Текст книги "История Рима от основания Города"

40. Когда эти комиции были прекращены благодаря благоразумию и твердости сената, начались другие комиции, тем более бурные, что дело шло о более высокой должности и соискатели были более многочисленны и более влиятельны. Цензорства добивались изо всех сил патриции Луций Валерий Флакк, Публий и Луций Сципионы, Гай Манлий Вульсон и Луций Фурий Пурпуреон и плебеи Марк Порций Катон, Марк Фульвий Нобилиор, Тиберий Семпроний Лонг и Марк Семпроний Тудитан. Но всех патрициев и плебеев из знатнейших фамилий далеко превосходил Марк Порций. Этот муж обладал такой силой духа и ума, что он, по-видимому, сам составил бы свою карьеру, какого бы он ни был происхождения. У него не было недостатка в искусстве вести частные и общественные дела; одинаково он знал и городские дела, и деревенское хозяйство. Высших почестей одни достигали благодаря знанию законов, другие – благодаря красноречию, третьи – благодаря военной славе, гибкий же ум этого мужа до такой степени одинаково применялся ко всему, что можно было сказать, будто он создан исключительно для того дела, которым был занят. На войне он был храбрейшим воином и отличился во многих славных битвах, достигши же высших почестей, он выказал себя величайшим полководцем; в мирное время это был опытнейший законовед, если спрашивали у него совета в судебном деле, и красноречивейший оратор, если приходилось вести процесс; и он был не из тех ораторов, красноречие которых блистало только при жизни их, не оставив по себе никаких памятников; напротив, его красноречие живет и процветает, будучи увековечено сочинениями всякого рода. От него осталось много речей как в защиту себя и других, так и много обвинительных речей. Он утомлял своих противников, не только обвиняя их, но даже защищаясь. Чрезвычайно многочисленные политические враги преследовали его так же, как и он их, и трудно сказать, более ли теснила его знать или он не давал покоя ей. Нельзя отрицать, что это был человек сурового характера, в словах резкий и чересчур невоздержный, но страсти не овладевали его душой; он был человеком строгой честности, презирал и благосклонность, и богатство. Бережливый, выносливый в трудах и опасностях, он обладал почти железным телом и духом; его не сокрушила даже все ослабляющая старость, так как на восемьдесят шестом году от роду он, ведя процесс, сам защищал свое дело и написал защитительную речь, а на девяностом году потребовал на суд народа Сервия Гальбу.

41. Как всю его жизнь, так и тогда, когда он домогался должности, знать теснила его. Все кандидаты, кроме Луция Флакка, товарища его по консульству, сговорились отстранить его кандидатуру не только с тем, чтобы самим скорее добиться этой почести, и не потому, что считали возмутительным видеть цензором человека «нового», но потому, что ожидали строгого и опасного для доброго имени многих цензорства, так как он был человеком, которого оскорбляли весьма многие и который сам был охотник оскорбить. Действительно, Марк Порций и тогда добивался должности, угрожая и обвиняя, что ему сопротивляются те, которые боятся свободного и строгого цензорства, в то же время он поддерживал кандидатуру Луция Валерия, говоря, что с этим только товарищем он может карать новые пороки и вернуть прежние нравы. Народ, воспламененный этими словами, не только выбрал, наперекор знати, цензором Марка Порция, но и назначил товарищем ему Луция Валерия Флакка.

После цензорских комиций консулы и преторы отправились в свои провинции, кроме Квинта Невея, который перед отъездом своим в Сардинию задержался на четыре месяца, производя следствие об отравителях. Бóльшую часть этого следствия он производил вне Рима, по муниципиям и в рыночных местах, потому что находил это более удобным. Если угодно верить Валерию Антиату, то осуждено было до 2000 человек. Претор же Луций Постумий, которому досталась провинция Тарент, уничтожил заговорщиков-пастухов и старательно завершил следствие о вакханалиях. Многие из обвиняемых, которые не явились на суд, несмотря на вызов, и бежали, обманув поручителей, скрывались в этой части Италии; одних из них он осудил и наказал, других же арестовал и отправил в Рим к сенату. Публий Корнелий всех их заключил в темницу.

