Текст книги "История Рима от основания Города"

41. Никто из вас – я в этом уверен – не подумает, что я только хвастаюсь, чтобы внушить вам бодрость, а сам в душе настроен иначе. Я имел возможность идти со своим войском в свою провинцию Испанию, куда я было и отправился; там я имел бы брата сотрудником в совете и товарищем в опасностях, сражался бы с Газдрубалом, а не с Ганнибалом и, разумеется, легче справился бы с войной. И все-таки я, плывя на кораблях вдоль галльского побережья, узнав по одному только слуху о присутствии этого неприятеля, высадился и, отправив конницу вперед, стал лагерем у берега Родана. В конном сражении – так как только конная часть моего войска имела счастье вступить в бой – я разбил врага; пешие силы, которые он уводил в стремительном шествии наподобие спасающихся бегством, я на суше настигнуть не мог; поэтому я вернулся к кораблям и как можно скорее, совершив такой огромный обход и по морю и по суше, пошел навстречу этому страшному неприятелю и застиг его почти у подножия Альп. Как же вам кажется теперь, наткнулся ли я по неосторожности на врага, стараясь избегать битвы, или же, напротив, нарочно ищу непосредственной встречи с ним, вызываю и влеку его на поле сражения? Было бы любопытно убедиться на опыте, подлинно ли теперь, после двадцатилетнего промежутка, земля родила вдруг новых карфагенян, или же они все еще такие же, как и те, которые сразились у Эгатских островов, или те, которых вы выпустили с Эрика, оценив их в восемнадцать динариев за штуку; подлинно ли этот Ганнибал – соперник Геркулеса в его походах, как он это воображает, или же данник и раб римского народа, унаследовавший это звание от отца. Его, очевидно, преследуют тени злодейски умерщвленных сагунтийцев; а то бы он вспомнил, если не о порабощении своего отечества, то по крайней мере о своей же семье, об отце, о договорах, писанных рукою Гамилькара, – того Гамилькара, который по приказанию нашего консула увел гарнизон с Эрика, с негодованием и скорбью принял тяжкие условия, поставленные побежденным карфагенянам, оставил Сицилию и обязался уплатить дань римскому народу. Поэтому я желал бы, воины, чтобы вы сражались не только с тем воодушевлением, с которым у вас принято сражаться с другими неприятелями, но и с некоторого рода злобой и гневом, как будто вы видели своих же рабов, подымающих внезапно оружие против вас. А ведь мы имели возможность переморить заключенных на Эрике худшею среди людей казнью – голодом; имели возможность переплыть с победоносным флотом в Африку и в течение нескольких дней без всякого сопротивления уничтожить Карфаген. Между тем мы вняли их мольбам, выпустили осажденных, заключили мир с побежденными, приняли их даже под свое покровительство, когда они изнемогали в Африканской войне. А они, взамен этих благодеяний, последовали за безумным юношей и идут теперь осаждать наш родной город!

Да, как это ни горько, но вам предстоит теперь битва не за славу только, но и за существование отечества; вы будете сражаться не из-за обладания Сицилией и Сардинией, как некогда, но за Италию. Нет за нами другого войска, которое могло бы, в случае нашего поражения, преградить путь неприятелю; нет других Альп, которые могли бы задержать его и дать нам время набрать новые войска. Здесь наша позиция; ее должны мы защищать с такою стойкостью, как будто мы сражались под стенами Рима. Пусть каждый из вас представит себе, что он защищает оружием не одного только себя, но и жену, и малолетних детей; пусть он, не довольствуясь этими частными заботами, постоянно напоминает себе, что взоры римского сената и народа обращены на нас, что от нашей силы и доблести будет зависеть судьба города Рима и римской державы».

42. Таковы были слова консула к римскому войску. Ганнибал между тем счел за лучшее предпослать речи поучительный пример. Велев войску окружить место, на котором он готовил ему зрелище, он вывел на арену связанных пленников из горцев, приказал разложить перед их ногами галльское оружие и спросил их через толмача, кто из них согласится, если его освободят от оков, сразиться с оружием в руках, с тем чтобы в случае победы получить доспехи и коня. В ответ на это предложение все до единого потребовали, чтобы им дали оружие и назначили противника; когда был брошен жребий, каждый молился, чтобы судьба избрала его в борцы, и те, чей жребий выпал, не помнили себя от радости и среди всеобщих поздравлений торопливо хватали оружие с веселыми прыжками, как это в обычае у этих племен; когда же происходил бой, воодушевление было так велико – не только среди их товарищей по неволе, но и повсеместно среди зрителей, – что участь храбро умершего борца прославлялась едва ли не более чем победа его противника.

