Текст книги "История Рима от основания Города"

40. Консулы выступили из города разными дорогами, и внимание граждан было как бы разделено на две войны. Люди вспоминали, какие бедствия причинило Италии первое появление Ганнибала; вместе с тем их беспокоило и то обстоятельство, какие боги будут настолько милостивы к Риму и Римскому государству, чтобы был успех в одно и то же время в том и другом месте военных действий; дело тянулось до сих пор, потому что неудачи уравновешивались удачами: в то время как в Италии у Тразименского озера и при Каннах Римское государство было близко к гибели, удачные военные действия в Испании поддерживали его. Далее, в то время как в Испании одно поражение за другим, погубив двух знаменитейших полководцев, почти истребило две армии, счастливый исход многих предприятий в Италии и Сицилии ободрил потрясенное отечество, да и само расстояние – другая война велась в самой отдаленной части земного шара – давало возможность передохнуть. Но теперь в Италии являлись две войны, римской столице угрожают два известнейших полководца; теперь в одном месте сосредоточилась вся грозная опасность, вся тяжесть войны; кто из этих полководцев раньше одержит победу, тот через несколько дней соединится с войсками другого; воспоминание о предыдущем годе, злосчастном вследствие гибели двух консулов, также приводило в ужас. Граждане, озабоченные всеми этими соображениями, проводили консулов, когда они отправлялись каждый в свою провинцию. Сохранилось известие, что Ливий, отправляясь на войну, все еще полный негодования на граждан, на совет Квинта Фабия не вступать опрометчиво в сражение с неприятелями, не ознакомившись с ними, отвечал, что он сразится тотчас же, как заметит неприятельское войско. На вопрос, что за причина такой поспешности, Ливий отвечал: «Или я добьюсь выдающейся славы, победив неприятеля, или после поражения сограждан испытаю чувство радости, заслуженной, хотя и непочетной!»

Прежде чем консул Клавдий прибыл в свою провинцию, Гай Гостилий Тубул, напав с легковооруженными когортами на Ганнибала, когда тот направлялся с войском вдоль границ Ларинатской области в землю саллентинов, произвел ужасное замешательство в рядах неприятеля, не приготовленного к бою; до 4000 человек было убито, захвачено 9 военных знамен. При известии о движении неприятеля снялся с зимних квартир Квинт Клавдий, войска которого были расположены по городам Саллентинской области. Ввиду этого, избегая сражения с двумя войсками, Ганнибал ночью удалился из Тарентинской области и вступил во владения бруттийцев. Тогда Клавдий повернул войска во владения саллентинов, а Гостилий, двинувшись в Капую, встретился при Венузии с консулом Клавдием. Здесь из того и другого войска было отобрано 40 000 пехотинцев и 2500 всадников; с этими силами консул должен был вести войну против Ганнибала, а остальные войска Гостилию приказано было вести в Капую и передать проконсулу Квинту Фульвию.