42. В Дальней Испании было спокойно, так как в последнюю войну лузитаны были усмирены; в Ближней Испании, в земле свессетанов Авл Теренций при помощи виней и других осадных сооружений взял город Корбион и продал пленных. После этого вся зима прошла спокойно и в ближней провинции. Старые преторы, Гай Кальпурний Пизон и Луций Квинкций, вернулись в Рим. Сенат с большим единодушием назначил им обоим триумф. Кальпурний первым праздновал триумф над лузитанами и кельтиберами. Перед триумфальной колесницей несли 83 золотых венка и 12 000 фунтов серебра. Спустя несколько дней Луций Квинкций Криспин праздновал триумф над теми же самыми лузитанами и кельтиберами; в этом триумфе несли столько же золота и серебра.

Цензоры Марк Порций и Луций Валерий прочитали список сенаторов при всеобщем ожидании, смешанном со страхом. Они исключили из сената семерых, в том числе одного бывшего консула – Луция Квинкция Фламинина, известного и знатностью рода, и высокими почестями. Было установлено, говорят, обычаем отцов, чтобы цензоры при имени лица, исключенного из сената, письменно обозначали причину исключения. До нас дошли некоторые суровые речи Катона против тех, которых он или удалил из сената, или у которых он отобрал коня; но самая суровая речь та, которую он произнес против Луция Квинкция. Если бы ее сказал обвинитель прежде исключения, а не цензор после исключения, то даже брат Луция Тит Квинкций, если бы в то время был цензором, не мог бы удержать его в сенате. Между прочими обвинениями Катон укорял его в том, что он, посулив большие дары, увез из Рима в свою провинцию Галлию дорогого, известного развратного молодого человека, пунийца Филиппа. Этот молодой человек, весьма часто подтрунивая, в шутку попрекал консула тем, что его увезли из Рима перед самыми гладиаторскими зрелищами, желая за свое послушание побудить любовника к щедрости. Однажды во время пира, когда головы были уже разгорячены вином, доложили консулу, что прибыл один знатный перебежчик из бойев со своими детьми и желает видеть консула, чтобы от него лично услышать уверение в покровительстве. Введенный в палатку, он через переводчика обратился к консулу, который, прервав его слова, сказал развратному юноше: «Не желаешь ли ты видеть умирающим этого галла, так как ты покинул гладиаторские игры?» Лишь только молодой человек, едва ли всерьез, кивнул головою в знак своего согласия, как Квинкций, обнажив меч, висевший над изголовьем, ударил галла в голову. Когда несчастный побежал, умоляя о защите римский народ и всех присутствующих, консул пронзил ему бок.

43. Валерий Антиат, который не читал речи Катона и поверил только сказке, не основанной ни на чьем свидетельстве, передает другой рассказ, сходный, однако, по страстности и по жестокости поступка. Квинкций, находясь в Плацентии, пригласил на пир знаменитую куртизанку, в которую был влюблен без памяти. Тут, хвастаясь, он сообщил между прочим легкомысленной девушке, как жестоко он производил следствие и сколько приговоренных к смерти он держит в темнице, чтобы отрубить им головы. Тогда она, возлежа ниже его, высказала, что никогда не видела, как отрубают голову, и очень желала бы посмотреть это. Тут покладистый любовник приказал привести одного из тех несчастных и отрубил ему голову.

