Текст книги "История Рима от основания Города"

Сказав в таком смысле речь, Семпроний приказал схватить цензора и отвести его в темницу. В то время как шесть трибунов одобряли действия своего товарища, трое из них поддержали обратившегося к ним с просьбой о помощи Аппия, и Аппий, несмотря на величайшее негодование всех сословий, один стал отправлять цензуру.

35. Между тем как в Риме происходили эти события, этруски уже осаждали Сутрий. В то время как консул Фабий, с целью подать помощь союзникам и атаковать, если представится где-нибудь возможность, укрепления врагов, вел у подошвы гор свои войска, навстречу ему вышло построенное в боевой порядок неприятельское войско. На широкой равнине, прилегавшей к подножию гор, видно было громадное множество неприятелей; поэтому консул, чтобы условиями местности возместить их численное превосходство, повернул немного свое войско на возвышения (то были неровные, покрытые камнями места) и затем обратил знамена на неприятеля.

Позабыв обо всем, кроме своей многочисленности, на которую одну они только и полагались, этруски так быстро и страстно начали битву, что бросали дротики с целью скорее вступить в рукопашный бой и, идя на неприятеля, обнажали мечи свои; а римляне, напротив, метали то стрелы, то камни, которыми в изобилии снабжала их сама местность. Удары по щитам и шлемам приводили в замешательство даже тех этрусков, которые не были ими ранены; да и нелегко было врагам подойти, чтобы сражаться на более близком расстоянии; не имели они и дротиков, чтобы действовать ими издали. Неподвижно стояли они, открытые для ударов, так как ничто уже не защищало их в достаточной мере; некоторые стали даже отступать; войско колебалось и нетвердо стояло на месте; тогда наши гастаты и принципы, вновь испустив крик и обнажив мечи, бросились на неприятеля. Не выдержали этруски этого натиска и, повернув знамена, врассыпную кинулись в лагерь. Но когда римская конница, вкось пересекши равнину, предстала перед бегущими врагами, они бросили дорогу к лагерю и устремились в горы, отсюда, почти безоружные и изнемогая от ран, пробрались в Циминийский лес. Перебив много тысяч этрусков и захватив тридцать восемь военных знамен, римляне овладели также неприятельским лагерем вместе с громадной добычей; затем стали думать о преследовании врагов.

36. Циминийский лес был тогда непроходимее и страшнее, чем в последнее время покрытые лесом горы Германии, и даже ни один купец дотоле не проникал в него. Войти в этот лес почти никто не осмеливался, кроме самого полководца; у всех других было еще живо воспоминание о Кавдинском поражении. Тогда один из присутствовавших, брат консула Марк Фабий (другие называют его Цезоном, а некоторые Гаем Клавдием, братом консула по матери), вызвался пойти на рекогносцировку и принести в скором времени верные известия обо всем. Получив воспитание у близких знакомых[585]585
  …у близких знакомых… – Речь идет о гостеприимцах, т. е. о лицах, с которыми заключен гостеприимный союз; см. II, 22.


[Закрыть] в Цере, Фабий был обучен этрусскому письму и хорошо знал этрусский язык. Я имею под руками писателей, удостоверяющих, что вообще в то время дети римлян обучались обыкновенно этрусской грамоте, как теперь греческой; но ближе к истине предположение, что было нечто особенное в этом человеке, который путем такого смелого притворства смешался с врагами. У него был, как говорят, один спутник-раб, воспитанный вместе с ним и потому хорошо знавший тот же самый этрусский язык. Отправляясь в путь, они справлялись только в общих чертах о природе страны, куда нужно было пробраться, и об именах племенных старейшин для того, чтобы не попасться, оказавшись во время разговора несведущими в чем-нибудь общеизвестном. Шли они в одежде пастухов, вооруженные крестьянскими орудиями, косами и тяжелыми копьями, по два на каждого. Но не столько спасли их знание языка, вид одежды и оружия, сколько то обстоятельство, что казалось невероятным, чтобы какой-нибудь иноземец проник в Циминийские леса. Говорят, что они пробрались до камеринских умбров; там римлянин осмелился сознаться, кто они такие, и, будучи введен в сенат, от имени консула стал вести переговоры о заключении дружественного союза. Затем ему было оказано радушное гостеприимство и приказано возвестить римлянам, что для их войска, если оно явится в эти места, будет готов провиант на тридцать дней и что вооруженная молодежь камеринских умбров будет готова к исполнению их приказаний.

