Текст книги "История Рима от основания Города"

Книга XXIII

Взятие Ганнибалом Компсы и попытка овладеть Неаполем (1). Пакувий Калавий захватывает власть в Капуе (2–3). Угодничество аристократии перед чернью (4). Капуя собирается отложиться от Рима (5–6); сдача Ганнибалу (7–9). Суд над Магием Децием (10). Возвращение в Рим посольства из Дельф (11). В Карфагене получено донесение о победах Ганнибала (11–13). Распоряжения римских властей о вооружении; Нола готова сдаться Ганнибалу (14). Взятие Ганнибалом Нуцерии; положение дел в Ноле; Марцелл отразил Ганнибала от Нолы (15–16). Ацерры взяты Ганнибалом; действия под Казилином (17–18). Зимовка армии Ганнибала в Капуе (19). Посольство петелийцев в Рим (20). Известия из Сицилии и Сардинии (21). Пополнение сената (22–23). Выборы в Риме; вести о поражении Постумия в Галлии (24). Распоряжения сената относительно войск, назначенных для ведения войны с Ганнибалом (25). Восстание испанских племен против карфагенян и усмирение их Газдрубалом (26–27). Гимилькон заменяет Газдрубала, которому приказано идти в Италию; римляне стараются задержать его (28). Победа римлян (29). Успехи карфагенян в Бруттии; колебание Сицилии; события в Риме до конца 538 года (30). Распределение армии и дополнительные выборы (31). Сардиния готова отложиться от Рима; меры к защите прибрежных италийских областей (32). Переговоры Филиппа Македонского с Ганнибалом (33–34). Меры к охране Сардинии (34). Попытка кампанцев осадить Кумы (35). Ганнибал осадил Кумы, но отбит римским гарнизоном (36–37). Меры к предотвращению войны с Филиппом (38). Новое посольство Филиппа к Ганнибалу; римляне снова овладевают городами Кампании (39). Победы римлян в Сардинии и усмирение ее (40–41). Морская победа римлян над карфагенянами; нападение римлян на самнитов (41–42). Безуспешная попытка Ганнибала склонить Нолу к отложению от Рима (43). Битва римлян и карфагенян под стенами Нолы; Ганнибал удаляется в Апулию, а Фабий опустошает Кампанию (44–48). Снабжение испанских войск провиантом и обмундированием (48–49). Победа Сципионов и присоединение испанских племен к союзу с римлянами (49).

1. После сражения при Каннах Ганнибал, захватив римский лагерь, разграбил его и тотчас двинулся из Апулии в Самний: он был вызван в область гирпинов Статием Требием, обещавшим передать ему город Компсу. Требий был знатный компсский гражданин, но его преследовала партия рода Мопсиев, пользовавшегося влиянием благодаря расположению к нему римлян. По получении известия о сражении при Каннах, когда вследствие рассказов Требия распространился слух о приближении Ганнибала, сторонники Мопсиев вышли из города, город же сдался без боя Пунийцу и впустил карфагенский гарнизон. Оставив здесь всю добычу и обоз, Ганнибал разделил войско на две части: Магону он приказал занимать все города этой страны, которые добровольно отпадали от римлян, а те, которые отказывались перейти на сторону карфагенян, принуждать к отпадению, сам же направился через Кампанскую область к Нижнему морю с целью взять Неаполь, чтобы иметь приморский город. Войдя в неаполитанские пределы, он расположил часть нумидийцев в засаде в удобных местах – это были большею частью извилистые дороги и скрытые ущелья, – а другим приказал гнать впереди себя награбленную в полях добычу и, хвастаясь ею, направиться к воротам. На эту небольшую и беспорядочную толпу напал отряд всадников; но нумидийцы, отступая умышленно назад, завлекли его в засаду и окружили. Ни один человек из отряда не уцелел, если бы вблизи находящееся море и замеченные недалеко от берега лодки, большею частью рыбацкие, не дали возможности спастись воинам, умевшим плавать. Все-таки в этом сражении было взято в плен и убито несколько знатных юношей, в числе их был начальник всадников Гегей, слишком яро преследовавший отступавших. От осады города Пунийца удержал вид стен, которые нелегко было взять.