В любом случае зверское и ужасное преступление, было ли оно совершено так, как передал цензор, или как рассказывает Валерий: среди пира, где принято делать возлияние богам и высказывать добрые пожелания присутствующим, консул, чтобы потешить дерзкую бесстыдную женщину, возлежавшую на его груди, заклал человеческую жертву и кровью обагрил свой стол! В конце своей речи Катон предлагает Квинкцию, если он отрицает этот поступок и прочие, в чем он обвиняет его, защищаться, представив поручительство; а если он признает себя виновным, то неужели он думает, что кто-нибудь пожалеет о его бесчестии, когда он сам, обезумев от вина и чувственных наслаждений, потешался, проливая человеческую кровь во время пиршества?

44. При пересмотре конницы цензоры отобрали коня у Луция Сципиона Азиатского. При принятии ценза они выказали такую же суровость и строгость ко всем сословиям. Драгоценности, женские наряды и повозки, стоившие вместе более 15 000 ассов, они приказали своим помощникам вносить в списки, оценив в десять раз выше их стоимости. Рабы моложе двадцати лет, купленные после последнего цензорского смотра за 10 000 ассов или дороже, были оцениваемы также в десять раз дороже, чем сколько стоили. Все эти предметы были обложены пошлиной в три асса на тысячу. Цензоры взяли обратно у частных лиц всю общественную воду, которую те провели в свои дома или на свои поля; в продолжение тридцати дней частные лица должны были разрушить постройки, возведенные рядом с общественными зданиями или на общественных местах; затем они сдали подряд на общественные работы за деньги, ассигнованные на этот предмет, выстлать камнем бассейны, и очистить, где нужно, клоаки, и устроить вновь на Авентине и в других местах, где их еще не было. В отдельности Флакк устроил насыпь, которая служила общественной дорогой к Нептунову источнику[1174]1174
  …к Нептунову источнику… – Нептунов источник находился близ Таррацины (город в Лации, ранее – Анксур, на Аппиевой дороге примерно в 75 км от Рима).


[Закрыть], и проложил дорогу в Формии; Катон купил для государства в тюремном квартале два атрия – один Мения, а другой Тиция с четырьмя лавками и устроил на их месте базилику, которая была названа Порциевой. Государственные налоги они отдали на откуп за весьма высокую цену, а поставки государству поручили лицам, затребовавшим самые низкие цены. Когда сенат, уступая слезным мольбам откупщиков, приказал уничтожить эти условия отдачи и назначить новые торги, то цензоры, устранив особым распоряжением от торгов тех, которые отказались от прежних условий, отдали на откуп все то же самое по несколько сниженным ценам. Это цензорство было знаменито, но возбудило вражду, которая преследовала Марка Порция всю его жизнь, ибо ему приписывали эти строгости.

В том же году были выведены две колонии – Потентия в Пицен и Пизавр в Галльскую область. Каждый колонист получил по шесть югеров. Распределили поля и вывели колонии одни и те же триумвиры – Квинт Фабий Лабеон, Марк Фульвий Флакк и Квинт Фульвий Нобилиор. Консулы этого года не совершили ничего замечательного ни внутри, ни вне государства.

45. На следующий год [183 г.] в консулы были избраны Марк Клавдий Марцелл и Квинт Фабий Лабеон. В мартовские иды, день вступления в должность, новые консулы сделали доклад о распределении провинций между ними и преторами. В преторы были выбраны Гай Валерий, фламин Юпитера, который и в предыдущем году добивался этой должности, Спурий Постумий Альбин, Публий Корнелий Сизенна, Луций Пуппий, Луций Юлий и Гней Сициний. Консулам назначили провинцией Лигурию с теми же войсками, которыми располагали Публий Клавдий и Луций Порций. Обе Испании с находившимися там войсками остались без жребия за преторами предшествовавшего года. Преторам приказали распределить между собою провинции по жребию, но с тем условием, чтобы одна из юрисдикций в Риме осталась за фламином Юпитера; по жребию ему достался суд между гражданами и иноземцами. Городскую претуру получил Сизенна Корнелий, Спурий Постумий – Сицилию, Луций Пупий – Апулию, Луций Юлий – Галлию, Гней Сициний – Сардинию. Луцию Юлию приказали поспешить с отъездом. Заальпийские галлы, как выше было сказано, проникнув в Италию по неизвестным прежде горным дорогам, стали строить город в местности, где теперь находится Аквилея. Претору поручили помешать им в этом, насколько это возможно без войны; если же придется удерживать их силой оружия, то пусть он уведомит консулов. Решено было, чтобы один из них повел легионы против галлов. В конце предыдущего года происходили комиции для выбора авгура на место умершего Гнея Корнелия Лентула; был выбран Спурий Постумий Альбин.