41. Стянув со всех сторон свои войска, стоявшие на зимних квартирах или составлявшие гарнизоны в области бруттийцев, Ганнибал пришел к Грументу в Лукании в надежде снова овладеть городами, которые под влиянием страха перешли на сторону римлян. Туда же двинулся от Венузии и римский консул, разведав наперед пути, и расположился лагерем на расстоянии приблизительно полторы тысячи шагов от неприятеля. Окопы карфагенян, как казалось, почти примыкали вплотную к стенам Грумента, между тем как расстояние между ними было в пятьсот шагов. Между пунийским и римским лагерем находилась равнина; обнаженные холмы возвышались с левой стороны у карфагенян, с правой – у римлян, ни у кого не возбуждая подозрения, так как не были покрыты лесом и не имели скрытых мест для засад. С передовых постов того и другого войска воины выбегали на середину равнины, где и происходили не стоящие упоминания стычки. Очевидно было, римляне заботились только о том, чтобы не дать возможности неприятелю уйти, а Ганнибал, всеми силами желая ускользнуть оттуда, выходил из лагеря с войском, построенным в боевой порядок. Тогда консул, действуя в духе неприятеля, тем более что на таких открытых холмах нельзя было бояться засад, приказал пяти когортам с пятью манипулами перейти ночью холмы и засесть с противоположной стороны их. Посланным с этим отрядом военному трибуну Тиберию Клавдию Азеллу и начальнику союзников Публию Клавдию он дал указания о времени выступления из засад и нападения на неприятеля, а сам на рассвете вывел из лагеря все войска, конницу и пехоту, в боевом порядке. Вскоре и со стороны Ганнибала был дан сигнал к сражению, в лагере поднялся крик кинувшихся к оружию воинов; вслед за тем наперерыв друг перед другом устремились из ворот пешие и конные воины и врассыпную бросились по равнине по направлению к врагу. Заметив, что неприятели идут в беспорядке, консул приказал военному трибуну третьего легиона Гаю Аврункулею пустить конницу этого легиона как можно стремительнее на врагов: они-де рассеялись по равнине во все стороны, как стадо скота, в таком беспорядке, что их можно совершенно разбить и уничтожить прежде, чем они построятся в боевой порядок.

42. Ганнибал не вышел еще из лагеря, как услышал крик сражавшихся. Встревоженный этим шумом, он поспешно повел войско против врагов. Ужас уже объял первые ряды при нападении конницы; но за нею вступили в сражение и пехотинцы первого легиона и правый фланг. Неприятель, не приведенный в порядок, вступал в бой с кем попало – с пешими или с конными. Бой все больше разгорался по мере прибытия подкрепления и усиливался, так как в сражение вступали воины, прибежавшие из лагеря. Ганнибал среди смятения и обуявшего его войско страха построил бы воинов в боевой порядок, что возможно разве только для закаленного в боях войска и для опытного полководца, если бы послышавшийся с тыла крик сбегавших по холмам когорт и манипулов не заставил бояться быть отрезанными от лагеря; вследствие этого паника овладела всеми, и началось общее бегство. Но потери со стороны неприятелей были незначительны, так как вследствие близости лагеря пораженному врагу было недалеко бежать, хотя с тыла их преследовала по пятам римская конница, а с флангов нападали когорты, которые быстро сбегали по склону холмов, по открытой и легкой дороге; тем не менее было убито более 8000 человек, свыше 700 взято в плен и отнято 9 военных знамен; из слонов, которые в этой внезапной и беспорядочной битве являлись совершенно бесполезными, убито 4 и захвачено 2. Со стороны победителей пало около 500 человек римлян и их союзников.

На следующий день Ганнибал не предпринимал ничего; вождь римлян вывел свои войска в боевом порядке, но, увидев, что никто не выступает против него, приказал собирать доспехи убитых неприятелей и похоронить тела своих воинов, снеся их в одно место. В следующие затем дни консул так близко подходил к воротам неприятельского лагеря, что казалось, будто он намерен сделать приступ; наконец, Ганнибал в третью стражу, оставив в той части лагеря, которая была обращена к неприятелю, много огней и палаток и немного нумидийцев, чтобы они показывались на валу и в воротах, выступил и быстро направился в Апулию. На рассвете римское войско подошло к окопам; нумидийцы, согласно уговору, короткое время показывались в воротах и на валу, а затем, введя ненадолго римлян в заблуждение, пришпорили коней и пустились вдогонку за остальным войском. Лишь только консул заметил, что в неприятельском лагере полное спокойствие и что нигде не видно даже тех немногих, которые появлялись на рассвете, выслал вперед двух всадников для разведок; узнав точно, что в лагере нет никакой опасности, он приказал вступить туда. Пока воины предавались грабежу, он оставался там, а затем приказал трубить отбой и задолго до наступления ночи отвел свои войска обратно. На рассвете следующего дня он выступил и, двигаясь большими переходами согласно указаниям молвы вслед за неприятельским войском, настиг его недалеко от Венузии. Здесь также произошла беспорядочная схватка, в которой пунийцы потеряли более 2000 убитыми. Отсюда Ганнибал устремился в Метапонт, двигаясь в ночное время и по горам, чтобы избежать сражения с римлянами. Из этого города он послал с небольшим отрядом Ганнона, командира местного гарнизона, в землю бруттийцев для набора нового войска, а затем, присоединив его войска к своим, поспешил по тому же пути, по которому пришел сюда, обратно в Венузию, а оттуда выступил к Канузию. Нерон неустанно шел по пятам неприятеля и, отправляясь сам в Метапонт, призвал в землю луканцев Квинта Фульвия, чтобы эта местность не оставалась беззащитною.