2. Затем Ганнибал повернул в Капую, которая утопала в роскоши, благодаря продолжительному счастью и потворству судьбы, но особенно ослабела среди всеобщей испорченности, главным образом вследствие своеволия плебеев, которые неумеренно пользовались свободой, сенат же подчинил себе и плебеям Пакувий Калавий; это был человек знатный и в то же время любимец народа, достигший, впрочем, могущества дурными средствами. Случайно он занимал высшую должность[774]774
  …занимал высшую должность… – На оскском языке (распространенном в том числе в Кампании) «высшая должность» называлась «медикс тутик» (первое из этих слов значит «судья», второе – «общественный», «общенародный»). В Капуе эта должность была годичной. По лицу, занимавшему ее, обозначался год (как в Риме – по консулам). «Медикс» был верховным жрецом, верховным судьей, главнокомандующим, ведал внешними сношениями и сооружением общественных зданий.


[Закрыть] в год несчастного сражения при Тразименском озере [217 г.]. Он рассчитывал, что народ, давно уже враждебный сенату, воспользовавшись удобным случаем произвести переворот, решится на смелый шаг и, если Ганнибал явится в эти места с победоносным войском, перебьет сенаторов и передаст Капую пунийцам. Он был бесчестный человек, но не вполне испорченный: предпочитая сделаться властителем в целой, а не в разрушенной общине и будучи при этом того мнения, что община без общественного совета не может существовать, Пакувий придумал план спасти сенат и в то же время подчинить его себе и плебеям. Созвав сенат, он объявил предварительно, что согласится отпасть от римлян только в случае крайней необходимости, так как у него есть дети от дочери Аппия Клавдия и дочь его в Риме замужем за Марком Ливием; но, заявил он далее, предстоит дело более важное и опасное: плебеи надеются устранить сенат из общины не путем отпадения от Рима, но желают освободить общину от сенаторов, убив их, и затем передать ее Ганнибалу и пунийцам. От этой опасности он-де может избавить сенат, если последний поручит ему это дело и доверится ему, забыв о политических распрях. Когда все в страхе соглашались на такое предложение, он сказал: «Я запру вас в курии и, делая вид, что участвую в задуманном преступлении и одобряю план народа, противиться которому было бы с моей стороны бесполезно, таким образом найду вам путь к спасению. Возьмите с меня в этом слово, какое желаете». Дав слово, он вышел из курии, велел ее запереть и оставил в преддверии караул, чтобы без его разрешения никто не мог ни войти в курию, ни выйти из нее.

3. Затем он созвал народное собрание и сказал так: «Кампанцы! Давнишнее ваше желание – наказать бесчестный и ненавистный сенат – вы имеете возможность осуществить безопасно и беспрепятственно; нет нужды вам производить бунт и, подвергая себя величайшей опасности, брать приступом дом каждого сенатора в отдельности, когда их охраняют гарнизоны из их клиентов и рабов. Берите их: они все заперты в курии, одни и безоружные. Но не действуйте поспешно или наудачу и необдуманно; я дам вам возможность высказать ваше мнение о каждом сенаторе в отдельности, чтобы всякий из них понес заслуженное наказание. Однако прежде всего вы должны давать волю своему гневу в той мере, чтобы ваше собственное благо и выгоды стояли выше его. Ведь вы, кажется, ненавидите только этих сенаторов, а не желаете вообще не иметь никакого сената, так как необходимо иметь или царя, от чего избави вас бог, или сенат, этот единственно возможный совет в свободной общине. Таким образом, вам необходимо одновременно делать два дела: устранять прежних сенаторов и на их место избирать новых. Я прикажу вызвать каждого сенатора в отдельности, чтобы спросить ваше мнение об его участи; ваше постановление о каждом из них будет исполнено; но, прежде чем наказывать виновного, вы должны избрать на его место в сенаторы человека энергичного и деятельного». Затем он сел, велел бросить дощечки с именами сенаторов в урну и вызвать и вывести из курии того сенатора, имя которого выпало первым по жребию. Услышав имя, все закричали, что это – человек дурной, бесчестный, заслуживающий казни. Тут Пакувий заметил: «Я вижу ваш приговор относительно этого сенатора; поэтому предложите, вместо дурного и бесчестного, хорошего и честного сенатора». Сначала все молчали, так как затруднялись в выборе лучшего человека; затем, когда кто-либо, отбросив застенчивость, называл одного кандидата, то поднимался еще больший крик, причем одни говорили, что не знают его, а другие упрекали его в позорных делах, в низком происхождении, в непристойной бедности и постыдном для сенатора ремесле или занятии. При вызове второго и третьего сенатора повторялось то же самое, но в большей степени, так что ясно было, что народ, будучи недоволен настоящим сенатором, не имел кандидата на его место, так как, с одной стороны, бесполезно было называть уже названных, которых называли для того, чтобы опозорить их, с другой – остальные были низшего происхождения и менее известны, чем те, имена которых первыми приходили на ум.