46. В начале этого года умер Публий Лициний Красс, верховный понтифик. На его место коллегией в свой состав был выбран Марк Семпроний Тудитан, а в верховные понтифики был выбран Гай Сервилий Гемин. По случаю похорон Публия Лициния устроили раздачу мяса народу и бой с участием ста двадцати гладиаторов, похоронные игры в продолжение трех дней, после чего следовало пиршество. По всему форуму приготовили обеденные ложа, но поднявшаяся непогода; сопровождавшаяся сильной бурей, заставила большинство граждан устроить на форуме палатки. Немного спустя, когда все небо прояснилось, народ стал говорить, что исполнилось то, что прорицатели вещали, как волю рока, – будто на форуме надлежит поставить палатки. Едва прошел этот суеверный страх, как возник другой: в продолжение двух дней шел кровавый дождь на площади Вулкана. Децемвиры назначили молебствие богам для отвращения этого предзнаменования.

Прежде чем отправиться в свои провинции, консулы ввели в сенат посольства, пришедшие из-за моря. Никогда прежде не стекалось в Рим столько людей из тех стран. С тех пор как племена, живущие около Македонии, узнали, что римляне внимательно выслушивают обвинения и жалобы на Филиппа и что многим жалобы принесли пользу, то отдельные государства и племена и даже частные лица по своим личным делам (для всех он был тяжелым соседом) прибыли в Рим, в надежде найти облегчение в нанесенных им обидах или, по крайней мере, утешение в возможности жаловаться. Евмен также прислал посольство с братом своим Афинеем жаловаться на то, что Филипп не выводит своих гарнизонов из Фракии, и на то, что тот послал в Вифинию вспомогательные войска Прусию, воевавшему с Евменом.

47. На все эти обвинения приходилось отвечать Деметрию, тогда еще очень молодому человеку. Ему нелегко было удержать в памяти все обвинения и то, что следовало возразить на них; кроме того, что жалобы были многочисленны, они затрагивали в большинстве случаев чрезвычайно незначительные вопросы: споры о границах, о захвате людей и угоне скота, о несправедливых приговорах или об отказе в правосудии, о делах, решенных своевольно или по лицеприятию. Сенат видел, что ни на один из этих пунктов Деметрий не может дать достаточных объяснений и что трудно будет получить от него точные сведения, и вместе с тем был тронут неопытностью и замешательством юноши, а потому приказал спросить его, получил ли он от отца какую-нибудь памятную записку насчет всего этого. Когда он дал утвердительный ответ, то признали за самое лучшее выслушать прежде всего возражения самого царя по каждому вопросу. Тотчас потребовали этот документ, а затем предоставили самому Деметрию прочитать его вслух. Ответ царя на каждый пункт обвинения был изложен вкратце. Он утверждал, что одно он сделал согласно с решениями уполномоченных, другое же исполнить не от него зависело, но от тех, которые обвиняют. Он присоединил и жалобы на несправедливость римских решений, на пристрастие Цецилия и на незаслуженные возмутительные оскорбления, нанесенные ему всеми. Сенат видел из слов Филиппа, что он раздражен. Впрочем, когда юноша по одним пунктам просил извинения, а по другим обещался точно выполнить волю сената, решено было ответить, что его отец поступил вполне правильно и угодил сенату, пожелав, каковы бы ни были его поступки, дать удовлетворение римлянам через своего сына Деметрия. Сенат может сделать вид, что не замечает, может забыть и потерпеть многое случившееся; он даже убежден, что Деметрию следует верить на слово, ибо, хотя телом он возвращен отцу, но сердцем остается заложником у римлян; сенат знает, что Деметрий друг римского народа, насколько это возможно, не нарушая сыновней любви. Из уважения к нему в Македонию пошлют послов: если что и случилось не так, как бы следовало, то пусть и на этот раз упущения остаются безнаказанными. Сенат желает также дать понять Филиппу, что у него все остается на прежнем положении относительно римского народа благодаря заслугам его сына Деметрия.