Когда об этом было донесено консулу, он, послав в первую стражу вперед обоз, приказал за обозом идти легионам, а сам с конницей остался на месте и на рассвете следующего дня поскакал к неприятельским аванпостам, расположенным у леса. Довольно долго задержав неприятеля, он возвратился в лагерь и, выйдя в другие ворота[586]586
  …выйдя в другие ворота… – В римском лагере было четверо ворот: одни на стороне, противоположной неприятелям, через которые римское войско входило в лагерь, другие – на стороне, обращенной к неприятелю, через которые войско выходило из лагеря, и двое боковых ворот. Здесь имеются в виду, конечно, первые.


[Закрыть], до наступления ночи нагнал свое войско. На следующий день на рассвете он занимал уже вершины Циминийского горного хребта; увидев отсюда богатые поля Этрурии, он выслал туда своих воинов. Когда уже много скота было угнано, навстречу римлянам внезапно выбежали возбужденные старейшинами этой страны наскоро собранные когорты из этрусских поселян, до такой степени нестройные, что, явившись с целью отнять добычу, они сами едва не сделались добычей. Убив или обратив их в бегство, победоносные римляне на широком пространстве опустошили местность и, обогащенные массой всякого добра, возвратились в лагерь.

Случайно туда пришли пять послов с двумя народными трибунами с целью объявить Фабию от имени сената, чтобы он не переходил Циминийских гор. Довольные тем, что они пришли слишком поздно для того, чтобы своим приходом помешать экспедиции, послы возвратились в Рим вестниками победы.

37. Эта экспедиция консула не положила конца войне, а скорее расширила театр военных действий, потому что и страна, лежавшая у подошвы Циминийского горного хребта, также испытала на себе опустошение и, негодуя на это, взволновала не только народы Этрурии, но и соседние части Умбрии; поэтому к Сутрию пришло такое громадное войско, какого прежде никогда не бывало, и не только лагерь этрусков был выдвинут из леса вперед, но даже войско их было переведено на равнины вследствие страстного желания сразиться как можно скорее. Затем, построившись в боевой порядок, войско этрусков сначала оставалось на своем месте, дав врагу время со своей стороны расположиться в боевом порядке; потом, заметив, что враги уклоняются от сражения, оно подошло к валу. Здесь, увидев, что и аванпосты наши введены внутрь укрепления, этруски вдруг подняли вокруг своих вождей крик, требуя от них, чтобы они приказали принести им туда из лагеря продовольствие на этот день: что они останутся под оружием и ночью или, во всяком случае, на рассвете атакуют неприятельский лагерь. Отнюдь не спокойнее было и римское войско, но его сдерживало приказание полководца. Был уже почти десятый час дня[587]587
  …почти десятый час дня… – Разделение суток на часы вошло в употребление со времени появления в Риме солнечных часов в 291 до н. э. День, как и ночь, был разделен на 12 часов. В разное время года продолжительность одного часа дня и одного часа ночи менялась. День – время от восхода до захода солнца, ночь – от захода до восхода солнца. В равноденствие день считался с 6 часов утра до 6 часов вечера, ночь – с 6 часов вечера до 6 часов утра. – Примеч. ред.


[Закрыть], когда консул велел воинам приниматься за еду, приказав быть вооруженными, в какой бы час дня или ночи он ни подал сигнал; он обратился к войску с небольшой речью, восхвалял военные действия самнитов и унижал этрусков. «Не следует, – говорил он, – равнять одного врага с другим, численность одних с численностью других: есть, кроме того, другое оружие – тайное; в свое время вы узнаете его, а между тем нужно молчать о нем!» Этими намеками консул давал понять, что среди врагов есть измена, с целью тем самым восстановить дух своих воинов, устрашенных многочисленностью неприятеля; а так как последний расположился станом без укреплений, то выдумка эта тем более походила на правду.