43. Между тем Газдрубал, сняв осаду Плацентии, послал с письмом к Ганнибалу четырех галльских всадников и двух нумидийцев. Следуя за Ганнибалом, отступавшим в Метапонт, они прошли среди врагов почти всю Италию вдоль и, не зная дорог, попали в Тарент; здесь они были захвачены рыскавшими по полям римскими фуражирами и приведены к пропретору Квинту Клавдию; сначала они пытались запутать его уклончивыми ответами, но когда придвинуты были орудия пытки, то страх принудил их открыть истину, и они объяснили, что несут письмо от Газдрубала к Ганнибалу. Вместе с нераспечатанным письмом их было поручено военному трибуну Луцию Вергинию препроводить к консулу Клавдию; для конвоирования были посланы с ними два конных отряда самнитян. Лишь только они прибыли к консулу, письмо через переводчика было прочтено, а пленные допрошены. Тогда Клавдий понял, что положение дел в отечестве не таково, чтобы каждый консул, придерживаясь обычного порядка, вел войну с неприятелем, назначенным ему сенатом, в пределах указанной ему провинции, со своими собственными войсками; он полагал, что необходимо решиться, придумать что-нибудь непредвиденное, неожиданное, что вначале возбудит не меньший страх среди граждан, чем среди врагов, но затем, будучи доведено до конца, обратит великий страх в великую радость. Ввиду этих соображений он послал в Рим сенату письмо Газдрубала и вместе с тем сообщил сенаторам, чтó он намерен предпринять. Кроме того, он советовал, ввиду предстоящей в Умбрии встречи Газдрубала с братом, как он это обещал в письме к нему, отозвать в Рим легион из Капуи, произвести новый набор в Риме и выставить против неприятеля у Нарнии городское войско. Вот что писал сенату консул. В то же время посланы были впереди гонцы по Ларинской, Марруцинской, Френтанской, Претутианской областям, где консул намерен был вести войско, с приказанием всем жителям – заготовить и доставить из деревень и городов на дорогу съестные припасы для воинов и вывести лошадей и других вьючных животных, чтобы для отсталых было достаточное количество повозок. Сам же из всего войска – из граждан и союзников – отделил 6000 отборных пехотинцев и одну тысячу всадников, объявив, что хочет захватить ближайший город в земле луканцев и находящийся в нем карфагенский гарнизон, и приказал, чтобы все были готовы к походу. Выступив ночью, он повернул к Пицену.

Консул вел как можно скорее свой отряд к товарищу, оставив начальником войск в лагере легата Квинта Катия.