48. То, что сделано было с целью увеличить влияние Деметрия, тотчас возбудило зависть к нему, а вскоре даже обратилось на погибель юноше. Затем введены были лакедемоняне. Они высказали много незначительных жалоб, но по существу дела важнейшими были вопросы о том, будут ли возвращены в свое отечество те граждане, которых осудили ахейцы, или нет; законно ли или незаконно они поступили с теми, которых убили; и остаются ли лакедемоняне в Ахейском союзе или они одни в Пелопоннесе, как было раньше, получат отдельное государственное устройство. Решили возвратить изгнанников, отменить приговоры и оставить лакедемонян в Ахейском союзе; это решение, скрепленное лакедемонянами и ахейцами, постановлено было написать. В Македонию был отправлен в качестве посла Квинт Марций, которому также поручили ознакомиться с положением дел союзников в Пелопоннесе; ибо и там происходили постоянные волнения, оставшиеся от прежних несогласий, и Мессена отпала от Ахейского союза. Если бы я пожелал изложить причины и ход этой войны, то я уклонился бы от своего решения касаться иноземной истории лишь настолько, насколько она связана с римской.

49. Однако конец этой войны достоин внимания. Ахейцы были победителями в войне, когда претор их Филопемен, желая предупредить неприятеля, двигавшегося на город Корону, был застигнут и захвачен в тесном ущелье с небольшим числом всадников. Говорят, что сам он мог спастись при помощи фракийцев и критян; но его остановил стыд покинуть своих всадников, знатнейших лиц племени, недавно выбранных им самим. Давая им возможность выйти из теснин, он сам находился сзади всех и выдерживал нападения неприятелей; но его лошадь упала, и он едва не умер от собственного падения и от тяжести навалившегося на него коня: ведь ему было тогда уже семьдесят лет, и силы его были чрезвычайно истощены вследствие продолжительной болезни, от которой он только что стал оправляться. Когда он лежал на земле, неприятели окружили его со всех сторон; но лишь только он был узнан, как, воспоминая о прежних услугах его и из уважения к ним, они поднимают его, стараются привести в чувство совершенно так, как если бы он был их вождем, и из неприступной долины выносят на дорогу, едва веря себе от неожиданной радости. Они посылают гонцов в Мессену возвестить, что война окончена и что ведут пленного Филопемена. Сначала известие показалось таким невероятным, что в гонце видели не только лжеца, но даже человека не в своем уме; потом, когда стали приходить один за другим новые гонцы, подтверждая то же самое, наконец поверили им. Тогда все жители, свободные и рабы, дети и женщины, прежде даже, чем стало точно известно о приближении Филопемена, вышли из города, чтобы насладиться этим зрелищем. Каждый думал, что он не поверит этому великому событию, если не увидит его своими глазами; поэтому густая толпа загородила ворота, и те, которые вели Филопемена, с трудом могли войти в город, устраняя встречных. Такая же густая толпа заграждала и остальной путь. Так как бóльшая часть не могла видеть зрелища, то толпа вдруг наполнила театр, находившийся близ дороги, и потребовала единогласно, чтобы привели туда Филопемена показать его народу. Должностные лица и знатнейшие граждане, опасаясь, чтобы сострадание при виде такого великого мужа не вызвало какого-нибудь волнения (на одних могло повлиять сравнение настоящей его судьбы с прежним величием, на других – воспоминание о его важных услугах), поместили его вдали на виду у всех, а потом поспешно увели; при этом претор Динократ стал говорить народу, что начальники желают опросить Филопемена об обстоятельствах, касающихся исхода войны. Оттуда его увели в курию, созван был сенат, и началось совещание.