Таким образом, народ разошелся, говоря, что всякое известное зло легче перенести, и приказывая выпустить сенаторов из-под ареста.

4. Так как Пакувий спас жизнь сенаторов и этим заставил их питать большую благодарность к нему, нежели к плебеям, то он стал властвовать, не прибегая к оружию и уже с общего согласия. С этого времени сенаторы, забыв о своем достоинстве и самостоятельности, стали льстить плебеям: приветствовали их, любезно приглашали, роскошно угощали, брали на себя ведения их тяжб, стояли всегда за ту партию, в качестве судей решали спор в пользу той стороны, которая была более любима народом и могла скорее расположить его к ним. Уже в сенате стали обсуждаться все дела и совершенно так, как если бы там было собрание плебеев. Граждане, и раньше склонные к роскоши, не только вследствие испорченности своей, но также вследствие избытка в удовольствиях и приманок ко всякого рода наслаждениям на море и на суше, в то время, вследствие угодничества перед ними знати и вольности плебеев, стали до того распущены, что не знали меры ни в своих прихотях, ни в расходах. К презрению законов, должностных лиц и сената в то время, после сражения при Каннах, присоединилось еще и пренебрежение народа к римской власти, которая до того внушала к себе некоторое почтение. Немедленному их отпадению мешало только то, что, в силу давно установленного права заключать брачные союзы, многие знатные и влиятельные семейства породнились с римлянами; но самую крепкую связь, помимо того, что известное число их несло военную службу у римлян, составляли 300 знатнейших кампанских всадников, выбранных и отправленных римлянами для защиты сицилийских городов.

5. Родители и родственники последних с трудом настояли на том, чтобы отправить послов к римскому консулу. Эти застали консула еще не на пути в Канузий, но в Венузии с небольшим и наполовину вооруженным отрядом, притом в таком виде, что в верных союзниках он вызывал сожаление, а на гордых и неверных, каковыми были кампанцы, – пренебрежение. Сверх того, презрение к своему положению и лично к себе консул усилил откровенными рассказами о своем поражении; ибо, когда послы выразили сожаление сената и народа кампанского по поводу некоторой неудачи, постигшей римлян, и обещали им все необходимое для войны, то консул сказал: «Кампанцы! Если вы предлагаете нам требовать от вас всего необходимого для войны, то вы говорите с нами так, как обычно говорить с союзниками, а не имеете в виду наше положение. В самом деле, какие силы остались у нас после сражения при Каннах, чтобы нам ввиду того, что у нас нечто есть, желать пополнения недостатка союзниками? Требовать от вас пехоты – точно у нас есть конница, сказать вам о недостатке в денежных средствах – точно только в них недостаток, судьба нам ничего не оставила, даже чего-либо такого, что мы могли бы пополнить. Легионы, конница, оружие, знамена, кони и люди, деньги, съестные припасы – все погибло или во время сражения, или на следующий день после потери обоих лагерей. Таким образом, вы должны не помогать нам в войне, но почти взять на себя войну вместо нас. Вспомните, как мы некогда[775]775
  …мы некогда… – В 343 году до н. э. См. VІІ, 29 и сл.