44. А в Риме господствовали не меньшие страх и смятение, как за два года перед тем, когда пунийский лагерь находился перед стенами и воротами города. Здесь не знали хорошенько, хвалить ли или порицать такое смелое движение консула. Ясно было только то, что судить о нем будут по результату, что в высшей степени несправедливо: лагерь-де оставлен вблизи такого врага, как Ганнибал, без полководца, с войском, у которого отнято все, что составляло его силу, его украшение; консул сделал вид, что идет в область луканцев, между тем как спешит в Пицен и Галлию, оставляя лагерь, безопасность которого гарантирована только заблуждением врага, так как он не знал, что там нет полководца и части войска. Что будет, если все это откроется и Ганнибал пожелает или преследовать со всем своим войском Нерона, отправившегося с 6000 вооруженных, или напасть на лагерь, оставленный в добычу ему без сил, без власти, без права ауспиций? [945]945
  …без права ауспиций? – Это преувеличение; выше говорилось, что главнокомандующий мог производить гадания через уполномоченного и передать ему свои права.


[Закрыть] Наводили страх прежние поражения, понесенные в эту войну, гибель обоих консулов в предыдущем году. И все это произошло в то время, когда в Италии находился один вождь, одно вражеское войско; теперь же стало две войны, в Италии находятся две огромные армии, два, можно сказать, Ганнибала; ведь и Газдрубал сын того же Гамилькара, он такой же деятельный полководец, приобретший в Испании опытность в войне с римлянами, длившейся столько лет, прославившийся двойною победой, так как истребил два войска, причем погибли два замечательных полководца; а быстротой перехода из Испании и призывом галльских народов к оружию он может гордиться гораздо более, чем сам Ганнибал, так как он собрал войско в тех местах, где брат его потерял бóльшую часть своих воинов, погибших от голода и холода, самых ужасных видов смерти. Люди, знавшие события в Испании, ко всему этому прибавляли еще, что Газдрубалу придется вступить в бой с Гаем Нероном, вождем, далеко ему не безызвестным – будучи случайно захвачен им в труднопроходимом ущелье, он ускользнул, введя его в обман, точно ребенка, лукавым предложением условий мира[946]946
  …лукавым предложением условий мира. – См. XXVI, 17.


[Закрыть]. Вообще римляне считали все военные силы неприятеля гораздо бóльшими, чем это было на самом деле, а свои гораздо меньшими: под влиянием страха люди всегда склонны все перетолковывать в дурную сторону.

45. Удалившись от врага настолько, что было вполне безопасно открыть свое намерение, Нерон обращается к воинам с краткой речью; он говорит, что ни один вождь не придумывал плана действий, более дерзкого по виду и более безопасного на самом деле; он-де ведет их к верной победе. В самом деле, его товарищ отправился на эту войну только тогда, когда вполне был удовлетворен сенатом по вопросу о численности пехоты и конницы; войск у него больше и они гораздо лучше обучены, чем если бы он шел против самого Ганнибала; а между тем дело решат они – сколь ни малую прибавку представляют они из себя. Стоит только, чтобы распространилась молва во время сражения – а чтобы не прежде пошел этот слух, о том он приложит старание – о прибытии другого консула, другого войска – и это сделает победу несомненной. Слух часто решает войну, и самое незначительное обстоятельство вселяет в души или страх, или надежду; по крайней мере, слава, как результат счастливо выполненного дела, почти всецело будет принадлежать им; всегда то, что явилось в конце дела, как добавление считается имеющим решающее значение для всего дела; воины-де сами видят, при каком стечении народа, при каком удивлении и каких добрых пожеланиях совершается их путь. И действительно, все время они шли между выстроившихся рядами мужчин и женщин, которые высыпали отовсюду из деревень и провожали их пожеланиями, мольбами и похвалами; их называли оплотом государства, спасителями Рима и его могущества, говорили, что в их руках и оружии заключается спасение и свобода их и их детей. Они молили всех богов и богинь, чтобы путь войска был благополучен, сражение удачно, чтобы они скоро одержали победу над неприятелем; вместе с тем они сами обязывались исполнить те обеты, которые делали за них, чтобы, как теперь они провожают их с беспокойством, так спустя несколько дней с радостью встретить их, ликующих вследствие победы. Затем каждый из жителей приглашал воинов к себе, предлагал то или другое, настаивал брать именно у него то, что необходимо или для них самих, или для вьючных животных; все они давали с удовольствием и притом в изобилии; воины старались превзойти их своею скромностью, принимая только самое необходимое; они не делали никаких привалов, не отходили от знамен и не останавливались, чтобы поесть; они шли день и ночь и отдыхали едва ли даже столько, сколько необходимо было для удовлетворения естественной потребности тела. К другому консулу были высланы вперед гонцы известить о приближении войска и спросить, желает ли он, чтобы они вошли в лагерь открыто или тайно, днем или ночью и остановиться ли им в одном с ним лагере или отдельно. Признано было за лучшее, чтобы они вошли в лагерь тайно ночью.

