Текст книги "История Рима от основания Города"

Когда эти слова сообщены были царю, он собрал совет, и так как ясно было, какое мнение выскажут все, то сам царь, лучший хранитель денег, чем царства, упорно рассуждал о вероломстве и жестокости галлов, которые они уже прежде доказали во многих поражениях: опасно-де принимать такое множество галлов в Македонию – не пришлось бы иметь в лице их более опасных союзников, чем врагов в лице римлян. Достаточно и 5000 всадников, которыми можно воспользоваться для войны и число которых не будет внушать опасения.

27. Ясно было для всех, что царь боялся платить жалованье большому количеству воинов, и больше ничего; но так как никто не осмеливался убеждать царя, когда он спрашивал мнения у членов совета, то Антигон снова был послан к галлам с известием, что царю нужно содействие только 5000 всадников, а остальных он не удерживает. Как только варвары услыхали это, то все подняли крик, негодуя на то, что их напрасно потревожили с места. Клондик же снова спросил, уплатил ли он деньги, относительно которых условились, хоть этим пяти тысячам. Видя, что и на этот вопрос даются уклончивые объяснения, галлы, не причинив никакого вреда вестнику обмана, на что он и сам едва ли мог рассчитывать, вернулись назад к Истру, опустошив Фракию в местах, прилегающих к дороге. А между тем, пока царь спокойно оставался у реки Элпей, этот галльский отряд, будучи переведен по ущелью Перребии в Фессалию против римлян, мог не только опустошить поля и таким образом отнять у римлян всякую надежду на подвоз оттуда провианта, но и уничтожить сами города, а тем временем Персей задерживал бы римлян у Элпея с тем, чтобы они не были в состоянии подать помощь союзным городам. Да и самим римлянам пришлось бы подумать о себе, так как они не могли ни оставаться после потери Фессалии, откуда войско получало продовольствие, ни идти вперед, потому что напротив них был лагерь македонян; упустив такие благоприятные обстоятельства, Персей придал мужества римлянам и значительно обескуражил македонян, возлагавших надежды на помощь галлов.

Та же самая жадность Персея отдалила от него царя Гентия. Ибо, когда он уплатил в Пелле посланцам Гентия триста талантов, то дозволил им наложить свои клейма на эти деньги; затем немедленно приказал отдать царю десять талантов, посланных Пантавху; остальные деньги, на которых было наложено клеймо иллирийцев, он приказал своим посланным везти небольшими переходами, а затем, когда они прибудут к границам Македонии, остановиться и подождать от него известия. Гентий, получив незначительную часть денег и постоянно побуждаемый Пантавхом раздражить римлян каким-нибудь враждебным действием, заключил под стражу послов Марка Перпенну и Луция Петилия, которые как раз в то время прибыли к нему. Услыхав об этом и полагая, что Гентий в силу необходимости должен непременно воевать с римлянами, Персей послал вернуть того, кто вез деньги, как будто он ни о чем другом не заботился, как только о том, чтобы оставить римлянам как можно бóльшую добычу, когда они победят его.

И от Евмена вернулся Герофон, а о чем велись тайно переговоры, то осталось неизвестным. То, что дело шло о пленных, македоняне и сами разгласили, да и Евмен уведомил об этом консула, во избежание подозрения.

28. После возвращения Герофонта от Евмена Персей, обманувшись в своих надеждах, послал к Тенедосу начальников флота Антенора и Каллиппа с сорока легкими судами (к этому числу было прибавлено пять быстроходных лодок) охранять рассеянные между Кикладскими островами корабли, которые шли в Македонию с хлебом. Спущенные в Кассандрии корабли переправились сперва в гавань, находящуюся подле Афонской горы, а затем по спокойному морю на остров Тенедос, и начальники их отпустили стоявшие в гавани родосские открытые суда и начальника их Евдама, не причинив ему ни малейшего вреда и даже очень ласково обойдясь с ним. Узнав потом, что из числа принадлежащих им транспортных судов пятьдесят с другой стороны Тенедоса заперты стоящими при входе в гавань быстроходными кораблями Евмена, бывшими под начальством Дамия, Антенор, объехав поспешно гору Афон и удалив неприятельские суда, транспортные суда послал в Македонию, дав им для прикрытия десять легких судов, чтобы последние, проводив в безопасное место нагруженные хлебом корабли, возвратились к Тенедосу. Через девять дней те вернулись к флоту, стоявшему уже у Сигея; оттуда они переправились к Суботе, острову, находящемуся между Элеей и Хиосом. Случилось, что на другой день после того, как флот достиг острова Суботы, тридцать пять кораблей, называемых гиппагогами[1236]1236
  …кораблей, называемых гиппагогами… – Т. е. «коневозами».