43. Когда несколько пар таким образом сразились, Ганнибал, убедившись в благоприятном настроении войска, прекратил зрелище и, созвав воинов на сходку, произнес, говорят, перед ним такую речь: «Если вы, воины, пожелаете вскоре отнестись к оценке вашей собственной участи с таким же воодушевлением, с каким вы только что отнеслись к чужой судьбе, предоставленной вам в виде примера, то победа наша. Знайте: неспроста было дано вам это зрелище; оно было картиной вашего положения. Я думаю даже, что судьба связала вас более крепкими оковами и влечет вас с более непреодолимой силой, чем ваших пленников. С востока и запада вы заключены между двух морей, не имея – даже для бегства – ни одного корабля. Здесь извивается река Пад, более широкая и более стремительная, чем даже Родан; а сзади угрожают вам Альпы, пройденные вами с трудом еще тогда, когда вы были в цвете сил и здоровья. Здесь, воины, ждет вас победа или смерть, здесь, где вы впервые встретились с врагом. Но, ставя вас в необходимость дать сражение, судьба в то же время предлагает вам, в случае победы, самые высокие награды, какие только могут представить себе люди, обращаясь с молитвами к бессмертным богам. Если бы мы готовились только Сицилию да Сардинию, отнятые у отцов наших, своею доблестью завоевать вновь, то и это было бы щедрым вознаграждением. Но нет: все, что римляне добыли и собрали ценою стольких побед, все это должно перейти к вам вместе с самими владельцами. Имея перед собой такую роскошную добычу, воины, смело беритесь за оружие, и боги да благословят вас. Слишком долго уже гоняли вы овец на пустынных горах Лузитании и Келтиберии, не получая никакого вознаграждения за столько трудов и опасностей; пора вам перейти на привольную и раздольную службу, пора вам требовать богатой награды за свои труды; не даром же вы совершили такой длинный путь, через столько гор и рек, среди стольких вооруженных народов. Здесь назначенный вам судьбою предел ваших трудов; здесь она, по истечении срока вашей службы, по заслугам готовит вам награду.

Не думайте, чтобы победа была столь же трудной, сколь громко имя начатой нами войны: часто покорение презренного врага стоит потоков крови, а знаменитые народы и цари побеждаются чрезвычайно легко. В данном же случае возможно ли даже сравнивать врагов с вами, если оставить в стороне пустой блеск римского имени? Не буду я говорить вам о вашей двадцатилетней службе, ознаменованной столькими подвигами, увенчанной столькими победами. Но вы пришли сюда от Геркулесовых Столпов, от Океана, от последних пределов земли, через земли стольких диких народов Испании и Галлии; а сразиться вам предстоит с новонабранным войском, в течение нынешнего же лета разбитым, побежденным и осажденным галлами, с войском, которое до сих пор еще неизвестно своему предводителю и не знает его. Вот каковы войска; что же касается полководцев, то мне ли, почти рожденному, но во всяком случае воспитанному в палатке отца моего, знаменитого вождя, мне ли, покорителю Испании и Галлии, мне ли, победителю не только альпийских народов, но (что гораздо важнее) самих Альп, – сравнивать себя с этим шестимесячным начальником, бежавшим от собственного войска? Да ведь, если сегодня же поставить перед ним римское и пунийское войска, но без их знамен, – то я ручаюсь вам, он не сумеет сказать, которому войску он назначен в консулы. Немало цены, воины, придаю я тому обстоятельству, что нет среди вас никого, перед глазами которого я не совершил бы целого ряда воинских подвигов, нет никого, которому бы я не мог перечесть, с названием времени и места, его доблестных дел, который не имел бы во мне зрителя и свидетеля своей удали. И вот я, некогда ваш питомец, ныне же ваш предводитель, с вами, моими товарищами, тысячу раз похваленными и награжденными мною, намереваюсь вступить в бой с людьми, не знающими друг друга, друг другу незнакомыми.