[Закрыть] приняли под свое покровительство и защитили при Сатикуле ваших предков, когда они в страхе не только перед самнитами, но и перед сидицинами оттеснены были в город, и как мы начатую из-за вас войну вели почти сто лет с переменным счастьем. Прибавьте к этому и то, что мы заключили с вами, хотя вы добровольно сдались нам, союзный договор[776]776
  …мы заключили с вами, хотя вы добровольно сдались нам, союзный договор… – Римляне предоставили им управление общиной, а всадническому сословию дали права гражданства, но без права подачи голоса (сivitаtеm sinе suffrаgiо); см. VIII, 14.


[Закрыть], по которому вы стали равными с нами, что мы оставили вам ваши законы, наконец, что, по крайней мере до каннского поражения было весьма важно, мы дали большей части из вас права гражданства, сделав их общими для нас и вас. Поэтому вы должны смотреть на поражение, которое мы потерпели, как на общее и быть того мнения, что вам следует защищать общее отечество. Дело у нас не с самнитами или этрусками, так что если бы мы и лишились власти, то она все-таки оставалась бы в Италии; нет, враг – Пуниец, даже не африканского происхождения, ведет с собою войско с отдаленных краев земли, с пролива у Океана и Геркулесовых Столпов[777]777
  …и Геркулесовых Столпов… – Гибралтарский пролив.


[Закрыть], войско, незнакомое ни с какими законами, незнакомое с условиями жизни и даже почти с языком, на котором говорят люди. Воинов этих, уже от природы и по характеру безжалостных и диких, сверх того еще сам вождь сделал зверями тем, что из массы человеческих тел строил мосты и плотины и, что даже противно сказать, учил питаться человеческим мясом. Видеть и иметь своими господами людей, которые выкормлены такой неслыханной пищей и с которыми даже приходить в соприкосновение грешно, получать законы из Африки и притом из Карфагена, терпеть, чтобы Италия стала провинцией нумидийцев и мавров, – кому только из уроженцев Италии не было бы это противно? Славно будет снова поднять и спасти вашей верностью и силами Римское государство, униженное поражением. Тридцать тысяч пехоты и четыре тысячи всадников, я думаю, можно набрать из Кампании; денежные же средства и хлеб у вас в избытке. Если ваша верность равна вашим средствам, то Ганнибал не почувствует, что он победитель, а римляне – что они побежденные».

6. Непосредственно после этой речи консула послы были отпущены, и на возвратном пути домой один из них, Вибий Виррий, заявил, что настало время, когда кампанцы могут не только возвратить землю, некогда несправедливо отнятую у них римлянами[778]778
  …некогда несправедливо отнятую у них римлянами… – В 338 году до н. э. См. VIII, 11. – Примеч. ред.


[Закрыть], но даже завладеть господством в Италии: они-де могут заключить с Ганнибалом союзный договор на каких угодно условиях, и когда, по окончании войны, сам победитель уйдет с войском в Африку, то, бесспорно, оставит господство над Италией им. Все согласились с таким заявлением Виррия и представили результат посольства в таком виде, что все признали римский народ погибшим. Тотчас плебеи и большая часть сената стали думать об отпадении, но дело это приостановилось на несколько дней благодаря авторитетному мнению старейших. Наконец получило перевес мнение большинства – отправить к Ганнибалу тех же послов, которые ходили к римскому консулу. В некоторых летописях я нахожу известие, что, до отправления послов и твердого решения отпасть, кампанцы отправили в Рим послов с требованием, чтобы один консул выбирался из кампанцев, если римлянам угодно получить от них помощь; римляне, будто бы возмутившись этим требованием, приказали удалить послов из курии и отправили ликтора, который бы вывел их из города и велел им в тот же день ночевать за пределами Римского государства. Так как это требование совершенно одинаково с требованием, некогда предъявленным латинами[779]779
  …с требованием, некогда предъявленным латинами… – В 340 году до н. э. См. VIII, 5. – Примеч. ред.


[Закрыть], и так как Целий и прочие писатели не без основания умолчали о нем, то я не решился принять его за достоверное.