Подкрепившись, воины легли отдыхать и, пробужденные без шума около четвертой стражи, взялись за оружие. Обозным служителям были розданы кирки, чтобы срывать вал и наполнять рвы. Внутри укрепления было выстроено в боевом порядке войско, а отборные когорты размещены у выходов из ворот. Затем по сигналу, данному незадолго до рассвета (в летние ночи это время самого глубокого сна), войско повалило тын, бросилось изза укреплений и напало на лежащих там и сям неприятелей. Смерть застала одних недвижимыми, других полусонными в их постелях, большинство же в то время, когда они в испуге бросались к оружию; не многие имели время вооружиться; но и этих последних, так как у них не было ни определенных сигналов, ни полководца, римляне разбили наголову, обратили в бегство и преследовали; они бежали в разные стороны, одни к лагерю, другие к лесу. Леса дали более безопасное убежище, потому что лагерь, расположенный на равнине, в тот же день был взят римлянами. Золото и серебро было приказано отнести к консулу, прочая добыча досталась воинам. В этот день было перебито или взято в плен до 60 000 неприятелей. Некоторые писатели говорят, что эта столь славная битва произошла по ту сторону Циминийского леса, около Перузии, и что римские граждане были в большом страхе за то, как бы войско их, отрезанное такими опасными горами, не было уничтожено поднявшимися со всех сторон этрусками и умбрами. Но где бы ни произошло сражение, победителями были римляне; вследствие этого послы от городов Перузии, Кортоны и Арретия, стоявших в то время как раз во главе народов Этрурии, просили у римлян мира и союза, но получили только перемирие на тридцать лет.

38. Между тем как в Этрурии происходили эти события, другой консул, Гай Марций Рутул, взял у самнитов штурмом Аллифы; многие другие крепости и селения или были разрушены им как враждебные, или нетронутыми перешли в его власть. В то же самое время и римский флот, под предводительством Публия Корнелия, которому сенат поручил начальство над морским побережьем, отплыл в Кампанию. Когда он пристал к Помпеям, экипаж его отправился из этого города грабить Нуцерийские владения; быстро опустошив ближайшие местности, откуда безопасно можно было бы возвратиться к кораблям, римские воины, как это обыкновенно случается, соблазнились добычей, зашли дальше и заставили подняться врагов. Пока они бродили по полям, никто не попадался им навстречу, несмотря на то что их можно было перебить наповал; но когда они толпою без предосторожностей возвращались назад, их настигли неподалеку от кораблей поселяне и, отняв добычу, многих убили; остальная масса, уцелевшая от резни, в страхе была прогнана к кораблям.

Сколько опасений причинила в Риме экспедиция Квинта Фабия за Циминийский лес, столько же радости слух о ней принес врагам в Самнии; слыша, что римское войско отрезано от своих и находится в осадном положении, они припоминали Кавдинское ущелье как образ будущего поражения: та же безрассудная смелость, говорили они, завела в непроходимые горы римлян, страстно стремящихся все вперед и вперед; преграда положена им не столько оружием врагов, сколько неблагоприятными условиями местности. Уже к радости стала примешиваться некоторая зависть по поводу того, что славу в войне с римлянами судьба отняла от самнитов и предоставила этрускам; итак, собрав свои войска и оружие, быстро стекаются они, чтобы уничтожить консула Гая Марция, имея намерение пройти отсюда через земли марсов и сабинян, далее в Этрурию, если Марций будет уклоняться от сражения. Консул вышел им навстречу. Битва с той и другой стороны была упорная, причем результат ее остался нерешенным, и хотя резня была обоюдной, однако молва приписала неудачу римлянам. Причиной этого была потеря некоторых всадников и военных трибунов, также одного легата и, что было всего значительнее, рана самого консула.

Молва, по обыкновению, еще преувеличила это, а потому отцами овладел сильный страх, и решено было назначить диктатора. Ни у кого не было сомнения насчет того, что диктатором будет назначен Папирий Курсор, которому в то время наиболее доверяли в ратном деле. Но с одной стороны, ввиду всеобщего враждебного настроения, не были вполне уверены в том, что известие об этом можно с безопасностью передать в Самний, а с другой – недостаточно доверяли и тому, что консул Марций жив. Другой консул, Фабий, был в личных неприязненных отношениях с Папирием. Чтобы эта вражда не мешала общему благу[588]588
  Чтобы эта вражда не мешала общему благу… – Так как избрание диктатора сенат поручал обыкновенно консулам, то их взаимная неприязнь действительно могла вредно отозваться на интересах государства.


[Закрыть], сенат решил отправить к Фабию послов из числа бывших консулов с целью убедить его не только авторитетом государства, но и своим собственным забыть вражду для блага отечества. Когда послы, отправившись к Фабию, передали ему постановление сената и присоединили к этому соответствующую данному им поручению речь, консул, потупив глаза в землю, удалился от послов, оставив их в неизвестности насчет того, как он намерен поступить; затем, среди ночной тишины, как водится, он назначил Луция Папирия диктатором. Когда послы стали благодарить его за блистательную победу над самим собою, Фабий хранил упорное молчание и отпустил послов без ответа, не обмолвившись ни словом о своем поступке: видно было, что сильный дух превозмогал нестерпимые страдания.