[Закрыть], отплыли от Элеи с галльскими всадниками и лошадьми и направлялись к Фанам, мысу на острове Хиосе, чтобы иметь возможность переправиться оттуда в Македонию. Евмен посылал их Атталу. Когда Антенору был дан сигнал со сторожевой башни, что корабли плывут по морю, то он, двинувшись от Суботы, встретился с ними между мысом Эритрейским и Хиосом, в самом узком месте пролива. Начальники кораблей Евмена вовсе не предполагали, что македонский флот крейсирует в этом море: они думали, что это римляне, то предполагали, что это Аттал или какие-нибудь отосланные Атталлом из римского лагеря люди направляются в Пергам. Но когда вид приближавшихся кораблей не оставлял уже никакого сомнения, а быстрое движение весел и направленные против них носы обнаружили приближение неприятеля, тогда поднялась суматоха. Сопротивляться не было никакой возможности, как по причине неповоротливости кораблей, так и потому, что галлы с трудом переносили даже тихую погоду на море. Поэтому одни из них, которые были ближе к твердой земле, отплыли к Эритрам, другие, распустив паруса, пристали к Хиосу и, бросив коней, беспорядочной толпой бросились бежать в город. Но так как корабли высадили македонян ближе к городу и в более удобном месте, то они избили много галлов, отчасти когда они бежали по дороге, отчасти у ворот, когда их не допускали в город; ибо хиосцы заперли ворота, не зная, кто бежит и кто преследует. Почти 800 галлов было убито, 200 взято в плен живыми; лошади частью погибли в море, когда разбились суда, а остальным македоняне подрезали жилы на берегу. Двадцать прекрасных лошадей вместе с пленными всадниками Антенор приказал отвезти в Фессалонику на тех же десяти суденышках, которые он послал ранее, и как можно скорее вернуться к флоту, сказав, что будет дожидаться их в Фанах. Почти три дня флот стоял около города; оттуда он двинулся в Фаны, и когда десять легких судов вернулись скорее, чем их ожидали, то поплыл по Эгейскому морю и переправился на Делос.

29. Пока происходили эти события, римские послы Гай Попилий, Гай Децимий и Гай Гостилий, двинувшись от Халкиды на трех пентерах, прибыли на Делос и нашли там сорок македонских легких судов и пять пентер царя Евмена. Святость острова и его храма защищала всех от насилия, а потому римляне, македоняне и моряки Евмена – все вместе – находились в храме, так как уважение к месту заставляло соблюдать перемирие. Антенор, префект Персея, всякий раз, как давали ему знать со сторожевых башен о появлении каких-либо транспортных судов на море, с частью легких судов сам преследовал их, часть своих судов разместил по Кикладам и все корабли, за исключением тех, которые направлялись с Македонию, или топил, или грабил. Кому мог, Попилий оказывал помощь, являясь или со своими кораблями, или с кораблями Евмена; но македоняне оставались незамеченными, выезжая ночью по большей части на двух или на трех яхтах.

Почти в то же самое время послы македонские и иллирийские прибыли вместе на Родос. Им придало значение в глазах родосцев не только прибытие кораблей, которые повсюду крейсировали между Кикладами и по Эгейскому морю, но и союз царей Персея и Гентия, а также слух о приближении галлов с большим количеством пехоты и конницы. И когда сторонники Персея, Динон и Полиарат, уже ободрились, то не только дан был благосклонный ответ послам царей Персея и Гентия, но открыто объявлено, что родосцы своим влиянием положат конец войне, а потому и сами цари пусть спокойно готовятся принять мир.