50. Уже вечерело, между тем не решили даже и того, где безопаснее стеречь пленника в следующую ночь. Их смущало величие прежнего его счастья и доблести, и они не смели ни принять его в свой дом, чтобы самим стеречь, ни доверить охрану его кому-либо другому. Затем некоторые из сенаторов напомнили, что есть под землей государственная сокровищница, огороженная четырехугольными массивными плитами. Туда спустили Филопемена, заковав его в цепи, а сверху вход закрыли большим камнем при помощи рычага. Решив таким образом вверить охрану Филопемена лучше месту, чем людям, они ожидали следующего дня. На другой день простой народ, помня о прежних заслугах Филопемена перед государством, думал, что следует пощадить его и при его содействии стараться отвратить настоящие бедствия. Между тем зачинщики отпадения, в руках которых была власть, в тайных совещаниях единогласно высказались за убиение его, но находились в нерешительности, поспешить ли казнью или отложить ее. Одержали верх те, которые страстно желали казни, и к Филопемену послали человека, который поднес бы ему яд. Приняв чашу, он, говорят, только спросил, жив ли Ликорт (он был вторым вождем ахейцев) и спаслись ли всадники. Когда ему ответили, что они все невредимы, то он сказал: «Хорошо!» и, безбоязненно осушив чашу, вскоре испустил дух. Виновники его смерти недолго радовались своей жестокости: Мессена была побеждена в войне, и, по требованию ахейцев, виновные были выданы; отдан был и прах Филопемена. Весь Ахейский союз похоронил его, и в оказании всевозможных почестей, подобающих людям, ахейцы зашли так далеко, что не воздержались даже от тех почестей, которые воздаются богам. Греческие и латинские историки относятся с таким почтением к этому великому мужу, что некоторые из них, для того, чтобы особенно отметить этот год, передают, что тогда скончались три знаменитых полководца – Филопемен, Ганнибал и Публий Сципион. Таким образом историки поставили его наравне с величайшими полководцами двух могущественнейших народов.

51. Тит Квинкций Фламинин в качестве посла прибыл к царю Прусию, возбуждавшему подозрение в римлянах тем, что он принял Ганнибала после бегства Антиоха и начал войну против Евмена. Может быть, Фламинин упрекнул Прусия в том, что у него находится человек, самый неприязненный римскому народу из всех живущих, человек, который побудил воевать против римского народа прежде всего свое отечество, затем, истощив его средства, возмутил царя Антиоха; или, может быть, сам Прусий, чтобы угодить присутствующему Фламинину и римлянам, придумал убить своего гостя или предать его в руки посла; но только вслед за первым разговором с Фламинином Прусий тотчас послал воинов караулить жилище Ганнибала. Он всегда ожидал подобного конца своей жизни как потому, что знал непримиримую ненависть к нему римлян, так и потому, что вообще мало доверял царям, непостоянство же Прусия он уже испытал; страшился он и приезда Фламинина, считая его роковым для себя. Чувствуя себя отовсюду окруженным опасностями, он сделал семь выходов из дому, чтобы всегда иметь наготове какой-нибудь путь для бегства; из них некоторые были потайные, чтобы их не могла окружить стража. Но суровая власть царей не оставляет ничего неразведанным: все окрестности дома были так тщательно окружены стражей, что никто не мог ускользнуть оттуда. Узнав, что царские воины находятся в преддверии, Ганнибал попытался бежать задней дверью, которая была совсем в стороне и представляла собой самый потайной выход; но он тотчас заметил, что и этот выход также охраняется часовыми и все кругом оцеплено караулами; тогда он потребовал яд, который приготовил задолго для подобного случая. «Освободим римлян от их давнишней заботы, – сказал он, – так как им не терпится ждать смерти старика. Победа, которую Фламинин одержит над безоружным и изменнически преданным врагом, не будет ни важна, ни славна. А насколько переменились нравы римского народа, доказательством может служить хотя бы этот день: отцы нынешних римлян предупредили царя Пирра, стоявшего лагерем в Италии, беречься отравы; теперешние же римляне отправили бывшего консула послом побудить Прусия вероломно убить гостя». Затем, призывая проклятия на голову Прусия и его царство и обращаясь к богам – покровителям гостеприимства, как к свидетелям нарушения данного слова, он выпил яд. Таков был конец жизни Ганнибала.