44. Куда я ни обращаю свои взоры, все кругом меня дышит отвагой и силой. Здесь вижу я закаленных в войне пехотинцев, там – всадников благороднейших племен, одних – на взнузданных, других – на невзнузданных конях; здесь – наших верных и храбрых союзников, там – карфагенских граждан, влекомых в бой как любовью к отечеству, так и справедливым чувством гнева. Мы начинаем войну, мы грозною ратью надвигаемся на Италию; мы потому уже должны обнаружить в сражении более смелости и стойкости, чем враг, что надежда и бодрость всегда в большей мере сопутствует нападающему, чем отражающему нападение. К тому же нас воспламеняет и подстрекает гнев за нанесенное нам возмутительное оскорбление: они ведь потребовали, чтобы им выдали для казни – первым делом меня, предводителя, а затем и вас, осадивших Сагунт, собираясь, если бы нас им выдали, предать нас самым жестоким мучениям! Этот кровожадный и высокомерный народ воображает, что все принадлежит ему, все должно слушаться его воли. Он считает своим правом предписывать вам, с кем нам вести войну, с кем жить в мире. Он назначает нам границы, запирает нас между гор и рек, не дозволяя переходить их, и сам первый переступает им же созданные границы. “Не переходи Ибера!” – “Не буду”. – “Не трогай Сагунта!” – “Да разве Сагунт на Ибере? ” – “Нужды нет; не смей двигаться с места!” – “Стало быть, с тебя мало того, что ты отнял у меня мои исконные провинции, Сицилию и Сардинию? Ты отнимаешь и Испанию и грозишь перейти в Африку, если я не уступлю тебе ее?” Да что я говорю “грозишь перейти! ” Враг уже перешел; из двух консулов нынешнего года один отправлен в Африку, другой в Испанию. Нигде не оставлено нам ни куска земли, кроме той, которую мы отвоюем с оружием в руках.

У кого есть убежище, кто, в случае бегства, может рассчитывать на спасение в родной земле по безопасным и мирным дорогам, тому позволяется быть робким и малодушным. Вы же должны быть храбры; в вашем отчаянном положении всякий другой исход, кроме победы или смерти, для вас отрезан. Старайтесь поэтому победить; если же счастье станет колебаться, то предпочтите смерть воинов смерти беглецов. Если вы твердо запечатлели в своих сердцах эти мои слова, если вы исполнены решимости следовать им, то повторяю – победа ваша: бессмертные боги не дали человеку более сильного и победоносного оружия, чем презрение к смерти».

45. Увещания эти в обоих лагерях произвели на воинов ободряющее впечатление. Тогда римляне построили мост через Тицин и, сверх того, для защиты моста заложили крепостцу. Ганнибал же, в то время как враги были заняты работой, посылает Магарбала с отрядом нумидийцев – 500 всадников – опустошать поля союзных с римским народом племен, наказав им, однако, по мере возможности щадить галлов и вести переговоры с их знатью, чтобы склонить их к отпадению. Когда мост был готов, римское войско перешло в область инсубров и расположилось лагерем в расстоянии пяти миль от Виктумул, где стояло войско Ганнибала. Он тогда быстро отозвал Магарбала и, ввиду предстоявшего сражения, полагая, что никогда не следует жалеть слов и увещаний, могущих воодушевить воинов, созвал их на сходку и сказал им в определенных словах, на какие награды им следует рассчитывать в сражении. «Я дам вам землю, – сказал он им, – в Италии, в Африке, в Испании, где кто захочет, с освобождением от повинностей как самого получателя, так и его детей; если же кто вместо земли предпочтет деньги, то я выдам ему вознаграждение деньгами. Если кто из союзников пожелает сделаться гражданином Карфагена, то я доставлю ему гражданские права; если же кто предпочтет вернуться домой, то я позабочусь, чтобы он ни с кем из своих соотечественников не пожелал поменяться судьбой». Даже рабам, последовавшим за своими господами, он обещал свободу, обязавшись отдать их господам по два невольника взамен каждого из них. А чтобы они были уверены в исполнении его обещаний, он, схватив левой рукой ягненка, а правой камень, обратился к Юпитеру и прочим богам с молитвой, чтобы они, в случае если он изменит своему слову, предали его такой же смерти, какой он предает ягненка, и вслед за этой молитвой разбил животному череп камнем. При этом зрелище все, как будто сами боги поручились им за осуществление их надежд, единодушно и в один голос потребовали битвы, видя лишь в том одном отсрочку исполнения их желаний, что их еще не повели на бой.