30. Было уже начало весны, и новые вожди прибыли в провинции: консул Эмилий – в Македонию, Октавий – в Орей к флоту, Аниций, которому предстояло воевать с Гентием, – в Иллирию. Гентий, происходя от Плеврата, царя иллирийцев, и Евридики, имел двух братьев – единокровного и единоутробного – Платора, и единоутробного – Каравантия. Относясь не так подозрительно к последнему по незнатности его отца, Гентий, чтобы безопаснее царствовать, убил Платора и двух друзей его Эттрита и Эпикада, людей в высшей степени деятельных. Был слух, что Гентий позавидовал брату, который обручился с Этутой, дочерью Монуна, повелителя дарданов, как будто Платор этим браком хотел присоединить к себе племя дарданов; женитьба Гентия на Этуте, по убиении брата, сделала этот слух весьма правдоподобным. Но затем, перестав бояться брата, Гентий сделался невыносимым для своих подданных, причем природную его жестокость увеличивало неумеренное употребление вина.

Впрочем, как уже сказано выше, он, побуждаемый к войне с римлянами, собрал все свое войско в Лиссе; оно состояло из 15 000 воинов. Отсюда он послал брата с 1000 пехотинцев и 50 всадниками в страну кавиев, подчинить ее или силой, или угрозами, а сам повел войско к городу Бассании, в пяти милях от Лисса. Жители Бассании были союзниками римлян, а потому, хотя посланные вперед вестники и пытались склонить их на свою сторону, однако они предпочли выдержать осаду, чем сдаться добровольно. Город Дурний, в земле кавиев, радушно принял Каравантия по его прибытии; другой город – Каравандис – не пустил его, и когда Каравантий на обширном пространстве опустошал их поля, то несколько воинов, рыскавших для грабежа, были убиты сбежавшимися поселянами.

Уже и Аппий Клавдий, присоединив к бывшему у него войску вспомогательные отряды из буллидцев, аполлонийцев и диррахийцев, выступил с зимовки и стал лагерем около реки Генус: услыхав о заключении договора между Персеем и Гентием и разгневанный обидой послов, которым было причинено насилие, он, несомненно, имел намерение вести с ним войну. В то время претор Аниций, услыхав в Аполлонии о том, что делается в Иллирии, и послав предварительно письмо к Аппию, чтобы он дождался его у Генуса, через три дня и сам прибыл в лагерь и, присоединив к бывшим уже у него вспомогательным войскам отряды из парфинов, в количестве 2000 пехоты и 200 всадников (пехотой командовал Эпикад, а конницей – Алгальс), готовился идти с войском в Иллирию, главным образом с целью освободить от осады жителей Бассании. Движение его задержал слух об опустошениях, производимых легкими судами на морском берегу. Было восемьдесят легких судов, которые, по совету Пантавха, были посланы Гентием опустошать поля жителей Диррахия и Аполлонии <…>[1237]1237
  …были посланы Гентием опустошать поля жителей Диррахия и Аполлонии <…>. – В тексте далее пропуск, где было упомянуто о том, что эта попытка не удалась, так как союзников защитил стоявший поблизости римский флот, а Гентий, отказавшись от осады Бассании, сосредоточил свои войска у Скодры; Дурний снова изъявил покорность.


[Закрыть].

31. Так же поступали и города этой страны один за другим; такой склонности умов содействовали снисходительность ко всем и справедливость римского претора. Потом римляне пришли к Скодре, которая была средоточием войны не только потому, что Гентий выбрал ее себе как твердыню всего царства, но и потому, что это самый укрепленный и неприступный город. Две реки окружают его – с востока Клавзал, с запада Барбанна, берущая начало из Лабеатского озера. Эти две реки, соединяясь вместе, впадают в реку Ориунд, а эта последняя, вытекая из горы Скорд и приняв множество других притоков, впадает в Адриатическое море. Гора Скорд, самая высокая в этой стране, с востока господствует над Дарданией, с юга – над Македонией, с запада – над Иллирией.