Начальником конницы Папирий назначил Гая Юния Бубулька; когда он предлагал на утверждение курий закон о вручении ему власти[589]589
  …когда он предлагал на утверждение курий закон о вручении ему власти… – Речь о Папирии; это было необходимым условием при назначении диктатора, равно как и консулов. Куриатные комиции – форма народного собрания, в котором народ подавал голоса по куриям; всего курий было 30.


[Закрыть], то решение дела, вследствие печального предзнаменования, было отложено до другого дня. Дело в том, что первой подавала голоса Фавцийская курия, отмеченная двумя несчастьями: падением Рима и Кавдинским миром, так как в тот и другой год первою подавала голоса та же самая курия. Макр Лициний признает необходимым сторониться этой курии как предвестницы несчастья еще и вследствие третьего поражения, полученного у Кремеры[590]590
  …вследствие третьего поражения, полученного у Кремеры. – В 477 году до н. э. См. II, 49.


[Закрыть].

39. На следующий день диктатор вновь произвел ауспиции и провел закон. Выступив с легионами, набранными недавно, во время опасений, возникших вследствие перехода войск через Циминийский лес, он достиг Лонгулы и, приняв от консула Марция старую армию, вывел войска на сражение; неприятели также, по-видимому, не уклонялись от битвы. Ночь застала тех и других в строю и под оружием не начинавшими еще сражения. В течение некоторого времени оба войска оставались спокойными и, вполне надеясь на свои собственные силы и не презирая врага, стояли лагерем вблизи друг от друга.

А в Этрурии между тем шли битвы[591]591
  А в Этрурии между тем шли битвы… – Это предложение – вставка, но она едва ли восполняет весь пропуск, образовавшийся в древнейших рукописях; события в Самнии, предшествовавшие рассказанному в начале 40 главы, остаются неизвестными.


[Закрыть]; во-первых, произошло открытое сражение с войском умбров; но враги скорее были обращены в бегство, чем разбиты, так как не выдержали горячо начатой битвы; а во-вторых, этруски собрали войско на основании священного закона – каждый воин избирал себе товарища – и у Вадимонского озера[592]592
  …у Вадимонского озера… – Небольшое круглое священное озеро в Этрурии; на его берегах этруски устраивали свои собрания.


[Закрыть] вступили в битву с такой многочисленной армией и с таким вместе с тем воодушевлением, с какими раньше не вступали они в битву никогда и нигде. Обоюдное ожесточение во время битвы было так велико, что ни та, ни другая сторона не бросала дротиков; битва началась мечами, и притом весьма ожесточенно; сам бой, некоторое время нерешительный, увеличивал ожесточение, так что битва, казалось, происходила не с этрусками, столько раз побежденными, а с каким-то новым народом. Ни одна сторона не помышляет о бегстве; падают стоящие перед знаменами и, чтобы знамена не остались без защитников, из второй линии образуется первая; затем вызываются воины из последних резервов; утомление и опасность дошли до последней степени, так что римские всадники оставили лошадей и через оружие и трупы пробрались к первым рядам пехоты. Эта боевая линия, явившаяся как бы свежей среди утомленных, расстроила знамена этрусков. Затем остальная масса, как ни была она утомлена, последовала, однако, за движением конницы и разорвала наконец ряды неприятелей. Тогда упорство врагов стало подаваться: некоторые манипулы стали отступать, и стоило им только раз обратить свой тыл, как началось уже более решительное бегство. Этот день впервые сокрушил могущество этрусков, исстари в изобилии награжденных дарами судьбы; в сражении был перебит цвет их войска; в тот же раз был взят и разграблен их лагерь.