52. По свидетельству Полибия и Рутилия, в том же году [183 г.] умер Сципион. Но я не разделяю ни их мнения, ни мнения Валерия Антиата. Первых потому, что в цензорство Марка Порция и Луция Валерия [184–183 гг.] Валерий, будучи сам цензором, был избран первым членом сената, тогда как в два предшествовавшие пятилетия это звание имел Африканский, а при жизни его не выбрали бы другое лицо на его место, если бы он не был удален из сената, о каковом бесчестии не упоминает ни один историк. Мнение Валерия Антиата опровергается тем, что Марк Невий, против которого, судя по заглавию, сказана была речь Публием Африканским, именуется народным трибуном. Этот Невий в списках должностных лиц называется как народный трибун в консульство Публия Клавдия и Луция Порция [184 г.], но вступил он в должность трибуна в консульство Аппия Клавдия и Марка Семпрония [185 г.] за четыре дня до декабрьских ид, то есть за три месяца до мартовских ид, когда Публий Клавдий и Луций Порций вступили в должность консулов. Таким образом, по-видимому, Сципион Африканский во время трибунства Невия был жив и мог быть вызван им к суду; но он умер перед цензорством Луция Валерия и Марка Порция.

Кажется, что возможно сравнивать смерть трех мужей, которые пользовались величайшей славой каждый в своем народе, столько же потому, что они умерли в одно и то же время, сколько потому, что кончина их не соответствовала славе их жизни. Прежде всего, все трое умерли и были похоронены не в родной земле. Ганнибал и Филопемен погибли от яда; первый, находясь в изгнании, был предан приютившим его хозяином, а второй, взятый в плен, окончил жизнь в темнице и в оковах. Сципион, хотя не был ни изгнан, ни осужден, но был привлечен к суду и, не явившись в назначенный срок и будучи вызван, несмотря на то, что его не было, сам добровольно наложил изгнание на себя не только при жизни, но и по смерти.