Хотя город Скодра был укреплен самим местоположением и к тому же его защищали весь народ иллирийский и сам царь, однако претор римский, ввиду того что начало предприятия имело хороший успех, заключая по благоприятному началу о дальнейшем счастливом ходе всего дела, а также рассчитывая на действие внезапного страха, выстроил войско в боевой порядок и подступил к стенам. Если бы, заперев ворота, расставленные воины защищали стены и башни над воротами города, то римляне, не достигнув никакого результата, были бы отражены от стен. Между тем они, выйдя из ворот, дали сражение в открытом поле с большей храбростью, чем стойкостью. Ибо, будучи отбиты от стен, они бросились бежать толпою и, потеряв в самых воротах более 200 человек убитыми, навели такой страх на горожан, что Гентий тотчас послал к претору в качестве послов Тевтика и Белла, старейшин племени, с поручением испросить перемирие, чтобы иметь возможность подумать о положении дел своих. Три дня дано было ему для этой цели, и так как лагерь римский отстоял почти на пятьсот шагов от города, то Гентий сел на судно и по реке Барбанна поплыл в Лабеатское озеро, как бы отыскивая уединенное место для размышления; но, как оказалось, он питал ложную надежду на то, что приближается брат его Каравантий, набрав в той стране, куда он был послан, много тысяч вооруженных воинов. После того как этот слух оказался ложным, на третий день Гентий на том же судне по течению реки спустился в Скодру, послав вперед гонцов с просьбой о дозволении видеться с претором, и, получив на это согласие, прибыл в лагерь. Он начал речь с обвинения себя в глупости, наконец, прибег к слезным мольбам и, упав на колени перед претором, отдался в его власть. Сначала ему приказано было ободриться, а затем, получив даже приглашение к обеду, он возвратился в город к своим и в этот день с большим почетом пировал вместе с претором; после того он отдан был под стражу военному трибуну Гаю Кассию. Так низко пал Гентий, что, будучи царем, от царя же получил десять талантов – плату, едва достаточную для гладиатора.

32. Овладев Скодрой, Аниций прежде всего приказал разыскать римских послов Петилия и Перпенну и привести к нему. Возвратив им их прежнее достоинство, он тотчас послал Перпенну схватить друзей и родственников царя. Перпенна, отправившись в Метеон, город племени лабеатов, привел в лагерь в Скодру жену царя Этлеву с двумя сыновьями – Скердиледом и Плевратом – и брата его Каравантия. Окончив войну с иллирийцами в течение тридцати дней, Аниций отправил в Рим Перпенну вестником победы, а спустя несколько дней и самого царя Гентия с матерью, женой и детьми, братом и другими старейшинами иллирийскими. Это единственная война, которая окончилась прежде, чем в Риме узнали о ее начале.

В то время как происходили эти события, Персей также был в большом страхе, как вследствие ожидаемого прибытия нового консула Эмилия, который, как он слышал, приближается с сильными угрозами, так и претора Октавия; не меньше Персей боялся и флота римского и опасности, угрожавшей со стороны морского берега. В Фессалонике начальствовали Евмен и Афенагор с небольшим гарнизоном из 2000 воинов, вооруженных щитами. Туда послал Персей и префекта Андрокла, приказав ему расположиться лагерем у самой верфи. В Энею он послал 1000 всадников под начальством Креонта из города Антигонии для защиты морского берега, – с тем, чтобы они немедленно оказывали помощь поселянам, как только услышат, что в каком-нибудь пункте побережья причалили неприятельские корабли. Пять тысяч македонян было послано для защиты Пифея и Петры; начальниками над ними поставлены были Гистией, Феоген и Мидон. По удалении их Персей начал укреплять берег реки Элпей, так как ее можно было перейти по сухому руслу. Для того чтобы все могли заняться этой работой, женщины из соседних городов приносили в лагерь вареную пищу, а воинам приказано было доставлять из соседних лесов <…>[1238]1238
  …из соседних лесов <…>. – Далее потеряно два листа. Там рассказано о мероприятиях Персея, о прибытии Эмилия в лагерь и о первых его распоряжениях.