46. Консул Ливий вместе с паролем объявил по лагерю приказ, чтобы трибун принял к себе трибуна, центурион центуриона, всадник всадника, пехотинец пехотинца; ибо, с одной стороны, не надо расширять лагерь, чтобы неприятель не заметил прибытия другого консула; с другой стороны, поместиться большому числу людей в тесных палатках будет очень легко, потому что войско Клавдия не взяло с собой в поход почти ничего, кроме оружия. Впрочем, отряд во время самого пути увеличился добровольцами, по собственному почину предлагавшими свои услуги; тут были и старые воины, выслужившие уже срок военной службы, и молодые; все они наперебой изъявляли желание записаться в ряды войска, но консул принимал только тех, которые по внешнему виду и по физической силе казались годными для военной службы. Лагерь другого консула находился у Сены; Газдрубал стоял от него на расстоянии приблизительно пятисот шагов. Итак, Нерон, находясь уже недалеко, остановился под прикрытием гор, чтобы не входить в лагерь до наступления ночи. Отряд вступил в лагерь без шума, воины были отведены в палатки воинами соответствующего положения и приняты радушно при всеобщей величайшей радости.

На следующий день состоялся военный совет, на котором присутствовал и претор Луций Порций Лицин. Лагерь его примыкал вплоть к лагерю консулов, а до их прибытия претор передвигал войско по возвышенностям, то занимая покрытые лесом теснины, чтобы преградить путь неприятелю, то беспрестанно нападая на него с флангов и с тыла, и издевался над ним, употребляя в дело все военные хитрости. Вот он-то тогда и присутствовал на совете. Мнения многих склонялись к тому, чтобы отложить время сражения, пока воины Нерона, утомленные походом и ночными караулами, оправятся и вместе с тем употребят несколько дней на то, чтобы ознакомиться с неприятелем; но Нерон не только советовал, но настоятельно просил не медлить и не делать таким образом опрометчивым его план, безопасность которого гарантирована быстротой выполнения: заблуждение, которое не будет продолжаться долго, держит Ганнибала как бы в оцепенении; он не напал на его лагерь, оставленный без вождя, и не выступил преследовать его. Прежде чем он двинется, можно уничтожить войско Газдрубала и возвратиться в Апулию. А кто, откладывая выполнение дела, дает неприятелю время, тот предает в руки Ганнибала его, Нерона, лагерь и открывает тому путь в Галлию, чтобы он свободно, где пожелает, соединился с Газдрубалом. Тотчас необходимо дать сигнал к сражению, выйти в боевом порядке из лагеря и с выгодой для себя воспользоваться заблуждением неприятелей, как отсутствующих, так и находящихся налицо, пока первые не знают, что имеют дело с менее многочисленным неприятелем, а последние – что имеют дело с более многочисленным и сильным врагом. По роспуску совета выставлен был сигнал к битве, и римляне тотчас же выступили в боевом порядке.