46. Настроение римлян было далеко не такое бодрое: независимо от других причин, они были испуганы недавними предзнаменованиями тревожного свойства. В лагерь ворвался волк и, искусав тех, которые попались ему навстречу, невредимый ушел восвояси, а на дерево, возвышавшееся над палаткой предводителя, сел рой пчел. Совершив, по поводу этих предзнаменований, умилостивительные жертвоприношения, Сципион с конницей и легким отрядом метателей отправился вперед, чтобы на близком расстоянии осмотреть лагерь неприятеля и разузнать, какого рода его силы и какова их численность. Вдруг с ним встречается Ганнибал, который также, взяв с собой конницу, выступил вперед, чтобы исследовать окрестную местность. В первое время они друг друга не видели, но затем пыль, поднимавшаяся все гуще и гуще под ногами стольких людей и лошадей, дала знать о приближении врагов. Тогда оба войска остановились и стали готовиться к бою.

Сципион поставил в авангарде метателей и галльских всадников, а римлян и лучшие силы союзников – в арьергарде, Ганнибал взял в центр тяжелую конницу, а фланги образовал из нумидийцев. Но лишь только поднялся воинский крик, метатели бросились бежать ко второй линии[715]715
  …метатели бросились бежать ко второй линии… – Вероятно, первой побежала галльская конница, тоже стоявшая в авангарде, а уже за ней обратилась в бегство легкая пехота.


[Закрыть] и остановились в промежутках между взводами арьергарда. Начавшееся тогда конное сражение некоторое время велось с обеих сторон без решительного успеха; но в дальнейшем его развитии присутствие в строю пеших начало тревожить коней; и они сбросили многих всадников; другие же соскочили добровольно, видя, что их товарищи, попав в опасное положение, теснимы неприятелем. Таким образом сражающиеся в значительной части уже спешились, как вдруг нумидийцы, образовавшие фланги, сделав небольшой обход, показались в тылу римской конницы. Появление их испугало римлян, и их испуг увеличила рана и опасность консула; последняя, однако, была устранена вмешательством его сына, который тогда был еще почти отроком. (Это – тот самый юноша, который прославился приведением к концу этой войны и был назван Африканским за блистательную победу над Ганнибалом и пунийцами.) Все же одни только почти метатели, первые подвергшиеся нападению нумидийцев, спасались в беспорядочном бегстве; всадники же сплотились вокруг консула и, защищая его не только оружием, но и своими телами, вернулись вместе с ним в лагерь, отступая без страха и в полном порядке.

Целий приписывает[716]716
  Целий приписывает… – Целий следует в данном случае Фабию Пиктору, который был политическим противником Сципионов и, напротив, благоволил к лигурийцам, своим клиентам. Тит Ливий следует между прочих Полибию.


[Закрыть] рабу лигурийского происхождения подвиг спасения консула. Что касается меня, то мне было бы приятнее, если бы участие его сына оказалось достоверным; в пользу этого мнения и большинство источников, и народная молва.

47. Это первое сражение с Ганнибалом доказало с очевидностью, что пунийская конница лучше римской и что поэтому война на открытых полях, вроде тех, что между Падом и Альпами, для римлян неблагоприятна. Ввиду этого Корнелий в следующую ночь велел потихоньку собрать свои вещи и, оставив Тицин, поспешил к Паду, чтобы на досуге, не подвергаясь нападению со стороны врага, перевести свое войско по мосту, наведенному им через реку, пока он еще не разрушен. И действительно, римляне достигли Плацентии раньше, чем Ганнибал получил достоверное известие о том, что они оставили Тицин; все же он захватил до 600 отставших воинов, слишком медленно разрушавших мост на левом берегу Пада. По мосту он пройти не мог, так как лишь только оба конца были разрушены, вся средняя часть понеслась вниз по течению.