[Закрыть].

33. Когда посланные в ближайшие окрестности люди сообщили, что нет нигде воды, консул приказал рабочим, которые рыли колодцы, следовать за ним к морю, находившемуся на расстоянии менее трехсот шагов, и копать колодцы на берегу в разных местах, неподалеку один от другого. Чрезвычайно высокие горы подавали надежду – тем более что снаружи вовсе не было видно горных ручьев, – что в них есть скрытые источники, которые подземными жилами стекают в море и смешиваются с его водами. Едва сняли верхний слой песка, как показались ключи, сначала мутные, с тонкой струей воды, потом они начали давать прозрачную воду в большом изобилии, как бы дар богов. Это обстоятельство также немало прибавило вождю славы и авторитета в глазах воинов.

Затем, приказав воинам готовить оружие, сам консул с трибунами и старшими центурионами отправился вперед осмотреть переходы, где удобнее спуск для вооруженных воинов и где менее всего затруднителен подъем на другой берег реки. Достаточно исследовав местность, консул прежде всего принял меры, чтобы в отряде все делалось правильно и без всякого замешательства, по мановению и приказанию вождя. Когда объявляют всем разом, что следует делать, и когда не все могут расслышать команду, то, получив сбивчивое приказание, одни от себя прибавляют и делают больше, чем приказано, а другие – меньше; далее – со всех сторон поднимаются нестройные крики, и неприятели узнают раньше, что готовится им, чем сами воины. Поэтому консул установил, чтобы военный трибун тайно отдавал приказание центуриону первой когорты легиона, а тот и все следующие за ним передавали по порядку ближайшему центуриону, что нужно делать, от первых ли рядов к последним или от последних к первым нужно передать приказание. Даже караульным, по введенному им обычаю, консул запретил брать с собою щиты на караул: не на битву-де идет караульный, чтобы употреблять в дело оружие, а на караул, – чтобы, как только заметит приближение неприятелей, вернуться назад и призвать к оружию других. Воины, со шлемом на голове, стояли на карауле, держа перед собою щиты; затем, утомившись, опирались на дротик и, погрузившись в сон, клали головы на верхний край щита, так что по блеску оружия неприятель мог издали заметить их, а сами они ничего не видели. Изменил он и порядок аванпостной службы. До того времени все караульные в течение целого дня стояли в оружии, а всадники с взнузданными конями. И в жаркие летние дни, когда солнце жгло беспрерывно, от действия зноя в течение стольких часов и от усталости ослабевали и всадники, и лошади, а потому неприятели, часто нападая со свежими силами на ослабевших, и даже при своей малочисленности сильно беспокоили противника, располагавшего большими силами. Поэтому консул распорядился, чтобы с утра до полудня караульные были одни, а после полудня их сменяли другие. Таким образом, неприятель со свежими силами никогда не мог напасть на утомленных.

34. Объявив эти распоряжения на военной сходке, консул держал еще речь, приличествующую народному собранно в Риме: один-де только главнокомандующий в войске должен заботиться и обсуждать, что дóлжно делать, – частью сам по себе, частью вместе с теми, кого он пригласил на совет; те же, которые не приглашены на совещание, не должны ни явно, ни тайно высказывать свои соображения. Воин должен думать о следующих трех вещах: чтобы тело его отличалось наибольшей силой и выносливостью, оружие было приспособлено и провиант готов, на случай неожиданных приказаний; что же касается всего прочего, относящегося до него, то он знает, что это составляет предмет заботы бессмертных богов и главнокомандующего. В том войске, в котором воины обсуждают военные вопросы, а вождь сообразуется с народными толками, ничего не бывает хорошего. Он, консул, выполнит долг главнокомандующего – позаботится о том, чтобы дать воинам случай отличиться; они же не должны спрашивать, что будет, а когда дан будет сигнал, то должны выполнять долг воинов.