40. Такая же опасная и так же славно окончившаяся война происходила вскоре [308 г.] затем в земле самнитов, которые, кроме прочих приготовлений к войне, позаботились о том, чтобы войско их блестело новыми украшениями на оружии. У них было две армии: щиты одной из них они покрыли чеканной золотой работой, а другой – серебряной; форма щита была следующая: к верху, где прикрываются грудь и плечи, он был шире, и верхняя линия его была прямая, а к низу для удобоподвижности он более заострялся наподобие клина. Покровом для груди служил панцирь, а левая голень была прикрыта поножами; шлемы были снабжены султанами, с целью придать росту более внушительный вид. Туники у воинов с позолоченными щитами были цветные с отливом, а у воинов с посеребренными щитами – белые полотняные; последние занимали правый фланг, первые стояли на левом. Римлянам уже известно было, что значит блестящее вооружение, да и вожди указали им, что воин должен внушать страх, что он не должен быть убран в золото и серебро, а должен полагаться на оружие и храбрость, потому что это золото и серебро составляют скорее добычу, нежели служат оружием; блестящее до битвы, оно теряет свой вид, когда льется кровь и наносятся раны; украшением воинам служит мужество, а все остальное достается победителям, и богатый враг – награда, хотя бы и бедным победителям!

Воодушевив этими словами своих воинов, Курсор ведет их в битву; сам он становится на правом фланге, а командование левым поручает начальнику конницы. Жарка была битва с врагами уже в самом начале схватки, и не менее горячо было соперничество между диктатором и начальником конницы о том, с которого фланга начнется победа. Случайно Юний первый заставил неприятелей отступить, а именно: своим левым флангом – их правый, состоявший из воинов, обрекших себя по обычаю самнитов на смерть и потому отличавшихся белой одеждой и одинаковым с нею по белизне оружием. Напав на них со словами: «Я обрекаю их Орку[593]593
  …обрекаю их Орку… – Орк – подземное царство и божество, управлявшее этим царством.


[Закрыть]», Юний расстроил их ряды и заставил фланг решительно отступить. Лишь только заметил это диктатор, то сказал: «Неужели начало победе положит левый фланг, правый же – войско диктатора – пойдет по чужим следам, а не приобретет главную часть победы?» Он воодушевляет своих воинов, и всадники не уступают в мужестве пехоте, а легаты – вождям в усердии. К всадникам, расположенным на флангах, подъезжают – на правой стороне Марк Валерий, а на левой – Публий Деций, оба бывшие консулы; они увещевают их вместе с ними приобрести себе часть славы и бросаются наперерез на неприятельские фланги. Таким образом, в придачу к прежнему новый ужас овладел неприятельским войском, при виде нападения с той и другой стороны; чтобы устрашить врагов, римские легионы вновь испустили крик и кинулись на них; тогда самниты бросились бежать. Поле стало уже покрываться грудами тел и блестящего оружия; испуганные самниты укрылись сначала в своем лагере, а затем даже и его не удержали за собою: еще до наступления ночи он был взят, разграблен и подожжен.

Диктатор, по постановлению сената, получил триумф, и наибольший блеск его триумфу доставило взятое у неприятелей оружие; его нашли настолько великолепным, что позолоченные щиты раздавали владельцам меняльных лавок[594]594
  …владельцам меняльных лавок… – Менялы в Риме были общественные и частные. Первые занимались своими делами под покровительством государства; они должны были пробовать монеты, заботиться о помещении государственных денег, менять и выдавать деньги, причем могли заниматься и частными делами. Вторые принимали на себя все поручавшиеся им торговые и денежные операции: меняли иностранные деньги на местные и наоборот, делали перевод денег в другой город на тамошнего менялу, производили платежи, списывая по своей книге деньги с капитала одного и записывая их на другого, участвовали в торговых делах как маклеры и т. п. Как частные, так и общественные менялы представляли собой замкнутую корпорацию и имели свое «бюро» на форумах в особых лавках.


[Закрыть] для украшения форума. Отсюда, говорят, получил начало обычай украшать при содействии эдилов форум во время следования по нему колесницы с изображениями богов[595]595
  …обычай украшать при содействии эдилов форум во время следования по нему колесницы с изображениями богов. – Это было во время празднования так называемых ludi Circenses, т. е. общественных игр, названных так по месту проведения (цирк) и составу (состязание в беге, гимнастические упражнения, пешее и конное сражение и т. п.). Игры эти отличались пышной обстановкой и великолепием; они открывались торжественной процессией, которая направлялась по улицам города через форум к цирку. Впереди везли на особой колеснице, украшенной золотом и слоновой костью, под балдахином изображения богов; затем следовали государственные сановники. Придя в цирк, процессия обходила spinа (стена, построенная посередине вдоль ристалища), затем приносились жертвы и начинались сами игры.