Целий утверждает, что Магон[717]717
  …Магон… – Младший из Баркидов, брат Ганнибала и Газдрубала, наместника Испании.


[Закрыть] с конницей и испанской пехотой немедленно переплыл через реку, а сам Ганнибал перевел остальное войско вброд несколько выше, выстроив слонов в один ряд, чтобы ослабить напор реки. Это вряд ли покажется вероятным тем, кто знаком с этой рекой; неправдоподобно, чтобы всадники без вреда для оружия и коней могли преодолеть столь стремительную реку, даже если допустить, что все испанцы переплыли на своих надутых мехах; а чтобы найти брод через Пад, по которому можно бы было перевести отягченное обозом войско, следовало бы сделать обход, на который, полагаю я, потребовалось бы немало дней. По моему мнению, гораздо более заслуживают доверия те источники, по которым Ганнибал после двухдневных поисков едва мог найти место для наведения моста через реку; по мосту были посланы вперед всадники и легкие отряды испанцев. Пока Ганнибал, задержанный у реки Пад слушанием галльских посольств, переправлял тяжелую пехоту, Магон с всадниками, оставив мост и отправившись вниз по реке на расстояние одного дня пути, достиг Плацентии, где стояли враги. Несколько дней спустя Ганнибал укрепился лагерем на расстоянии шести миль от Плацентии, а на следующий день, выстроив войско в виду неприятеля, предложил ему битву.

48. В следующую ночь воины из галльских вспомогательных отрядов произвели в римском лагере резню, причинившую, впрочем, более тревоги, чем вреда. Около 2000 пехотинцев и 200 всадников, умертвив стоявших у ворот лагеря караульных, бежали к Ганнибалу. Пуниец принял их ласково, воспламенил их усердие, обещав им несметные награды, и в этом настроении разослал их по домам, с тем чтобы они побудили к восстанию своих соплеменников. Но Сципион подумал, что эта резня – сигнал к возмущению всех галлов, что все они, зараженные этим злодеянием, точно бешенством, поднимут оружие против него; и вот он, несмотря на страдания, которые ему все еще причиняла рана, в четвертую стражу следующей ночи тихо, без сигналов, снял лагерь и двинулся к Требии, где местность была выше и изобиловала холмами, недоступными для конницы. Это движение не прошло так же незаметно, как раньше на Тицине: Ганнибал послал нумидийцев, а затем и всю остальную конницу, и расстроил бы по крайней мере последние ряды идущих, если бы нумидийцы, жадные до добычи, не повернули в пустопорожний римский лагерь. Пока они там обшаривали все углы и теряли время, не находя ничего такого, что могло бы их мало-мальски достойным образом вознаградить за эту потерю, враг ускользнул у них из рук. Увидав, что римляне уже перешли Требию и заняты размежеванием своего лагеря, они убили тех немногих отставших воинов, которых им удалось захватить по сю сторону реки. А Сципион, будучи не в силах долее переносить мучения раны, ухудшившейся от тряски во время дороги, и считая, сверх того, нужным обождать прибытия коллеги, об отозвании которого из Сицилии он уже слышал, стал укреплять облюбованное им место недалеко от реки, которое показалось ему наиболее безопасным для лагеря.

В некотором расстоянии от него расположился лагерем Ганнибал. Насколько он радовался победе, одержанной его конницей, настолько же был он озабочен недостатком продовольствия, который становился с каждым днем ощутительнее для его войска, шедшего по вражеской земле[718]718
  …шедшего по вражеской земле… – Именно по земле анамаров (на левом берегу Требии, между По и Апеннинами); подобно тавринам, они были на стороне римлян, с которыми заключили союз в 223 году до н. э.


[Закрыть] и нигде поэтому не находившего заготовленных припасов; чтобы помочь беде, он послал часть своего войска к местечку Кластидию[719]719
  …к местечку Кластидию… – Кластидий – римская крепость в земле анамаров. Вместе с Плацентией Кластидий охранял важную в стратегическом отношении Страдельскую теснину; отступление Корнелия за Требию отдало крепость в руки врага.