После этих наставлений он распустил собрание, причем даже ветераны сознавались, что они только сегодня в первый раз, как новобранцы, ознакомились с военными порядками. Не в этих только разговорах воины показали, как сочувственно выслушали они слова консула, но действие их тотчас же обнаружилось на самом деле. Во всем лагеретеперь нельзя было найти человека, который бы оставался праздным: одни оттачивали мечи, другие чистили шлемы и нащечники[1239]1239
  …и нащечники… – Медные пластинки, защищавшие бока головы и соединенные под подбородком для того, чтобы придерживать щит.


[Закрыть], а иные – щиты и панцири; одни примеряли вооружение и пробовали в нем ловкость своих движений, другие потрясали дротиками, третьи упражнялись в фехтовании мечами и рассматривали острие. Легко было понять, что, как только представится случай сразиться с неприятелем, они окончат войну или блистательной победой, или геройской смертью.

И Персей также видел, что с прибытием консула и с началом весны неприятель обнаруживает усиленную деятельность во всем, как бы начиная новую войну, что неприятельский лагерь от Филы перенесен на противоположный берег, а вождь то ходит кругом, чтобы осмотреть возводимые царем сооружения, без сомнения отыскивая более удобное место для перехода, то <…>[1240]1240
  …то <…>. – В дальнейшем рассказано о приготовлениях царя и Эмилия, о положении армий и о получении в лагерях противников известия о победе над Гентием. Продолжение этого составляет гл. 35.


[Закрыть].

35. Это обстоятельство придало мужество римлянам и навело сильный страх на македонян и царя их. Сначала Персей пытался удержать в тайне слух об этом обстоятельстве, послав к Пантавху, уже шедшему оттуда, людей с запрещением близко подходить к его лагерю. Но его воины видели уже некоторых мальчиков, которых вели в числе иллирийских заложников, да и вообще, чем тщательнее что-нибудь скрывается, тем легче обнаруживается вследствие болтливости царских слуг.

Почти в то же время прибыли в лагерь послы родосцев с теми же поручениями относительно мира, которые в Риме вызвали сильное негодование отцов. Еще с меньшим хладнокровием выслушали послов в военном совете. Поэтому, когда одни высказывались за то, что послов следует заключить в оковы, другие – что их следует без ответа прогнать из лагеря, Эмилий объявил, что он даст ответ через пятнадцать дней. Между тем, чтобы показать, насколько подействовал авторитет родосцев, желавших заключить мир, он начал совещаться о способе ведения войны. Некоторые, преимущественно молодежь, были того мнения, что следует силой пробиться по берегу Элпея и через неприятельские укрепления, полагая, что македоняне не в состоянии будут противостоять дружному натиску римлян, так как в прошлом году они выгнаны из стольких укреплений, гораздо более высоких и неприступных, занятых к тому же сильными гарнизонами. Другие советовали послать Октавия с флотом в Фессалонику и, опустошая морской берег, разъединить силы царя, чтобы в то время, как в тылу откроется другая война, он вынужден был обратиться к защите внутренней части своего царства и таким образом открыть где-нибудь место для перехода через Элпей. Сам главнокомандующий считал берег Элпея недоступным по своим природным свойствам и по возведенным на нем укреплениям; кроме того что везде были расставлены метательные орудия, неприятель, по слухам, еще лучше и вернее владел метательным копьем.