53. В то время как в Пелопоннесе происходили эти события, сообщая о которых мы прервали свой рассказ, возвращение в Македонию Деметрия и послов произвело на разных лиц различное впечатление. Македонский народ, который устрашала мысль о предстоящей войне с римлянами, смотрел с особенным расположением на Деметрия, как на виновника мира, и в полной уверенности предназначал его в цари после смерти отца. Хотя он был моложе Персея, но родился от законной матери, между тем как брат его родился от наложницы. Персей, родившись от распутной женщины, не имел сходства с каким-либо определенным отцом, тогда как Деметрий замечательно походил на Филиппа; римляне, конечно, посадят Деметрия на отцовский трон, к Персею же у них нет никакого расположения. Таковы были речи толпы. Поэтому и Персея мучила забота, что одно его первородство не окажется достаточно сильным, так как во всем остальном брат выше его, и сам Филипп, будучи убежден, что едва ли от него будет зависеть, кого оставить наследником своего царства, считал младшего сына более влиятельным, чем желательно для него, Филиппа. Он иногда огорчался, видя, что македоняне собираются вокруг него, и негодовал, что уже при жизни его образуется другой двор. Сам юноша, несомненно, вернулся более гордым, опираясь на мнение о нем сената и на те уступки, которые были сделаны ему, но в которых было отказано его отцу. Всякое упоминание о римлянах, насколько возвышало его в глазах македонян, настолько же возбуждало ревность не только в брате, но и в отце его, особенно после того как прибыли новые римские уполномоченные и Филипп был вынужден удалиться из Фракии, вывести свои гарнизоны и исполнить прочее или в силу решения прежних уполномоченных, или в силу нового постановления сената. Все это чрезвычайно огорчало Филиппа, тем более что он чаще видел сына у уполномоченных, чем у себя; тем не менее он покорялся римлянам, чтобы не подать какого-нибудь повода объявить ему тотчас войну. Думая, что следует отклонить даже всякое подозрение о таких своих замыслах, он повел свое войско во внутреннюю Фракию против одрисов, дентелетов и бессов, захватил город Филиппополь, покинутый жителями, бежавшими со своими семьями на вершины ближайших гор, и, опустошив поля варваров, живущих в равнине, заставил их покориться. Затем, оставив в Филиппополе гарнизон, который одрисы вскоре прогнали, он решил основать город в Девриопе, области Пеонии, близ реки Эригон, которая, протекая из Иллирии через Пеонию, впадает в реку Аксий недалеко от древнего города Стобы; новый город он приказал назвать Персеидой, в честь своего старшего сына.

54. Между тем как это происходило в Македонии, консулы отправились в свои провинции. Марцелл послал вперед к проконсулу Луцию Порцию гонца с приказанием придвинуть легионы к новому городу галлов. С прибытием консула галлы покорились. Их было 12 000 вооруженных; большинство похитило оружие в деревнях; к огорчению их, оно было отнято у них, равно как и другие вещи, похищенные или при опустошении полей, или принесенные с собою. С жалобой на эту обиду они отправили послов в Рим. Когда претор Гай Валерий ввел их в сенат, галлы заявили, что вследствие избытка народонаселения в Галлии, вынуждаемые недостатком земли и бедностью, они перешли Альпы, чтобы искать новых мест для жительства и, найдя одну необработанную и безлюдную землю, остановились там, никого не обижая, и начали строить город – явное доказательство того, что они не имели в виду нападать ни на какие поля, ни на города. Марк Клавдий послал-де недавно сказать им, что он будет вести с ними войну, если они не покорятся. Предпочитая надежный, хотя и не почетный мир неизвестному исходу войны, они отдались скорее под покровительство римского народа, чем в полную зависимость от него. Спустя немного времени, получив приказание покинуть и город, и страну, они намеревались покорно удалиться, куда представится возможность. Но потом у них отняли оружие и все вещи, что они везли с собою. Поэтому они просят сенат и римский народ не поступать с ними, ни в чем не повинными и изъявившими покорность, строже, чем с врагами. На эту речь сенат приказал ответить так: они неправильно поступили, придя в Италию и пытаясь построить город на чужой земле, не получив на то дозволения никакого римского начальника, управляющего этой провинцией; но сенату не нравится и то, что покорившихся грабят. Поэтому с ними будут отправлены послы к консулу; если они вернутся туда, откуда пришли, то послы прикажут отдать им все их имущество, тотчас отправятся через Альпы и объявят галлам, чтобы они удерживали народ свой дома. Ведь Альпы – почти непреодолимая преграда между Галлией и Италией, и во всяком случае галлам, которые первые сделают Альпы проходимыми, не будет от того лучше. В качестве послов отправлены были Луций Фурий Пурпуреон, Квинт Минуций и Луций Манлий Ацидин. Галлы удалились из Италии, после того как им возвратили все, что принадлежало им без нарушения чьих бы то ни было прав.