[Закрыть], в котором римляне устроили чрезвычайно богатый склад хлеба. В то время как его воины готовились действовать силой, им была подана надежда на измену со стороны осажденных; и действительно за небольшую сумму – всего четыреста золотых монет – начальник гарнизона Дазий из Брундизия дал себя подкупить, и Кластидий сдался Ганнибалу. Этот город служил пунийцам житницей все время, пока они стояли на Требии. С пленными из сдавшегося гарнизона Ганнибал обращался мягко, чтобы с самого же начала военных действий приобрести славу кроткого человека.

49. Таким образом, сухопутная война остановилась на берегах Требии; тем временем флот действовал на море около Сицилии и близких к Италии островов и под начальством консула Семпрония и до его прибытия. Из 20 пентер, посланных карфагенянами с 1000 воинов опустошать италийское побережье, 9 пристало к острову Липаре, 8 – к острову Вулкана, а 3 были занесены волнами в пролив. Когда в Мессане их заметили, сиракузский царь Гиерон, дожидавшийся тогда в Мессане прибытия римского консула, отправил против них 12 кораблей, которые и захватили их, не встречая с их стороны никакого сопротивления, и отвели в Мессанскую гавань. От пленников узнали, что независимо от посланного в Италию флота в 20 кораблей, к которому принадлежали они сами, еще 35 пентер плывут в Сицилию, чтобы побудить к восстанию старинных союзников[720]720
  …плывут в Сицилию, чтобы побудить к восстанию старинных союзников. – Сицилия состояла тогда из следующих трех частей: 1) римской провинции с главным городом Лилибей (ныне Марсала), обнимавшей большую часть острова. До Первой Пунической войны это была карфагенская провинция; 2) сиракузского царства, союзного с Римом, и 3) свободной общины Мессаны, тоже союзной с Римом.


[Закрыть]. «Их главное назначение, – говорили они, – занять Лилибей; но, вероятно, та же буря, которая разбросала наш флот, занесла их к Эгатским островам». Царь тогда написал претору Марку Эмилию, провинцией которого была Сицилия, письмо, в котором он сообщал ему это известие в том виде, в каком его слышал, и дал совет занять Лилибей сильным гарнизоном. Тотчас же претор разослал по городам легатов и трибунов с поручением призвать тамошние римские гарнизоны к возможно большей бдительности, но главным образом сосредоточил в Лилибее свои военные силы; зачисленным во флотский экипаж союзникам был дан приказ снести в корабли готовой пищи на десять дней, чтобы они могли по первому же сигналу без всякого промедления сесть на суда, а по всему побережью были разосланы часовые наблюдать с вышек за приближением неприятельского флота. Благодаря этим мерам карфагеняне, хотя они и старались дать кораблям такой ход, чтобы подплыть к Лилибею до рассвета, были все-таки замечены, тем более что и луна светила всю ночь, а корабли неслись на всех парусах. Тотчас с вышек был подан сигнал, в городе подняли тревогу, и суда наполнились моряками; часть воинов заняла стены и сторожевые посты у ворот, другая часть села на корабли. Карфагеняне, заметив, что им придется иметь дело с людьми, приготовленными их встретить, до восхода солнца держались в некотором отдалении от гавани, снимая тем временем паруса и приспособляя свой флот к битве. Когда же рассвело, они отступили к открытому морю, чтобы самим иметь более простора для битвы и дать врагу возможность свободно вывести свои корабли из гавани. Римляне со своей стороны не уклонялись от сражения; их воодушевляло воспоминание о подвигах, совершенных ими вблизи этих мест[721]721
  …воспоминание о подвигах, совершенных ими вблизи этих мест… – Намек на битву у Эгатских островов, недалеко от Лилибея.


[Закрыть], и они полагались на многочисленность и храбрость воинов.