7. Послы прибыли к Ганнибалу и заключили с ним союз на следующих условиях: ни военный, ни гражданский карфагенский чиновник не должен иметь никакого права над кампанским гражданином; кампанского гражданина нельзя принуждать нести военную или вообще какую бы то ни было службу; Капуя остается при своих законах и своих должностных лицах. Пуниец должен выдать кампанцам по их собственному выбору из римских пленников 300 человек для обмена их на кампанских всадников, служащих в Сицилии. Вот что выговорили себе кампанцы. Сверх выговоренного, они совершили следующее преступление по отношению к римлянам: всех начальников союзников и других римских граждан, отчасти несших какие-нибудь военные обязанности, отчасти занятых частными делами, народ вдруг приказал схватить и запереть под видом ареста в бани, где, задохшись от удушливого жара, они погибли самым ужасным образом. Деций Магий употреблял еще ранее все средства, чтобы предупредить этот случай, а равно и отправление посольства к Ганнибалу; человек этот обладал всеми качествами, нужными для решительного влияния на течение государственных дел; не хватало только здравого рассудка у его сограждан. Но как только он заслышал, что Ганнибал шлет гарнизон, то, напоминая для примера о гордом господстве Пирра и жалком рабстве тарентинцев, он сперва громко заявил, что не следует принимать гарнизон; затем, когда гарнизон был принят, требовал или изгнать его, или, если кампанцы хотят недоброе дело – отпадение от древнейших и породнившихся с ними союзников – искупить отважным и достопамятным подвигом, то перебить пунийцев и, таким образом, снова вернуться к союзу с римлянами. Когда слух об этом предложении Магия дошел до Ганнибала – Магий не делал из своего совета тайны, – он послал прежде всего пригласить Магия к себе в лагерь и затем, когда тот неустрашимо отказался явиться к нему, так как-де Ганнибал не имеет права над кампанским гражданином, то, разгневавшись, приказал его схватить и связанным привести к себе. Затем, из опасения, как бы при таком насильственном образе действия не вспыхнул мятеж и вследствие возбужденного настроения граждане необдуманно не завязали сражения, он, отправив к Марию Блоссию, кампанскому претору, известие, что на следующий день сам прибудет в Капую, выступил из лагеря с небольшим отрядом. Марий созвал собрание и предписал выйти навстречу Ганнибалу большой толпою с женами и детьми. Все не только послушались приказания Мария, но даже исполняли его с большим рвением, тем более что народ был к нему расположен и желал видеть главнокомандующего, прославившегося уже столькими победами. Деций Магий не пошел ему навстречу, но и не остался дома, так как этим он мог обнаружить некоторый страх перед Ганнибалом, как бы сознавая себя неправым. Он спокойно гулял с сыном и немногими клиентами на площади, в то время как все граждане суетились, ввиду приема и встречи Ганнибала. Последний, вступив в город, тотчас потребовал заседания сената, но, вследствие просьбы кампанских представителей не предпринимать ничего серьезного в этот день, а с искренним весельем отпраздновать торжество своего прибытия, он хотя по природе своей был склонен к гневу, но, чтобы не начать с отказа, провел большую часть дня в осмотре города.

8. Ганнибал остановился у братьев Нинниев Целеров – Стения и Пакувия, известных знатным происхождением и богатством. Пакувий Калавий, ранее упомянутый, глава той партии, которая убеждала общину перейти на сторону пунийцев, привел сюда юного сына своего, оторвав его насильно от Деция Магия, вместе с которым он вел ожесточенную борьбу за римский союз против союзного договора с пунийцами; однако ни сочувствие, обнаруженное общиной к противной партии, ни отцовская власть не могли заставить его отказаться от своих взглядов. Этому юноше отец выпросил прощение у Ганнибала, не столько приводя оправдания в пользу его, сколько умоляя за него. Тронутый просьбами и слезами отца, Ганнибал даже приказал пригласить его с отцом на обед, на который он не намерен был принимать ни одного кампанца, кроме хозяев и прославившегося на войне Вибеллия Тавра. Начали они пировать еще днем; пир устроен был не по пунийскому и не по военному обычаю, а обставлен всякими соблазнами, как то было обычно в общине и притом в доме богатом и привыкшем к расточительности. Только Калавиева сына не могли заставить выпить вина ни приглашения хозяев, ни даже иногда самого Ганнибала: он извинял себя нездоровьем, а отец ссылался на вполне естественное смущение сына. Около времени захода солнца Калавий оставил пир, а за ним последовал и сын; когда они пришли в уединенное место – сад находился сзади дома, – последний сказал: «Отец! Предлагаю тебе свой план, при помощи которого мы, кампанцы, можем снискать у римлян не только прощение за свой проступок – отпадение к Ганнибалу, но даже приобрести еще бóльшую честь и расположение, чем когда-либо». Когда отец в удивлении спросил, что это за план, он, сбросив с плеча тогу, обнажил бок, препоясанный мечом. «Вот, – сказал он, – я запечатлею кровью Ганнибала союзный договор с римлянами. Я только хотел предупредить тебя на случай, если ты предпочтешь не присутствовать при исполнении моего замысла».