47. Враги, уже готовые к бою, стояли перед лагерем; но начало битвы замедлилось вследствие того, что Газдрубал, выехав впереди строя в сопровождении немногих всадников, заметил у неприятеля старые щиты, каких прежде не видел, и более загнанных лошадей; да и число неприятелей показалось ему значительно бóльшим, чем обыкновенно. Таким образом, подозревая то, что было на самом деле, он поспешно приказал трубить отбой и послал воинов к реке, откуда брали воду; там можно было кого-нибудь захватить и воочию убедиться, нет ли воинов с весьма загорелыми лицами, как бывает с дороги; вместе с тем он приказал издали объехать римский лагерь и посмотреть, не расширен ли в какой-либо части вал, и послушать, один или два раза раздается сигнал трубы в лагере. Обо всем этом были доставлены обстоятельные сведения, но вводил в заблуждение тот факт, что лагерь нисколько не расширен: было два лагеря, как и до прибытия другого консула, – один Марка Ливия, другой Луция Порция; ни у того, ни у другого лагеря ничего не прибавилось к укреплениям, что бы давало возможность увеличить ряды палаток; но старого и искусившегося в войне с римлянами полководца встревожило то, что в лагере претора, как передавали, на трубе играли раз, а в лагере консула – два. Без сомнения, в лагере два консула, но его беспокоило, каким образом другой консул мог уйти от Ганнибала. Меньше всего он мог подозревать то, что было на самом деле, именно что Ганнибал так поддался обману и не знает, где находится полководец, где войско, лагерь которого был расположен возле его лагеря; конечно, из страха после значительного поражения Ганнибал не осмелился преследовать врага. Особенно опасался Газдрубал за то, чтобы его помощь не оказалась слишком поздней, так как дело проиграно, что римляне уже и в Италии имеют такой же успех, как в Испании; иногда ему приходило в голову, что его письмо к брату не дошло и что консул, перехватив его, поспешил напасть на него.

Тревожимый этими соображениями, он, распорядившись погасить огни и дав в первую стражу сигнал с соблюдением тишины готовиться к походу, приказал выступать. Среди суматохи и смятения в ночное время за проводниками следили не особенно зорко, и вот один из них скрылся в заранее уже выбранном им укромном месте, а другой переплыл в известном ему неглубоком месте реку Метавр. Таким образом, войско, оставшись без проводников, сначала блуждало по полям; некоторые воины, утомленные бессонницей и ночными караулами, ложатся где попало на земле и оставляют знамена под весьма слабым прикрытием. Газдрубал приказывает идти по берегу реки, пока свет не покажет пути. Проблуждав напрасно по плесам и поворотам извилистой реки, он ушел вперед весьма немного и остановился, имея намерение перейти ее, лишь только рассвет укажет удобное для перехода место. Но по мере удаления от моря реку окаймляли более крутые берега, а потому он не находил брода и, теряя в поисках день, дал неприятелю время настичь его.

48. Сначала появился Нерон со всей конницей, а вслед за ним прибыл Порций с легковооруженными воинами. Между тем как они тревожили утомленное войско врагов своими постоянными нападениями со всех сторон и Пуниец, прекратив отступление, которое походило на бегство, хотел разбить лагерь на возвышенности над берегом реки, как вдруг появляется со всей пехотой Ливий, не как с похода, а построенной и вооруженной, так чтобы тотчас же вступить в бой. Все римские войска соединились и были выстроены в боевую линию; Клавдий строил войско к бою на правом фланге, а Ливий на левом; центр был поручен командованию претора. Заметив, что битва неизбежна, Газдрубал оставил работы по укреплению лагеря и в первой боевой линии, перед знаменами, поместил слонов, а вокруг них, на левом фланге, именно против Клавдия, поставил галлов, не столько вследствие уверенности в них, сколько потому, что, как он думал, они внушают страх неприятелю; сам взял для себя испанцев на правый фланг против Марка Ливия – тут всю надежду он полагал на ветеранов; лигурийцы были помещены в центре, позади слонов. Но боевая линия карфагенян была более вытянута, чем глубока. Галлов прикрывал выдававшийся вперед холм. Та часть фронта, которую занимали испанцы, вступила в бой с левым флангом римлян; весь правый фланг карфагенян, растянувшийся вне боевой линии, оставался без дела: лежавший перед ним холм мешал им напасть с фронта или с фланга.