Все мысли вождя были направлены в другую сторону: распустив совет и пригласив к себе перребийских торговцев Кена и Менофила, людей испытанной уже верности и благоразумия, он тайно стал расспрашивать их, каковы проходы в Перребию. Так как они говорили, что местность эта не может считаться недоступной, но что она занята царскими отрядами, то он проникся надеждой, что если ночью с сильным отрядом неожиданно напасть на неподготовленных к тому неприятелей, то можно будет прогнать их из укреплений; ведь дротики, стрелы и другое метательное оружие бесполезно впотьмах, когда издали нельзя видеть цели; врукопашную в суматохе приходится действовать мечом, а в этом отношении римский воин выше. Воспользовавшись этими купцами в качестве проводников, он призвал претора Октавия и, изложив ему свой план, приказал отправиться с флотом в Гераклей и для тысячи человек запасти вареной провизии на десять дней. Сам же отправил Публия Сципиона Назику и сына своего Квинта Фабия Максима с 5000 отборных воинов в Гераклей, как бы для того, чтобы посадить их на корабли и послать опустошать морской берег во внутренней части Македонии, о чем была речь на совете. При этом им было тайно сообщено, что для них, во избежание задержки, приготовлена уже пища на кораблях. Затем проводникам приказано так распределить путь, чтобы на третий день, в четвертую стражу, можно было сделать нападение на Пифою.

На следующий день, чтобы отвлечь внимание царя от всего другого, сам консул на рассвете в середине русла реки завязал сражение с неприятельскими аванпостами, причем с той и другой стороны сражались только легковооруженные воины; да и нельзя было в таком неудобном месте употребить в дело тяжелое оружие. Спуск с того и другого берега в русло реки имел около 300 шагов; середина русла реки, в разных местах имевшего различное углубление, простиралась немного более тысячи шагов. Там-то, посредине, между двумя армиями, в виду смотревших с лагерного вала – с одной стороны царя, а с другой – консула с его легионами, произошло сражение. Издали царские вспомогательные войска лучше действовали дротиками; а вблизи более стойко держались и менее подвергались опасности римляне, прикрываясь круглыми или лигурийскими щитами. Около полудня консул приказал трубить отступление. Так окончилось в этот день сражение со значительной потерей убитыми с той и другой стороны. На следующий день при восходе солнца, когда воины разгорячились от боя, произошла еще более ожесточенная схватка. Но римляне, поражаемые всякого рода метательным оружием и каменьями, получали множество ран не от тех только, с которыми завязался бой, но гораздо более от той массы воинов, которые были расставлены по башням. Когда же римляне еще ближе подошли к неприятельскому берегу, то камни, бросаемые метательными орудиями, достигали даже последних рядов. Потеряв в этот день гораздо больше воинов, консул немного позже, чем накануне, увел своих воинов назад. На третий день он воздержался от сражения, спустившись к нижней части лагеря и как бы собираясь попытаться перейти через обращенный к морю рукав реки <…>[1241]1241
  …и как бы собираясь попытаться перейти через обращенный к морю рукав реки <…>. – Далее, в потерянных четыре листах, Ливий рассказывал об удачном исходе экспедиции через проход у Петры, затем о том, что Персей, видя себя обойденным, вернулся на Пидну, а Эмилий, соединившись со Сципионом, последовал за ним. В дальнейшем рассказывается о встрече македонского и римского войск.


[Закрыть].

36. Прошло время и летнего солнцестояния; день склонялся уже к полудню; переход совершен был в пыли и под жгучими солнечными лучами. Уже чувствовались утомление и жажда, а так как очевидно было, что с наступлением полудня то и другое еще более усилится, то при таком положении воинов консул решил не вести их против неприятеля, располагавшего совершенно свежими силами. Но воины так жаждали битвы, что консулу понадобилось употребить не меньше хитрости, чтобы обмануть своих, чем неприятелей. Пока не все еще были выстроены к бою, он торопил военных трибунов, чтобы они спешили выстраивать воинов, сам обходил ряды и, ободряя воинов, возбуждал их к битве. Сначала они бодро требовали сигнала к бою; затем, по мере усиления зноя, и на лицах их было заметно менее свежести, и голоса их делались слабее; некоторые стояли, склонясь на щиты и опершись на копья. Тогда консул уже прямо отдал приказание старшим центурионам наметить фронт лагеря и установить обоз. Как только заметили это воины, то некоторые из них открыто выражали свою радость, что консул не заставил их, утомленных трудностью пути, в страшный зной вступить в сражение.