[Закрыть]. Таким образом, что касается римлян, то они воспользовались блестящим оружием неприятелей для воздания почестей богам; жители же Кампании, вследствие презрительного отношения к самнитам и ненависти к ним, вооружили этим оружием гладиаторов, дававших свои представления во время пиров, и назвали их «самнитами».

В том же году консул Фабий сражался с остатками этрусков у Перузии, которая также нарушила перемирие, и одержали победу решительную и без труда. Он взял бы и сам город (ибо он победоносно подошел к его стенам), если бы не вышли послы с тем, чтобы сдать его. Поставив в Перузии гарнизон и отправив вперед в Рим к сенату послов Этрурии, просивших о заключении с ними дружественного союза, консул с триумфом вступил в город, одержав победу еще более блестящую, чем победа диктатора; да и саму честь победы над самнитами приписали в большей ее части легатам, Публию Децию и Марку Валерию, которых народ на следующих затем комициях провозгласил с замечательным единодушием одного консулом, а другого – претором.

41. Фабию за славное покорение Этрурии консульство было продолжено на следующий год[596]596
  Фабию… консульство было продолжено на следующий год… – Начиная отсюда Тит Ливий отстает на два года (первый такой пропуск сделан VIII, 37-324 год), так как диктатура Папирия, по показанию капитолийских фастов, занимает целый год, а третье консульство Фабия падает на 308, а не на 310 год до н. э.


[Закрыть], и он был назначен товарищем Деция. Валерий в четвертый раз был избран претором. Консулы разделили между собою театр военных действий: Децию досталась Этрурия, а Фабию – Самний; Фабий, двинувшись к Нуцерии Алфатерской, с презрением отверг просьбы ее жителей о мире, так как они не пожелали воспользоваться им в то время, когда им предлагали его, и осадою принудил их к сдаче. С самнитами произошло открытое сражение; в незначительной схватке враги были побеждены; об этой битве не сохранилось бы и воспоминание, если бы в ней впервые не воевали с римлянами марсы. Отложившиеся по примеру марсов пелигны потерпели ту же участь.

Военное счастье благоприятствовало и другому консулу, Децию: угрозами он принудил жителей Тарквинии доставить войску провиант и просить перемирия на сорок лет. Взяв штурмом несколько укреплений у вольсинийцев, он разрушил некоторые из них, чтобы они не служили убежищем для неприятелей. Распространив повсюду военные действия, Деций вселил к себе такой страх, что все народы Этрурии просили консула о заключении союза. Правда, этого они не добились, зато им было даровано перемирие на один год. Враги заплатили римскому войску жалованье за этот год, и с них вытребовали по две туники на каждого воина; это было вознаграждением за перемирие.

Спокойствие, уже водворившееся в Этрурии, нарушило неожиданное отпадение умбров, народа, не испытавшего на себе бедствий войны, кроме того, что их область страдала от перехода через нее войска. Подняв на ноги всю свою молодежь и склонив к возобновлению войны бóльшую часть этрусков, умбры составили такое огромное войско, что высокопарно говорили о себе и с пренебрежением о римлянах и хвастались, что, оставив Деция позади себя в Этрурии, они пойдут оттуда осаждать Рим. Лишь только до консула Деция дошел слух об этих замыслах умбров, он большими переходами двинулся к Риму и расположился в земле Пупинийской, внимательно следя за слухами о врагах. И в Риме не относились с пренебрежением к войне с умбрами: сами их угрозы возбудили опасения в римлянах: вследствие поражения, нанесенного им галлами, они по опыту знали, как небезопасен город, в котором они живут. Поэтому к консулу Фабию были отправлены послы с приказанием поспешно вести войско в Умбрию, если война с самнитами несколько поутихла. Консул повиновался приказанию и большими переходами двинулся к Мевании, где в то время находились войска умбров. Неожиданное прибытие консула, который, как думали умбры, находился далеко от Умбрии, занятый другою войною в Самнии, так поразило их, что одни из них считали необходимым отступить к укрепленным городам, а некоторые полагали нужным прекратить войну. Один кантон (сами они называли его Материной) не только удержал прочих под оружием, но и немедленно понудил их к сражению. Они напали на Фабия в то время, когда тот обносил лагерь палисадом. Увидев, что они в беспорядке кидаются на укрепления, консул отозвал воинов от работ и выстроил их в боевой порядок, насколько позволяла природа местности и время. Он ободрял своих воинов, осыпал их заслуженными похвалами за подвиги, совершенные ими в Этрурии и Самнии, предлагал им покончить с этой жалкой прибавкой к этрусской войне и наказать врагов за их дерзкие речи, в которых они грозили осадить Рим. Слова эти воины выслушали с таким удовольствием, что невольно вырвавшийся крик прервал речь полководца. Прежде чем дан был приказ, прежде чем заиграли трубы и рожки, врассыпную бросились они на врагов, бросились не как на воинов с оружием в руках. Удивительно сказать! Сначала стали отнимать знамена у знаменосцев, затем потащили к консулу самих знаменосцев, перетаскивали вооруженных воинов из войска в войско, а если где-нибудь и было сражение, то действовали больше щитами, чем мечами, и враги, поражаемые в плечи ударами щитов, были опрокидываемы. Больше было взято в плен, чем убито, и один-единственный приказ сложить оружие[597]597
  …один-единственный приказ сложить оружие… – Тит Ливий хочет сказать, что предложения одного человека сложить оружие было достаточно для того, чтобы прекратило бой все умбрское войско.