9. Как только старик услыхал о желании сына и увидел у него меч, он обезумел от страха, точно присутствовал уже при исполнении того, о чем слышал, и сказал: «Умоляю тебя, сын, ради всех прав, связывающих детей с родителями, оставь свое намерение совершить неслыханное преступление и понести за него соответствующее наказание на глазах отца. Несколько часов тому назад мы, поклявшись всеми богами, подали Ганнибалу руки и обязались быть верными, и неужели для того, чтобы после разговора с ним тотчас же поднять на него руки, освященные этим обещанием? Ты встал из-за гостеприимного стола, к которому ты был приглашен Ганнибалом, как третий из кампанцев, – ужели для того, чтобы этот же самый стол обагрить кровью хозяина? Я, как отец, мог примирить Ганнибала со своим сыном, ужели же я не могу примирить сына с Ганнибалом? Но положим, нет ничего святого, нет верности, нет религиозного обязательства, нет любви к родителям: решайся на страшное дело, если с преступлением не связана наша гибель. Ты один намерен напасть на Ганнибала? А эта толпа свободных и рабов, эти глаза, устремленные на него одного, эти десницы – неужели они оцепенеют при исполнении твоего безумного плана? Неужели ты выдержишь взгляд самого Ганнибала, которого не могут выдержать вооруженные войска, перед которым содрогается римский народ? Допустим, никто другой не окажет помощи: неужели ты решишься пронзить меня, если я защищу Ганнибала своим телом? И в самом деле, сквозь мою грудь придется тебе пронзить его. Но лучше тебе здесь отказаться от своего замысла, нежели там быть побежденным: пусть будут действительны мои просьбы пред тобой, как они сегодня были действительны за тебя». Когда отец увидел, что юноша плачет, он обнял его и, целуя, не переставал просить, пока не довел его до того, что тот бросил меч и дал слово не делать ничего подобного. После этого сын сказал: «Любовь, которую я обязан питать к отечеству, я пожертвую отцу. Но мне жаль тебя, над которым тяготеет обвинение в троекратной измене отечеству – во-первых, когда ты советовал отпасть от римлян, во-вторых, – заключить мир с Ганнибалом, в-третьих, – сегодня, когда ты замедляешь и даже мешаешь возвратить Капую римлянам. Ты, отечество, возьми обратно этот меч, вооружившись которым, я вошел в это жилище неприятельского вождя, так как отец отнимает его у меня». С этими словами он бросил меч через ограду сада на улицу и, во избежание всякого подозрения, вернулся на пир.

10. На следующий день устроено было для Ганнибала многолюдное сенатское заседание. В начале своей речи Ганнибал был очень ласков и благосклонен: он благодарил кампанцев за то, что они предпочли дружественный союз с ним союзу с римлянами, и в числе многих важных обещаний сказал, что Капуя вскоре будет столицей всей Италии и что и римский народ, наравне с прочими народами, будет получать законы от нее. Исключается-де из дружбы с пунийцами и заключенного с ними Ганнибалом союзного договора только один Деций Магий, который не кампанец и не должен быть называем таковым: он-де требует выдачи его, доклада о нем в сенате в своем присутствии и сенатского постановления о нем. Все присоединились к решению Ганнибала, хотя большинство считало того человека не заслужившим такой злой участи и видело, что с самого начала значительно ограничивается право свободы. Ганнибал вышел из курии, сел на священном месте, назначенном для должностных лиц[780]780
  …сел на священном месте, назначенном для должностных лиц… – Имеется в виду трибунал.