Между Ливием и Газдрубалом завязался жаркий бой, сопровождавшийся с обеих сторон страшным кровопролитием: там были оба вождя, там находилась большая часть римской пехоты и конницы, там стояли испанцы, старые воины, приобретшие навык в битвах с римлянами, и лигурийцы, народ, закаленный в боях. Сюда же были направлены и слоны, которые при первом натиске произвели замешательство среди стоявших перед знаменами, подав их назад. Затем, по мере того как разгоралась битва и усиливался крик, управлять ими становилось весьма трудно – они метались между двумя боевыми линиями, как бы не зная, к какой они принадлежат, и весьма походили на суда без руля, бросаемые то в ту, то в другую сторону. После тщетной попытки подняться на противолежащий холм, заметив, что с этой стороны нет никакой возможности проникнуть к врагу, Клавдий крикнул воинам: «К чему же мы совершили столь поспешно такой длинный переход?» и подвел несколько когорт с правого фланга, где, как он видел, не произойдет битвы, а скорее воины будут стоять на месте без дела; он двинулся в обход позади боевой линии и напал на правый фланг врагов неожиданно не только для них, но и для своих; передвижение было совершено с такою быстротою, что не успел он явиться с фланга, как уже завязалось сражение с тыла. Таким образом испанцы и лигурийцы были избиваемы со всех сторон – с фронта, с фланга и с тыла, и кровопролитие уже достигло галлов; но здесь битва была самой слабой, ибо большей части воинов не было у знамен, так как они ночью разбежались и спали повсюду по полям, а те, которые были налицо, утомленные походом и бессонною ночью, как люди, по своему телосложению менее всего способные выдерживать напряжение, едва держали на плечах оружие. Уже был полдень; они изнемогали от жары и жажды, почему, почти без сопротивления, в большом числе были или избиваемы, или захватываемы в плен.

49. Больше слонов погибло от их собственных вожаков, чем от руки врагов. Вожак имел в руках плотничье долото и молоток; лишь только животное начинало беситься и бросаться на своих, он, поставив долото между ушами, в том самом месте, где шея соединяется с головой, вгонял его в тело ударом молотка как можно сильнее. Этот способ признан был самым скорым для умерщвления такого огромного животного, когда оно совершенно отказывается слушаться вожака. Первым ввел его Газдрубал, вождь замечательный и в других случаях, но в особенности выказавший себя в этой битве. Он поддерживал сражавшихся как словами одобрения, так равно и тем, что подвергал себя одинаковой с ними опасности; то просьбами, то порицаниями он возбуждал утомленных и отказывавшихся от битвы вследствие полного изнеможения; он возвращал обратно бегущих и в нескольких местах восстанавливал прекратившийся было уже бой; наконец, когда уже не оставалось никакого сомнения, что счастье на стороне врагов, он, не желая пережить такого сильного войска, последовавшего за ним, пришпорив коня, бросился на римскую когорту; здесь он сражаясь пал, выказав себя достойным отца своего Гамилькара и брата Ганнибала.

Никогда еще в этой войне в одном сражении не было убито столько неприятелей, и казалось, что этим поражением римляне отплатили за поражение при Каннах, принять ли во внимание гибель вождя или истребление армии. Неприятелей пало 56 000, взято в плен 5400 человек; много досталось всякой другой добычи, а также большое количество золота и серебра; кроме того, освобождено свыше 3000 римских граждан, находившихся в плену у неприятеля; последнее обстоятельство служило утешением в потере римских воинов в этой битве: ибо победа досталась римлянам далеко не без кровопролития: почти 8000 римлян и союзников пало в битве. Победители до того пресытились пролитием крови врагов и истреблением их, что на следующий день, когда консул Ливий получил донесение, что предальпийские галлы и лигурийцы, не принимавшие участия в бою или убежавшие во время сражения, уходят беспорядочной толпой без предводителя, без знамен и могут быть истреблены все, если послать один отряд конницы, сказал: «Почему же не оставите в живых некоторых, как вестников и о поражении неприятеля и о нашей доблести!»