[Закрыть] разносился по всей неприятельской линии. Таким образом главные зачинщики войны сдались среди самого сражения. На другой день и в следующие за ним дни сдались и остальные народы Умбрии; а с жителями Окрикулы был заключен на частном поручительстве[598]598
  …на частном поручительстве… – Так назывался договор, заключенный не от имени государства, но одним из должностных лиц; сенат и народ не были связаны этим договором, они могли дать свое согласие, а могли и не дать. В последнем случае должностное лицо выдавалось иностранному государству, чтобы то поступило с ним по своему усмотрению.


[Закрыть] дружественный союз.

42. Победоносно окончив войну, ведение которой принадлежало по жребию другому[599]599
  Победоносно окончив войну, ведение которой принадлежало по жребию другому… – Война с умбрами была возложена на другого консула, Деция; Фабий же ведал, собственно, войною в Самнии.


[Закрыть], Фабий отвел войско назад в свой Самний. За такое удачное ведение дела сенат, несмотря на сопротивление, – особенно Аппия[600]600
  …особенно Аппия… – Это был цензор Аппий Клавдий, о котором см. гл. 29 и 33.


[Закрыть], продлил Фабию срок главного начальства над войском и на следующий год, в который консулами были Аппий Клавдий и Луций Волумний, подобно тому, как в предыдущий год народ продлил ему срок консульства.

В некоторых летописях я нахожу, что Аппий, будучи еще цензором, домогался консульства и что народный трибун Луций Фурий противился его выбору, пока тот не сложил с себя должности цензора. В то время как товарищу Аппия было поручено ведение новой войны, где врагами явились саллентины, сам он, будучи избран консулом, остался в Риме, чтобы увеличить свое значение, пользуясь для этого своею опытностью в делах государственных, тогда как в распоряжении других была военная слава.

Волумнию не пришлось сожалеть о возложенном на него поручении: он дал много удачных сражений и взял штурмом несколько неприятельских городов. Он щедро раздавал добычу и к доброте, уже самой по себе приятной, присоединил ласковое обхождение, а этими своими качествами возбудил в воинах жажду опасностей и военных трудов.

Проконсул[601]601
  Проконсул… – Проконсулами назывались лица, замещающие консула; обыкновенно бывшие уже консулами или лица, за которыми по окончании срока их консульства оставлялась должность главнокомандующего войсками, как и было в данном случае.


[Закрыть] Квинт Фабий, встретившись под городом Аллифами с войском самнитов, сразился с ним. Дело было решительное: враги были обращены в бегство и загнаны в лагерь; не удержали бы они за собою и лагеря, если бы не позднее время дня. Тем не менее еще до наступления ночи лагерь был окружен, и на ночь расставлены караулы, чтобы никто не мог уйти из него. На следующий день, едва забрезжил свет, началась сдача. Было условлено, чтобы те, которые принадлежали к самнитам, были выпущены в одних только туниках; всех их заставили пройти под ярмом; относительно союзников самнитов не было сделано никакой оговорки: до 7000 их было продано в рабство; те, которые назвались герниками, содержались под стражей особо; всех их Фабий отправил в Рим к сенату. После того как было произведено следствие о том, по набору ли попав в войска, или в качестве добровольцев сражались они за самнитов против римлян, их передали под стражу народам латинского племени, и новые консулы, Публий Корнелий Арвина и Квинт Марций Тремул (ибо они были уже избраны), получили приказание вновь сделать доклад сенату об этом деле. Герники обиделись на это, и жители города Анагнии собрали в цирке, который они называли «Морским», совет из всех народных общин, и все, принадлежавшие к племени герников, за исключением жителей городов Алетрия, Ферентина и Верул, объявили войну римскому народу.