[Закрыть], приказал схватить Деция Магия, привести к себе и заставил оправдываться[781]781
  …и заставил оправдываться. – Деция судил сам Ганнибал, а не кампанский судья, так как он выдан был Ганнибалу сенатом и, следовательно, уже не считался кампанским гражданином.


[Закрыть]. Когда же неустрашимый Деций заявил, что по условиям союзного договора Ганнибал не имеет права его принуждать, последний велел наложить на него цепи и приказал отвести его под конвоем ликтора в лагерь. Пока он шел с непокрытой головой, он говорил точно народный оратор и так кричал сбежавшейся отовсюду толпе: «Кампанцы! Вот та свобода, которой вы домогались: на площади, среди бела дня, на ваших глазах связали меня, хотя я не ниже любого кампанца, и влекут на казнь. Какое большее насилие могло бы быть, если бы Капуя была взята? Ступайте навстречу Ганнибалу, украшайте город и сделайте праздником день его прибытия, чтобы видеть его триумф над вашим согражданином». Так как подобные слова Деция, видимо, производили впечатление на народ, то приказано было замотать ему голову и скорее вытащить его за ворота. Таким образом его привели в лагерь, тотчас посадили на корабль и отправили в Карфаген. Боялись, что в случае какого-нибудь народного движения, вызванного в Капуе таким возмутительным образом действий Ганнибала, сенат пожалеет о выдаче одного из представителей города и отправит посольство требовать выдачи его назад. Ганнибалу пришлось бы или обидеть своих новых союзников отказом в их первой просьбе, или, исполнив ее, оставить в Капуе виновника восстания и волнений. Буря занесла корабль в город Кирены, бывший тогда под властью царей. Когда Магий подбежал к статуе царя Птоломея, ища у нее спасения, стража привела его в Александрию к Птоломею. Объяснив царю, что он был заключен в оковы Ганнибалом против условий союзного договора, он был раскован и получил разрешение, по желанию, возвратиться в Рим или в Капую. Но Магий заявил, что Капуя для него не безопасна, а в Риме, во время войны между римлянами и кампанцами, скорее место для перебежчика, чем для гостя, и что он предпочитает жить в царстве того, в ком он находит спасителя и защитника его свободы.

11. В это время возвратился в Рим из Дельф посол Квинт Фабий Пиктор и прочитал записанный им ответ оракула. Там поименованы были боги и богини, которым следовало помолиться, и указан способ, как это сделать. Далее следовало: «Если вы так поступите, римляне, то ваше положение улучшится и облегчится, дела вашего государства будут более соответствовать вашим желаниям и победа на войне достанется римскому народу. Когда дела вашего государства пойдут хорошо, оно будет спасено и вы добьетесь удачи, то пришлите дар Аполлону Пифийскому и почтите его из добычи, из выручки от нее и доспехов, снятых с неприятеля; воздержитесь от необузданной радости». Прочитав этот ответ оракула, переведенный им с греческого языка, посол заявил, что, по выходе из прорицалища, он немедленно принес всем тем богам в жертву фимиам и вино и, по указанию предстоятеля храма, сел на корабль в том же лавровом венке, в котором прибыл к оракулу и в котором принес жертву, и не снимал его до прибытия в Рим; что, исполнив все поручения весьма добросовестно и старательно, он возложил венок в Риме на жертвенник Аполлона. Сенат решил немедленно же со тщанием принести указанные жертвы и устроить молебствие.

Таковы были дела в Риме и в Италии. В то же время прибыл в Карфаген с известием о победе при Каннах сын Гамилькара Магон, посланный братом своим не непосредственно после битвы, но после того, как пробыл несколько дней в Италии, по случаю приема переходивших к нему общин бруттийцев. Получив аудиенцию в сенате, он доложил обо всех деяниях своего брата: он-де сразился в открытом бою с шестью главнокомандующими – четверо из них были консулы, а прочие два – один диктатор, а другой начальник конницы – и с шестью консульскими войсками; неприятелей пало свыше 200 000, взято в плен свыше 50 000. Из четырех консулов – двое пали, а из двух других – один бежал раненым, а другой потерял все войско и спасся едва только с 50 человеками. Начальник конницы, власть которого равна консульской власти[782]782
  Начальник конницы, власть которого равна консульской власти… – Магон преувеличивает: начальник конницы не имел консульской власти, а был подчинен диктатору и только в отсутствие последнего занимал его место.