50. Итак, они выплыли в открытое море. Римляне старались помериться силами на близком расстоянии и вступить в рукопашный бой; пунийцы, напротив, уклонились от него, предпочитали действовать искусством, а не силой, и сражаться корабль с кораблем, а не человек с человеком и меч с мечом. Они поступали вполне разумно: насколько их флот изобиловал моряками и гребцами, настолько он уступал римскому числом воинов, так что всякий раз, когда их корабль сцеплялся с римским, число вооруженных, сражавшихся на них, было далеко не одинаково. Когда это отношение было замечено, то римляне еще более ободрились в сознании своего численного превосходства, а карфагеняне, убедившись в своей сравнительной слабости, окончательно пали духом. Тотчас же семь пунийских кораблей были захвачены, остальные бежали. Экипаж пленных кораблей состоял из 1700 человек: в том числе было три знатных карфагенянина. Римский флот невредимый вернулся в гавань; только один корабль оказался с пробитым бортом, но и его удалось спасти.

Вслед за этим сражением, еще до распространения вести о нем среди мессанцев, пришел в Мессану консул Тиберий Семпроний. В проливе его встретил царь Гиерон с выстроенным в боевой порядок флотом; перейдя со своего царского корабля на консульский, он поздравил его с благополучным прибытием его самого, войска и флота и пожелал ему счастья и успехов для его сицилийской деятельности. Затем он изложил ему положение дел в Сицилии, рассказал о покушениях карфагенян, обещал быть на старости лет таким же верным союзником римского народа, каким он был в молодости, в первую войну, и обязался безвозмездно доставлять легионам и флотскому экипажу хлеб и одежду. «Большая опасность, – прибавил он, – грозит Лилибею и приморским городам; есть в них люди, которым перемена правления пришлась бы по вкусу». Ввиду этих обстоятельств консул решил без всякой проволочки отправиться с флотом в Лилибей; царь и царский флот отправились вместе с ним. Уже во время плавания они узнали, что под Лилибеем состоялось сражение и что неприятельские корабли частью были захвачены, частью бежали.

51. В Лилибее консул отпустил Гиерона с царским флотом, оставил для охраны сицилийского побережья претора, а сам отправился к острову Мелиту[722]722
  …к острову Мелиту… – Мелит (ныне Мальта) не принадлежала к тем островам, которые были уступлены Риму в 241 году до н. э. Для Карфагена она служила мостом в Сицилию; взятие ее Семпронием имело поэтому некоторую важность.


[Закрыть], который был занят карфагенянами. При его прибытии начальник гарнизона Гамилькар, сын Гисгона, сдался ему без малого с 2000 воинов, городом и всем островом. Отсюда римляне через несколько дней вернулись в Лилибей, и пленные, которых взял претор, равно как и те, которые сдались консулу, были проданы с молотка[723]723
  …были проданы с молотка. – Дословно «под венком», так как на человека, которого продавали в рабство, на аукционе надевали венок.


[Закрыть].

Рассудив, что с той стороны Сицилии никакая опасность более не угрожает, консул отправился к островам Вулкана, где, по слухам, стоял пунийский флот. Но вблизи этих островов не нашли уже ни одного неприятельского воина: враг уже отправился опустошать италийское побережье, совершил набег на окружавшие Вибон[724]724
  …Вибон… – Вибон – город в земле бруттийцев, на западном побережье; первоначально греческая колония Иппоний, в IV веке до н. э. взят бруттийцами. Посылка флота в Вибон имела целью побудить бруттийцев к восстанию.


[Закрыть] поля и стал угрожать самому городу. Возвращаясь в Сицилию, консул получил известие о высадке врагов в окрестностях Вибона, а также и письмо сената, гласившее, что Ганнибал перешел в Италию и что ему следует без всякого промедления спешить на помощь товарищу. Под гнетом стольких одновременных забот он тотчас же посадил войско на суда и послал его по Адриатическому морю в Аримин[725]725
  …в Аримин… – Аримин – ныне Римини. Отсюда вела в позднейшее время (с 187 года до н. э.) Виа Эмилия на Болонью, Мутину, Парму и Плацентию.


[Закрыть], поручил своему легату Сексту Помпонию охранять с 25 военными кораблями окрестности Вибона и вообще италийское побережье, дополнил флот претора Марка Эмилия до числа 50 кораблей, а сам, упорядочив сицилийские дела, на 10 кораблях поплыл вдоль берега Италии и достиг Аримина. Застав здесь свое войско, он отправился вместе с ним к Требии, где и соединился со своим товарищем.

