случай, или сражение, или бегство. Некоторые, приведенные в чувство вызванной утренним холодом болью ран, окровавленные, приподнимались из груды трупов, но враги их добивали. Некоторых карфагеняне нашли еще живыми, лежащими с перерубленными бедрами и коленями; они обнажали шею и горло и просили лишить их последней крови. Некоторых нашли с зарытыми в землю головами; очевидно было, что они сами вырывали для себя ямы и, засыпая лицо валившеюся сверху землею, душили себя. Особенно внимание всех обратил на себя нумидиец, живым еще, с истерзанным носом и ушами, лежавший под мертвым римлянином; не будучи в состоянии взять руками оружие, он в ярости рвал врага зубами и в таком положении испустил дух.

52. Проведя значительную часть дня в собирании доспехов, Ганнибал приступил к осаде меньшего лагеря и, прежде всего, устроив окоп, преградил им доступ к реке. Впрочем, так как все осажденные были истощенные трудом, бодрствованием и сверх того ранами, то сдача последовала скорее, чем того ожидал сам Ганнибал. Заключено было условие, что римляне должны выдать оружие и лошадей, уплатить за римлянина по 300 серебряных динариев, за союзника по 200, а за раба по 100, и что, заплатив этот выкуп, они могут уйти в одной одежде; под этими условиями они приняли врагов в лагерь, и все были отданы под стражу, римские граждане и союзники отдельно.

Пока карфагеняне тратили там время, из большего римского лагеря те, у кого было достаточно силы и храбрости, около 4000 пехотинцев и 200 всадников, пришли безопасно в Канузий, одни сомкнутым строем, а другие рассеявшись по полям там и сям; а самый же лагерь раненые и трусливые воины сдали на тех же условиях, что и меньший. Враги получили огромную добычу, и вся она была отдана на разграбление, кроме лошадей, людей и серебра, сколько его было, а было его очень много на сбруе лошадей, так как столовая посуда из серебра была мало в употреблении, особенно у тех, кто состоял на военной службе. Затем Ганнибал приказал собрать в одно место тела своих павших воинов для погребения. Говорят, их было около 8000 храбрейших мужей. Некоторые передают, что было также отыскано и предано погребению тело римского консула. Бежавшие в Канузий были только приняты жителями в город и в дома, но одна апулийская женщина, по имени Буса, известная своим знатным происхождением и богатством, оказала им помощь хлебом, одеждой и деньгами на дорогу; за эту щедрость после, по окончании войны, сенат воздал ей почести.

53. В то время как там в числе бежавших находились четыре военных трибуна (из первого легиона – Фабий Максим, отец которого в предыдущем году был диктатором, из второго – Луций Публиций Бибул и Публий Корнелий Сципион, а из третьего – Аппий Клавдий Пульхр, который очень недавно был эдилом), с общего согласия главное начальство было вверено Публию Сципиону, хотя он был очень молод[769]769
  …хотя он был очень молод… – Ему было около 19 лет.


[Закрыть], и Аппию Клавдию.

Когда они совещались в немногочисленном собрании о положении дел, – сын бывшего консула Публий Фурий Фил заявляет, что они напрасно лелеют надежду, когда все потеряно; положение государства безнадежно печальное; некоторые знатные юноши, с Луцием Цецилием Метеллом во главе, обращают свои взоры на море и суда, чтобы, покинув Италию, бежать к какому-нибудь царю. Эта беда, не говоря о том, что она была ужасна, после стольких несчастий представлялась еще небывалой; присутствующие оцепенели от изумления и считали необходимым созвать по этому поводу собрание; но Сципион – юноша, судьбою назначенный быть вождем той войны, сказал, что нет надобности в совещании; в таком страшном несчастии, полагал он, надобно быть смелым и действовать, а не совещаться: пусть те, кто желает спасения государства, вооружатся и идут немедленно с ним; нет места, которое с большим правом можно назвать вражеским лагерем, чем то, где обсуждаются подобные замыслы. В сопровождении немногих Сципион направляется в квартиру Метелла и находит у него собрание юношей, о котором было сообщено; обнажив меч над головами совещавшихся, он сказал: «С искренним убеждением клянусь, что, как сам я не изменю отечеству, так и другого римского гражданина не допущу до этого; если я заведомо обманываю, то ты, Юпитер Всеблагой Всемогущий, порази самой страшной гибелью меня, мой дом, мое семейство и все мое достояние; этой клятвы я требую от тебя, Луций Цецилий, и от прочих, здесь присутствующих; кто не поклянется, тот пусть знает, что на него обнажен этот меч». Все, испугавшись совершенно так же, как будто видели перед собою победителя Ганнибала, поклялись и сами отдались Сципиону под охрану.