[Закрыть], был разбит наголову; диктатор считается отличным вождем, так как никогда не вступал в сражение. Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев отпали к пунийцам. Капуя, столица Кампании, а после поражения римлян при Каннах столица и Италии, передалась Ганнибалу. За столь многие и столь важные победы следует от всего сердца воздать благодарность богам.

12. Затем, для удостоверения таких радостных вестей, он приказал высыпать в преддверии курии золотые кольца. Колец оказалась такая масса, что, по свидетельству некоторых, ими наполнили более трех с половиной модиев; по более вероятному преданию, их было не более одного модия. Далее, чтобы придать еще больше значения поражению римлян, Магон прибавил, что такое отличие носят только всадники, да и то знатнейшие. В своей речи он старался главным образом доказать, что чем ближе надежда на окончание войны, тем более следует всячески оказывать помощь Ганнибалу, так как он ведет войну вдали от родины, в неприятельской стране, расходует огромное количество хлеба и денег, и столь многие сражения, уничтожив неприятельские войска, в то же время уменьшили значительно и силы победителя. Поэтому следует послать Ганнибалу подкрепление, а воинам, так доблестно поддержавшим честь пунийского имени, денег на жалованье и хлеба. После этих слов Магона все обрадовались. Но Гимилькон, принадлежавший к Баркидской партии, усматривая удобный случай напасть на Ганнона, сказал ему: «Что же, Ганнон, и теперь еще следует раскаиваться, что начата война с римлянами? Предложи выдать Ганнибала, не позволяй при таком счастье воздавать благодарение бессмертным богам; послушаем римского сенатора в карфагенской курии». На это Ганнон сказал: «Сенаторы! Сегодня я ничего не говорил бы, чтобы не нарушать общей вашей радости указанием на менее утешительные для нас обстоятельства; но так как меня спрашивает сенатор, следует ли и теперь еще раскаиваться в войне с римлянами, то мое молчание докажет или мою гордость, или виновность: но первая свойственна тому, кто забывает о свободе других, вторая – тому, кто забывает о своей свободе. Поэтому я отвечу Гимилькону, что я не перестал раскаиваться в войне с римлянами и не перестану обвинять вашего непобедимого главнокомандующего до тех пор, пока не увижу, что война окончена при более или менее терпимых условиях; тоску мою по прежнему миру утолит только новый мир. Все то, чем только что хвастался Магон, уже радует Гимилькона и прочих прихвостней Ганнибала; меня это может радовать только потому, что военные удачи доставят нам более выгодный мир, если мы пожелаем воспользоваться нашим счастьем: ведь, если мы пропустим этот момент, когда может казаться, что мы даем мир, а не принимаем, то я опасаюсь, что и эта радость окажется чрезмерной и, как тщетная, рушится. Впрочем, и теперь какова она? Я разбил неприятельские войска – пришлите мне воинов. Чего другого просил бы ты, если бы был побежден? Я-де взял два неприятельских лагеря – конечно, полных добычи и провианта, – дайте мне хлеба и денег. Чего другого ты просил бы, если бы был ограблен и лишен лагеря? Но чтобы все это не мне одному только казалось странным – ведь по всем человеческим и божеским правам и я могу предложить вопрос Гимилькону, так как я ответил ему, – я бы желал, чтобы Гимилькон или Магон ответили мне на следующее: если сражение при Каннах имело результатом гибель Римского государства и если достоверно известно, что вся Италия готова отпасть от римлян, то, во-первых, перешел ли к нам хоть один народ латинского происхождения и, во-вторых, есть ли у Ганнибала хоть один перебежчик из тридцати пяти триб?» Когда Магон дал отрицательный ответ на оба вопроса, то Ганнон продолжал: «Таким образом врагов остается еще слишком много. Но я бы хотел знать настроение и надежды их».