52. И вот уже оба консула и все римские силы были выставлены против Ганнибала; этим ясно было высказано, что, если не удастся защитить Римское государство этими войсками, то другой надежды уже нет. Все же один консул, проученный несчастным исходом последнего конного сражения и полученной им раной, советовал ждать; напротив, другой, будучи свеж духом, сгорал нетерпением и не хотел даже слышать об отсрочке. Галлы, населявшие в те времена всю местность между Требией и Падом, в этом споре двух могущественных народов заискивали у обеих сторон, и было ясно, что они стараются этим обеспечить себе милость того, кто выйдет победителем. Римляне довольно благосклонно относились к этой их политике, довольные и тем, что они не бунтуют; Пуниец, напротив, был возмущен: сами же они, твердил он, призвали его для возвращения им свободы! Чтобы излить на них свой гнев и вместе с тем доставить воинам для их пропитания добычу, он велел отряду из 2000 пехотинцев и 1000 всадников – последние были большею частью нумидийцы, но были между ними и галлы, – опустошать весь край сплошь до берегов Пада. Тогда беспомощные галлы, до тех пор колебавшиеся, поневоле отшатнулись от обидчиков и пристали к тем, в которых они видели мстителей за причиненную им несправедливость: отправив послов к консулам, они просили их прийти на помощь их стране, бедствующей будто бы вследствие чрезмерной преданности ее жителей римлянам. Корнелий не считал время благоприятным для вооруженного вмешательства, да и повод ему не нравился: он не питал никакого доверия ко всему галльскому племени после недавней измены боев, – не говоря уже о многих других его коварных поступках, которые могли быть забыты вследствие их давности. Семпроний, напротив, утверждал, что лучшим средством к удержанию союзников в верности будет защита тех из них, которые первые нуждаются в помощи. А так как его товарищ продолжал колебаться, то он послал свою конницу, прибавив к ней 1000 пехотинцев большею частью из метателей, за Требию защищать землю галлов. Напав неожиданно на бродивших врассыпную и без всякого порядка неприятелей, большинство из которых к тому же было обременено добычей, они произвели между ними страшное смятение: многих они убили, а остальных преследовали до самого лагеря и сторожевых постов врага. Здесь они принуждены были отступить перед высыпавшей из лагеря толпой вооруженных; но, получив подкрепление из своей стоянки, возобновили бой. Долго ход сражения был нерешителен, и они то теснили врага, то отступали перед ним; под конец обе стороны разошлись. Все же потеря, понесенная карфагенянами, была крупнее, а потому слава победы осталась за римлянами.

53. Никому эта слава не казалась такой великой и такой несомненной, как самому консулу. Он был вне себя от радости, что победил именно той частью войска, которая под начальством другого консула была разбита. «Воины, – говорил он, – вновь ободрились и воспрянули духом, и никто, кроме товарища, не желает отсрочки сражения. Он один, больной душой еще более, чем телом, помня о своей ране, боится строя и оружия. Но нельзя же всем предаваться малодушию по милости больного человека. К чему отлагать битву и напрасно терять время? Какого еще третьего консула и войска дожидаемся мы? А лагерь карфагенян находится в Италии, почти в виду Рима! Они нападают уже не на Сицилию и Сардинию, которую мы отняли у побежденных, не на Испанию по сю сторону Ибера, – они изгоняют нас, римлян, из нашего же отечества, из земли, в которой мы родились! Как застонали бы наши отцы, не раз рубившиеся под стенами Карфагена, если бы они могли видеть, как мы, их дети, два консула с двумя консульскими войсками, находясь в средине Италии, в ужасе прячемся в свой лагерь, между тем как Пуниец поработил всю землю между Альпами и Апеннинами!» Это твердил он и своему больному товарищу, сидя у его постели, и в своей палатке, нисколько не стесняясь присутствием воинов. Его подзадоривали и приближение комиций, после которых дальнейшее ведение войны могло быть поручено новым консулам, и возможность, пользуясь болезнью товарища, присвоить всю славу себе одному. При таких обстоятельствах возражения Корнелия ни к чему не вели: он велел воинам готовиться к предстоящей битве.