Около главнокомандующего находились легаты и чужеземные вожди, в числе их был и Аттал; все они высказывали свое одобрение, пока были уверены, что консул даст сражение – даже им он не объяснил своей медлительности; когда же при внезапной перемене плана консула все молчали, один из всех Назика осмелился напомнить ему, чтобы он не упустил из рук врага, который издевался над прежними главнокомандующими, уклоняясь от боя; он, Назика, опасается, как бы, в случае удаления врага ночью, не пришлось с великим трудом и опасностью идти за ним в глубь Македонии и как бы таким образом не прошло лето, как и у прежних вождей, в блуждании по тропинкам и ущельям македонских гор. Он настоятельно советует консулу, пока неприятель находится на открытой равнине, напасть на него и не упускать представляющегося благоприятного случая к победе. Консул, нисколько не оскорбившись смелыми словами такого знаменитого юноши, сказал ему в ответ: «И я держался такого же образа мыслей, Назика, какого держишься теперь ты, и ты будешь разделять мой нынешний взгляд. Из многих случайностей войны я узнал, когда нужно сражаться и когда воздерживаться от битвы. Теперь, когда мы находимся в строю, не время излагать, по каким причинам в нынешний день лучше воздержаться от боя; оснований требуй от меня в другое время, а теперь удовольствуйся решением старого вождя». Юноша замолчал. Он понял: нет сомненения, что консул видит какие-то препятствия к сражению, которые не были для него очевидны.

37. Видя, что лагерь намечен и обоз размещен, Эмилий Павел сначала увел из последнего ряда триариев, потом принципов, оставив стоять в первом ряду гастатов на случай какого-нибудь движения со стороны неприятеля, а затем увел и гастатов – незаметно, по манипулам, начав с правого фланга. Таким образом пехота была уведена без всякой тревоги, в то время как конница вместе с легковооруженными стояла впереди, против неприятельского строя; и конница была отозвана со своего поста только тогда, когда окончена была передняя часть вала и проведен ров. Равным образом и царь готов был вступить в сражение в этот день без всякого отлагательства, но – довольный тем, что, как это было известно воинам, причиной-де замедления были неприятели, – также отвел войско в лагерь.

Когда укрепление лагеря было окончено, Гай Сульпиций Галл, военный трибун второго легиона, бывший претором в предшествовавшем году, с дозволения консула созвав воинов в собрание, объявил, что в следующую ночь – пусть никто не считает этого за чудо – от второго до четвертого часа ночи будет лунное затмение. Так как это явление происходит естественным порядком и в определенное время, то о нем можно знать наперед и предсказывать его. А потому, как не удивляются тому, что луна то является в виде полного круга, то во время ущерба имеет форму небольшого рога, потому что солнце и луна восходят и заходят в определенное время, так не дóлжно считать знамением и того обстоятельства, что свет луны затмевается, когда ее покроет тень земли. В ночь накануне сентябрьских нон, когда в указанный час произошло лунное затмение, римским воинам мудрость Галла казалась почти божественной; на македонян же это подействовало как печальное знамение, предвещающее падение царства и гибель народа; точно так же объяснил это явление и прорицатель. Крик и вопли раздавались в лагере македонян, пока луна не заблистала снова своим светом.

То и другое войско пылало таким страстным желанием сразиться, что некоторые воины обвиняли и царя, и консула за то, что накануне обе стороны разошлись, не дав сражения; на следующий день царь легко нашел себе оправдание не только в том, что враг, очевидно уклоняясь от сражения, первым увел войска в лагерь, но и в том, что он остановился с войском на таком месте, куда нельзя было двинуть фалангу, которую делает бесполезной даже незначительная неровность местности. Консул, кроме того, что накануне, по-видимому, упустил случай сразиться и дал неприятелям возможность удалиться ночью, если бы они пожелали, и теперь, под предлогом принесения жертв, казалось, бесполезно проводил время, между тем как еще на рассвете следовало дать сигнал к битве и выступить из лагеря. Наконец в третьем часу, совершив надлежащим образом жертвоприношение, консул созвал совет и там, как казалось некоторым, тратил время, когда нужно было бы действовать, в разговорах и несвоевременных совещаниях. Речь его была следующая.