50. В ту ночь, которая непосредственно следовала за сражением, Нерон выступил обратно более ускоренным маршем, чем прибыл сюда, и уже на шестой день вернулся в свой лагерь, вблизи неприятеля. На пути его встречали менее многолюдные толпы, чем раньше, так как вперед не было послано никакого вестника, но зато с таким восторгом, что едва помнили себя от радости. А настроение умов в Риме невозможно передать или изобразить – ни в то время, когда граждане в ожидании исхода предприятия были в неизвестности, ни в то время, когда они получили известие о победе. В продолжение всех дней, начиная с того, когда было получено известие о походе консула Клавдия, от восхода и до захода солнца ни один сенатор не уходил из курии и от должностных лиц и народ не оставлял форума. Матроны, не будучи в состоянии ничем помочь, обратились к мольбам и заклинаниям, переходили из одного храма в другой и своими молитвами и жертвами не давали богам покоя. В то время как граждане находились в таком тревожном и напряженном состоянии, прежде всего распространился неопределенный слух, что два всадника из Нарнии прибыли после битвы в лагерь, расположенный в ущельях Умбрии, с извещением, что враги разбиты наголову. Вначале это известие только слушали, не придавая ему особенной веры, – оно было слишком важным и радостным, чтобы его можно было сразу воспринять или отнестись к нему с доверием, да и сама быстрота сообщения заставляла сомневаться, так как, по слуху, сражение происходило два дня тому назад. Вслед за тем приносят письмо, посланное Луцием Манлием Ацидином из лагеря, с сообщением о прибытии всадников из Нарнии. Когда это письмо несли через форум к трибуналу претора, сенаторы поспешили из курии. Народ устремился к дверям курии такими бурными потоками, что вестник не мог войти туда: его увлекали в сторону расспрашивавшие, которые кричали, чтобы письмо было прочитано прежде с ораторской кафедры, а потом в сенате; наконец, должностные лица отстранили и удержали народ, и таким образом могла быть постепенно сообщена всем радостная весть, приведшая всех в восторг. Письмо было прочитано прежде всего в сенате, а затем в народном собрании; сообразно с своим характером, одни принимали это известие, как уже безусловно правдивое, и радовались, а другие хотели верить ему только тогда, когда увидят послов консулов или услышат письменное сообщение от них.

51. Наконец пришло известие, что сами послы приближаются. Вот тогда люди всех возрастов бросились им навстречу, каждый стремился первым увидеть их собственными глазами и первым услышать собственными ушами такую радостную весть. Сплошная масса народа дошла вплоть до Мульвиева моста. Послы Луций Ветурий Филон, Публий Лициний Вар и Квинт Цецилий Метелл, окруженные огромной толпой людей всякого звания, из которых одни расспрашивали о происшедшем их лично, а другие их спутников, достигли форума. Каждый, лишь только узнавал, что войско врагов разбито и главнокомандующий погиб, а римские легионы невредимы и консулы здравствуют, тотчас же спешил сообщить эту радостную весть другим. С трудом добрались послы до курии, еще труднее было сдержать толпу, чтобы она не проникла вместе с сенаторами в курии. Сначала письмо было прочитано в сенате, а затем послы были переведены в народное собрание. Здесь Луций Ветурий, прочитав письмо, гораздо подробнее изложил сам, как все происходило – сначала при возгласах одобрения, наконец с трудом постигаемое чувство радости выразилось общими криками всего собрания.