43. В Самнии, вследствие удаления оттуда Фабия, также начались новые волнения. Калатия, Сора и находившиеся в них римские гарнизоны были взяты с бою, и пленные воины подверглись безобразным истязаниям; поэтому туда был отправлен с войском Публий Корнелий, а Марцию поручено ведение войны с новыми врагами, так как жителям Анагнии и другим герникам была уже объявлена война. Сначала неприятели перехватили все выгодные пункты между лагерями консулов, так что даже гонец налегке не мог проскользнуть, и оба консула в течение нескольких дней оставались в полнейшем неведении, один не зная о положении другого. Страх проник и в Рим, так что вся молодежь была приведена к присяге, и на случай неожиданного оборота в делах сформировано два полных войска. Впрочем, война с герниками отнюдь не соответствовала ни страху, возбужденному ими в настоящем случае, ни древней славе этого народа; ни разу не отважились они на какое-нибудь предприятие, достойное упоминания, и, потеряв в течение немногих дней три лагеря, заключили перемирие на тридцать дней с тем, чтобы отправить в Рим к сенату послов, обязавшись при этом заплатить полугодовое жалованье войску, доставить провиант и дать по одной тунике на каждого воина. Сенат отослал послов назад к Марцию, которому сенатским постановлением было предоставлено решить дело о герниках, и тот принял безоговорочную сдачу этого народа.

И другой консул, находившейся в Самнии, также превосходил силами врага, но был в более стесненном положении по условиям занимаемой им местности. Неприятели отрезали все дороги и заняли удобопроходимые леса, чтобы ниоткуда нельзя было подвозить провиант, и, хотя консул каждый день выносил знамена на бранное поле, однако не мог вызвать их на бой; вполне очевидно было, что ни самниты в настоящее время не выдержат сражения, ни римляне – проволочки в войне. Прибытие Марция, который после покорения герников поспешил на помощь своему товарищу, лишило неприятелей возможности медлить с битвой. Не признавая себя равносильными на поле битвы даже одному войску и будучи убеждены в том, что для них не остается никакой надежды, в случае если они допустят соединение двух консульских войск, они напали на Марция в то время, как он подходил с войском, не построенным в надлежащий порядок. Быстро снесена была на середину поклажа и, насколько позволяло время, войско выстроилось в боевой порядок. Сначала крик, донесшийся до стоянки другого консула, а затем пыль, замеченная издали, произвели тревогу в его лагере. Тотчас отдав приказание браться за оружие и быстро выведя своих воинов в бой, он ударил наперерез на неприятельское войско, которое и без того было уже занято другим сражением. «Превеликий будет срам, – кричал он своим, – если вы уступите другому войску обе победы и не удержите за собою славы победителей в назначенной вам войне!» Прорвавшись в том месте, куда было сделано нападение, Корнелий сквозь тесные ряды войска неприятелей устремился в их лагерь, взял его, так как он лишен был защитников, и зажег. Лишь только увидали воины Марция, что лагерь пылает, и оглянулись назад враги, как началось повсюду бегство самнитов. Но во всех местах идет резня, и ни в одну сторону нет безопасного убежища.

Уже 30 000 врагов было убито, консулы велели дать сигнал к отступлению и собирали в одно место свои войска, поздравляя друг друга с победой, как вдруг вдали показались новые когорты неприятелей, набранные для пополнения войска, и возобновили сражение. Без приказания консулов и без сигнала пошли на них победители, крича, что надо дать самнитам горький урок военного искусства. Консулы не удерживали воинского пыла легионов: они прекрасно знали, что неприятельские новобранцы, видя ветеранов, лишившихся вследствие бегства присутствия духа, не в состоянии будут даже покуситься на сражение. И они не обманулись в своих ожиданиях: все войска самнитов – и старое, и новое – бегом устремились в близлежащие горы. Туда взобралось и римское войско, и не было для побежденных ни одного достаточно безопасного места; они были сбиты с занятых ими возвышений, и уже все в один голос стали просить мира. Тогда им было приказано доставить на три месяца провиант, заплатить войску годовое жалованье и дать на каждого воина по одной тунике; затем были отправлены к сенату послы с предложением мира.